Читать книгу Смерть таится в наслаждении! - Джеффри Примроуз - Страница 2

Эта женщина умела производить впечатление. С первого взгляда можно было предположить, что способна она и на большее, но все последующие ее достоинства являлись следствием главного – способности обвораживать. От нее, казалось, буквально исходил еле уловимый и трудно передаваемый словами аромат чувственности и плохо сдерживаемого эротизма.

Старенький доктор глядел на нее сквозь сильные очки и думал: "Вероятно, вслед тебе оборачиваются девять из десяти встречных мужчин. Они разевают рты, застигнутые врасплох твоим загадочно мерцающим взором, взволнованные твоим высоким, вольно колышущимся бюстом, круто вылепленным торсом… Они мечтают удержать в памяти изящество твоего точеного стана, рисунок твоих танцующие ягодиц, контуры выпуклых икр…"

– …он совершенно, совершенно меня не понимает, – шептала женщина, прижимая то к одному, то к другому глазу кружевной платочек. – Поверьте, доктор, я люблю своего мужа, безумно люблю и уважаю. Но его равнодушие, безучастность, холодность просто бесят меня. И лишь из-за этого, только затем, чтобы досадить ему, я порой прибегаю к изменам.

Я понимаю, что это гнусно и подло по отношению к нему, ведь он выше ревности, упреков и слежки. Мне и самой претит скрываться от него, обманывать его с людьми, которые во всех отношениях ему и в подметки не годятся. Но его надменное высокомерие вынуждает меня к провокациям. Почти не стесняясь, я бросаю ему вызов, скандалю, бью посуду.

Но когда это окончательно допекает его, он уходит в гостиную, садится у камина, берет виолончель и начинает терзать ее. Думаю, ото он делает специально, чтобы доконать меня.

– Виолончель? – седые, кустистые брови доктора взлетают на лоб.

– Да, представьте себе. Он обожает этот инструмент, хоть совершенно не умеет играть, и извлекает из него какие-то совершенно невообразимые пассажи… Порой это доводит меня до истерики.

– Итак, недостаток внимания со стороны мужа вы компенсируете связями на стороне? – уточнил доктор.

– Говоря откровенно, – призналась она, – все эти связи для меня ровным счетом ничего не значат. Истинное удовлетворение мне способен доставить только муж. Иногда, раз или два в году, на него находит какое-то бешенство. Он вдруг набрасывается на меня исподтишка, срывает одежду и насилует прямо на полу, в ванной, на кухне, словом, где придется, – при воспоминании об этом взор женщины затуманивается, грудь высоко вздымается, – и тогда я испытываю нечто похожее на оргазм, но это длится недолго. Он, как бы вам объяснить, не доводит свою роль до конца, останавливается на полдороге… и финал у нас получается совершенно смазанным… Скажите, доктор, – глаза ее переполняются слезами. – Может быть, он садист? Да? А я, как это?.. Моза… мазо…

– Нет, не знаю… не думаю, – мягко улыбнулся доктор. – Скорее всего, на поведение вашего супруга наложило отпечаток какое-то происшествие, случившееся с ним в детстве или в ранней юности. Англичане поговаривают, что у каждого свой мертвец в чемодане.

– Что вы сказали? – шепчет она, глубоко потрясенная. – Какой еще мертвец?

– Есть такая поговорка. Невероятное количество грязи, смрада и нечисти таится в клоаке нашей памяти, порою вырываясь наружу в спонтанных проявлениях дикости и варварства. Физиологи ищут причины этого в неправильном обмене веществ, генетики – в нарушениях наследственности, недостатках иммунной системы, но я – психоаналитик. Пригласите ко мне вашего мужа, и я попытаюсь вычленить из его психики устойчиво навязчивые образы. Кстати, вот вам анкета, заполните ее, пожалуйста.

– Неужели вы всерьез поверили этой идиотке? осведомился импозантный сорокалетний мужчина в прекрасно сшитом костюме, с богато инкрустированной тростью в руках. – Какой же вы врач, если сразу не поняли, что перед вами психически не совсем здоровая женщина? Да будет вам известно, моя жена – нимфоманка, причем с самых юных лет. К сожалению, я это тоже поздно понял. Но мне-то простительно, я не врач, а бизнесмен. Я занят делом, понимаете? Я зарабатываю деньги. Я не могу тратить время на всякие глупости. В конце-то концов мы ведь с ней уже не дети. Я пытаюсь ей это втолковать, но ее сознание зациклилось на эротике с тех самых пор, как ее в детстве напугала какая-то нищенка.

– А подробнее вы не сможете рассказать об этом? – оживился доктор. – В моей работе, поймите, важна всякая мелочь.

– Не знаю, это нечто сходное с андерсеновской девочкой, наступившей на хлеб. Она до сих пор это переживает.

– Устойчивый комплекс вины и собственной обреченности, – пробормотал доктор.

– Вот-вот. И это дает ей моральное право атаковать мужчин с настойчивостью парового молота. Она переспала со всеми кочегарами, швейцарами и слесарями в доме, не говоря уж о моем шофере и заместителе. Более того, в прошлом году она поставила меня в исключительно неловкое положение перед доктором Ольсеном и его супругой, приехавшими из Дании. Представляете, моя благоверная принялась ласкать его рукой под столом прямо в ресторане. Видели бы вы, какой у него был ошарашенный вид. На беднягу было просто жалко смотреть, ведь все это делалось в присутствии его законной жены. Пришлось мне увести мадам Ольсен танцевать. С тех пор мой друг мне не пишет.

– Послушайте! – в изумлении воскликнул старичок. – Но, если она позволяет себе такое, почему же вы вообще с ней сожительствуете? Никто бы не посмел осудить мужчину, который разведется с такой особой.

Мужчина взглянул на него с неподдельным любопытством.

– Вы задаете странные вопросы, доктор. Казалось бы, ваша консультация наоборот должна способствовать сохранению семьи, а вы… Вы когда-нибудь слышали такое слово "любовь"?.. Так вот, я люблю свою жену, доктор. Да-да, люблю, несмотря на все ее недостатки, люблю и жалею.

И я верю, что браки заключаются на небесах, ибо свел нас обоих Высший Промысел. И то, что связывает меня с ней, – это гораздо сильнее всего того, что пробует нас разлучить.

– Но, согласитесь, порой ваша э-э-э… "небесная любовь" к собственной супруге принимает довольно-таки, как бы это выразиться, неординарные формы.

Мужчина, еще мгновение назад готовый выйти из кабинета, чтобы более не возвращаться, откладывает шляпу.

– Интересно, доктор, а какие формы приняла бы ваша любовь, если б супруга в вашем же присутствии начала бы по телефону обсуждать ваши, дражайший доктор, сексуальные наклонности, потенцию ваших сослуживцев, а также договариваться о завтрашнем свидании в вашем же доме и ваше отсутствие? – выговаривая ему все это, мужчина судорожно стискивает свои пудовые кулаки, каждый размером с детскую голову. – И она бы водила своих кобелей в мой дом, если б не опасалась, что я проломлю их пустые головы!..

– Н-да… – в задумчивости произнес доктор, – чрезвычайно занятный случай. До сих пор мне не доводилось наблюдать у своих пациентов такого парадоксального сплава взаимной нежности, ненависти, чистоты и, если хотите, похоти. Обвиняя супругу, вы не отдаете себе отчета, что и сами страдаете от глубоко запрятанного в подсознании комплекса вины. Я вижу, что вам страшно, что каждый новый день и особенно ночь для вас превращается в пытку. Отчего?

– Не знаю, – глухо проговорил мужчина, – может, и меня кто-то проклял когда-то давным-давно…

– Припомните этот случай. Может быть, тогда мы с вами сумеем разобраться в истинных причинах вашей меланхолии?

– Не знаю… да и в чем, собственно, разбираться? И стоит ли? Это была дурацкая история, которая случается примерно с каждым вторым или третьим подростком в известном возрасте. Я расцениваю все это как некое затмение, нахлынувшее на пятнадцатилетнего юношу из вполне добропорядочной семьи, с обеспеченным настоящим и гарантированным будущим. Как-то раз по весне меня угораздило простудиться, и в праздничный день, когда весь город высыпал на улицы, я остался дома. Родители уехали за город на весь день. Итак, я стоял у раскрытого окна, пробуя раскурить отцовскую трубку. Неожиданно на противоположной стороне улицы я увидел тощую, рыжую и голенастую девчонку из параллельного класса. Она брела по улице, изнемогая от жары и груза тяжеленной виолончели.

– Простите, что вы сказали? – вздрогнув, переспросил доктор. – Виоло…

– Да, она играла на виолончели и возвращалась с какого-то концерта в музыкальной школе. Мы с ней были знакомы, но никогда не поддерживали особенно тесных контактов. Я не находил в ней ничего привлекательного, уж больно она была тощей, рыжей и веснушчатой.

– Рыжей… – в глубокой задумчивости прошептал доктор.

– …вот именно, и вдобавок веснушчатой, не правда ли, ужасное сочетание? Я свистнул ей без всякой задней мысли, просто так, чтобы поприветствовать. Зачем? И сам не знаю, наверно, черт дернул меня под локоть.

Вы полагаете, что тут замешана нечистая сила? – с удивлением вопросил доктор.

– Ну… не знаю… а что же еще? Она в ответ помахала мне рукой. Потом подошла. Мы с ней о чем-то поболтали. Я пригласил ее к себе, благо дома никого не было. Она замялась было, но я показал ей конверт новой пластинки "Битлз"…

– Какой именно?

– Кажется, "Волшебно-мистическое путешествие". Она не устояла и поднялась. Я поставил пластинку. Мы немного послушали музыку. Разговор угас сам по себе. Потом она подошла к столу и принялась разглядывать мои тетради. Глянув на задачу по математике, она вдруг объявила, что я ошибся. "Где?" – удивился я и подошел, ведь я неплохо справлялся с алгеброй. – "Вот в этом тождестве. Смотри, как надо", – и, встав коленками на стул (отметьте, это очень важная деталь, доктор), она уперлась локтями в стол и, некрасиво изогнувшись, начала быстро что-то писать в моей тетради. Я только ахнул! Ведь это была моя беловая тетрадь, назавтра я должен был сдавать ее учителю. Я вцепился в нее, попробовал оттащить от стола, но моя гостья упрямо стояла на стуле и, упершись локтями в стол, портила, портила, портила мою тетрадь! Я был в отчаянии! Но вдруг пальцы мои ощутили теплоту ее талии и юную упругость двух недавно проклюнувшихся бугорков. Я замер от восторга. Она тоже перестала писать и стояла, затаив дыхание, прислушиваясь к новым для неё ощущениям. Сладостное безумие охватило меня. Расстегнув лиф ее желто-клетчатого платья, я ласкал ее маленькие грудки и целовал тонкую шейку, усеянную золотисто-солнечными волосиками. Потом руки мои скользнули ниже, и ладонями я ощутил, как напряглись мускулы ее бедер. Остальные мои воспоминания тонут в сладостном тумане.

Помню лишь, как долго я стаскивал с нее уморительные полосатые трусики, как, захлебываясь слезами, она молила меня не делать этого, но…

Во имя всего святого, доктор, мог ли я удержаться, когда она по-прежнему стояла спиной ко мне, вцепившись руками в стол, когда ее тощий задик сверкал передо мною снежной белизной (ведь у рыжих поразительно белая кожа), и его манящая раздвоенность звала меня вглубь, и я ринулся туда, очертя голову, как самоубийца в омут…

Некоторое время оба молчали. Потом мужчина откинулся в кресле и, сложив руки на груди, произнес:

– Да, я изнасиловал ее. Теперь можно в этом признаться, ибо все сроки давности уже миновали.

– Когда и где это произошло? – несколько резче, чем хотел, осведомился доктор.

– Вы полагаете, что это может иметь какое-то значение? – мужчина усмехнулся. – Извольте, в городе М., в августе 1968 года. Скоро исполнится четверть века. Преступник ли я? Возможно, Но было ли это преступлением в полном смысле слона? Ведь я до той поры тоже был девственником и был соблазнен ею в не меньшей степени, чем она мною. А может быть, даже в большей. И не смотрите на меня так, доктор, я рассказал вам это не для того, чтоб покаяться.

– Эффект психоанализа заключается прежде всего в том, что благодаря ему человек вспоминает и анализирует тончайшие нюансы своей психики, – сказал доктор, успокаиваясь. – Но признайтесь, вы ведь не до конца со мной откровенны. Что было дальше?

– Дальше? – его пациент через силу усмехнулся и пожал плечами. – Как вам сказать…

– Скажите правду, – доктор не отрывал от него своего пристального взгляда.

– Правду… – мужчина задумался. – Словом, любовниками мы так и не стали. Вы мне верите?

– Да, вполне, – сухо сказал доктор. – Теперь я вижу, что вы мне не лжете. Благодарю вас, я вас больше не задерживаю. – Он поднялся, давая понять, что прием окончен.

– Эге, погодите, – развалившись в кресле, мужчина похлопывал тростью по ботинку и, похоже, уходить не собирался. – Вы ведь не можете так просто выставить меня за дверь после того, что услышали. Мне ведь и в самом деле нужна ваша помощь!

– Может, вам лучше обратиться к священнику? Покаяться? Поверьте мне, это так облегчает душу.

– Ах, при чем здесь душа? – отмахнулся пациент. – Ведь с тех самых пор я… меня денно и нощно преследует образ этой дрянной девчонки, ее костлявые коленки и тощая попка, ее звонкий плач постоянно звучит в моих ушах. Я боюсь взглянуть на проходящих женщин, опасаюсь зайти в незнакомое помещение, чтобы не встретить ее. Даже в этой вот фотографии, что стоит у вас на столе, я… Кто этот юноша?

– Я, – не раздумывая ответил доктор. – Школьное фото.

– Вот как? Мне, кажется, даже в этом лице… В юности у вас были поразительные глаза, доктор. Такие лучистые… У нас же нет детей, к сожалению. Или к счастью.

– Скорее, к счастью, – заметил доктор. – Ведь дети – это плоды любви. Ненависть плодит лишь уродов. Вы великий счастливец, что не имеете детей, ибо вам в таком случае нечего терять. Особенно, когда теряешь обоих детей в один и тот же день.

– О чем вы, доктор?

– Что? – встрепенулся тот. – Нет, я так. Продолжайте.

– Итак, я люблю свою жену сердцем, но ненавижу телом. Она никогда не сможет заменить мне ту, что потрясла меня четверть века назад. И когда ощущения тоски и безысходности становятся особенно яркими и навязчивыми, я набрасываюсь на собственную жену и насилую ее, но от этого воспоминания не угасают, а лишь затуманиваются. Боль разрывает мне сердце, я чувствую, что гибну… гибну…

– Это все оттого, что в подкорке вашего мозга сохранились, в основном, следы пережитых неприятных эмоций, тесно переплетенные со сладострастными ощущениями. Возможно, в момент близости вас обуревали некоторые тягостные мысли, страх разоблачения, например. С тех пор эти ощущения отравили всю вашу последующую жизнь и наложились на взаимоотношения с супругой, – заученным тоном произнес доктор.

– Вы поможете мне от них избавиться? – резко спросил мужчина.

– Да, но это будет вам дорого стоить.

– Сколько? Тысячу? Полторы? Десять?

– Дело вовсе не в деньгах. Это как раз тот случай, когда вам стоит попробовать детально воскресить в памяти весь тот памятный вам вечер. Для этого вам придется подвергнуться сеансу гипноза с отсроченным воздействием.

– А что это означает?

– Ничего особенного. Весь день вы проведете, как обычно, с аппетитом поужинаете. А в десять вечера войдете в спальню и спустя десять минут очень крепко заснете. Ровно в полночь вы впадете в транс.

– Что же тогда произойдет?

– Сеанс реконструкции снов и коррекции воспоминаний. Вы возвратитесь в полдень, в первое воскресенье августа 1968 года. Тогда же вы и встретитесь с этой вашей, как ее, бить?..

– С этой, рыжей? Кажется, ее звали Лотта. А зачем вам это, доктор?

– Это совершенно необходимо для медитации. Сеанс продлится не больше десяти минут. Ровно в десять минут первого я позвоню вам по телефону – и вы проснетесь бодрый, отдохнувший, испытав всю глубину сексуального удовлетворения. Ну, как, вы согласны?

– Я не знаю… – промямлил он. – Надо бы с женой посоветоваться. А вы уверены, что после сеанса я навеки избавлюсь от всех этих воспоминаний?

– Я в этом абсолютно убежден, – заверил его доктор. – Запишите мне номер вашего телефона.

Ночь. Лежа рядом с мужем, женщина, затаив дыхание, прислушивается к его безмятежному похрапыванию. Не стоило бы, наверное, возлагать особые надежды на этого лекаря, тем более, что он так похож на шарлатана. Или нет? На кого же он так похож? У него поразительно знакомые лучистые глаза… Удивительные глаза. Они магнетизируют, притягивают к себе, буквально обвораживают ее; во время сеанса она буквально готова была лечь под него, если б он только сделал малейший жест, дав ей понять, что не будет против… Но он остался индифферентным, как манекен.

Резко зазвонил будильник и тут же умолк. Замерло и гулко заколотилось сердце. Она стиснула руками грудь, будто опасаясь, что оно вырвется наружу. Волнение достигло крайней степени, когда она увидела, что ее супруг поднимается с кровати и, подобно сомнамбуле, с закрытыми глазами пересекает спальню и движется к входной двери. Бесшумно, как тень, она скользнула следом за ним.

– Здравствуй, Лотта! – с приветливой улыбкой произнес он в пустоту. – Заходи.

– Привет, – сказала она, вваливаясь в прихожую со своей огромной виолончелью. – Куда ее поставить?

– Прислони ее к роялю, – сказал он, посторонившись у входа в свою комнату.

– Ого! – в изумлении воскликнула она, оглядев комнату. – И это все твои апартаменты?

– Конечно, – ответил он, придирчивым оком окидывая высокие потолки, плюшевые портьеры на окнах, тисненые обои на стенах, увешанных плакатами рок-групп. В одном углу стоял небольшой домашний рояль "Блютнер", в другом потрясал воображение сверстников ценой, своим видом и параметрами роскошной проигрыватель.

– Ну, что ты там хотел прокрутить? – спросила она, подойдя к круглому столу в центре комнаты.

Девочка держалась крайне независимо, как бы подчеркивая, что оказала ему величайшую милость, позволив пригласить себя.

Он поставил пластинку и протянул ей толстый конверт, чтобы сразить наповал фотографиями всеобщих кумиров и цветным вкладышем. Колонки взорвались бравурными аккордами.

– Это чиво? – спросила она, поморщившись.

– "Маджикал мистери туа" – громко сказал он, пытаясь перекричать песню.

Она хмыкнула. Господи, и зачем только он ее сюда зазвал? И что это за дурацкая манера вставать на стул коленками? Какие у нее худые, жилистые ноги… Как она некрасиво сгорбилась над столом.

– Эй, ты что это там рисуешь?

– Ты неправильно решил задачу.

– Ну и что? Ответ ведь сходится. Дай сюда тетрадь.

– Не дам.

– Нет – дашь!

– Попробуй взять…

Он пытается выдернуть тетрадь из ее рук, но она отдергивает ее, съежившись и загораживая добычу своими острыми плечами. Эта игра длится минуту или около того, пока он не ощущает вдруг, что держит в руках своих женщину…

Материя с громоподобным звуком трещит и расползается под его руками. Она пыхтит и царапается. Но сопротивление вгоняет его в еще больший азарт. Он сжимает ее тоненькие запястья в левой ладони, рвущийся из горла крик затыкает скатертью – и победно вонзается в это худенькое и угловатое, брошенное перед ним ниц тело. Наслаждение горячими волнами прокатывается по его телу от крестца до темени и обратно, испарина крупными каплями оседает на лбу его и лопатках, тело сотрясает крупная дрожь наслаждения.

– Подожди… – в изнеможении от боли, горя и унижения стонет девочка. – Подожди…

Резкий звонок телефона выводит его из транса. Он повторяется раз, другой… Мужчина озирается. Что это с ним случилось? Сон это был или явь? Неужели у него начались галлюцинации? Он сошел с ума? Постепенно к нему возвращается чувство реального. Опустив глаза, он видит перед собою жену, которая взирает на него с неподдельным обожанием.

– Милый, – шепчет она, с трудом сдерживая волнение. – Сегодня ты был божественно прекрасен и могуч, как Геркулес…

Устало улыбнувшись, он потрепал ее по щеке и поцеловал. Впервые за двадцать лет их супружеской жизни. И какому мужчине не приятно будет услышать такое, пусть даже от собственной жены?.. Опять зазвонил телефон.

– Наверное, стоит подойти… – говорит она, поднимаясь.

– Как хочешь, – сказал он, в изнеможении отваливаясь на ковре. И с новым, неведомым доселе чувством озирает пышную фигуру жены, ее великолепные рубенсовские формы и улыбается…

– Да, доктор, – щебечет она. – Да, спасибо. Все прошло просто великолепно. Да, я завтра обязательно к нам подъеду.

– Это было жутко, жутко, – она захлебывалась впечатлениями, лицо ее раскраснелось, вся она сразу помолодела и будто светилась изнутри. Вы не представляете, доктор, какого страху я натерпелась, когда муж в лунатическом трансе направился к двери и открыл ее. Вначале мне показалось, что на лестничной клетке никого нет, только легкое и холодное дыхание овеяло меня, я приняла это за легкий сквознячок. Но теперь-то я понимаю: это был призрак.

– Не будьте суеверной, – сурово выговорил ей доктор. – Мы ведь с вами не в средневековье живем. Думаю, пройдет совсем немного времени, и ваш муж окончательно освободится от тягостных воспоминаний, отравлявших ему жизнь. Но теперь перейдем к вам. Вы ведь тоже скрыли от меня кое-какие факты вашей биографии.

Теперь она по-настоящему побледнела.

– Почему вы так решили? Уверяю вас, у меня была очень скучная и заурядная жизнь, родом я из провинциальной, добропорядочной семьи…

– Случайно не из города М.? – как можно небрежнее осведомился врач.

Она глянула на него с прямо-таки суеверным ужасом и робко кивнула.

– Я обработал вашу анкету на компьютере, – заявил доктор, помахав кипой бланков, в которых напротив напечатанных вопросов ее рукой были проставлены крестики и нули, – и с математической точностью установил, что дважды, примерно в десяти – и в шестнадцатилетнем возрасте в вашей жизни произошли события, резко повлиявшие на всю вашу психофизиологию. И напрасно вы пытались скрыть это от меня. Психоанализ – серьезная наука.

– Черт бы вас побрал с вашим дьявольским психоанализом, – в растерянности пробормотала она. – Ну да, было у меня в детстве. Я играла во дворе с сестрицей, рядом с костром, который жгли мальчишки. В это самое время в наш двор вошла старая, сгорбленная нищенка. Потихоньку подобравшись, я без злого умысла, просто из озорства бросила ей в суму уголек. Мы умирали со смеху, глядя, как оттуда повалил дым. И тогда, повернувшись, она закричала: "Будь ты проклята именем Божьим, гадкая девчонка! Пусть и у тебя всю оставшуюся жизнь горит… горит…" словом, она грязно выругалась.

Она умолкла. Доктор терпеливо ждал. Аккуратно высморкав носик, она продолжала:

– С этой минуты я будто обезумела. Нет, снаружи все обстояло нормально, но внутри я вся буквально пылала. Интимная сторона жизни, о которой я до той поры и не помышляла, захватила меня целиком. Я буквально помешалась на мальчиках и на всем, что хоть как-то могло возместить мне мужчину. Мне приходилось прибегать к самым невероятным ухищрениям, чтобы незаметно для окружающих удовлетворить себя. Это было чертовски сложно, ибо меня буквально ни на минуту не оставляли одну. Только ночь дарила несколько мгновений сладострастия, но и тогда родители принуждали меня спать, выпростав руки из-под одеяла. Семья наша, как я уже говорила, была большая и патриархальная. Все шалости отец и мать пресекали единым взглядом. К подругам меня не отпускали, о вечеринках я и заикнуться не могла, мне оставалось лишь мечтать обо всей той невообразимой гамме плотских пиршеств, которые проплывали перед моими мысленными взорами. Но вот однажды, незадолго до шестнадцатилетия, я отправилась с семьей на праздничное гулянье в городской парк. Стояла весна, погода была чудесной. Встретив по пути подружку, я упросила родителей отпустить меня покататься на "чертовом колесе"… Ах! – встрепенулась она в притворном ужасе. – Вот видите? И здесь замешан дьявол.

– Да, несомненно, – с легкой иронией в голосе подтвердил старик. – Без него такие дела не обходятся.

– Представьте себе, в толпе мне удалось отстать от подруги, и я одна отправилась бродить по парку. Я будто впервые открывала для себя этот новый мир тенистых аллей и зеленых лужаек, откуда до меня доносились взрывы смеха и звуки музыки. Вальяжные мужчины прогуливались под ручку с расфранченными дамами. Я радовалась уже тому, что могу открыто глядеть на мужчин, ведь до той поры я выходила на улицу лишь в сопровождении взрослых, да и то предпочтительнее считалось, чтобы девушка шла, потупив взор. На меня тоже обращали внимание. Я, наверное, очень недурно выглядела в своей кофточке из розового китайского шелка и пунцовой бархатной юбке. Когда на меня обратил внимание один молодой человек, я одновременно обрадовалась и испугалась. Он был миловиден, широкоплеч и имел поразительно лучистые глаза, чем-то похожие на ваши, доктор… Он обратился ко мне с каким-то вопросом, я ответила невпопад. Оба засмеялись. Он взял меня за руку. С этого мгновения мои воспоминания носят фрагментарный характер. Мы уединились на лавочке, в тенистой аллее, и там я буквально набросилась на него, осыпала поцелуями, расстегнула ему сорочку и страстно гладила его крепкую шею и твердую грудь, на которой пробивалась поросль рыжеватых волос.

– Вы сказали "рыжеватых"? – вздрогнув, переспросил врач.

– Да, именно, он был рыж, как огонь, и такой веснушчатый. Он через силу удержал меня от дальнейших безумств лишь затем, чтобы предложить перейти в другой, более укромный уголок парка. В изнеможении, на подгибающихся ногах я поплелась за ним, на небольшой полянке за плотной завесой кустов опустилась на траву и… "А вдруг на нас нападут?" прошептала я робко. – "Не волнуйся, – гордо ответил он, раскрывая и кладя с собою рядом карманный нож. – В нашем квартале каждый мужчина умеет защитить себя и свою женщину!" Смешной и глупый мальчик!.. Как я его любила в ту минуту. Он так неумело поцеловал меня в нос и вдруг сразу навалился всем телом. Я испытала упоительные, непередаваемые ощущения проникновения в своей организм чужой, горячей и трепетной плоти, ее удары, скольжение и ускользание для того, чтобы вновь и вновь вонзаться в зияющую рану моего естества. Наверное, именно этих ощущений "запретного плода", тайком сорванного и оттого еще более желанного, мне и по хватает до сих пор. Именно потому я так люблю своего неказистого мужа, хоть он и в самом деле превеликий грубиян и гордец, что он своими выходками позволяет мне, правда нечасто, ощущать некое подобие того упоительного вечера в городском парке. Благодарю вас, доктор, – сказала она, беря сумочку, вы настоящий кудесник. После бесед с вами у меня становится легче на душе.

– Вы не закончили своего рассказа, – несколько резко произнес он. Что же дальше сталось с тем молодым человеком?

– С ним? – широко раскрыв свои крупные, выпуклые глаза, она изумленно похлопала ресницами. – Я… с ним больше не виделась. Честное слово!

– Это правда… – в задумчивости пробормотал доктор. – Чистая, истинная, но не святая, нет не святая правда. Что ж, у вас еще есть шанс снова встретиться с ним… во сне.

– Нет, не надо, – быстро сказала она, вставая. – Я, пожалуй пойду, мне пора.

– Уж не вас ли ожидает этот черный "мерседес"? – спросил он, глянув в окно. – Не думаю, что этот лысый и потный толстяк заменит вам пятнадцатилетнего юношу, сгорающего страстью. Как его, кстати, звали?

– Ло… не помню, кажется, Лоренц… Зачем вам это?

– Разве вы не понимаете, что именно это навязчивое воспоминание отравляет вам всю жизнь? – негромко сказал он, пристально гладя на нее.

– Он со мною каждый день и каждый час. Раздеваюсь ли я, моюсь ли, занимаюсь ли любовью, этот проклятый мальчишка повсюду рядом, чуть не плача, зашептала она. – Его глаза преследуют меня. Он мне страшен и… сладок. Я страшно боюсь его и в то же время хочу, и это все постоянно со мной.

– Я мог бы подвергнуть вас гипнозу с тем, чтобы удалить этот навязчивый образ. С вашего согласия, разумеется.

– Гипнозу? – это слово настораживает ее.

– Да, ваш супруг уже согласился на это. Ему также докучают какие-то детские образы.

– А… не может случиться, что я больше никогда не проснусь?

– Боже мой, какие глупости! – рассмеялся он. – Я дам вам установку на пробуждение от звука телефонного звонка и сам позвоню в тот же вечер. Один телефонный звонок – и вы оба навеки забудете про кошмары, которые мучают вас по ночам. Они ведь мучают вас, не правда ли?

– Да, каждую ночь… – дрожащим голосом произнесла она. – Делайте что угодно. Лишь бы навсегда освободиться от этого. Вы обещаете избавить меня от этих воспоминаний?

– Более того, – торжественно заявил доктор, – я клянусь вам, если этого не произойдет, вернуть деньги, полученные за лечение. Вы не верите?

Некоторое время она молчала в сомнении. Потом залихватски махнула рукой:

– Ах, черт с вами! Будь что будет. Усыпляйте меня док, да поживее. Я не могу больше ждать, все во мне так и трясется в ожидании ночи. Кстати, – она взяла в руки фотографию и рамке, стоявшую на его столе, – что это за девушка?

– Моя дочь, – просто ответил доктор.

– Хорошенькая, – задумчиво сказала женщина, – и очень похожа на вас. Особенно глазами…

"Воистину, – сказал себе доктор, когда она ушла, – браки заключаются не только на небесах. Но и в преисподней".

* * *

В тот вечер оба супруга были на редкость немногословны и задумчивы, вечерняя беседа не клеилась. Оба тщательно избегали разговоров на какие-либо конкретные темы. Он рассеянно курил, стряхивая сигарету мимо пепельницы, пил остывший чай, забыв положить в чашку сахар. Она немалым усилием воли заставила себя воздержаться от замечаний. Принесла из холодильника торт и стала нарезать его большим кухонным ножом.

– Какой ужасный нож, – утомленным голосом проронил он. – Завтра же я его выброшу.

– Тогда я выброшу твою виолончель, – сухо ответила она.

– Чем она тебе мешает? – он любовью поглядел на любимый инструмент своего вечернего музицирования.

– Тем же, чем тебе – нож.

– Иногда ты бываешь просто невыносимой, – сказал он, поднимаясь, и направился в спальню.

Некоторое время она сидела за столом, уронив голову на руки и слушая, как в соседней комнате ее муж заводит будильник. Его бодрое тиканье, казалось, наполняло собою весь дом и гулко отзывалось во всем существе женщины. Через некоторое время и она через силу встала и, войдя в спальню, легла, не раздеваясь. Несколько минут оба лежали молча.

– О чем ты думаешь? – тихо спросила она.

– Мне вспомнилась фотография… Ну, та, на столе у врача. Этот парень… он поразительно на кого-то похож.

– Это была девушка.

– Нет, парень… – обронил он устало. И заснул.

– Нет… – прошептала она, силясь припомнить что-то очень важное, ускользавшее от нее до сей поры. Доктор… его глаза… Лучистые… смеющиеся… Его… Глаза… Ее… гла…

– Я вам чрезвычайно сочувствую, – следователь уже давно стоял у стола, давая понять, что очень занят, но старик все не уходил. – Я понимаю, что это ужасно: потерять двоих детей в один и тот же день – жутко, да-да, но и вы нас поймите, ведь с той поры прошло уже четверть века. Вряд ли тут возможно будет что-либо доказать.

– Но я могу их загипнотизировать, – с жаром воскликнул доктор, – и они на суде расскажут истинную правду так же, как рассказали мне.

– Хм. Вряд ли суд удовлетворят подобные показания, – с сомнением проговорил следователь. К тому же люди, о которых вы говорите, чрезвычайно уважаемы в городе…

– Мы тоже были уважаемыми в городе М., пока не случилось это… А потом моя жена окончила свои дни в сумасшедшем доме, а я долгое время был алкоголиком и бродягой, пока случай не помог мне подняться на ноги. Я уже почти забыл об этом горе, но вдруг… ко мне явились они… Сами. Вы знаете, с этой минуты я уверовал в существование потустороннего мира. Ибо один лишь ад мог обручить их! Но где же в таком случае карающая длань Господня? Ведь есть же Высший Судия?!..

– Вполне возможно, – терпеливо проговорил следователь, – но у нас нет полномочий на исполнение его воли.

– А у меня – есть! – сверкнув глазами сказал старик и, решительно встав с места, направился к двери.

– "Что-то он точно нынешней ночью натворит", – подумал следователь и, сняв трубку внутреннего телефона, произнес:

– Сержант, сейчас должен выходить шатающийся старикан с безумными глазами, задержите его, пока не подъедет "скорая".

* * *

Резкий звонок из будки карусельщика означал, что "чертово колесо" закружилось. Теперь она осталась одна. Она – свободна. Как птица, как дыхание, как вольный ветер, как сама воля!.. Она чертовски хороша в своей пунцовой юбке и полупрозрачной газовой кофточке. Мужчины смотрят на нее смеющимися, восхищенными глазами, оборачиваются, цокают языками. И один, лишь один из них решается подойти к ней и заговорить. Да, это тот самый, широкоплечий, рыжеволосый юноша. Взяв ее за руку, он осведомляется, не потеряла ли она кого-либо и толпе?

Представляется: "Я – Лоренц. А вы?" – Она заливисто смеется и объявляет: – "А я Лотта." – "Это неправда. Лотта – моя сестра". Она вновь заливается смехом. Ей сегодня все на свете кажется смешным. Глаза юноши полны восхищения. Он сжимает ее руку. От этого пожатия девушку бросает в жар, тело ее пронизывает сладостная молния. Их поцелуй полон неистовости и страсти. Они впиваются друг другу в губы, как два изголодавшихся волка в схватке над кровавой добычей. Лишь громкий смех и чья-то соленая шуточка отрезвляют их. Вскочив с места, парень хватается за нож, но быстро остывает и вновь обращается к ней: "Пойдем отсюда. Я знаю тут одно местечко, где нам никто не помешает…" Прекрасно осознавая, что решается на что-то ужасное, девушка встряхивает волосами и отправляется следом за ним… в собственную темную гостиную.

"Ран ан, ран ап, ран ап ин маджикал мистери туа! Гремит в квартире. – Ран ап…"

Эта музыка воодушевляет его, будоражит сердце, от этих звуков трясутся все члены, закипает кровь, затуманивая мозг. Сам себе юноша в эти минуты видится могучим и яростным охотником былых времен, тем более, что вот она – близкая, желанная добыча. Смять и растоптать ее, насытиться – и отшвырнуть прочь! Что-то хрустнуло под давлением его локтя… неужели он сломал ей руку? Рыжая девочка скулит и стонет от стыда и боли. Ее тощие коленки почти прижаты к подбородку, ее костлявые ягодицы окровавлены, ее тело сотрясается от ударов его крепкого паха.

"Подожди же… подожди… – пищит она сквозь слезы, – я всем все расскажу… Мой папа упрячет тебя в тюрьму… в сумасшедший дом. И там тебя кастрируют, подожди же, гад, сволочь, подонок, мразь… ты сдохнешь на каторге…" И он вдруг совершенно отчетливо понимает, что в самом скором времени именно так все и будет. Она выбежит на улицу, обливаясь слезами, и спустя минуту после ее ухода он окажется парией, гнусным насильником и недочеловеком в глазах всех окружающих. Его немедленно арестуют и бросят; в тюрьму. Его, приличного и неглупого молодого человека из благополучной семьи, гордость школы, надежду родителей – его изнасилуют уголовники… Но самое страшное – не это, самое страшное – скандал, который после этого разразится в тихом и уютном городе М. Его отца под улюлюканье сослуживцев прогонят с работы, его почтенной, добродетельной матушке откажут от дома все ее подруги, вся их семья станет посмешищем города. И все из-за какой-то рыжей тощей язвительной дряни… И тогда его взор обращается к большому, черному футляру виолончели, стоящей в углу…

"Подожди… подожди… – в ужасе шепчет она, упираясь руками в его грудь. – Отпусти меня…" Когда она заслышала окликающие ее голоса, девушку прошиб холодный пот. Они зовут, ищут ее, они где-то здесь, совсем близко, почти рядом, и стоит им раздвинуть кусты, как они увидят собственную, родную дочь, лежащую, раскорячив ноги под каким-то малолетним оборванцем со спущенными штанами. "Отпусти меня, слышишь?" – в страхе просит она и колотит кулачками по его спине. Но Лоренц, милый, сладкий Лоренц, такой пылкий, страстный, неутомимый, и такой утомительный, – он и не думает останавливаться. Однако теперь, когда она в избытке насладилась вкусом запретных плодов и испытала несколько оргазмов, его прикосновения уже не кажутся ей столь сладостными. Теперь он подчеркнуто груб с ней, резок, его движения доставляют ей боль, ласки ей противны, его поцелуи смердят табаком. Еще несколько секунд и она погибла! Они уже идут сюда: родители, братья и сестры, их друзья… Отец! О, Господи! Он же просто убьет ее. И повесится сам, потому что не сможет пережить такого позора. Пальцы ее бессильно блуждают по траве и неожиданно натыкаются на нож. Один удар – и она спасена. Даже не бить, а просто подставить лезвие, и он сам напорется на острие и замычит, нелепо и страшно разевая слюнявый рот. Она же…