Читать книгу Декстер мёртв - Джеффри Линдсей - Страница 4

Открывая дверь, Лазло держал меня за руку, будто боялся, что при виде Андерсона я ослабею в коленях и не в силах буду держаться на ногах. Лазло замер на пороге комнаты, и мне пришлось последовать его примеру.

– Постойте снаружи, – велел ему Андерсон, по-прежнему мне улыбаясь.

Лазло не пошевелился.

– Вы один тут? – спросил он.

– А вы видите кого-то еще? – ухмыльнулся Андерсон.

– Вас двое должно быть, – не двигаясь с места, упрямо заметил Лазло.

– Я не боюсь этого придурка.

– Устав такой. Вас должно быть двое.

– Послушай-ка, орясина, – фыркнул Андерсон, – в моем уставе говорится, что я – коп, а ты – клоун с дубинкой. А теперь постой снаружи.

Лазло покачал головой и взглянул на меня.

– Мне на пенсию через семнадцать месяцев, – сказал он зачем-то. Потом покосился на Андерсона, снова покачал головой и, выйдя из комнаты, закрыл за собой дверь.

– Ну, придурок, – весело заговорил детектив Андерсон, как только мы остались наедине, – как тебе тут живется?

– Чудесно, – ответил я. – Очень рекомендую вам это местечко.

Улыбка Андерсона переросла в усмешку, которая гораздо привычнее смотрелась у него на лице.

– Нет уж, спасибо, – хмыкнул он.

– Как пожелаете.

Я двинулся к стулу, но Андерсон нахмурился.

– Я не велел тебе садиться.

– Верно, – подтвердил я. – В первый раз такое.

Я сел. Кажется, Андерсон мгновение раздумывал, не швырнуть ли меня со стула. Я терпеливо ему улыбнулся и поглядел в дверное окошко, в котором виднелся Лазло. Он наблюдал за нами и говорил что-то в рацию. Андерсон решил меня не трогать и, опустившись на свой стул, полюбопытствовал:

– Что тебе сказал адвокат?

То был самый что ни на есть противозаконный вопрос, даже для такого паразита, как Андерсон.

– А вам-то что? – парировал я.

– Просто ответь, придурок, – произнес он важно.

– Вот уж нет. Строго конфиденциально.

– Только не для меня.

– Особенно для вас. В старших классах вы, наверно, прогуляли занятия по праву, но там об этом говорилось. – Я улыбнулся. – А может, вы просто недоучка. Это бы многое объяснило.

– Тоже мне, умник. – Андерсон фыркнул.

– А тупицей, по вашему опыту, быть лучше?

Улыбка сползла с его лица, и ей на смену пришли тревожный румянец и злобная угрюмость. Андерсон явно воображал нашу встречу по-другому.

Имея неплохой актерский опыт, я призадумался, не пасть ли ниц и не просить ли у него прощения – просто так, чтобы подыграть, – но передумал; это претило самой моей сущности.

– Ты по уши в дерьме, – процедил сквозь зубы Андерсон. – И если у тебя осталась хоть капелька мозгов, ты пойдешь мне навстречу.

– А я иду вам навстречу, детектив, – отозвался я. – Предложите мне сделку. Желательно законную и не слишком идиотскую. Понимаю, для вас это сложно…

Андерсон глубоко вздохнул и покачал головой.

– Умник треклятый. Ты знаешь, зачем я здесь?

Я знал: он пришел позлорадствовать – но говорить этого вслух я не стал, дабы не напугать его столь сложным словом.

– Вы здесь, потому что я не виновен, – сказал я. – И надеетесь, что я вычислил настоящего убийцу, потому что, будем откровенны, даже за решеткой у меня больше шансов раскрыть это дело.

– Я и сам его раскрыл, – буркнул детектив и ткнул в меня мясистым пальцем. – Ты это.

Я поднял взгляд. Лицо Андерсона дышало злобой, ядом и ненавистью, но, помимо этого, выражало непроницаемую тупость. Может, конечно, он и вправду считал меня виновным или убедил себя в моей виновности, но я ему не верил.

– Если будете долго это повторять, то в конце концов сами себе поверите, – заметил я.

– Не нужно мне ни во что верить, – рыкнул детектив. – Лишь бы судья поверил.

– Желаю удачи, – сказал я, хотя ему, по всей видимости, удача и без того улыбалась.

Андерсон снова глубоко вздохнул, и лицо его приняло привычное недоуменно-мрачное выражение.

– Я хочу знать, что тебе тут наболтал этот твой адвокат.

– Тогда спросите у него, – посоветовал я и услужливо прибавил: – Его зовут Берни.

Но не успел Андерсон и хлопнуть ладонью по столу, как распахнулась дверь.

– Время вышло, – пробасил Лазло. – Заключенный должен вернуться в камеру.

– Я с ним еще не закончил, – огрызнулся Андерсон, не поднимая взгляда.

– Закончили, – отрезал Лазло.

– Кто это сказал?

– Я сказала, – раздался новый голос, и Андерсон вскинул голову.

Из-за спины у Лазло появилась женщина. Это была высокая сногсшибательная афроамериканка – тоже в полицейской форме, форме капитана, которая не сулила Андерсону ничего хорошего. Капитан взглянула прямо на него, и выражение у нее было вовсе не дружелюбное.

– Не знаю, что вы тут задумали, детектив, – заговорила она, – но хватит. Уходите.

Андерсон открыл было рот, чтобы возразить, однако капитан шагнула к нему.

– Немедленно, – прибавила она тихо, и я услышал, как Андерсон закрыл рот – так громко щелкнули его зубы.

Он поднялся, посмотрел на меня, и я улыбнулся в ответ. Андерсон, как полагается, раскраснелся, и, отвернувшись, умчался за дверь, которую так вежливо придержал для него Лазло.

Я собрался было поблагодарить капитана – сердечно пожать руку или даже обнять, – но она так строго на меня взглянула, что стало понятно: благодарности, пускай и самые искренние, здесь неуместны, а об объятиях не может быть и речи.

Она повернулась к Лазло.

– В этот раз отчетов мне не нужно, – сказала капитан, и тот с облегчением выдохнул. – Но если этот остолоп вернется – дайте знать.

– Хорошо, капитан.

Она кивнула и вышла за дверь, которую Лазло придержал с еще большей учтивостью. Когда капитан скрылась за углом коридора, Лазло повернулся ко мне и сказал:

– Пойдем, Декс.

Я встал.

– Кажется, я должен тебя поблагодарить, – заметил я.

Лазло покачал головой.

– Не бери в голову, – буркнул он. – Не для тебя я это. Просто на дух не переношу таких пакостных легавых. Пошли.

Лазло взял меня за локоть, и я послушно вышел из комнаты – прямо по коридору – в лифт – на девятый этаж – в предбанник – и вот я снова в крошечном мире своей камеры. Как только дверь за мной решительно затворилась, я опять почувствовал себя Декстером-«хрононавтом», который безмолвно и бесконечно вращается в безвременье своей маленькой железобетонной капсулы.

Я лег на койку, но в этот раз не уснул.

В этот раз мне было о чем подумать. Чем я и занялся. Во-первых, самое интересное, что теперь, благодаря капитану, я убедился в недобрых намерениях Андерсона. А это очень важно. Я, разумеется, знал, что он мухлюет, и по-черному. Предполагал, что он увиливает от правды, подделывает доказательства, выставляет все в ином свете. Это стандартные приемчики у грязных, насквозь прогнивших копов – а Андерсона другим не назовешь. Только вот если он пытается провернуть свои грязные делишки официально, через участок, как на то намекнула капитан, – тогда, возможно, у Декстера появится лазейка – лазейка, которая выведет его на свободу.

Я прибавил к этому слова своего дорогого адвоката Берни: с бумагами что-то неладное. В документах есть ошибка. Теперь я не считал это тревожным знаком, что останусь здесь навечно, – напротив, я понял, что нашел еще один снаряд, который поможет мне уничтожить Андерсона.

Он подделывал документы, а все, что бюрократическая машина регистрирует на бумаге, является священной реликвией. То есть подделка любых официальных (читай – сакральных) документов – смертный грех и приведет Андерсона к неминуемому краху. Хоть бы это доказать – хоть бы передать информацию в правильные руки. Хоть бы. Ведь держит меня здесь не Андерсон, а бумаги. Что, если их осквернить?…

Каждый день мы читаем в газетах о том, как очередной безбожный негодяй был выпущен на волю только лишь из-за несоблюдения его величества Следственного процесса. Вот бы мне хоть раз оказаться этим негодяем… Ведь в моем случае процесс был не просто не соблюден, но и намеренно нарушен, и, если мне удастся это доказать… возможно, Андерсона будет ждать что-то похлеще выговора, отстранения или штрафа. Может, его отправят сюда, может даже, в ту самую камеру, которую я покину. Какое было бы изящное и поэтическое совпадение! При одной мысли о нем голова шла кругом – и я еще долго об этом размышлял. Поменяться местами с Андерсоном. Почему бы и нет?

Конечно, для начала нужно найти несколько важных нарушений. Потом привлечь к ним внимание какого-нибудь должностного лица – судьи, например. Возможно, судьи, назначенного на мое предварительное слушание, если таковое когда-нибудь состоится. Раз уж Андерсон пытается оставить меня здесь навечно, без судебного разбирательства, – медлить нельзя. Вечность – слишком долгий срок. Нужно найти кого-нибудь, кто сообщит о фальсификации судье или даже капитану Мэтьюсу. Кого-нибудь – но кого? Понятное дело, только Дебору. Ни у кого другого не хватит духу, опыта и силы воли, чтобы довести это дело до конца. Только у Деборы; и, если она придет, мне наконец-то будет что ей сообщить…

…Ведь она придет. И скоро. Она должна же. Так?

Да. И она пришла.

В конце концов.

Говорят «бог любит троицу», и я ее тоже люблю, а потому после встреч с Берни и Андерсоном пребывал в приподнятом настроении. Спустя два дня после нашего с Андерсоном веселого разговора я, сидя в своей камере, вновь услышал оглушительный скрежет железной двери. И вновь то было самое нетипичное время для Лазло: одиннадцать часов и семь минут; примерно в это же время меня в прошлый раз навещал Берни, отчего я и решил, что это он – привел в порядок свои бумаги и мысли и, может, даже условился о дате предварительного слушания. Я не хотел тешить себя надеждами, что это начальник изолятора, готовый даровать свободу, или папа римский, пришедший помыть мне ноги, потому что и так раскормил птицу надежды у себя в душе и каждый раз отпускал ее полетать лишь для того, чтобы она вернулась и нагадила мне на голову. Больше эту птицу я не выпущу.

Так, с уже привычным выражением арестантского уныния, я пошел вслед за Лазло в комнату с толстыми пуленепробиваемыми стеклами, по обе стороны от которых висели телефоны и, одно напротив другого, стояли стулья. За стеклом сидела Дебора.

Дебора. Ну наконец-то.

Я рухнул на стул и с жалким нетерпением набросился на трубку. Дебора наблюдала за моими отчаянными движениями с каменным выражением лица; потом с нарочитым спокойствием тоже подняла трубку.

– Дебора! – выпалил я, с надеждой и в кои-то веки искренне улыбаясь.

Дебора лишь кивнула в ответ. Выражение ее не изменилось, ни одна мышца на лице не дрогнула.

– Я уже думал, что ты не придешь! – восторженно воскликнул я, по-прежнему полный щенячьей радости.

– Я тоже так думала, – ответила Дебора, и ее каменное лицо, если это вообще было возможно, посуровело сильнее.

На мою солнечную радость наползли темные тучи.

– Но, – заговорил я, надеясь переменить мрачный тон разговора, – ты здесь. Ты пришла.

Дебора не ответила. Она сидела и смотрела на меня, и лицо ее оставалось все таким же непроницаемым.

– Ты ведь пришла, не так ли? – пробормотал я, сам не зная, что говорю или хочу этим сказать.

Дебора наконец пошевелилась. Она качнула головой, один раз, еле заметно.

– Пришла, – согласилась она без особой радости в голосе.

Но ведь она действительно пришла, а все остальное – не важно. Я принялся рассказывать ей о своих находках, предположениях и домыслах касаемо чрезвычайно важного дела Декстера Арестованного.

– Кажется, у меня есть неплохая зацепка, – заговорил я. – В общем, есть с чего начать. Приходил Андерсон, и, судя по его словам и словам моего адвоката, я так понял, что… – Я замолчал.

Дебора не обращала на меня ни малейшего внимания. Мало того что лицо ее все так же представляло собой маску каменного безразличия, так она еще и положила трубку на стол и уставилась куда-то в сторону, лишь бы не смотреть за стекло, лишь бы не видеть ни на что не годного старину Декстера.

– Дебора? – тупо позвал я, хоть и видел, что телефон даже не касается ее уха.

Дебора снова ко мне повернулась, точно услышала, и, мгновение помедлив, одарила меня пристальным взглядом и холодным, недружелюбным выражением. Потом она снова подняла трубку.

– Я не слушать твое вранье сюда пришла, – сказала она.

– Но это не… тогда… но почему? – выпалил я.

Скажу себе в оправдание – ее замечание выбило меня из колеи, отчего мои слова прозвучали особенно глупо. Но, право, чудо, что я вообще сумел заговорить.

– Мне нужно, чтоб ты подписал кое-какие бумаги.

Дебора достала пачку каких-то документов, и у меня отлегло от сердца: разумеется, она не пришла бы сюда ни с какими другими бумагами, кроме как с бумагами по моему делу. А так как «мое дело» значило «мое освобождение» – сквозь набежавшие тучи моих опасений пробился тоненький лучик света.

– Разумеется, – сказал я. – С удовольствием. Ты ведь знаешь, я всегда… А о чем они? – произнес я все с той же презренной услужливостью.

– Об опеке, – процедила Дебора, точно еще один слог – и она сломает себе зубы.

Я с удивлением моргнул. Об опеке? Неужели она и впрямь заберет меня к себе домой и будет попечителем Декстера Бесчестного до тех пор, пока он не вернет себе доброе имя? О таком я и не мечтал: меня точно помиловали, только помиловала Дебора.

– Опека, – глупо повторил я. – Ну конечно… это здорово… В смысле, спасибо! Я и не думал, что ты…

– Опека над твоими детьми. – Она почти выплюнула эти слова. – Чтобы их не бросили в детдом. – И посмотрела на меня так, словно главной целью моей жизни было отправлять детей в детдома.

То ли от ее слов, то ли от взгляда я ощутил странное опустошение и задумался, почувствую ли однажды себя как прежде.

– А, – сказал я. – Разумеется.

Выражение Деборы наконец переменилось, что, с одной стороны, было к лучшему. С другой стороны, ее лицо тронула презрительная усмешка.

– Ты об этих детях ни хрена и не вспомнил, так ведь?

Может, это не очень лестно обо мне говорит, но, сказать по правде, я действительно не думал о детях. А ведь после моего ареста Коди, Эстор и, конечно, Лили-Энн наверняка забрали органы опеки. Ближайшим их родственником, разумеется, оставалась Дебора (ведь мой братец Брайан не в счет). Сам же я, признаться, не уделил детям ни секунды своего тюремного времени. Уверен, любому, кто способен испытывать хоть какие-то чувства, стало бы совестно… Но не мне.

Себе в оправдание скажу лишь то, что мои мысли занимали дела поважнее. Меня, между прочим, арестовали. За тройное убийство, если помните. Которого я не совершал.

– Ну, – пробормотал я, – я вроде как сидел в тюрьме.

– Так я и думала, – ответила Дебора. – Ни на одну гребаную секунду.

На мгновение я остолбенел. Сижу я тут буквально в цепях, без надежды на освобождение, а она, Дебора, винит меня за то, что я не подумал о детях. Детях, которые, замечу, всего-навсего получили свободу гулять, кататься на качелях и объедаться пиццей или чем им вздумается. Ужасно несправедливо – почти так же, как и само мое заточение, – но ничего не поделать. Я наконец обрел дар речи и с возмущением заговорил:

– Дебора, это крайне несправедливо. Меня ведь заперли здесь без намека… – Я резко замолчал, потому что Дебора в очередной раз отвела телефон от уха, дожидаясь, пока я замолчу.

Когда я замолчал, она повесила трубку, подождала минуту или две, а потом подняла вновь.

– Согласно этим бумагам, я получаю полную опеку над детьми, – сказала Дебора и помахала документами. – Я оставлю их надзирателю. Подпиши, а.

Она собралась было уходить, как на меня накатила волна ужаса: моя последняя, моя единственная надежда уходит.

– Дебора, постой! – позвал я.

Она замерла в неловкой позе – полусидя, полустоя, – и мне в ту волнительную минуту показалось, что пробыла она так очень долго – точно ей не терпится поскорее уйти, но дурацкий долг заморозил ее на месте и не дает покинуть это бесчестное место.

Мы оба понимали, что она в любом случае уйдет. Но тут, к моему дурацкому облегчению, Дебора села обратно и вновь подняла трубку.

– Что? – спросила она самым что ни на есть мертвенным голосом.

И снова я тупо заморгал в ответ. «Что» было и так ясно как день – так ясно, что я оторопел, не зная, как выразиться, чтоб не обидеть ее своим очевидным ответом. Потом все-таки сказал:

– Мне нужна твоя помощь.

И просто лишь бы показать характер, Дебора снова ответила вопросом:

– Зачем?

– Выбраться отсюда, – сказал я. – Доказать мою неви…

– Невиновность? – Она фыркнула. – Бред собачий.

– Но я не виновен!

– Черта с два! – В ее голосе зазвенела злость – ну, хоть какая-то эмоция. – Это ты оставил Джекки одну, ты бросил Риту и дал ее убить… И это ты позволил педофилу-убийце сцапать Эстор!..

Я видел, как костяшки ее пальцев, сжимавших телефонную трубку, побелели. Дебора глубоко вздохнула, и ее лицо вновь приняло бесстрастно-холодное выражение.

– Так скажи же, в чем ты не виновен, Декстер? Никак этого не пойму.

– Но Дебз! – взвыл я. – Я никого не убивал.

– В этот раз! – огрызнулась она.

– Да, но, но… – запинаясь заговорил я. – Но я-то сижу не за них. В этот раз. И я не…

– В этот раз, – повторила она мягче. Но хотя голос Деборы смягчился, взгляд ее остался холодным и ясным. Она подалась к стеклу. – У скольких людей ты отнял жизни, Декстер? У скольких отнимешь еще, если выйдешь на волю?

Вопрос был по существу, но ответ на него определенно противоречил моему заявлению о невиновности; я рассудил, что лучше промолчать, и Дебора продолжила:

– Я как следует об этом поразмыслила. И поделать ничего не могу. Хоть ты и говоришь, что это папа все затеял – ну, что ты… – Она снова отвела взгляд. – Но я так больше не могу. Я думала, что смирюсь, закрою глаза и… – Она вновь взглянула на меня, и на ее лице не осталось и тени мягкости. – Но теперь заварилась вся эта каша, и я больше не знаю, кто ты такой. А может, никогда и не знала, и ты все наврал про папу… Он же копом был, отставным морпехом. Что бы он сказал, Декстер? Что бы сказал обо всем этом дерьме?…

Она испытующе на меня уставилась, ожидая ответа, и в голову мне пришло только:

– Semper fi[7]…

Дебора не сводила с меня взгляда еще какое-то время. Потом откинулась на стуле.

– По ночам я просыпаюсь от кошмаров и думаю о тех, кого ты убил. И о тех, кого убьешь, если отсюда выйдешь. Если я помогу тебе выйти, то все равно что сама их убью.

– Я думал, ты понимаешь… В смысле, все это и правда начал папа, и…

Выражение ее лица вновь вынудило меня замолчать.

– Я так больше не могу, – сказала Дебора. – Это неправильно. И противоречит всему, во что я… – Она говорила все громче и громче и вдруг взяла себя в руки, замолчала и продолжила уже спокойно, как ни в чем не бывало: – Тебе здесь самое место. Пока ты за решеткой, мир чуточку безопасней.

Спорить с ее логикой было сложно, но не попытаться было бы бессмысленно.

– Дебз, – начал я. – Ты ведь знаешь, что посадили меня за то, чего я не совершал. Ты ведь не дашь им повесить на меня это преступление. Ты ведь не такая.

– Хватит, – отрезала она. – Я тут не из гребаной «Невиновности»[8]. А если и была бы, то выбрала бы кого-нибудь, кто по-настоящему заслуживает справедливости.

– У меня никого больше нет, – пробормотал я, стараясь не заныть.

– Так точно, – ответила Дебора. – Всех остальных ты угробил.

– Это не…

– И меня у тебя тоже нет. Ты сам по себе.

– Ты это не всерьез…

– Еще как всерьез. Если помогу тебе выйти – значит, выпущу на свободу преступника и заодно прикончу собственную карьеру.

– Ах, ну да. – Меня столь сильно расстроили ее слова, что я ударился в сарказм. – Конечно, ведь под угрозой твоя карьера… Что моя жизнь по сравнению с ней?…

Дебора слышно скрипнула зубами, ее ноздри раздулись и побелели, – я с детства помнил, что такое лицо у нее ровно перед тем, как она взорвется.

– Раз уж так случилось, что я могу одновременно спасти свою карьеру, упрятать убийцу за решетку и помочь нашему участку…

– Никакому участку ты не помогаешь, – вспылил я в ответ. – Помогаешь ты одному только Андерсону и, помогая, бросаешь в беде собственного брата!

– Приемного брата. – Она выплюнула эти слова. – Не настоящего.

Они будто повисли между нами на долгие минуты. Ощущение было такое, точно в меня вонзили нож. Я поверить не мог, что она действительно так думала и так сказала. Должно быть, мне показалось. Она бы никогда… Ведь правда?…

Дебора же целую вечность смотрела на меня, сжимая зубы. На мгновение в глазах ее блеснуло иное, едва заметное выражение; нерешительная, мимолетная мысль, которую мне почти удалось поймать: о том, что она, Дебора, никогда бы такого не сказала, а теперь сама поверить не могла, что все-таки это сделала.

Но мысль исчезла, умчалась на всех парах; Дебора устроилась поудобнее и едва заметно кивнула, словно была рада, что наконец призналась в терзавших ее чувствах. А потом, желая уничтожить меня наверняка, она ядовито повторила:

– Приемный. Ты никогда по-настоящему не был мне братом.

Она смотрела на меня еще целую вечность, а может, и две, – потом поднялась, собрала свои бумаги и пошла прочь.