Читать книгу Интерлюдия Томаса - Дин Кунц - Страница 5

Женщину зовут Ардис, она жена Уильяма Гармони, родители которого построили «Уголок гармонии».

В свое время, говорит она, жизнь здесь была идеальной, насколько такое возможно. Они наслаждались радостями крепкой семьи, работали вместе на общее благо, без единого конфликта, напоминая семью пионеров, которые в другую эпоху осваивали участок земли, производя все необходимое для своих нужд, живя и работая как единый организм.

С момента создания «Уголка», все дети учились дома, причем и дети и взрослые предпочитали проводить большую часть свободного времени, рыбача в бухте, загорая на пляже или гуляя по окрестным холмам. Дети школьного возраста, естественно, выезжали на экскурсии, а иногда ездили с родителями в отпуск за пределы принадлежащего семье участка земли. Все изменилось пятью годами раньше. С того момента «Уголок гармонии» превратился в тюрьму.

Ардис излагает все это таким тихим и спокойным голосом, что иной раз мне приходится наклониться к ней, чтобы не упустить ни единого слова. Она ничем не выдает горя или ожидания утраты, как можно предположить, если она действительно верит, что юную Джоли убьют в наказание за красоту. Нет в ее голосе и страха, и я подозреваю, что ей приходится говорить без эмоций, потому что в противном случае она полностью утратит самоконтроль, необходимый для этого разговора.

«Фактически в тюрьму, – говорит она. – Никто больше не уезжает в отпуск. Никто не ездит на экскурсии. Все дружеские отношения с людьми, которые не члены семьи, разорваны, зачастую в такой грубой манере и с такой злостью, что у бывших друзей нет желания их восстановить. Только один из их семьи может на какое-то время покинуть «Уголок», чтобы побывать в банке и сделать какие-то важные дела. По магазинам они больше не ходят: все необходимое заказывается по телефону и привозится…»

Хотя ее тон и манера остаются будничными, в голосе появляется страх, потому что она запуганная женщина. Я знаю, что она подходит к главному разоблачению, понимаю, что душа ее согнута, но не сломлена. Чувствую отчаяние, вызванное тем, что нет никакой возможности до бесконечности держаться за надежду, отчаяние, идущее от неспособности продолжать сопротивление, давно воспринимаемое напрасным. И все-таки она не сдается на милость беспомощности и отчаяния.

Поэтому я удивлен, когда она замолкает. Побуждаю продолжить, но она молчит, мрачно смотрит на темное море, словно оно призывает ее утонуть в его холодных водах.

Ожидание людям дается с трудом, хотя мы просто обязаны уметь ждать, если хотим познать счастье. Мы нетерпеливо стремимся в будущее и пытаемся сработать его собственными силами, но будущее приходит, когда ему положено приходить, и его не поторопишь. Если мы умеем ждать, то открываем для себя, что больше не хотим будущего, к которому стремились от нетерпения. Ожидание приносит мудрость. Я научился ждать, поэтому жду, чтобы понять, какое от меня требуется действие или жертва, жду, чтобы узнать, куда мне идти теперь, жду дня, когда будет исполнено обещание, данное мне предсказательной машиной. В ожидании и надежда, и любовь, и вера…

Несколько минут спустя Ардис говорит:

– На мгновение мне показалось, что она открывается.

– Что именно?

– Дверь. Моя личная дверь. Как мне рассказать тебе больше, если я боюсь упомянуть его имя или описать, потому что этим могу призвать его сюда до того, как сумею объяснить, в каком мы положении.

Когда она вновь замолкает, я понимаю, о чем речь:

– Говорят, что нельзя произносить имя дьявола вслух, ибо в следующий момент ты можешь услышать его шаги на ступенях своего дома.

– По крайней мере, есть способы, позволяющие справиться с дьяволом, – отвечает она, указывая, что справиться с ее безымянным врагом никакой возможности нет.

Пока я жду продолжения, а она пытается найти безопасный способ рассказать обо всем, темнота за ограждением веранды словно сгущается, накатывает на нас, как черное море – на ближайший берег. Ночь сама по себе – море всех морей, протянувшаяся в самые дальние уголки Вселенной, луна, и все планеты, и все звезды плавают в ней. Я буквально чувствую, как этот дом, и остальные шесть домов, и далекие ресторан, и автозаправочная станция – их огни напоминают огни корабля – поднимаются и покачиваются в ночи, грозя сорваться с якоря.

Найдя вариант, позволяющий рассказать обо всем, не упоминая имени дьявола, Ардис продолжает:

– Ты встречался с Донни. Видел его шрам. Он провинился, и его наказали. Он думал, что сможет обеспечить нашу свободу ножом, понадеялся на хитрость и быстроту. В результате полоснул сам себя.

Я подумал, что неправильно ее понял.

– Он сам так изуродовал себя.

Она поднимает руку, как бы говоря: «Подожди». Ставит кофейную кружку на пол. Кладет руки на подлокотники кресла-качалки, но в ее позе нет никакой расслабленности.

– Если я буду вдаваться в подробности… если объясню, почему он сделал такое с собой, тогда я скажу, чего говорить не должна, ибо сказанное будет услышано и навлечет на нас то, что не должно быть навлечено.

Мое упоминание дьявола в этот момент кажется особенно уместным, ибо ее слова чем-то напоминают мне библейские тексты.

– Донни умер бы, если бы целью была его смерть, но целью были его страдания. Хотя кровь лилась и рана вызывала жуткую боль, он оставался спокойным. И пусть его речь затрудняли разрезанные губы, он попросил нас привязать его к кухонному столу и прижать сложенное полотенце к его рту, чтобы заглушить крики, которые скоро огласили бы дом, и не дать ему откусить себе язык.

Она продолжает ровным голосом, высушивая драматизм и надрыв, но это самоконтроль, который достигается огромным усилием воли. Он же и заставляет верить в правдивость ее невероятной истории.

– Его жена, Дениз, которая кричит и на грани обморока, внезапно берет себя в руки… буквально в тот момент, когда Денни начинает кричать. Она говорит нам, что ей надо остановить кровотечение, продезинфицировать рану, насколько это возможно, и зашить ее. Видите ли, она внесла свою долю в наказание Донни, еще сильнее обезобразив его. Первоклассный хирург свел бы урон к минимуму. Повреждены еще и нервы, так что часть лица потеряла подвижность. И теперь всякий раз, глядя на него до конца своей жизни, она будет знать, что должна винить себя за… неспособность сопротивляться и позволение использовать себя. Мы знаем, если не поможем ей, то любой из нас может полоснуть себя по лицу. Мы помогаем. Она зашивает рану…

Кулаки Ардис разжимаются. Вид у нее изможденный, ей приходится анализировать свои слова, прежде чем произнести их, помня о том, что их может услышать тот, кого она боится, тот, кто может вызвать что-то жуткое. И анализ этот забирает все ее физические и душевные силы.

До зари остается менее часа, но темнота, похоже, сгущается, затапливает холмы, срывает дома с фундаментов, отправляет в свободное плавание. Эти ощущения всего лишь отражение состояния моего разума; изменение в восприятии реальности, того, что возможно, а что – нет, и на мгновение меня тоже словно уносит в темноту.

Если я правильно понимаю Ардис, невидимое существо, которое вошло в мой сон и попыталось изучить архивы моей памяти, не просто читатель. В их случае это контролер, обладающий огромной властью и еще большей жестокостью, тиран-кукловод. Появившись пятью годами раньше, он превратил «Уголок гармонии» не просто в тюрьму, но создал миниатюрную империю, карманную вселенную, аналогичную острову, населенному дикарями, где вырубленный из камня бог требует абсолютного повиновения, с той лишь разницей, что это ложное божество способно жестоко принуждать к выполнению своих приказов. Оно вошло в разум религиозного Донни и заставило его изувечить себя, а потом вошло в разум Дениз, и, используя ее руки, сделало так, чтобы лицо Донни навсегда служило наглядным примером того, к чему приводит неповиновение.

Ранее, когда Милый Донни стал Злобным Донни, это самое существо вошло в него и установило свой контроль над ним. И я говорил не со второй и менее приятной личностью автомеханика, а с совершенно другой индивидуальностью, с кукловодом.

На заправочной станции телевизора не было, и Донни бодрствовал, когда в него вселился этот самый кукловод. Выходило, что я далеко не полностью понимаю, как перемещается это существо и как вселяется оно в разум человека. Возможно, просмотр телевизионной программы – совсем не приглашение для этой твари – хотя это правильно, следует поменьше смотреть реалити-шоу о семьях знаменитостей, живущих с гориллами.

Я также осознаю, что под «личной дверью» Ардис подразумевает дверь в ее разум. На мгновение она почувствовала, как эта дверь открывается.

Они живут в неустанном ожидании, что кто-то ворвется в них и установит свой контроль. Как сумели они не сойти с ума за эти пять лет – выше моего понимания.

Хотя я заверяю Ардис, что она сказала мне все, что могла решиться сказать, она поднимает голову и продолжает, тихо и устало, и я понимаю, сколько она уже потратила сил:

– Жена брата моего мужа, Лаура, теперь Гармони, но ее девичья фамилия Джоргенсон. У нее и Стива, ее мужа, трое детей. Среднего мальчика назвали Максвеллом, но мы, конечно, звали его Макси.

Меня отрезвляет ее решимость изгнать из голоса драматические интонации и таким образом, как я предполагаю, подавить эмоции, которые могут разжечь эти откровения. Прилагаемые усилия указывают на то, что на каком-то уровне невидимое существо осведомлено о душевном состоянии всех подданных этого маленького королевства. Может быть, эмоциональное возбуждение говорит ему о возможном проявлении неповиновения. Точно так же службы национальной безопасности используют компьютеры для отслеживания миллионов телефонных звонков, но не для того, чтобы слушать все подряд, а для поиска комбинаций определенных слов, чтобы засечь разговор двух террористов.

– Макси всегда выглядел потрясающе. Очаровательный младенец, потом прекрасный карапуз. Хорошел год от года. Ему было шесть, когда все это началось. А когда ему исполнилось восемь, мы узнали, что существует уровень красоты, превышение которого вызывает зависть и требует удаления того, чья внешность вышла за разрешенные пределы.

Ее способность говорить об убийстве ребенка такими будничными словами и таким бесстрастным тоном показывает, что за три года, прошедшие после смерти Макси, она разработала и отточила технику самоконтроля, о которой я не могу и мечтать. Она фантастически сдержанна, все чувства задавлены, и это ей необходимо, чтобы выжить… а теперь еще и спасти дочь.

– У Ширли Джексон есть короткий рассказ «Лотерея», связанный с кровавым ритуалом побивания камнями. Все в городе должны участвовать, чтобы что-то ужасное и морально шокирующее казалось нормальным, необходимым для общественного порядка и показывало единство горожан. Те, кто участвует в лотерее, делают это добровольно. Когда возникла необходимость убрать из «Уголка» кого-то прекрасного, в этом участвовали все, один за другим, включая и Макси, но добровольно – никто.

Ужасная сцена, на которую она намекает, держа себя в ежовых рукавицах, вызывает дрожь.

Я внутренне радуюсь, что неуязвим для этого загадочного существа. Но потом у меня возникает мысль, что я слишком самонадеян, и, возможно, со второй попытки кукловод найдет способ открыть мою личную дверь.

Теперь Ардис говорит шепотом:

– Здесь просто камни рассматриваются как прошлый век. Воображение работает. В отличие от истории Джексон, жертву не убивают быстро, с максимальной эффективностью, задача – продлить событие, растянуть во времени, словно речь идет о хорошей игре с дополнительными иннингами, чтобы усилить драматизм и получить максимальное удовлетворение.

Мои ладони влажные от пота. Я вытираю их о джинсы, прежде чем взять пистолет с колен.

– За три года ничья внешность не вызывала такой реакции, – сообщает мне Ардис. – До последнего времени. Потом члены нашей семьи начали завидовать красоте моей дочери, говорить об этом и ей, и мне. Я хочу сказать, что зависть эта к ним отношения не имеет, их заставляют высказывать ее.

У меня сотня вопросов, но, прежде чем я успеваю задать хоть один, Ардис встает и просит меня пройти с ней.

Открывает дверь, и мы входим в дом.

На мгновение я оборачиваюсь к темной веранде и сгустившейся тьме за ее пределами. Закрыв дверь, я запираю ее на врезной замок. У меня такое ощущение, что ночь может подняться на веранду, как злобное чудовище, и войти в дом следом за нами.

Я иду с Ардис по коридору в идеально чистую кухню.

На собственном опыте я убедился, что в «Уголке гармонии» все сияет чистотой. Только тяжелой и неустанной работой можно хоть как-то отвлечь разум от мыслей об отчаянной ситуации, в которой они оказались. Полностью сосредотачиваясь на том, что они могут контролировать, – на поддержании чистоты собственного дома и рабочего места. Это один из способов не дать окончательно угаснуть уголькам надежды.

В свете кухонной лампы я обнаруживаю, что Ардис Гармони – красотка. Возможно, ей под сорок, но кожа у нее чистая, словно утренняя заря, а глаза цвета мятного ликера, и я никогда не видел таких темно-зеленых глаз. Крошечные морщинки можно найти только в уголках глаз, но они свидетельствуют не о старении, а о смелости и железной воле, с которыми она встречает каждый день в «Уголке». Даже теперь глаза чуть сощурены, а губы затвердели от решимости.

Она подводит меня к раковине. Из окна над ней открывается вид на большой дом, стоящий на вершине холма. Как было и раньше, несколько окон горят на втором этаже этого производящего впечатление особняка.

– Родители моего мужа купили этот дом и участок, которые продавали за долги в 1955 году. Тут царила полная разруха. Они все привели в порядок, превратили неудачу в успех, строили новые дома, когда их дети женились или выходили замуж, и семья росла. Они жили в доме на холме, пока не умерли, девять лет тому назад. Билл и я жили там четыре года… пока все не изменилось. Последние пять лет мы живем здесь, внизу.

Не говоря мне прямо, что их контролера и мучителя можно найти в доме на холме, расположенном выше остальных, не называя его имени и не описывая внешность, не облачая просьбу в слова, которые могут привлечь ненужное внимание, она тем не менее показывает взглядом и выражением лица, что надеется на меня. Возможно, мне, неуязвимому для монстра, удастся войти в логово незамеченным и убить тварь. Я совершенно точно знаю, чего она от меня хочет, пусть и не умею читать мысли.

Если неведомое существо одно, а Гармони много, если оно может в любой момент контролировать только одного из них – история о том, как Донни порезал себя, а Дениз зашивала его рану, вроде бы тому подтверждение, – тогда за пять лет они, конечно, могли бы найти способ сокрушить своего врага. Но я не располагаю достаточной информацией, чтобы понять, почему их рабство длится так долго, или рассчитать вероятность моего успеха в том деле, за которое, она надеется, я возьмусь.

Необходимость выбирать окольный путь для вопросов и сдерживать эмоции усложняет получение необходимых сведений.

– Я ищу человека или что-то еще?

Она отворачивается от окна.

– На эту тему лучше не говорить.

Я настаиваю.

– Человека?

– Да и нет.

– И что это означает?

Она трясет головой. Не решается сказать, боится, что слова, которыми опишет мою цель, позволят ему понять, что мы готовим заговор против него. Из ее слов я делаю следующий вывод: если существо когда-либо устанавливало контроль над человеком, даже после его ухода эти двое остаются скованными одной цепью, пусть связь и не такая крепкая.

– Как я понимаю, он один-единственный.

– Да.

Она смотрит на пистолет в моей руке.

– Этого хватит, чтобы поставить точку? – спрашиваю я.

Ее лицо остается бесстрастным.

– Я не знаю.

Раздумывая над тем, как лучше сформулировать другие вопросы, не подняв психической тревоги в разуме кукловода, я спрашиваю, не позволит ли она мне выпить воды.

Ардис достает из холодильника бутылку «Ниагары», я кладу пистолет на столик и заверяю ее, что обойдусь без стакана.

Для человека, который не спит почти сутки и провел долгий день в трудах и заботах, избыток кофеина так же вреден, как его недостаток. Сонливость и неспособность сосредоточиться могут привести меня к смерти, в той же мере, как нервозность или слишком резкая реакция, обусловленные избытком стимуляторов. Но «Маунтин дью», шоколадные батончики и две таблетки «Ноу-Доз» не сумели полностью разогнать туман в моей голове. Я проглатываю еще одну таблетку кофеина.