Читать книгу Сумеречный Взгляд - Дин Кунц - Страница 2

Он пришел не с добром, но таково все их племя. Он торопливо пробирался по архипелагу ночи, не задерживаясь на островках лунного света, предпочитая глубины темноты; останавливаясь, только чтобы осмотреться, но то и дело оглядываясь назад, он ни разу не заметил и не почувствовал меня.

Я бесшумно следовал за ним – не по одному из параллельных проходов, а через карусели, задами мимо игровых стендов и будок для прохладительных напитков, мимо «кнута», между «тип-топом» и «ураганом», наблюдая за ним из-за укрытий – бензиновых генераторов, бездействующих в этот час, грузовиков и прочего добра, разбросанного тут и там. Его целью оказался открытый павильон электромобилей. Там он в последний раз огляделся вокруг, поднялся по ступенькам, повозился у входа и, шагнув внутрь павильона, стал пробираться между автомобильчиками, в беспорядке покинутыми последними пассажирами, к дальнему концу деревянного помоста.

Я мог бы укрыться в тени и понаблюдать за ним, пока не пойму, что ему надо. Это было бы самое умное, потому что в те дни я знал о противнике куда меньше, чем сейчас, и при моих скудных знаниях даже самый малый пустяк мог быть мне полезен. Но мою ненависть к гоблинам – другого названия для них я не знал – превозмогал только страх, и я боялся, что чем дольше буду оттягивать схватку, тем меньше у меня останется мужества. Совершенно бесшумно – это не был особый дар, просто сказывались мои семнадцать лет, гибкость и превосходная физическая форма – я достиг павильона и последовал внутрь вслед за гоблином.

Двухместные машинки были совсем маленькими, чуть выше моих коленей. От задней части каждой из них поднимался шест, соединявшийся с сетью электрокабелей под потолком, откуда машины получали энергию, достаточную, чтобы водитель мог бешено врезаться в машины таких же бешеных водителей. Когда аллею заполняли простаки[1], этот павильон был одним из самых шумных мест на ярмарке, вопли и боевые кличи сотрясали воздух. Но сейчас здесь царила та же сверхъестественная тишина, что и на карусели с окаменевшими лошадьми. Низенькие машины не могли служить укрытием, а под деревянным помостом была пустота, и каждый шаг гулко раздавался в спокойном ночном воздухе, так что подобраться незамеченным было отнюдь нелегко.

Мой враг невольно помог мне – он был слишком поглощен задачей, которая привела его на ярмарку в эту лунную ночь. Вся его осторожность была истрачена на дорогу. Он стоял на коленях позади одной из машин, склонив голову над лучом света от фонарика.

Когда я подкрался поближе, янтарный отсвет помог разглядеть его: это был действительно крупный экземпляр, широкоплечий и с крепкой шеей. На спине, под туго натянутой желтой в коричневую клетку рубашкой, отчетливо выделялись мышцы.

Кроме фонаря, он принес с собой сверток с инструментами, который развернул и положил на пол рядом с собой. Инструменты, покоящиеся в кармашках, тускло поблескивали, когда случайный лучик отражался от их полированных поверхностей. Он работал быстро и почти без шума, но тихий скрежет металла, трущегося о металл, успешно заглушал мои быстрые шаги.

Я рассчитывал подобраться к нему футов на шесть, наброситься и вонзить нож в шею, чтобы лезвие дошло до яремной вены прежде, чем он сообразит, что он не один. Он был полностью сосредоточен на работе, а я крался, как кошка – но, несмотря на это, когда я был еще футах в двенадцати-пятнадцати от него, он вдруг понял, что за ним наблюдают. Оторвавшись от своего загадочного занятия, он полуобернулся и уставился на меня снизу вверх, по-совиному широко открыв изумленные глаза.

Его фонарик лежал на толстом резиновом бампере, и свет, неравномерно освещавший лицо снизу, искажал его черты. Под высокими скулами пролегли странные тени, светлые глаза казались запавшими. Без гротесковой подсветки его лицо выглядело бы жестоким – костистый лоб, брови, сросшиеся над крупным носом, выдающаяся вперед челюсть и узкая щель рта, казавшаяся еще более узкой на этом лице с крупными чертами.

Я стоял так, что он не видел ножа и не понимал грозящей ему опасности. С наглостью, порожденной самодовольным чувством превосходства, отличавшим всех встреченных мною гоблинов, он попытался запугать меня.

– Э, в чем дело? – резко спросил он. – Ты что здесь делаешь? Ты работаешь тут? Что-то я тебя раньше не встречал? Ты зачем пришел?

Мое сердце громко стучало, я ослабел от страха. Глядя на него сверху вниз, я видел то, что было скрыто от прочих. Я видел гоблина – там внутри, подо всей маскировкой.

Вот этого-то и не объяснишь – эту способность разглядеть чудовище. Не то чтобы я мог мысленным взором сорвать человеческую оболочку и открыть спрятанный под ней ужас или развеять иллюзию внешнего человеческого облика и увидеть без помех злобного колдуна, решившего, что обманул меня. Нет, я могу видеть обоих сразу, и человека, и монстра, человека поверх монстра. Я лучше объясню это на примере керамики. Однажды в галерее Кармел, в Калифорнии, мне довелось видеть вазу, покрытую потрясающе прозрачной красной глазурью. Она светилась, точно воздух, вырывающийся из какого-нибудь мощного горнила, и казалось, что под гладкой глиняной поверхностью таятся фантастические глубины, неведомые края, огромные просторы. Это очень похоже на то, что я вижу, когда смотрю на гоблина. Человеческий облик по-своему целен и реален, но через покрытие можно увидеть другую реальность.

В павильоне электромобилей я смотрел на гоблина сквозь маскарадный костюм ночного механика.

– Ну, что молчишь? – нетерпеливо спросил гоблин, даже не позаботившись о том, чтобы подняться. Он не боялся людей – они никогда не причиняли ему вреда. Но он не знал, что я – не обычный человек.

– Ты работаешь в шоу? Работаешь на братьев Сомбра? Или ты просто глупый щенок, сующий свой нос в чужие дела?

В крупном человеческом теле таилось чудовище, соединявшее в себе облик свиньи и собаки. Толстая, темная, в пятнах кожа выглядела, как старая медь, череп, как у немецкой овчарки, пасть полна страшных острых зубов и загнутых клыков, похожих не на свиные или собачьи, а скорее на зубы ящера. Рыло больше кабанье, чем собачье, с трепещущими мясистыми ноздрями. Пупырчатая желтая кожа вокруг красных, налитых злобой глаз-бусинок тупого борова темнела к краям, становясь зеленой, как крылья жука. Когда оно говорило, я видел, как в пасти извивается язык. Пятипалые руки как человеческие, но по одному лишнему суставу в пальцах, и костяшки крупнее и костистее. Что еще хуже, у него были когти – черные, изогнутые и очень острые, как заточенные. Все тело было как у собаки, эволюционировавшей до того, чтобы стоять прямо, подражая человеку. Оно было даже не лишено соразмерности, только плечи и узловатые руки казались слишком набитыми бесформенными костями, чтобы они могли двигаться.

Секунду-другую я молчал – от страха и от отвращения перед кровавой задачей, вставшей передо мной. Он, как видно, принял мое колебание за стыд и смущение и собрался поорать еще, но был изумлен, когда, вместо того чтобы убежать или промямлить извинение, я кинулся на него.

– Монстр. Демон. Я знаю, кто ты есть, – произнес я сквозь сжатые зубы, вонзив в него нож.

Я метил в трепещущую артерию на шее, но промахнулся. Нож вошел в плечо, в мышцы и хрящи, между костей.

Он тихо замычал от боли, но сдержал вой или крик. Мои слова ошеломили его. Лишние свидетели были ему нужны не больше, чем мне.

Я вытащил нож, когда он упал на помост, и, воспользовавшись его шоком, ударил снова.

Будь это обычный человек – страх и мое яростное нападение парализовали бы его. Но это был гоблин, и, хотя человеческая плоть сковывала его, человеческие рефлексы ему не мешали. Он среагировал нечеловечески быстро – закрылся своей мясистой рукой, поднял плечи и по-черепашьи втянул голову, чтобы уйти от удара. Лезвие полоснуло его по руке и скользнуло по черепу, содрав кусок скальпа, но не причинив особого вреда.

Когда нож срезал кожу и волосы, он перешел в наступательную позицию, и я понял, что мне придется туго. Прижимая его к корпусу автомобильчика, я попытался двинуть ему коленом в пах, чтобы успеть еще раз ударить ножом. Но он заблокировал удар и ухватил меня за футболку. Поняв, что сейчас он ткнет меня в глаза, я отшатнулся, оттолкнувшись ногой от его груди. Футболка разорвалась, но я был на свободе и кубарем покатился по полу между автомобилей.

Благодаря великой генетической лотерее, которая помогает богу хорошо делать свое дело, я имел не только психические способности, но и природную силу и быстроту. Не будь у меня этих даров, я вряд ли бы выжил в первой моей схватке с гоблином (моим дядей Дентоном), не говоря уже об этой кошмарной битве среди электромобилей.

В пылу схватки мы сбросили фонарик с резинового бампера, он упал на пол и погас. Мы должны были драться в темноте, видя друг друга лишь в неясном бледном свете луны. Я откатился назад, встал на четвереньки, он кинулся ко мне – на черном пятне лица мерцал лишь бледный диск катаракты на одном глазу.

Когда он набросился на меня, я взмахнул ножом, но он вовремя отпрянул. Лезвие промелькнуло меньше чем в четверти дюйма от его носа, и он поймал мою руку с ножом за запястье. Он был не только крупнее, но и сильнее меня и крепко держал мою правую руку у меня над головой.

Замахнувшись справа, он обрушил кулак на мое горло. Этот страшный удар сломал бы мне гортань, достигни он своей цели. Но я успел нагнуть голову и увернуться, частично приняв удар на шею. Но это все равно не спасло меня. От удара у меня перехватило дыхание. Перед моими слезящимися глазами поднималась пелена более темная, чем ночь вокруг нас.

Отчаяние, паника и адреналин придали мне силы. Когда он вновь приготовился ударить, я не стал отбиваться. Я обхватил его руками и прижался к нему, чтобы он не смог ударить меня со всей своей силой. Сорвав его контратаку, я обрел надежду и восстановил дыхание.

Мы топтались на помосте, извиваясь, тяжело дыша. Он по-прежнему сжимал за запястье мою правую руку, поднятую над головой. Мы, должно быть, выглядели, как пара неуклюжих апашей-танцоров – не хватало музыки.

Возле деревянных перил, окружавших павильон, там, где пепельный свет луны был ярче всего, я с неожиданной пугающей ясностью заглянул под человеческий покров – не из-за луны, а потому что моя психическая сила на миг возросла. Его ложные черты почти исчезли, превратившись в едва заметные линии и поверхности стеклянной маски. Под этим прозрачным одеянием виднелись адские детали, тошнотворные черты помеси пса и свиньи – более живые и настоящие, чем я видел или желал увидеть раньше. Длинный, раздвоенный, как у змеи, язык, весь в пупырышках и наростах, высовывался из-за неровных зубов. Между верхней губой и рылом было что-то, что я принял за засохшую слизь – ряд крупных родинок, наростов и бородавок с пучками волос. Толстые раздваивающиеся ноздри трепетали. Пятнистая кожа на лице выглядела нездоровой – даже гниющей.

И глаза.

Глаза.

Красные, с черной дробящейся радужной оболочкой, похожей на битое стекло, они уставились в мои глаза, и во время борьбы у перил мне на миг показалось, что я проваливаюсь в них, как в бездонные колодцы, наполненные огнем. Они обожгли меня ненавистью, но я увидел в этих глазах не только ярость и отвращение. В них таилось зло более древнее, чем все человечество, зло чистое, как газовое пламя. От него стыла кровь в жилах – так взгляд Медузы обращал в камень самых храбрых воинов. Но еще хуже было ощутимое безумие, сумасшествие, которое человек не сумел бы понять или описать – только ощутить. И глядя в эти глаза, я ощутил: ненависть этого создания к людям – не одна из сторон его безумия, но его сердцевина. Все порывы, все бредовые идеи его воспаленного сознания были направлены лишь на то, чтобы заставить страдать, чтобы уничтожить всех мужчин, женщин, детей, с которыми сталкивалось это чудовище.

Страх и отвращение вызвало во мне то, что я прочел в его глазах, то, что я вступил с тварью в такой тесный психический контакт. Но я не разжал объятий – это означало бы для меня смерть. Я обхватил его еще крепче, мы врезались в перила и отлетели на несколько шагов. Его левая рука тисками сжимала мое запястье, чтобы раздробить кости в крошево и кальциевую пыль или, по крайней мере, заставить меня бросить нож. Боль была мучительной, но я не выпустил оружие из онемевшей руки. Я укусил его в лицо, в щеку, затем ухитрился откусить ему ухо.

Он задохнулся, но не издал ни звука, выказав тем самым еще большее нежелание быть обнаруженным, чем я, и такую стоическую решимость, с которой я никак не ожидал столкнуться. Он подавил крик, когда я выплюнул его ухо, но все же он не был приучен к боли и страху до такой степени, чтобы упорно продолжать схватку. Он зашатался, качнулся назад, врезавшись в столб, подпиравший крышу, схватился рукой за окровавленную щеку, отчаянно ища ухо, которого там больше не было. Он все еще держал мою руку, но хватка ослабла, и я вывернулся.

Это был самый подходящий момент, чтобы всадить нож в его кишки, но моя онемевшая рука еле-еле удерживала нож. Нападать было бы безрассудно – пальцы, утратившие чувствительность, могли выпустить нож в критический момент.

От вкуса крови у меня перехватило дыхание, едва сдерживая рвоту, я отступил. Переложив оружие в левую руку, я лихорадочно начал разрабатывать правую, сжимая и разжимая ее, чтобы восстановить кровоток. Руку начало покалывать, скоро она отойдет.

Но он и в мыслях не держал предоставить мне эту отсрочку. Вспышка его ярости могла бы озарить ночь, когда он атаковал меня, вынуждая петлять между автомобильчиками, перепрыгивая через них. С того момента, как я проскользнул в проход, наши роли переменились. Теперь он был кошкой – одноухой, но не устрашенной, а я мышью с онемевшей лапкой. Мысль об уязвимости придала мне быстроты и ловкости, но игра в кошки-мышки шла к своему обычному концу – несмотря на все мои увертки, он сокращал расстояние между нами.

Это медленное преследование было странно безмолвным – только звук шагов по гулкому помосту, сухой скрип подошв по дереву, грохотанье автомобильчиков, когда мы придерживались за них, скользя и огибая их, да тяжелое дыхание. Ни слова ярости или угрозы, мольбы или обращения к здравому смыслу, ни единого крика о помощи. Ни один из нас не желал доставить другому радость услышать стон боли.

Мало-помалу кровообращение в моей правой руке восстановилось. Кровь стучала в распухшем запястье, но я прикинул, что оправился достаточно, чтобы прибегнуть к тому, чему научился от человека по имени Нервз Макферсон на другой, не такой веселой ярмарке в Мичигане, где провел несколько недель в начале лета, после бегства из Орегона. Нервз Макферсон, мудрец, учитель, по которому я очень скучал, был превосходным метателем ножей.

Нервз много поведал мне из теории и практики метания ножа. И после того, как мы расстались и я покинул шоу, с которым мы странствовали вместе, я продолжал постигать это мастерство, в течение долгих часов оттачивая навыки. И все равно я еще слишком плохо метал нож, чтобы всецело положиться на него, учитывая превосходство гоблина в размерах и силе. Если я смогу лишь слегка ранить его или вовсе промахнусь, то окажусь фактически беззащитен.

Но после рукопашной схватки стало ясно, что я ему не соперник и единственная моя надежда на спасение – точный бросок ножа. Он, видимо, не заметил, что левой рукой я держал нож не за рукоять, а за лезвие; поэтому, когда я повернулся и побежал в угол павильона, где автомобильчики не путались под ногами, он решил, что страх одолел меня и я убегаю от схватки. Не беспокоясь о своей безопасности, он торжествующе погнался за мной. Услышав топот его ног по доскам за своей спиной, я остановился, развернулся, мгновенно принял нужную позицию и метнул нож.

Сам Айвенго точнейшим выстрелом из лука не сделал бы того, что сделал я, метнув лезвие. Крутанувшись в воздухе ровно столько раз, сколько нужно, оно по всем правилам вонзилось ему по рукоять в горло. Острие шестидюймового лезвия, должно быть, торчало с другой стороны. Он резко дернулся и остановился, открыв рот. Слабого света вокруг него было достаточно, чтобы разглядеть изумление и в глазах человека, и в глазах демона. Изо рта выплеснулась струйка черной маслянистой крови, он издал каркающий звук.

Он тщетно, с шипением и свистом, ловил воздух.

Он выглядел оторопевшим.

Он схватился за нож.

Он рухнул на колени.

Но он не умирал.

С неимоверным, как мне показалось, усилием гоблин начал сбрасывать человеческую оболочку. Если быть более точным, он ничего не сбрасывал, просто очертания человеческого тела стали расплываться. Лицо и тело начали менять форму. Казалось, он агонизирует, расходуя себя в этом перевоплощении. Он упал на четвереньки, и человеческое обличье вновь начало брать верх. Отталкивающее свиное рыло исчезло, возникло и вновь исчезло, и так повторилось несколько раз. Точно так же и череп, сначала приобретя очертания собачьего, начал возвращаться к человеческому, затем вновь возник собачий, еще более отчетливый, со стремительно проявляющимися смертоносными зубами.

Я отступил назад, к перилам, готовый перемахнуть через них и броситься в аллею, если в этой отвратительной метаморфозе гоблин непостижимым образом обретет новую силу и ножевое ранение будет ему не страшно. Может быть, в обличье гоблина ему было легче исцелять себя, чем в человеческом облике. Это казалось невозможным, фантастическим – не более фантастическим, однако, чем сам факт его существования.

В конце концов он почти полностью преобразился – одежда нелепо болталась на исказившихся очертаниях тела, когти прорвали кожу на ботинках. Раскрывая громадные челюсти, скрежеща зубами, он пополз в мою сторону. Бесформенные плечи, руки, бедра, перегруженные бесполезно разросшимися костями, двигались с огромным трудом, но я чувствовал, с какой непостижимой легкостью бросили бы они тело чудовища вперед, не будь оно раненым и ослабевшим. Человеческие черты больше не заслоняли его облик. Красные глаза светились – не отраженным светом, как у кошки, но внутренним, сочившимся наружу кровавым сиянием, мерцавшим в темноте и отбрасывавшим багровые блики на помост.

В какой-то миг я был твердо уверен, что метаморфоза и в самом деле вдохнула во врага новые силы, обновила его – поэтому он так и изменился. В ловушке человеческого тела он стремительно умирал, но в образе гоблина он мог воспользоваться чуждой нам силой, которая помогла бы ему если не спастись, то хотя бы догнать и убить меня в последней яростной попытке. Он рискнул стать самим собой, потому что мы были здесь одни и никто не видел его. Я уже наблюдал подобное однажды, при таких же обстоятельствах, у другого гоблина в небольшом городке к югу от Милуоки. Второй раз это зрелище было не менее ужасающим. Жизненные силы еще бурлили в гоблине. Сжав когтистой рукой нож, он вырвал его из глотки и отшвырнул в сторону. Истекая слюной и кровью, ухмыляясь, как дьявол, поднявшийся из преисподней, он затрусил ко мне на всех четырех лапах.

Перепрыгнув через перила, я приготовился спасаться бегством, как вдруг услышал шум мотора на широком проезде сбоку от павильона. Судя по всему, долгожданная служба безопасности совершала обход территории.

Чудовище было уже возле перил, шипящее, бьющее по доскам настила толстым коротким хвостом. Глаза, уставившиеся на меня, горели жаждой убийства.

Звук мотора приближающегося автомобиля стал громче, но я не торопился к охране за помощью. Вряд ли гоблин захочет добровольно продемонстрировать им свой истинный облик; нет, он примет прежний вид, а я приведу охранников к мертвому или умирающему телу, к человеку, которого я убил. Поэтому, стоило показаться свету фар, я перелез через перила и, пока автомобиль был еще далеко, вернулся в павильон, перепрыгнул через чудовище – оно попыталось схватить меня, но промахнулось.

Я опустился на четвереньки, откатился в сторону, снова встал на четвереньки, отполз в глубь павильона и лишь тогда обернулся. Взгляд гоблина – два ярких, горящих рубина – был обращен на меня. Из артерий и перерезанной глотки лилась кровь, гортань была перебита. Это ослабило его, он был вынужден передвигаться на брюхе. Кровь остывала, он мучительно полз, точно тропическая ящерица, приближаясь ко мне – явно агонизируя, но с не меньшим упорством. Нас разделяло не больше двадцати футов.

За спиной гоблина, за павильоном, все ярче светили фары приближающейся машины; наконец показался «Форд»-седан. Он двигался медленно, урча мотором; тормоза мягко скрипели по опилкам и сору. Свет фар ложился на дорогу, а не на павильон, но один из охранников медленно вел лучом карманного фонарика вдоль павильона.

Я прижался к полу.

Гоблин был уже в пятнадцати футах от меня, приближаясь медленно, но верно.

Павильон электромобилей окружала высокая, по грудь, балюстрада – такая основательная, что расстояние между столбиками было уже самих столбиков. Это было мне на руку – свет пробивался через ограждение, но охранники не могли видеть, что творится внутри, особенно продолжая движение.

Судорожным толчком могучих ног умирающий гоблин продвинулся еще вперед и попал в пятно лунного света. Я увидел кровь, сочащуюся из свиного рыла и изо рта. Двенадцать футов. Челюсти клацнули, он дернулся вперед, и голова исчезла из полосы света. Десять футов.

Я по-пластунски отполз назад, подальше от этой ожившей химеры, но фута через два замер – автомобиль охраны остановился как раз напротив павильона электромобилей. Я твердил себе, что это обычная остановка при патрулировании, что причиной ее не было что-то замеченное в павильоне, и отчаянно молился, чтобы все так и было. Но ночь была такой жаркой и душной, наверняка они ехали с открытыми окнами и могли услышать меня или гоблина. Подумав об этом, я перестал отступать от врага и распластался на полу, проклиная такое невезение.

Мыча, пошатываясь и тяжело дыша, раненое чудовище ползло в мою сторону, сокращая увеличенное мною расстояние. Оно снова было в десяти футах от меня. Красные глаза уже не светились так ярко, они помутнели, их глубину словно заволокло тучами – они были подобны таинственным огням корабля-призрака, горящим над морем в туманную темную ночь.

Луч фонарика скользнул по закрытым аттракционам на той стороне проезда, описал круг и, наткнувшись на павильон, проник между толстых опорных столбов. Они вряд ли могли бы заметить нас за балюстрадой и кучей автомобильчиков, но они запросто могли услышать, даже за шумом двигателя «Форда», хриплое дыхание чудовища или стук хвоста по деревянному настилу.

У меня чуть не вырвалось:

– Подыхай, черт тебя возьми!

Он рванулся вперед сильнее, чем раньше, одолев за один рывок футов пять, и рухнул на брюхо в каком-нибудь ярде от меня.

Луч фонаря застыл.

Охранники что-то услышали.

Яркий луч света скользнул между столбиками, уткнувшись в пол футах в восьмидесяти слева от меня. Тонкая полоса света ложилась на доски, и все трещины, волокна, царапины, выбоины казались – по крайней мере мне, лежащему на полу – сверхъестественным образом изменившимися, предстающими в самом неожиданном и замысловатом виде. Тонкая щепка стала огромным деревом, как будто луч фонаря не только освещал предметы, но и увеличивал их в размерах.

Воздух выходил из перерезанной глотки гоблина с мягким свистом, но не втягивался обратно. К моему величайшему облегчению, горящие ненавистью глаза начали гаснуть – яркое пламя превратилось в мерцающие огоньки, огоньки – в горящие угли, горящие угли – в тусклый пепел янтарного цвета.

Луч дернулся в его сторону, вновь замер не более чем в шести футах от умирающего гоблина.

Теперь с этим созданием происходила еще одна потрясающая метаморфоза. Он реагировал на смерть так же, как в кино, оборотень, которого настигла серебряная пуля: отбросив свой призрачный, нереальный, чудовищный облик, он вновь «надевал» нормальное лицо и тело человека. Его последние силы были направлены на то, чтобы не дать раскрыть секрет их расы, живущей среди нормальных людей. Химера исчезла. В неясном свете передо мной лежал мертвый человек. Человек, которого я убил.

Я больше не мог различить гоблина внутри его тела.

Его прозрачные глаза казались уже искусно выполненным рисунком, под которым ничего не просвечивало.

«Форд» проехал чуть вперед по аллее, остановился. Охранник пошарил лучом по балясинам, словно выискивая, в какую бы щель еще заглянуть. Пошарив по полу павильона, луч фонаря коснулся подошвы одного из ботинок мертвеца.

Я затаил дыхание.

Я мог различить прилипшую к подошве грязь, стершийся край резиновой подметки, клочок бумаги, приставший к ней возле самого настила. Разумеется, я был ближе к нему, чем охранник в автомобиле. Возможно, он не слишком приглядывался к тому, что выхватит из темноты луч, но если я видел так много и так отчетливо, то и он мог разглядеть кое-что – и этого будет достаточно, чтобы погубить меня.

Прошло несколько секунд.

Еще несколько.

Луч скользнул в другую щель. Теперь он был справа от меня, всего в нескольких дюймах от другой ноги трупа.

Дрожь облегчения пробежала по моему телу, я перевел дух, но опять задержал дыхание, когда луч вернулся назад, проскочив через несколько балясин, разыскивая то, что привлекло его внимание вначале.

Я в панике скользнул вперед, стараясь не шуметь, схватил труп за обе руки и подтянул его поближе к себе – чуть-чуть, на пару дюймов, чтобы охранники ничего не услышали.

Луч света снова скользнул за ограждение, зашарил в поисках подошвы ботинка мертвеца. Но я оказался достаточно быстр – один спасительный дюйм все же отделял подошву от назойливого любопытного луча.

Мое сердце стучало быстрее, чем часы, – два удара в секунду. События последних пятнадцати минут дали мне чересчур тугой завод. Восемь ударов сердца – четыре секунды прошло, прежде чем луч убрался. «Форд» медленно тронулся дальше по проезду, к заднему краю стоянки. Я был в безопасности.

Нет, не в безопасности. В чуть меньшей опасности.

Я еще должен был избавиться от трупа, вытереть кровь, и все это до того, как наступит утро и балаганщики придут сюда. Я встал на ноги, и боль волчками завертелась в обоих коленях – перепрыгивая через балюстраду и ползущего гоблина, я оступился и приземлился на руки и колени с куда меньшей ловкостью, чем та, которой похвалялся сначала. Ободранные ладони тоже саднили, но ни это, ни боль в правой кисти, так сильно помятой гоблином, ни в горле и шее, куда пришелся его удар, – ничто не должно было и не могло воспрепятствовать моим действиям.

Я стоял и глядел на останки моего врага, погруженные в ночную тьму. Пытаясь придумать, как лучше убрать его тяжелый труп, я вдруг вспомнил про рюкзак и спальный мешок, брошенные возле чертова колеса. Размера они были небольшого, к тому же лежали наполовину в тени, наполовину в сумрачно-жемчужном свете луны, так что вряд ли патруль обнаружил их. С другой стороны, служба безопасности ярмарки по стольку раз за ночь объезжала ее, что охранники точно знали, что они должны были увидеть в том или ином месте по пути их следования. Я живо представил себе, как они скользят взглядом по рюкзаку, по мешку – и вдруг взгляд возвращается к барахлу, как луч фонаря, неожиданно вернувшийся в поисках ботинка. Если они обнаружат мое снаряжение, если им станет ясно, что какой-то бродяга перелез ночью через ограду и устроился спать у центральной аллеи, тогда они мигом вернутся к павильону электромобилей и обыщут его. И найдут кровь. И тело.

Господи Исусе.

Надо было успеть к чертову колесу раньше их.

Подбежав к балюстраде, я перемахнул через нее и понесся назад, по темной аллее, тяжело топая, расталкивая обеими руками тяжелый влажный воздух. Мои волосы развевались. Можно было подумать, что за мной гонится демон. Он и вправду был за моей спиной, хотя и мертвый.