Читать книгу Дни прощаний - Джефф Зентнер - Страница 4

Когда Джесмин останавливается около моей машины, уже далеко за полдень. Солнце пробивается сквозь листья, придавая им зеленоватое свечение. Голова у меня раскалывается. Догадываюсь, что дело не только в перенапряжении, но и в том, что я почти целый день ничего не ел.

Какое-то время мы сидим безмолвно, жара сдавливает нас, словно тиски. После долгой похоронной церемонии я, похоже, не в состоянии самостоятельно выбраться из машины.

Я кладу руку на проем окна.

– Спасибо за то, что сидела рядом со мной на службе, а потом отвезла на кладбище. И стояла там рядом со мной. А затем отвезла обратно. – Я замолкаю, потом говорю: – Прости, если я что-то забыл.

– Нет проблем. – У Джесмин утомленный голос.

Я берусь за дверную ручку, но останавливаюсь.

– Я ни разу не спросил, как ты.

Она вздыхает и опускает голову на руки, обхватившие руль.

– Хреново. Как и ты.

– Да.

Она смахивает слезы, несколько секунд всхлипывает. Затем медленно подползающее чувство вины перехватывает эстафету у горя и бессилия. Это похоже на переход через замерзший ручей. Всего за секунду ледяная вода просачивается в обувь и пропитывает носки. Возможно, тебе даже удается быстро вытащить ногу из воды. Но затем ледяная влага начинает распространяться по ноге и ты понимаешь, что остаток дня безнадежно испорчен.

Я подумал, что, возможно, она не винит меня ни в чем. Из-за своей доброты. Но что если дело совсем в другом и она просто пытается удержаться от ненависти ко мне? Я считаю, что убедить себя не ненавидеть кого-то возможно, вложив в него свою доброту.

Я вконец измотан. У меня нет сил на правду, не осталось места в душе на нее.

– В любом случае еще раз спасибо. – Я распахиваю дверцу.

Джесмин достала телефон.

– Подожди. У меня нет твоего номера. Учеба начнется через пару недель, и мне нужно завести как можно больше друзей. – Это звучит так, будто на нее вдруг снизошла божья благодать.

– О, да. Но я там мало кого знаю близко.

Мы обмениваемся номерами. Возможно, эта церемония была мне необходима. Такой крохотный луч надежды.

До меня вдруг доходит, каким одиноким будет этот учебный год. Соусная Команда была слишком сплоченной. Мы были единой вселенной. Теперь никому и в голову не придет позвонить мне в субботу вечером. Но главная моя проблема – это Адейр. Она всегда имела невероятное общественное влияние в Академии искусств, гораздо более могущественное влияние, чем Эли. И тем более чем я. И если она не перестанет меня ненавидеть, многие последуют ее примеру, лишь бы остаться с ней в хороших отношениях.

– Что ж, – говорит Джесмин, – по крайней мере мы покончили с похоронами.

– Это точно.

– Увидимся позже?

– Да. Позже.

Теперь настает самое трудное. Не потеряться в полчищах сюжетов, созданных для нашего горя. Когда останемся наедине с собой.

Но для меня день еще не окончен. Нана Бетси пригласила меня к себе домой, где она устраивает скромный совместный ужин, чтобы сытыми отправить домой родственников из Восточного Теннесси.

Я прищуриваюсь от ослепительного света, разыскивая ключи, и думаю, какой сегодня на редкость солнечный день.

Кружащемуся миру и жаркому солнцу наплевать, стоим мы или движемся. Ничего личного.

* * *

– Привет, Лиза, – обращаюсь я к одной из девушек из хора Художественной академии Нэшвилла, которая идет по парковке к своей машине.

– О, привет. – Она внезапно переключает внимание на свой телефон. Она одна из тех, с кем Адейр разговаривала перед началом поминальной службы. Насколько мне известно, раньше она никогда не относилась ко мне плохо. Да уж. Этот учебный год будет незабываемым.

Я уже собираюсь сесть в машину, как вдруг замечаю моложавого мужчину с бородкой. На нем штаны цвета хаки, рубашка с закатанными до локтя рукавами, на шее – ослабленный узкий галстук. Мужчина приближается ко мне.

– Прошу прощения. Извините, подождите, пожалуйста, – кричит он, махнув мне рукой. – Это вы Карвер Бриггс?

Наконец-то кто-то пожелал со мной поговорить.

– Да.

У парня в руках ручка и блокнот, а в кармане рубашки что-то похожее на диктофон.

Он протягивает мне руку.

– Даррен Кофлин из газеты «Теннессиец». Я с самого начала освещал это происшествие.

Я неохотно жму ему руку.

Так это ты в ответе за статью, напечатанную пару дней назад и сообщающую всему миру, что этот несчастный случай напрямую связан с смс, после которой все стали показывать на меня пальцами.

– Послушай, мне правда жаль, что так произошло. Я вплотную занимаюсь этой историей, и судья Эдвардс направил меня к тебе. Он сказал, что у тебя наверняка найдется для меня информация. Они были твоими друзьями?

Я потираю лоб. Сейчас я уж точно меньше всего на свете хочу с ним разговаривать.

– Не могли бы мы поговорить в другой раз? Я не расположен к беседе.

– Я все понимаю и не хочу на тебя давить, но у новостей нет перерыва на чье-то горе, понимаешь? Я бы хотел услышать твою версию, прежде чем статья отправится в печать.

Мою версию. Я втягиваю в себя воздух.

– Хм, да. Лучшими друзьями.

Он качает головой.

– Мне очень жаль, приятель. У тебя есть предположение, что могло стать причиной аварии?

– Я думал, вы и так уже все знаете.

– Что ж, похоже, причина в телефонной переписке, но ты знаешь, кому Тергуд…

– Марс.

– Прости?

– Мы звали его Марс.

– Ладно, ты знаешь, с кем Марс переписывался?

У меня внутри все сжимается от этого вопроса с подвохом. Я весь холодею. Да вообще-то это я.

– Я… я точно не уверен. Возможно, со мной.

Даррен кивает, записывая что-то в своем блокноте.

– И ты переписывался с ним приблизительно в то самое время, когда произошла авария?

Возможно, он старается скрыть свое безразличие и бестактность, но у него плохо получается, и это заставляет меня нервничать.

– Я… возможно… – Мой голос становится едва слышным.

– Ты что-нибудь знаешь о расследовании по этому делу?

Я вздрагиваю, словно жужжащая оса только что приземлилась на мою шею.

– Нет. А что?

Он беспечно качает головой.

– Просто любопытно.

– А вы что-нибудь слышали?

– Нет, просто я удивился бы, если бы не было расследования. Трое подростков, переписка, ну, ты понимаешь…

– И мне стоит беспокоиться?

Продолжая писать, Даррен пожимает плечами.

– Вероятно, нет.

– Двое копов допрашивали меня сразу после аварии, и я сказал им, что в тот день мы переписывались с Марсом. Но они не стали арестовывать меня или вроде того.

– Да, я знаю. – Даррен щелкнул ручкой.

– А может, вы не станете писать о том, что мы переписывались с Марсом? – Я прекрасно понимаю бесполезность этой просьбы и то, как ужасно я выгляжу, но иногда я реально туплю.

Он смотрит куда-то поверх моей головы.

– Приятель, я не могу…

В ожидании ответа я начинаю грызть ноготь. Но журналист так и не заканчивает фразу и снова берется за блокнот.

– Итак, во сколько ты…

Внезапно меня осеняет, что этот разговор не принесет мне ничего, кроме вреда.

– Мне надо идти. Мне…

– Еще только пару вопросов.

– Нет, простите, я должен ехать в дом Блейка. Его бабушка хотела, чтобы я приехал. – Я сажусь в машину и закрываю дверцу. Приходится опустить стекло, чтобы не задохнуться в ужасной духоте салона.

Даррен облокачивается на проем окна.

– Послушай, Карвер, мне жаль, что приходится делать это именно сейчас. Правда. Но это новости. И новости не ждут, пока люди перестанут горевать. Так что либо ты рассказываешь мне свою версию, либо прочтешь ее в газете. Иначе никак.

– Я не читаю газет. – Я включаю зажигание.

Он выуживает визитку из кармана рубашки и сует ее мне в окно.

– Как бы там ни было, приятель, вот моя визитка. Дай знать, если вспомнишь что-нибудь или если полиция начнет задавать вопросы.

Я швыряю визитку на пассажирское сидение.

– Можешь дать мне свой номер? – спрашивает Даррен.

– Я опаздываю. – Я поднимаю стекло. Даррен смотрит на меня, и в его взгляде я читаю что-то вроде «парень, ты сильно ошибаешься», хотя я и без него об этом прекрасно знаю.

Кислая отрыжка опаляет мое горло, когда я еду с парковки к дому Блейка.

* * *

Блейк Ллойд определенно единственный студент в истории Художественной академии Нэшвилла, снискавший признание благодаря тому, что не стеснялся громко портить воздух на публике. Нет, конечно, не только этим, но это качество было самой популярной частью его творчества.

Блейк стал чем-то вроде знаменитости на YouTube. Он снимал комедийные видео – пародии, наблюдения, имитации и прочее. Он специально подчеркивал свой акцент, однако больше привлекал внимание именно своей готовностью публично выставлять себя на посмешище. Он отправлялся в магазин и устраивал демонстрацию коробок с кашами, во время которой с него сваливались штаны (но он всегда ликвидировал учиненный им беспорядок). Он наступал босыми ногами на собачье дерьмо. Он являлся в «Грин Хилл Молл», самый шикарный торговый комплекс в Нэшвилле, без рубашки (и не выглядел неестественно).

И, конечно, пуканье на публике. В кинотеатрах. Во время долгой паузы. Пуурп. Затем пауза. Затем еще один звук. На этот раз дольше. Прииииип. При этом он всегда сохранял невозмутимость. В одном из своих самых популярных видео он надрывает задницу в библиотеке и продолжает это делать даже в тот момент, когда библиотекарь взывает: «Прошу вас!».

Однако за несколько месяцев до аварии он поднял планку и принялся пукать на публике во время разговора. Предположим, разговаривает он с чопорной сотрудницей магазина «Сделай сам», изображая безупречного юного джентльмена, и вдруг прямо посреди разговора выдает громкую трель. Леди старается вести себя вежливо, потому что все мы иногда совершаем ошибки, но не может сдержать непроизвольной гримасы. Однако затем он издает новую трель, звучащую как поросячий визг. Бррррп. И тогда служащая понимает, что это вовсе не ошибка.

– Вам надо в туалет? – холодно спрашивает она.

– Мэм? – отвечает Блейк.

Теперь это никак не тянет на портфолио, которое поможет поступить в престижный колледж искусств (пожалуйста, обратите внимание: если вы быстро произносите слова «престижный художественный колледж», это звучит как «приходите в школу пердежа»). Но Блейк был умен. Он изучал комедию. Он слушал, что люди говорят об этом, и разбирал информацию на части, анализируя ее в подкастах и в эссе. Он хорошо знал свое дело и серьезно подходил к нему. Он знал, как подать это в интеллектуальном свете и оформить таким образом, чтобы сделать привлекательным для приемной комиссии. Так что он не был скучающим юнцом, пукающим на публике, чтобы потом для смеха выложить свое видео в Интернет. Он был истинным актером, откровенно попирающим социальные стереотипы, и активно противостоял этим устоям в общественных местах с помощью физиологических функций своего тела. Он бросал вызов окружающим, вынуждая их подвергать сомнению искусственные преграды, которые мы выстраиваем между собой и своим организмом. Он не оправдывал ожиданий. Он жертвовал собой, ставя на кон все. Он творил искусство.

Кроме того, давайте признаемся, что пуки всегда смешат. Даже членов приемной комиссии.

Я подъехал к дому Наны Бетси и вошел внутрь. Около входа стоит включенный ноутбук, и на экране мелькают кадры из видео Блейка. Так что посреди мрачного гула голосов из колонок ноутбука время от времени слышатся громкие трели кишечных газов, вслед за которыми раздаются смешки в небольших группах людей, поочередно собирающихся около ноутбука.

Фотография Блейка, стоявшая на крышке гроба, перекочевала на журнальный столик. В доме тепло, как бывает, когда в замкнутом пространстве собирается множество людей. Пахнет едой, лосьоном после бритья и духами, которые люди обычно получают в подарок от внуков.

Я на мгновение останавливаюсь посреди гостиной, не зная, что делать дальше. Никто не обращает на меня внимания. На меня вдруг накатывает такая мощная волна вины, что я ощущаю, как ноги начинают мелко дрожать. Ты наполнил этот дом скорбью. Эта беда случилась из-за тебя. Возникает чувство, будто все взгляды прикованы ко мне, хотя никому нет до меня дела.

Я замечаю Нану Бетси в кухне – она разговаривает со своими братьями. Наши взгляды встречаются, и она жестом приглашает меня войти. Я вхожу, и Нана Бетси, не прерывая разговора, указывает мне на примыкающую к кухне столовую, где на столе громоздятся дымящиеся мультиварки, кастрюли и одноразовые алюминиевые сковородки. Холодный жареный цыпленок из магазина. Помятая кастрюля, доверху набитая солеными галетами «Риц». Листья репы с ломтями окорока. Маленькие копченые сосиски, плавающие в соусе барбекю. Макароны с сыром с запеченной золотистой корочкой.

Странно, что это самое большое, на что мы способны. У нас даже нет особых ритуальных макарон с сыром, чтобы отметить чей-то уход из этого мира. У нас лишь обычная еда, которой мама кормит тебя каждый день, когда не умирает кто-то из любимых людей.

Я кое-как накладываю еду на бумажную тарелку, беру чистую пластиковую вилку и красный пластиковый стаканчик со сладким чаем и нахожу свободный уголок в гостиной. Кушетка и большинство стульев уже заняты, поэтому я устраиваюсь на пуфе и принимаюсь за еду, стараясь сделаться невидимым, а стаканчик с чаем осторожно ставлю на ковер. В горле у меня пересохло, и я с трудом проглатываю каждый кусок. Хотя я ужасно голоден, мое тело дает понять, что я этого не заслуживаю. Кроме того, в голове постоянно прокручивается разговор с Дарреном и от этого становится только хуже.

Люди натыкаются друг на друга в тесноте помещения, словно рыбы в аквариуме. На мужчинах помятые, плохо сидящие спортивные куртки и неаккуратно повязанные галстуки. Они выглядят неуклюже, словно бигли в свитерах.

Я заканчиваю есть и уже собираюсь встать, когда в комнату, прихрамывая, входит Нана Бетси. Какая-то женщина поднимается ей навстречу из кресла-качалки, они с Наной Бетси долго и горячо обнимаются и целуют друг друга в щеку. Нана Бетси прощается с ней, наказывая взять тарелку с едой в дорогу, а затем подтягивает кресло-качалку ко мне и садится в него с тихим стоном. Она выглядит совершенно измотанной. Обычно ее глаза искрятся весельем, но не сегодня.

– Как дела, Блэйд?

Кроме членов Соусной Команды, Нана Бетси была единственным человеком, кто звал меня Блэйдом. Это прозвище ужасно ее смешило.

– Бывало и получше.

– Понимаю, – отвечает она.

– У Блейка были красивые похороны. – В моих словах нет ни тени убежденности. Я даже себя не обманываю. Красивые похороны лучшего друга – это все равно что выпить вкусного яда или попасться в когти величественного тигра.

Но Нана Бетси видит меня насквозь.

– О, какая чепуха, – ласково отвечает она. – Они были бы красивыми, если бы Блейк еще раз заставил всех посмеяться. Если бы на них была его мама.

Я не хотел об этом спрашивать. Нана Бетси произносит эти слова с такой тоской, словно хочет снять груз с души, но ей надо, чтобы кто-нибудь ее об этом спросил.

– Вы знаете, где она?

Она смахивает слезы. И складывает руки на коленях, как перед молитвой.

– Нет, – голос ее звучит мягко. – Обычно мы общаемся с Митци не чаще раза в пару лет. Когда очередной тип бросает ее одну без средств к существованию и ей нужны деньги на ее пагубную привычку. Она звонит из какого-нибудь мотеля в Лас-Вегасе или Финиксе с одноразового сотового телефона. У меня нет ее номера. Нет адреса. Я никак не могу с ней связаться. Думаю, мне придется нанять кого-нибудь, чтобы отыскать ее и сообщить, что Блейка больше нет.

– Черт… – И что еще можно на это сказать?

– Думаю, что это ее убьет, хотя она никогда не была ему хорошей матерью.

Повисает тяжелая пауза. В это мгновение из ноутбука звучит спасительное пуканье. Нана Бетси смеется сквозь слезы.

– Я так по нему скучаю. Не представляю, как без него жить. Я даже не знаю, как теперь стану полоть помидоры со своими больными коленями. Блейк всегда делал это вместо меня. – Она достает носовой платок и вытирает глаза. – Я любила его как собственного сына.

Проходит несколько секунд, прежде чем мне удается заговорить. Я с трудом подавляю рыдания, рвущиеся из моего горла.

– Не думаю, что когда-нибудь снова смогу смеяться.

Нана Бетси наклоняется ко мне и обнимает. Она пахнет сухими розами и теплым полиэстером. Мне кажется, что она абсолютно мягкая. Мы обнимаемся и на пару секунд замираем, слегка покачиваясь из стороны в сторону.

– Пойду к другим гостям, – наконец говорит Нана Бетси. – Ты хороший друг. Пожалуйста, не забывай меня.

– Не забуду. О, родители хотели, чтобы я передал их сожаления, что не смогли приехать. Они пытались вылететь домой из Италии, но не успели вовремя.

– Передай, что я все понимаю. Пока, Блэйд.

– Пока, Нана Бетси.

Прежде чем уйти, я в последний раз оглядываюсь вокруг. Вспоминаю, как мы с Блейком сидели в этой гостиной, обсуждая его следующее видео. Играли в компьютерные игры. Смотрели фильмы или комедийные шоу.

Я размышляю о том, что наши слова и действия подобны камешкам, бросаемым в пруд: они порождают круги, которые расходятся все дальше и дальше от центра, пока не обрываются около берега или не исчезают.

Я думаю – а что если где-то во вселенной запечатлелся круг, в котором мы с Блейком сидим в этой гостиной, смеемся и дурачимся? Возможно, он оборвется на каком-нибудь берегу где-то в бескрайнем пространстве. И, возможно, исчезнет.

А может, продолжит странствовать вечно.