Читать книгу Серебряная звезда - Джаннетт Уоллс - Страница 4

Несколько следующих недель мама повторяла, что Марк Паркер «открыл» ее. Она говорила об этом, будто в шутку, но можно было бы сказать, что это была своего рода сказка, которая ей нравилась. Это было мгновение волшебства.

Мама начала чаще ездить в Лос-Анджелес – иногда на день, иногда на два-три дня – и когда возвращалась, то была переполнена рассказами о Марке Паркере. Он необыкновенный парень, утверждала она. Он работал с ней над партитурой пьесы «Найди Волшебство», сокращая стихи, подталкивая ее к правильной фразировке и шлифовке пьесы. Фактически Марк был автором многих стихов, говорила она нам. Однажды она привезла нам альбом и вытащила оттуда листы нотной бумаги. Марк обвел стихи любовных песен и нацарапал рядом с ними: «Я писал это о тебе уже до того, как встретил тебя».

Специальностью Марка была аранжировка. Однажды мама привезла второй альбом группы «Токинс», с их хитовой пластинкой «Ночью лев спит». Марк делал аранжировку этой песни, которую записывали дважды. Сначала «Токинс» не хотели использовать версию Марка, но он уговорил их и спел что-то на бэк-вокале. Если прислушаться, то можно услышать его баритон.

* * *

Мама была все еще весьма хороша. Она стала королевой на встрече выпускников ее школы в Виргинии, где она выросла, и можно было понять почему. У нее были большие глаза орехового цвета, волосы с прядями цвета солнца, дома она завязывала волосы «хвостиком», но когда ездила в Лос-Анджелес, то расчесывала и взбивала их. За годы мама прибавила несколько фунтов, но утверждала, что вес придает ей раскованности, а певице это никогда не помешает.

Марку нравилась ее внешность, говорила нам мама, и после того, как она начала встречаться с ним, она стала выглядеть моложе и легче двигаться. Когда она приезжала домой и описывала, как Марк катал ее на яхте или запекал устрицы и как она учила его танцевать, глаза ее оживлялись. Маму звали Шарлотта, и Марк изобрел для нее коктейль из персиковой водки, бурбона, гренадина и колы, который назвал «Потрясающая Шарлотта».

Однако не все в Марке было совершенным. У него имелась и темная сторона, объясняла мама. У него бывало плохое настроение, как у всех настоящих художников, но такое бывало и у нее, и им, в их сотрудничестве, приходилось переживать моменты бури. Иногда мама звонила Марку – она оплатила долги, так что у нас снова работал телефон, – и мы с Лиз слышали, как она кричит в трубку что-то вроде – «Эту песню нужно заканчивать аккордом, но не уменьшать силу постепенно!» или «Марк, ты слишком многого ждешь от меня!» Это творческие разногласия, объясняла мама. Марк готов был сделать пленку к показу ее лучших песен для больших дисков, и было естественно, что у настоящих художников возникают страстные споры, когда наступает срок окончания работы.

Я все спрашивала маму, когда же мы с Лиз увидим Марка Паркера. Мама отвечала, что Марк очень занят, постоянно летает то в Нью-Йорк, то в Лондон и у него нет времени на то, чтобы добраться до Лост-Лейка. Я предложила нам самим поехать в Лос-Анджелес, чтобы там встретиться с ним, но мама покачала головой.

– Бин, по правде говоря, он ревнует к тебе и к Лиз, – сказала она. – Он говорил мне, что думает, будто я слишком много говорю о девочках. Боюсь, что Марк может быть собственником.

После двух месяцев встреч с Марком мама вернулась домой и сказала нам, что, несмотря на его беспорядочное расписание и характер собственника, Марк согласился приехать в среду в Лост-Лейк, чтобы встретиться со мной и Лиз после школы. Мы все втроем провели вечер вторника, отчищая наше бунгало, засовывая хлам в кладовку, смывая кольца грязи в кухонной раковине и в туалете, передвигая мамино лиловое кресло с бабочками, чтобы закрыть пятно, где она пролила чай на коврик, оттирая грязь вокруг дверных ручек и на подоконниках, распутывая мамины колокольчики, звонившие на ветру, и соскабливая с пола старые засохшие следы игры «Жуй – Плюй». Мы работали и пели «Ночью львы спят». Начинали вместе: «В джунглях, в могучих джунглях…» Затем Лиз пела «о-уим-о-уэ о-уим-о-уэ о-уим-о-уэ» за хор. Мама поражала своим «а– уооо-уооо-уооо» на высоких нотах, и я вступала с басом – «ии-дам-бам– бьюуэй».

На следующий день после уроков, я поспешила домой. Я училась в шестом классе начальной школы, а Лиз была новичком в средней школе, так что я всегда первой приходила домой. Мама говорила нам, что Марк ездит на желтом «Триумфе», но единственной машиной, которая стояла в этот день перед бунгало, был наш старый «Дарт». Когда я вошла в дом, то увидела маму сидящей на полу в окружении беспорядочно разбросанных книг, пластинок и листов нотной бумаги. Похоже было, что мама плакала.

– Что случилось? – спросила я.

– Он уехал.

– То есть?

– Мы поругались, я говорила тебе, что он бывает в дурном настроении. – Завлекая Марка в Лост-Лейк, объясняла мама, она сказала ему, что мы с Лиз переночуем у друзей. Как только он приехал, мама объяснила, что планы изменились и мы с Лиз после школы явимся домой. Марк взорвался. Заявил, что чувствует себя обманутым и пойманным в ловушку, и вылетел из дома.

– Что за дурак, – сказала я.

– Он не дурак. Он вспыльчивый. Байронический тип. И я – его собственность.

– Тогда Марк вернется.

– Не знаю, – сказала мама. – Он сказал, что уезжает на свою виллу в Италию.

– У Марка есть вилла в Италии?

– На самом деле вилла не его. Виллой владеет его друг, кинопродюсер, но он позволяет Марку пользоваться ею.

– Уау, – сказала я. Маме всегда хотелось побывать в Италии, и вот есть парень, который может полететь туда, когда бы ему ни захотелось. Если не обращать внимания на тот факт, что Марк Паркер не желал встретиться со мной и Лиз, в нем было все, чего мама всегда искала в мужчине.

– Я хочу, чтобы мы ему понравились, – сказала я. – Но он слишком хорош, чтобы это было правдой.

– Что ты хочешь сказать? – Мама вздернула плечи и уставилась на меня. – Думаешь, я все это выдумала?

– Ой, нет, ни секунды не думала, – сказала я. – Выдумать бойфренда – это надо быть совсем чокнутой.

Как только эти слова сорвались у меня с языка, меня осенило, что мама и правда все это выдумала. У меня внезапно залило жаром лицо, будто я увидела маму голой. Мы смотрели друг на друга, и я сообразила, что она может подумать, что я понимаю, что она все выдумала.

– Ты у меня получишь! – крикнула мама. Она начала вопить, припоминая все, что сделала для меня и Лиз, как трудно ей бороться, сколь многим она пожертвовала, какие мы неблагодарные паразиты. Я пыталась успокоить маму, но от этого она еще больше злилась. Она вообще не должна была иметь детей, продолжала мама, особенно меня, я была ошибкой. Ради нас она забросила свою жизнь и карьеру, а мы совсем этого не ценим.

– Я просто не могу оставаться здесь! – крикнула мама. – Я должна уехать!

Я размышляла, что можно сказать, чтобы смягчить ситуацию, но тут мама схватила свою большую сумку с дивана и выбежала, хлопнув дверью. Я слышала, как она завела «Дарт» и уехала. И в бунгало стало тихо. Только нежно позвякивали под ветром мамины колокольчики.

Я покормила Фидо, маленькую черепаху, которую мама купила в магазине «Вулворт», когда не позволила мне иметь собаку. Затем свернулась клубочком в мамином лиловом кресле с бабочками – в том, в котором она любила сидеть, когда сочиняла музыку. Я поглядывала в окно, подогнув под себя ноги, поглаживая голову Фидо указательным пальцем и ожидая, когда Лиз придет домой из школы.

Сказать по правде, у мамы был вспыльчивый характер, и, когда все вокруг становилось непреодолимым, она раздражалась и злилась. Обычно это быстро проходило, и мы продолжали жить так, будто ничего не случилось. В этот раз все было по-другому. Мама сказала такое, чего прежде никогда не говорила, как, например, то, что я была ошибкой. И все дела, связанные с Марком Паркером, казались таинственными, как в приключенческом фильме. Я ждала Лиз, чтобы она помогла разобраться в ситуации.

Сестра могла найти смысл во всем, в чем угодно. Уж так работали ее мозги. Лиз была талантливой и красивой, и, самое главное, очень сообразительной. Я говорю все это не только потому, что она моя сестра. Познакомьтесь с ней, и вы сами поймете. Она высокая и стройная, с бледной кожей и длинными рыжими вьющимися волосами. Мама всегда называла ее красавицей прерафаэлитов, отчего Лиз, вытаращив глаза, возражала, что это никуда не годится, она не жила сто лет тому назад в дни прерафаэлитов.

Лиз была одним из тех людей, от которых у взрослых, особенно учителей, отвисала челюсть. Они говорили про Лиз «вундеркинд», «не по годам развитая», «одаренная». Лиз знала такое, чего другие люди не знали – например, кто такие эти прерафаэлиты, – потому что она очень много читала. Также она могла делать сложные математические вычисления без карандаша и бумаги, разгадывать сложные загадки и говорить слова в обратном порядке – так, Марк Паркер у нее назывался Крам Рекрап. Она любила анаграммы, где в словах переставлялись буквы, чтобы создать другие слова, «фарш» переделывался в «шарф», а «картина» в «натирка». Еще Лиз любила непроизвольные перестановки слов, и когда вы собирались сказать «город Рим», то вместо этого говорили «дорог Мир», или когда «серп кОсит» превращалось в «перс косИт» и вместо «кот пищал» становилось «ток щипал». Она также была прекрасным игроком в скрабл.

Сестра возвращалась из школы позднее меня на час, и этот час показался мне вечностью. Когда Лиз появилась в бунгало, я сразу сообщила ей о ссоре с мамой.

– Зачем она выдумала про Марка Паркера? – сказала я.

Сестра вздохнула:

– Мама всегда была выдумщицей.

Мама рассказывала нам много такого, что, как Лиз подозревала, являлось неправдой, например, как в Виргинии она бывала на охоте на лисиц с Джекки Кеннеди, когда они обе были девочками, или как она исполняла танец «банана» на сельскохозяйственной ярмарке. У мамы был красный бархатный жакет, и она любила рассказывать историю о том, что, когда Джун Картер Кэш услышала ее игру в баре в Нэшвилле, она вышла к маме на сцену и они стали петь дуэтом. Джун Картер Кэш была в красном бархатном жакете и прямо там, на сцене, отдала его маме.

– Все это выдумки, – сказала Лиз. – Я видела, как мама покупала жакет на церковной распродаже. Она не знала, что я наблюдала за ней. Марк Паркер – просто еще один танец «банана».

– Я вела себя неправильно, а?

– Бин, не морочь себе голову.

– Нечего было раскрывать рот. Но я правда никогда вообще ничего подобного не говорила.

– Она догадалась, что ты поняла, и не смогла сдержаться.

– Мама не просто выдумала маленькую историю о каком-то человеке, с которым познакомилась, – заметила я. – Были же телефонные звонки. И листы нотной бумаги.

– Да, – кивнула Лиз. – Ее что-то напугало. Наверное, проверила свои деньги, и от этого у нее произошел нервный срыв.

Сестра сказала, что мы должны убраться, чтобы, когда мама вернется, мы могли бы притворяться, будто истории с Марком Паркером никогда и не было. Мы поставили книги обратно на полки, сложили ноты и убрали пластинки в их конверты. Я просмотрела нотные листы Паркера, предположительно надписанные мамой: «Я писал это о тебе до того, как узнал тебя». От этого мурашки бежали по коже.