Читать книгу Мой брат – супергерой. Рассказ обо мне и Джованни, у которого на одну хромосому больше - Джакомо Маццариол - Страница 3

Прежде всего нужно рассказать про парковку, потому что именно там все и началось. На безлюдной – как это часто бывает вечером в воскресенье – парковке. Не помню точно, откуда мы ехали (вероятно, от бабушки), но помню свои ощущения: приятная истома, полный живот. Папа с мамой сидели впереди, мы с Аличе и Кьярой сзади. Солнце подсвечивало верхушки деревьев, и я смотрел в окно. По крайней мере, пытался: наш бордовый «пассат», весь в грязных следах от ботинок и в пятнах от мороженого и сока, без устали перевозивший сумки, коляски и миллионы пакетов с продуктами, настолько зарос грязью, что выражение «смотреть в окно» было к нему попросту неприменимо. Так что мир за пределами «пассата» приходилось воображать. Видеть сладкие грезы, какие видишь обычно с утра перед самым пробуждением. И мне это жутко нравилось.

Мне было пять. Кьяре – семь. Аличе – два.

В общем, повторюсь, ехали мы вроде бы от бабушки, и ничто, как говорится, не предвещало. То есть по всем признакам воскресный вечер должен был закончиться как обычно: ванная, валяние на диване, мультики. И вдруг папа, заложив крутейший вираж, точно гонщик в кино, влетел на парковку какого-то предприятия, мимо которого мы как раз проезжали. Мы переехали «лежачего полицейского» и подпрыгнули. Мама, вцепившись в ручку двери, покосилась на папу. Сейчас она ему скажет, подумал я, что-нибудь вроде: «С ума сошел, Давиде?» Но вместо этого она, улыбнувшись, пробормотала:

– Можно было и до дома подождать…

Папа не отреагировал.

– Что такое? – спросила Кьяра.

– Что такое? – спросил я.

– Что такое? – читалось в глазах Аличе.

Мама как-то загадочно фыркнула и не ответила. Папа тоже молчал.

Мы начали кружить по парковке, словно бы в поисках свободного места, хотя мест там этих было… ну, положим, две тысячи пятьсот. На всю парковку – один-единственный древний фургон, в самой глубине, под деревьями. С двумя котами на капоте. Папа ездил и ездил, пока наконец не определился с местом – очевидно, в нем было нечто особенное, поскольку папа вдруг резко затормозил и аккуратно припарковался ровно посередине между линиями разметки. Потом заглушил двигатель и открыл окно. В салон просочилась тишина, полная тайн и пропитанная запахами влажной земли. Один кот на фургоне приоткрыл глаз, зевнул и взял нас под наблюдение.

– Почему мы встали? – спросила Кьяра и, с отвращением оглядевшись, прибавила: – Почему здесь?

– Машина сломалась? – спросил я.

В глазах Аличе читался вопрос.

Родители вздохнули и обменялись взглядом, расшифровать который я не смог. В пространстве между ними струилась загадочная энергия. Поток искрящихся конфетти.

Кьяра – глаза у нее стали словно блюдца – подалась вперед:

– Вы чего молчите?

Проследив за приземлившейся на дорогу вороной, папа отстегнул ремень и повернулся к нам. Руль впился ему в бок. Мама со слегка недовольным видом сделала то же. У меня перехватило дыхание; я глядел, не понимая, и начинал уже потихоньку волноваться. Что за фокусы?

– Давай ты, Катя, – сказал папа.

Мама открыла рот, но оттуда не вылетело ни звука. Папа ободряюще кивнул.

Она вздохнула. И вот, наконец:

– Двое на двое.

Тут папа впился в меня глазами, как бы говоря: «Видал? Мы это сделали»!

Я переводил взгляд с него на маму и обратно. Что за чушь они несут?

Мама положила руку на живот. Папа, подавшись вперед, накрыл ее руку своей. Вдруг Кьяра ахнула, прижав ладонь ко рту, и пискнула:

– Не может быть!!!

– Что? – не понял я; недосказанность пугала все сильнее. – Что не может быть?

– Мы беременны! – крикнула Кьяра, вскидывая вверх кулаки, так что чуть крышу не пробила.

– Ну, строго говоря, – поправил папа, – беременна здесь только мама.

Я наморщил нос. Мы беременны? Что за чертовщина… Затем тьму прорезал луч света; что-то накатывалось на меня, точно несущийся с горы скейтборд, поднимая тучи пыли и листьев и подпрыгивая на камнях, и вот… Она сказала, двое на двое. Двое на двое. Беременна. Ребенок. Брат. Два мальчика. Две девочки. Двое на двое.

– Двое на двое? – закричал я. – Двое на двое! – Открыв дверь, я выпрыгнул из машины и бросился на колени, потрясая поднятыми вверх кулаками, словно только что отправил мяч в сетку ворот ударом через себя. Затем вскочил на ноги и, крутанувшись на месте, помчался как сумасшедший вокруг машины к папе и бросился обнимать его через окно; однако роста мне явно не хватало, так что я сумел лишь дернуть его за ухо, причем очень сильно, и даже испугался на секунду, что ему больно. Потом я вернулся в машину и закрыл дверь. От радости трудно было дышать.

– У меня будет младший брат? – заговорил я прерывистым голосом. – Правда? Когда он родится как его зовут где он будет спать запишем его на баскетбол?

Меня никто не слушал. Кьяра, навалившись на рычаг коробки передач, обнимала маму. Аличе хлопала в ладоши. Папа самозабвенно исполнял что-то вроде танца плеч. Машина буквально искрилась: воткни в нее вилку – и можно всю планету осветить.

– Эй! Это правда мальчик? – прокричал я, чтобы обратить на себя внимание.

– Правда, – кивнул папа.

– Точно?

– Точно.

Кьяра выглядела счастливой, это факт. И Аличе, конечно, тоже. Однако до моего уровня счастья им всем было далеко. Начиналась новая эпоха. Устанавливался новый мировой порядок. Мы с папой больше не в меньшинстве! Величайший переворот в истории. Трое мужчин, три женщины. Справедливость. Даешь честные выборы программы по телику! Долой бесконечные походы по магазинам! Конец позорным капитуляциям в спорах о том, что будем есть и куда поедем отдыхать!

– Мы в машине не поместимся, – заявил я. – Нужно новую купить.

Кьяра округлила глаза:

– Так вот почему мы в новый дом переезжаем!

То-то родители недавно начали ремонтировать какой-то дом! Теперь все встало на свои места.

– Хочу голубую машину, – сказал я.

– А я – красную, – отозвалась Кьяра.

– Голубую!

– Красную!

В глазах Аличе читалось восклицание; она хоть ничего и не понимала, но, заразившись всеобщей эйфорией, хлопала в ладоши. Солнце было словно желток яйца всмятку. С фургона спрыгнул кот; с деревьев сорвалась стая птиц и принялась чертить в небе гигантские фигуры.

* * *

Я первый поставил вопрос на повестку дня, пока мама сушила мне волосы феном:

– И как мы его назовем?

– Петронио, – крикнул папа из гостиной, хрустя орешками.

– Маурилио, – отозвался я. Почему-то это имя всегда меня смешило; я решил, что если брат окажется неприятным типом (что вполне возможно, поскольку нельзя же заранее заказывать коэффициент приятности для братьев), то с таким именем хотя бы обращаться к нему будет весело.

– Чего тут долго думать, – встряла Кьяра. – Назовем Пьетро, если будет мальчик, и Анджела, если девочка.

– Кьяра… – кротко вздохнул я.

– Что?

– Сказали же, что это мальчик!

Она лишь фыркнула. Выдала такую глупость – и хоть бы что.

Значит, я угадал: женщины не очень-то довольны надвигающимся равенством. И возможно, еще надеются переиграть матч в свою пользу.

– Значит, Пьетро, – подытожила Кьяра.

Но имя никому не нравилось. Так же как Марчелло, Фабрицио и Альберто. В качестве альтернативы Маурилио я предложил Ремо, но этот вариант тоже завалили. Перебрали имена всех дедушек и дядюшек – безрезультатно. Дальних родственников – с тем же успехом. Актеров, певцов – без толку. Вопрос остался открытым. Для меня подобрать правильное имя было крайне важно: брат все-таки! Кроме того, имя должно сочетаться с фамилией, а у нас в области Венето Маццариолом зовут такого гнома, одетого во все красное и в красном колпаке, который строит всякие каверзы тем, кто обижает природу. Это герой старинных сказок, раньше зимними вечерами их рассказывали детишкам старики.

Со всем своим детским пылом я верил, что, разумеется, не только имя характеризует человека; нет-нет, существует еще целая куча вещей, влияющих на то, кто ты есть и кем станешь в будущем. Например, игрушки. И потому на другой день, распираемый воодушевлением и страстно желая быть полезным, я попросил папу сходить со мной за подарком брату: в качестве приветствия я решил купить ему плюшевую игрушку. Возражений не последовало, а мама, кажется, даже рада была на время от меня избавиться (с тех пор как я узнал новость, рот у меня не закрывался ни на секунду). И вот мы пришли в мое любимое место – старомодный магазин игрушек, который притягивал меня тем, что, в отличие от других старомодных магазинов, благоухал новизной.

Плюшевый зверь должен быть сильным, думал я. Чтобы брат, глядя на него, как в зеркало смотрелся. Родители приучили меня обращать внимание на цены (поскольку деньги, как известно, на дороге не валяются), но тут особый случай: можно, наверно… да, разумеется, можно потратить и побольше. Может быть, даже больше десяти евро? Страшно много денег. Но мой брат заслуживает такого подарка.

Я подошел к витрине и погрузился в созерцание плюшевых зверюшек. Кролики, котики, собачки… Нет, все не то – мой брат не из тех, кто станет забавляться с кроликами. Скорее уж ему подойдет лев, или носорог, или тигр, или…

И тут я увидел.

– Вот! – показал я на него папе.

– Кто это? – спросил тот, взяв игрушку с полки.

Я, фыркнув, закатил глаза: что за невежество! Потом объяснил:

– Это гепард.

Как можно дожить практически до седых волос и не узнать гепарда?

– Точно его берем?

– Конечно, он же идеальный!

Я не преувеличивал. Ведь гепард самый быстрый и ловкий, самый грациозный, самый величавый! В голове уже сложился образ: мой брат-гепард. Я видел, как мы носимся по лестницам, строим крепости из одеял, деремся за доступ в ванную и самое главное – заключаем союзы в борьбе за DVD-проигрыватель, шоколадное печенье, баскетбольную площадку. Мы вместе. Вместе покоряем этот мир.

* * *

Весь вечер я мечтал, какие штуки мы будем выкидывать вдвоем с Гепардом. Воображал обклеенную постерами комнату, исписанные стены. Я всегда буду на шесть лет старше, всю жизнь, и все буду делать на шесть лет раньше. Я научу его куче разных вещей – кататься на велосипеде, а еще знакомиться с девчонками, а еще лазать по деревьям.

У нас это семейное: в роду Маццариол все мастерски лазают по деревьям.

И вот поэтому несколько недель спустя я напросился проведать вместе с папой наш будущий дом и взял с собой банку с семенами, которые старательно копил всю весну. Мне кто-то сказал, что если посадить в землю фруктовые косточки и семечки, то из них вырастут деревья, и с тех пор я начал собирать их с тарелок после обеда и ужина и насобирал целую банку. Теперь время настало.

Пока папа беседовал с рабочими, я тихонько вылез из машины, пробрался через весь дом в наш будущий сад, отвинтил крышку и разбросал семена. Потом старательно вдавил их в землю и еще присыпал сверху – в общем, сделал все (по моим представлениям) необходимое, чтобы они принялись. Вернувшись обратно, я прокрался на заднее сиденье и приготовился спокойно ждать.

Как бы не так.

На меня накатила волна ужаса: семян слишком много! Они слишком близко друг к другу! Когда деревья вырастут, стволы переплетутся, обовьют весь дом снаружи и внутри, и нам придется жить в лесу!

Папа, закончив с делами, сел в машину, завел мотор и взглянул на меня в зеркало.

– Что-то не так? – спросил он, хмуря брови.

Всякий раз, как я что-нибудь затевал, папа интуитивно это чувствовал.

Однако к тому моменту я уже перестал думать о пронзенных ветвями стенах, зато радовался, что у нас с Гепардом будет самое диковинное на свете жилище – дом-лес. Вернее, дом на деревьях.

– Нет, все хорошо, – ответил я, потирая руками колени.

Машина тронулась, и мы уехали.

В тот вечер я так и заснул с мыслью о доме на деревьях и грезил им всю ночь.

* * *

А потом пришло имя. И случилось это в супермаркете, потому что иначе и быть не могло.

* * *

Мы отправились за покупками, все впятером. Бродили между рядами полок, толкая тележку. Фрукты, хлопья, моющие средства. Из динамиков лилась какая-то экзотическая музыка, и мы с Кьярой принялись изображать виденный по телевизору гавайский танец, а папа пытался под это дело потихоньку от мамы сунуть в тележку шоколад, миндаль и песочное печенье. – А может, Джакомо Джуниор? – спросил я, прерывая танец.

– Что-что? – не поняла мама.

– Ну имя, для братика! Джакомо Джуниор. Я же его старший брат. По-моему, так будет справедливо.

– Нет.

– Как нет?

– Я не хочу иностранное имя.

– Но Джакомо – не иностранное!

Мама закатила глаза.

– Тогда Джакомо Второй? Джакомо Маленький? Джакомо Младший?

– Хватит!

– Ну пускай тогда хоть на «дж» начинается! Пожалуйста, можно дать ему имя на «дж»? Просто я хочу, чтобы было понятно, что мы братья… это в знак любви… – Я прижал руки к груди – глаза щенячьи, губки бантиком, все в таком роде; Кьяра изобразила, что ее рвет прямо к нам тележку. – Джанлуиджи? Джанкарло? Джеронимо? Джилберто? Джузеппе? Джироламо?

– Фу! – скривилась Кьяра.

– Да уж, – отозвалась мама.

– Ну тогда хотя бы Гепард! Можно назвать его Гепардом?

Но они меня уже не слушали, а гадали, куда делся папа, который, стоило нам отвлечься, обычно не упускал случая и отправлялся на стойку дегустации, где, изображая заинтересованного покупателя, сметал все подряд, словно его год не кормили.

Мы подошли к витрине с сырами. Я вспотел от страха: вдруг мы так никогда и не придем к единому мнению? Вдруг решим никак его не называть?! Человек без имени. «Он» для учителей. «Этот» для товарищей. «Эй вы» или «эй ты» для начальства.

– Что будем брать, – спросила мама, – моцареллу или страккино?

– Страккино! – отозвалась Кьяра. – Который от дедушки Нанни.

Нанни? Вот оно.

– Джованни!!! – завопил я, и мама с Кьярой обернулись. – Мой брат! Джо!

Мама поморщилась.

– Это не иностранное имя, это от Джованни! Мой брат Джованни. Брат Джо. Здорово, правда?!

– Мне нравится, – одобрила Кьяра. По-моему, она согласилась лишь потому, что успела выпросить свой страккино.

– Хм… мне тоже, – задумчиво кивнула мама, словно бы недоумевая, как это мы раньше не догадались.

Вот таким вот образом – у витрины с сырами, посреди разнообразных сортов моцареллы и рикотты, под пошловатую музычку и в отсутствие отправившегося на поиски пропитания папы – и решилась судьба имени для Гепарда. Решилась благодаря страккино.

* * *

После этого я рассудил, что мой долг выполнен. Я купил плюшевого гепарда, призванного подсказать брату, какова его истинная натура; я выбрал имя. Что еще я мог сделать? Ничего – только ждать. Мамин живот вырос, наш дом тоже. Лес в саду не проклюнулся, но время в запасе еще оставалось. Чудес вокруг пока и так было достаточно.

Но потом…

Однажды в воскресенье (снова воскресенье!) мы откуда-то возвращались (наверняка снова от бабушки), и, когда проезжали мимо той самой пустынной парковки, папа резко крутанул руль и принялся – точно как в прошлый раз – кружить в поисках парковочного места, которое подходило бы одновременно и для нашего бордового «пассата», и для нового объявления. – Опять?! – спросила Кьяра.

– Опять?! – спросил я.

– Опять?! – читалось в глазах Аличе.

«Сейчас скажут, что это близнецы, – пронеслось в голове. Потом пришла другая мысль: – А вдруг… – Тут я зажмурился от ужаса. – Нет, этого не может быть!» Папа нашел место, припарковался и выключил мотор. Отстегнул ремень, мама тоже. И прежде чем они успели что-либо сказать, я запричитал:

– Пожалуйста, только не это! Неужели вы ошиблись? Неужели это девочка?

– Нет, – ответила мама и как-то по-особенному улыбнулась, отчего я сразу приободрился. – Мы не ошиблись.

У меня вырвался вздох облегчения; теперь пусть говорят что угодно, абсолютно что угодно!

– Тогда почему мы опять на этой парковке? – спросила Кьяра.

Мама с папой переглянулись, как в прошлый раз, но не в точности так же. Снова поток энергии, разноцветные конфетти и все такое, но оттенок уже другой. Как будто мы в кино снимаемся, отрабатываем сцену, и режиссер говорит: «Неплохо, неплохо, но нужно больше чувства. Понятно? Дайте мне жизнь, настоящую жизнь. Ярость и радость, прошлое и будущее, холод и теплоту. Дайте мне столкновение противоположностей! Проживайте каждый миг!»

Щелк – и пошел следующий дубль.

И вот мы в кадре.

Ржавый фургон исчез. Его место занял голубой прицеп, покрытый брезентом. Котов поблизости не наблюдалось; две вороны играли в прятки. Был летний день, солнце пробивалось сквозь слой зернистых облаков, и на деревьях трепетали листья. Проехала машина – радио на всю катушку, басы грохочут. Мама подождала, пока музыка стихнет, и заговорила:

– Мы хотим вам кое-что сказать. Насчет вашего брата.

Папа ободряюще сжал ей руку.

– Ваш брат… – Она помолчала. – В общем, он будет… особенный.

Мы с Кьярой стрельнули друг в друга глазами.

– Особенный? – повторила она.

– Особенный в каком смысле? – спросил я.

– В том смысле, – ответил папа, – что он будет… не такой, как другие. Во-первых, дружелюбный. Очень. Даже слишком. Еще улыбчивый. Доброжелательный. Спокойный. И у него будет… э-э-э… В общем, у него будет свой ритм.

Я поднял бровь:

– Свой ритм?

– И другие особенности, о которых мы пока не знаем, – улыбнулась мама.

– Так это, значит, хорошая новость? – спросила Кьяра.

– Больше чем просто хорошая, – серьезно ответил папа и как-то чудно нахмурил лоб; машина заходила ходуном вверх-вниз, словно дышала вместе с нами. – Намного больше. Это поразительная новость. – Тут он вдруг отвернулся и включил магнитолу.

Вот так.

Что меня тогда больше всего потрясло и врезалось в память, так это как раз момент с магнитолой. Папа вообще-то музыкой особо не увлекается, но у него пунктик насчет Брюса Спрингстина. Его послушать, так все, что можно сказать о жизни и смерти, о любви и выборе, уже сказано в песнях Брюса Спрингстина. В общем, он включил магнитолу, и в колонках хрипловато заиграла губная гармоника. Воздух наполнился печалью. Запел Спрингстин. The River. Хоть я и не понимал тогда ни слова и даже не знал, что песня называется The River… В общем, не понимал я абсолютно ничего, но меня захлестнула волна эмоций. Удивительно, как я до сих пор помню, причем очень ярко, что хотел тогда всех обнять. И возможно, на какомто – не физическом – уровне я это сделал. Папу – потому что он мой папа. Маму – потому что она мама. Сестер… м-м-м… ну да, и их тоже. Почему-то.

* * *

Я ждал чего-то необычайного.

* * *

В ту ночь мне снился мальчик-гепард с суперспособностями (особенный же!). «Вау!» – думал я во сне. Мой брат умел летать. В три года он уже передвигался с быстротой молнии, обладал бицепсами культуриста и плечами регбиста. Вот я в горящем доме – и он пробирается сквозь огонь и вытаскивает меня. Вот я в плену у террористов из четвертого класса (четвертого «Б», если точнее) – и он пробивает стену и спасает меня, и ничего ему не делается, словно у него скелет покрыт адамантием (как у Росомахи, кто не в курсе). Вот меня сейчас разорвет на части медведь, и вдруг – опа! – возникает брат и, подхватив меня, уносит в безопасное место, а потом возвращается к медведю с куском мяса, чтобы тот не расстраивался. Мой брат – поток света, облако атомов, квинтэссенция непредсказуемости. Пули его огибают, а стрелы отскакивают у него от груди. И это еще далеко не все. Вот он откладывает операцию по спасению президента США, чтобы снять кота с дерева; бросается в реку за тонущим бумажным корабликом; достает провалившиеся в канализацию игрушечные машинки…

И так далее.

Да, мой брат был особенным. Три года. Облегающий комбинезон с буквой «О» (от слова «особенный») на груди. Уложенные гелем волосы, глаза как у Бэмби и пресс борца. Предпочитает действовать, а не говорить. Чем дальше, тем больше новых смыслов вкладывал я в термин «особенный», хотя при этом меня несколько тревожил один вопрос: а почему он вообще такой получился?

* * *

– Мам? – позвал я.

– Я тут.

Я вошел на кухню с блокнотом, в котором с помощью Кьяры написал список вопросов, и застал маму одну – ни Кьяры, ни Аличе (не помню, где они были). Мама резала помидоры. Потом скинула их в прозрачную салатницу, взяла корзинку с хлебом и поставила на стол. Из приемника струилась беззаботная, жизнерадостная мелодия.

– Чего тебе? – спросила мама.

– Так… Что ты ела за день до того, как узнала, что ждешь Джованни?

Мама как раз открывала холодильник – да так и замерла, держась за ручку:

– Не поняла?

В кухню заглянул папа:

– Ну, что у нас тут? – Он подошел к маме и, обняв ее сзади, поцеловал в щеку. – Скоро есть будем? Что у тебя в блокноте, Джек?

– Вопросы.

– На тему?

– Про моего брата.

– Про твоего брата?

– Про его особые способности.

– И что ты хочешь знать?

– Почему.

– Почему что?

– Почему они у него есть.

Папа, постанывая от удовольствия, потянул руки назад, разминаясь. Раздался хруст, словно ломались сухие ветки.

– Понятно, – сказал он. – И какие у тебя там вопросы?

– Ну… – Я заглянул в блокнот. – Я спрашивал маму, что она ела за день до того, как узнала, что она ждет Джованни.

– Точно! – Папа повернулся к маме. – Что ты ела за день до того, как узнала, что ждешь Джованни?

– Не помню… – Мама почесала в затылке. – Пасту, наверно. С радиччо вроде бы.

Кивнув, я сделал вид, будто записываю (чего, естественно, не умел – в школу идти мне было только через год).

– Теперь ты. – Я указал пальцем на папу. – Сколько ты весишь?

– Восемьдесят килограммов.

– Ну да, конечно, – прокомментировала мама.

– Восемьдесят килограммов, – невозмутимо повторил папа.

– А где ты был, когда мама сказала тебе про Джованни?

– В спальне.

– Хм, в спальне… интересно… Мама, а о чем была книга, которую ты перед этим прочитала?

– Это история о…

– Нет, неважно; главное – там хороший конец?

– Да.

– Ага, так я и думал. – Я усиленно закивал, выводя напротив вопросов крестики.

Мама принялась раскладывать салат по тарелкам:

– Может, уже сядем есть?

– Последний вопрос. Самый важный. Ты недавно ходила на пробежку?

– Джакомо, ну ты что? С таким-то животом?

– Ну, на прогулку?

– Ходила.

– А с кем?

– С Франческой.

– С мамой Антонио?

– С мамой Антонио.

У меня глаза на лоб полезли.

– Ты ходила гулять с мамой Антонио?!

– Ну да, а что тут такого…

– А у мамы Антонио только что родился ребенок!

– Да.

– Со светлыми волосами и голубыми глазами! Хотя у них в семье у всех темные волосы и темные глаза!

– Ну да.

– Ну, это я тебе могу объяснить, – отозвался папа с загадочной кривоватой улыбочкой, поигрывая бровями.

Мама бросила на него испепеляющий взгляд, но я уже ушел в свои мысли. Нет, это точно не простое совпадение! Она гуляла с мамой Антонио, у которой только что родился ребенок, непохожий на других; тут прямая связь с суперспособностями Джованни! Видимо, это как-то передается от одной мамы к другой, когда они гуляют. Или разговаривают. Или даже просто смотрят друг на друга. Дело в движении? В скорости? Или важно место, время года? Мысли теснились в голове, точно шарики в пинбольном автомате. За ужином я дважды положил себе салат, уставив невидящий взгляд куда-то вдаль, в точку вне времени и пространства. Жизнь была полна загадок.

По ночам (и во сне, и наяву) мне грезилось, будто мой брат упакован в подарочный сверток – нарядная бумага, бантик и тому подобное, а я сижу на диване и держу его на коленях. Самый прекрасный момент – когда в руках у тебя подарок, но ты его еще не открыл. Момент, в который возможно все. Как только откроешь, то внутри уж что есть, то есть; понравилось – хорошо, не понравилось – ничего не поделаешь. А вот пока держишь его в руках, ощупываешь, взвешиваешь, гадаешь, что внутри, – вот это как раз и есть самое замечательное. Иногда даже думаешь: а не лучше ли вообще их не открывать, эти подарки? Не лучше ли просто над ними мечтать?