Читать книгу Ледовые пираты - Дирк Гузманн - Страница 4

Ruves Altus[3], Palatium[4] дожа

В воздухе над лагуной повисло морозное дыхание января. Но руки дожа дрожали не только от холода, когда он вцепился ими в тяжелую шерстяную штору на окне, сквозь щелочку выглядывая наружу – на двор, на море лиц. С улицы тянуло несвежим воздухом.

– Что же будет, если они меня не примут? – Словно ища поддержки, он оглянулся в зал и вытер свой блестящий вспотевший лоб.

– Ничего не будет, Джустиниано, – сказал широкоплечий человек с бородкой, похожей на полоску, нанесенную птичьим пером. Выражение крайней озабоченности искажало черты его лица. – Выйдите, наконец, к ним! – повысил он голос. – Покажите себя народу, чтобы он мог подтвердить свой выбор! То же самое делали все ваши предшественники.

Остальные шесть трибунов, находившиеся в большом зале, окружили обоих знатных особ и кивали в подтверждение этих слов.

Однако высокий дож не двигался с места. Дрожание его рук передавалось складкам шторы, тяжелая кожаная окантовка тряслась над мозаичным полом. Ропот толпы, доносившийся с улицы, становился все громче.

– Вы лжете, Бонус, – сказал дож и судорожно сглотнул. – Все мои предшественники, все до одного, мертвы. Их ослепили, казнили или просто убили. Потому что народ их не любил. Разве не так?

Тот, к кому обращался дож, фыркнул:

– Если эта правда облегчит для вас попытку выйти к своим подданным, пока еще не поздно, то пусть она восторжествует. И тогда с вами, Джустиниано, все будет по-иному.

Не выдержав дальнейшего пребывания на задворках зала, Мательда протиснулась между собравшихся трибунов к своему отцу, особенно остерегаясь прикоснуться к пахнущему душистой водой Бонусу. Она всеми силами старалась сдержаться, чтобы не заключить отца в объятья и утешить: это немедленно разрушило бы авторитет дожа среди дворян и подавило его уверенность в себе.

– Твои предшественники были слабыми людьми, – умоляющим голосом обратилась Мательда к дожу. – Они думали лишь об одном – как обогатиться. Но ведь ты – Джустиниано Партечипацио! Ты сделаешь Риво Альто центром городов, расположенных вокруг лагуны, и покончишь со спором между франками и византийцами за нашу землю. Ты сможешь удовлетворить их запросы, и мы все станем свободными, и наши корабли будут привозить богатства из дальних стран в нашу лагуну. Выйди из дворца и скажи это своим подданным. И они полюбят тебя. Так же, как люблю тебя я.

Отец выпрямился.

– Из тебя, Мательда, вышел бы намного лучший дож, чем я. Намного лучший, – вздохнул Джустиниано. – Хорошо, я попытаюсь.

Одним движением он отодвинул штору и вышел на узкий балкон.

Толпа стихла. Взгляды сотен пар глаз устремились на дожа, рассматривая остроконечный соrno[5] на его голове, закутанную в желтый шелк худощавую фигуру и синюю ленту с цветочным орнаментом, перекинутую через левое плечо.

А в эти глаза сверху вниз всматривался дож, не будучи уверенным наверняка, что верноподданные не станут его палачами.

– Руки! – прошептала Мательда из-за шторы.

Джустиниано поднял руки с открытыми ладонями – исконный жест полной покорности.

– Обратись к ним, – продолжала подсказывать Мательда. – Вспомни, что я только что тебе говорила.

Она хотела повторить эти слова, но не успела: кто-то схватил ее за рукав и оттащил прочь от балкона. Это был Бонус из Маламокко, он возымел наглость прикоснуться к ней! Мательда вскрикнула и пнула его ногой. Он отпустил ее.

– Тихо, девчонка! – напустился на нее Бонус. На его черной накидке блестели серебристые узоры вышивки – цвета семьи Маламокко. – Как ты думаешь, что будет с твоим отцом, если чернь узнает, что государственные дела нашептывает дожу на ухо его собственная дочь?

– Если бы вы знали, что я думаю, трибун, вы лишились бы сна! – Мательда тщетно пыталась обойти Бонуса.

И тут ее отец начал свое обращение к толпе:

– Люди Риво Альто! – воскликнул он, и его голос задрожал. Мательда закрыла глаза, повторяя про себя слова, которые должны были последовать за этим: «Этот город станет центром островов лагуны. Византийцам, франкам и лангобардам недолго осталось повелевать вами…» Но на балконе было тихо. Что делал там ее отец?

Да, он всегда был робким человеком, но ведь он давно знал, что его ожидает этот момент – когда будет необходимо показаться перед народом. Много раз уже это традиционное для Венеции противостояние превращалось в вопрос жизни и смерти. Существовало правило: если народ хранил молчание, это означало, что он отклоняет своего дожа. Если же он ликовал, то новый глава города считался признанным. Триумф или поражение – это зависело от голосов солеваров, рыбаков, бондарей, каменотесов, золотых дел мастеров, ремесленников, изготовлявших колеса и телеги…

Когда с балкона, наконец, раздался голос Джустиниано, от его слов Мательда буквально оледенела.

– Что я могу сделать для вас, мои верноподданные? – спросил дож у людей, собравшихся во дворе. – Что бы это ни было, я позабочусь о том, чтобы вы это получили. Потому что я ваш новый дож, и вы должны любить меня.

В зале стихли все разговоры. Бонус из Маламокко смотрел на Мательду широко открытыми глазами. Двое из трибунов ринулись было к балконной двери, но тут же остановились, осознав, что для какого-либо вмешательства уже слишком поздно. Внизу, во дворе, сначала поднялся ропот, но затем предложение Джустиниано развязало толпе языки:

– Освободи нас от налогов! – выкрикнул кто-то.

– Вызволи Томазо из тюрьмы! – потребовал другой.

Еще кто-то попросил себе должность мастера-солевара. Множество людей настаивало: немедленно сюда эфиопских рабынь и голову императора Византии! Особенного успеха в народе удостоилась идея одного шутника, чтобы каналы раз в месяц наполнялись вином. Многие под балконом уже покатывались со смеху.

Джустиниано, оглянувшись в поисках помощи, искал взглядом свою дочь.

Отец всегда напоминал ей птицу, гордую хищную птицу, владыку воздушных просторов. А сейчас он так съежился, что превратился в ее глазах в воробышка с парализованными крыльями.

– Пропустите меня вперед! – Мательда сжала кулаки. – Пока они не утопили моего отца в лагуне.

Но Бонус уже ни на что не реагировал. Словно окаменев, он смотрел в сторону балкона – туда, где зарождалась очередная катастрофа венецианской политики.

Мательда уже не стала прятаться за шторой, она вышла на балкон и встала рядом с отцом. Из толпы раздался свист. Чей-то огрубевший от алкоголя голос высказал мнение, что новый дож, видимо, хочет подарить народу свою дочь.

– Что ты здесь делаешь? – не поворачиваясь к ней и стараясь не шевелить губами, спросил Джустиниано. – Неужели тебя покинул дух всех святых?

И тут лицо Мательды просветлело – святых! С элегантностью девушки, которая могла родиться только в лагуне, она помахала рукой толпе и послала ей воздушный поцелуй. Затем, подавшись так далеко вперед, как только могла, опираясь грудью на перила, стала всячески приветствовать жителей своего родного города, что-то обещать, выкрикивать, выкрикивать…

– Перевезти сюда святого? Да вы с ума сошли! – Голос Бонуса достиг такой высокой ноты, что он кричал, как птица. – Уж легче доставить нубийских рабынь и заполнить каналы вином! – Его лицо побагровело, на лбу запульсировала жилка.

Подгоняемое страхом катастрофы собрание поспешно перешло в зал Большого совета, где стены были украшены флагами городов лагуны, а раскладные стулья из орехового дерева и конской кожи, казалось, только и ждали, чтобы угодить седалищам благородных дворян.

Однако волнение снова и снова подрывало трибунов с мест, заставляя нервно метаться по залу. Один лишь дож, словно окаменев, оставался на своем месте. Он сидел, подперев голову рукой.

Мательда стояла позади отца, положив руки на его плечи.

– Вы ошибаетесь, Бонус, – спокойным голосом произнесла она. – Я обещала венетам не какого-то там святого, а совершенно особенного.

– Святой Марк, – простонал трибун Фалери, глава одной из трех самых могущественных семей городов лагуны. – Почему, ради всех святых, это должен быть именно святой Марк?

– Потому что он спасет жизнь моему отцу, – так же спокойно объяснила Мательда.

Дож коснулся руки дочери, и она замолчала.

– Как я уже всем вам говорил, – тяжело поднялся на ноги Джустиниано, – я не готов к тому, чтобы исполнять обязанности дожа. Для этого нужны такие государственные мужи, какими были римляне. А я – всего лишь венет. Лучше всего будет, если я отправлюсь в изгнание. По крайней мере, останусь в живых. Еще на какое-то время.

Некоторые из трибунов слушали его, потупив глаза. Бонус смотрел в окно.

Затянувшуюся паузу прервал Фалери:

– Это невозможно. Каждый из присутствующих здесь знает это.

– Ваш отец был дожем, теперь вы должны быть дожем, – поддержал Фалери Марчелло из династии Оро. – Только в том случае, если им будете вы, второй по очереди дож в роду, титул дожа наконец-то сможет стать наследственным.

– А следующим дожем потом станет один из ваших сыновей, – отмахнулся Джустиниано. – Тот, кто женится на моей дочери, а значит, и на титуле. И тем самым передаст его по наследству своей семье. Этому не будет конца…

В зале воцарилось тяжелое молчание. Со двора все еще доносились крики людей.

– Все-таки должен быть иной путь, – стоял на своем Бонус. – Другой святой, мощи которого мы действительно можем доставить сюда…

– Нет, Бонус, – покачал головой Фалери. – Вы ведь слышали, что кричал народ. Люди были в восторге от известия о том, что наши острова станут последним местом упокоения святого Марка. Вы же не хотите теперь выйти к ним и сказать, мол, вы, конечно, получите святого – мы же обещали! – но немножко не такого, а другого? Мы вот сначала прикинем и разузнаем, на какого мученика сейчас скидка в цене.

– Это будет либо святой Марк, либо никто! – подключился теперь еще и Северо – старший в семье Градениго. Он вытащил из-за пояса украшенный драгоценными камнями кинжал и положил его на пол в центре зала – металл зазвенел. – Кто придерживается другого мнения, пусть подарит Джустиниано быструю смерть. Других вариантов у нас не остается.

Бонус толкнул дверь с такой силой, что затрещали створки, ударившись о стену. В комнате за столом сидел его брат-близнец, держа в руке черное перо. Пахло влажными чернилами. Бонус постоянно восхищался тем, насколько Рустико был похож на него. Осознание того, что ты фактически занимаешь два места в мире, несколько успокаивало его.

– Ну что, как все прошло? – спросил Рустико. – Судя по тебе, не так хорошо, как мы надеялись, да? – Он просушил перо от чернил песком, бросил его в отверстие посреди стола и облокотился на спинку кресла.

Бонус широкими шагами прошел по помещению мимо настенных ковров, украшенных разноцветными химерами с остроконечными языками. Обычно он восхищался роскошью, которой имел обыкновение окружать себя его брат. Сегодня же не бросил на ковры ни единого взгляда.

– Партечипацио признали дожем. Толпа ликовала, – устало объявил он.

– Что ж… – Рустико надул губы. – Но это не объясняет твоего возмущения.

Бонус потряс головой, как будто выбрасывая из сознания все происшедшее, а оно еще стояло у него перед глазами.

– Чуть было не сорвалось, – выдохнул он. – Этот дож – самый неподходящий для такой задачи человек, которого только можно было найти. Но он нам пригодится еще не раз. – Опершись обеими руками о стол, Бонус наклонился к брату. – Представь, его спасла собственная дочь.

Губы Рустико растянулись в кривой ухмылке:

– Та самая, на которой ты подумываешь жениться? Чем же она тебя так взбудоражила – неужели вызвала дьявола?

– Дьявола? О, если бы дьявола! Она пообещала народу мощи святого Марка! – Он ударил по поверхности стола ладонью. Чернильница Рустико опрокинулась, по рукописи растеклась черная лужа.

Наморщив лоб, Рустико безучастно наблюдал, как погибает его работа.

– Святой Марк, говоришь? Это разумно. У нее светлая голова. Но радости тебе она не принесет, хороший мой.

Бонус всем своим весом рухнул на деревянную скамью. Мебель со скрипом запротестовала, на что венет ответил трехэтажным ругательством, в котором особо выделялись лучшие места папы римского.

– Я не понимаю твоего волнения, – сказал Рустико и начал платком промокать маленькое чернильное море. – Партечипацио является дожем. Но мы же сами этого хотели. Теперь ты заставишь красавицу Мательду выйти за тебя замуж. Или… – Он оторвал глаза от своего занятия. – Или она уже ответила тебе отказом?

Бонус заставил себя проглотить ответ. Какое дело брату до того, насколько успешными были его ухаживания за Мательдой?! Пусть бы сам попробовал волочиться за ней.

– Ты, – наконец обвел он взглядом ковры, – ты ничего не понимаешь, брат мой. Вообще ничего.

Такое, чтобы он называл Рустико братом, случалось крайне редко. Сейчас не время для шуток – так следовало понимать этот жест.

Рустико поднялся, протиснулся между столом и стулом и сел рядом с Бонусом на скамейку. Доска прогнулась почти до пола и затрещала.

– Тогда объясни мне все, брат, – тихо, почти шепотом попросил Рустико.

– Как мы достанем эти мощи? – Бонус тяжело вздохнул и покачал головой. – Святой Марк! Как будто до нас было мало попыток заполучить его! Это невозможно, – резюмировал он, словно это математическая аксиома.

– Пожалуйста! – настаивал Рустико. – Давай по очереди.

– Для начала, – Бонус левой рукой отогнул один палец на правой руке, – реликвии святого Марка находятся в Александрии, в Египте. Эта страна уже не является частью Византии. Как ты знаешь, она захвачена сарацинами.

Рустико кивнул.

– Во-вторых, – еще один палец выпрямился на правом кулаке Бонуса, – то, что осталось от христианской общины в Александрии, принадлежит православной церкви. Копты вряд ли ни с того ни с сего подарят нам своего самого важного святого.

– Я на это и не рассчитывал. Его придется похитить.

– О, нет ничего проще! – Бонус отгибал палец за пальцем. – Незаметно зайти под парусами в порт Александрии. Прогуляться в церковь и, прихватив с собой труп, вернуться назад на корабль. Затем оторваться от преследователей, удрав на толстобрюхом корабле-дромоне[6]. Смотри, у меня пальцев не хватает!

– И, видимо, головы тоже.

– Что-что? – Бонус подумал, что ослышался, но, зная брата, уже понимал, что тот скажет в следующий момент.

– А то, что ты сам решишь эту задачу, хороший мой. – Рустико покровительственно положил руку на затылок брата.

– Я? Но я ведь только трибун, а такое дело – задача для… для…

– Для человека, который станет дожем, – продолжил за него брат. – Подумай! Джустиниано должен доставить народу святого Марка. Иначе народ его свергнет – в своей оригинальной, но ставшей уже традицией манере.

Бонус скривил улыбку.

– Каждый из трибунов, – разъяснял Рустико, – хотел бы жениться на Мательде, не так ли? Либо женить на ней своего сына. Но чье предложение она вынуждена будет принять? Предложение того, кто спасет ее отца, форму правления дожей и, таким образом, весь наш жизненный уклад. – Он сделал значительную паузу и хлопнул брата по плечу. – Тебя!

– Тьфу ты! – Бонусу пришлось взять себя в руки, чтобы не плюнуть на ковер. – Да ты просто не имел возможности познакомиться с ней поближе, с этой змеей. Признаю, – кивнул он, – Мательда красавица. Но что мне с того, если арабы отрежут мне яйца и посадят на кол?

Рука Рустико с силой сжала плечо брата.

– Я никогда, слышишь, никогда не потребовал бы, чтобы ты сам отправился в пещеру арабского льва. Найди кого-нибудь, кто выполнит эту задачу за тебя, – понизил он голос. – Когда реликвия попадет сюда, все, слышишь, все будут любить тебя. Или вынуждены будут любить тебя.

Хлопья снега, словно пух, опускались в сумерках на землю. На замерзшей воде большого канала уже лежал снег, испещренный следами сапог. Посредине мастера́-солевары проделали фарватер, по которому последние рыбаки этого дня, неторопливо отталкиваясь шестами, направляли свои лодки домой.

«Все в этом городе такое медленное, – подумал Бонус, – даже корабли». Завернувшись в шубу из соболей, он стоял под арочными воротами портового склада, стараясь не попадать под освещение небольшого фонаря на улице. Никто не должен был видеть, как он плетет свою паутину.

– Извините, синьор. – Начальник порта Пьетро изучал расписанный мелом кусок дерева, на котором надсечек было больше, чем морщин на его лице. Это был список кораблей Риво Альто. – Самыми быстрыми кораблями, которые я внес в список за последние несколько месяцев, были те, чья команда очень торопилась выйти на берег.

Его изможденная фигура согнулась, словно в ожидании удара.

«Шутник! – пробормотал себе под нос Бонус. – Может, мне немного согреться, отделав этого простака кулаками…»

– Тогда придумай что-нибудь. – Он откашлялся. – Я важный человек в этом городе. «И следующий дож», – добавил он про себя. – Если ты сделаешь для меня одно дельце, то можешь стать управделами моей флотилии.

Глаза начальника порта расширились.

– А я ведь знаю вас! Вы Бонус из Маламокко.

Трибун невольно отшатнулся назад, в тень. Коль уж начальник порта узнал его, значит, он может рассказать об этой встрече и другим людям. А слухи, и это знал каждый ребенок в лагуне, растекались в Риво Альто быстрее воды в каналах.

– Я с удовольствием хотел бы помочь вам, синьор, – с жаром заговорил начальник порта, – но чем?

– Тем… – Бонус вздохнул и выдержал паузу. – Тем, что ты, к примеру, разыщешь быстрый корабль в сухом и теплом доке, пробудишь команду от зимней спячки и надаешь им пинков под их теплые задницы.

Начальник порта удивленно уставился на него. В его взгляде не было ничего, кроме пустоты. Этот парень, казалось, вмиг замерз – весь, вместе с разумом. Бонус вытащил две монеты из своего кошелька и бросил их на землю. И, прежде чем они прекратили свой металлический звон, наступил на них ногой. Собеседник впился взглядом в сапоги Бонуса и хриплым голосом произнес:

– Может быть, в Равенне…

Теперь наступила очередь Бонуса удивленно таращиться на собеседника. Ему и в голову не могла прийти мысль искать помощи в ненавистном ему городе на юге страны.

– Равенна, говоришь? А что там может быть такого, чего нет у нас?

– Я кое-что слышал о чужом корабле. Он возит туда лед.

– Лед, – словно эхо, повторил Бонус. – Но ведь везде полно льда. Ты знаешь, что это означает, – носить сов в Афины[7]?

– А, так вам быстрый корабль нужен для этого? – наивно поинтересовался начальник порта и потер свои покрасневшие от мороза уши.

Бонус поморщился.

– Так что же такого в Равенне? – повторил он свой вопрос.

– Там есть благородные господа, так они без ума от каждой новой сладости из Аравии.

Бонус слышал об этом.

– Ты имеешь в виду саххарум? Поговаривают, что они делают сладкие блюда из него, а? Из дерьма сарацинов. Тьфу, черт!

– Вы правы, трибун Бонус. Но люди говорят еще, что для этой сладенькой вещицы нужно иметь лед в большом количестве. Лед, который можно есть, а не эту замерзшую мочу. – Он указал рукой на каналы.

– И зачем для этой цели быстрый корабль? – размышлял вслух Бонус, пока начальник порта пытался оторвать взгляд от ноги трибуна, под которой таилось такое богатство. – Лед вроде бы доставляют из Сицилии, с Этны…

И тут Бонуса осенило: корабль, который доставляет лед до Равенны так быстро, что тот не успевает растаять, – да он летать должен!

– Ты знаешь, когда этот корабль снова будет в Равенне? – уже заинтересованно посмотрел он на чиновника, предоставившего такие нужные сведения.

Над головой начальника порта ветер со скрежетом раскачивал фонарь.

– Нет, синьор. Никто этого не знает. Он появляется внезапно, как туман. И так же быстро снова исчезает. У него голова дракона, а вместо паруса – крылья, а еще…

Бонус не стал слушать дальше эти сказки. Он быстро убрал ногу с монет, тем самым заставив начальника порта замолчать.

– Да будет так! – пробормотал Бонус, и, когда этот слабый перед блеском чеканного металла, наивный и нелепый человечек потянулся вниз за своей оплатой, вытащил из-за пояса кинжал, прицелился и вонзил ему клинок в затылок.

В темной воде канала плавал труп. За ним плыла какая-то доска. А от стен домов ночного города отбивали свое стаккато быстро удаляющиеся шаги.