Читать книгу Третий уровень - Джек Финней - Страница 3

В субботу с утра Кейт и я поехали на денек в Коннектикут. Погода держалась ясная, солнечная – такой долгой осени я и не припомню. Мы спешили воспользоваться ею, пока не поздно, и отправились в путь на принадлежащей Кейт таратайке. Это была старая-престарая таратайка с подножками, откидным верхом и выступающим радиатором, и хотя Нью-Йорк – город мало приспособленный для автовладельцев, Кейт все-таки держала ее: машина точнехонько втискивалась в узкое пространство между домами близ ее магазинчика, если, нарушив правила движения, въехать на тротуар. Правда, забираться в машину и выбираться из нее приходилось перелезая через багажник, зато не надо было платить за гараж, что оказалось бы Кейт не по средствам.

У нее был крохотный антикварный магазин на Третьей авеню, в районе Сороковых улиц. Как-то раз мне понадобилась для очередной рекламы старинная настольная лампа, и я подошел к магазинчику Кейт и остановился у витрины, а она в ту минуту доставала оттуда какую-то безделушку. Я взглянул на Кейт: интересная девушка, густые темно-каштановые волосы медного, но не рыжего оттенка, слегка веснушчатая кожа, карие глаза, какие и должны быть при таких волосах. Но приворожило меня не лицо, вернее, не черты лица, а его выражение. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять: такое лицо принадлежит очень хорошему человеку. И, наверное, поэтому, едва она взглянула на меня, я набрался смелости и, прежде чем сообразил, что именно этой смелости мне обычно и не хватает, сложил пальцы щепоткой и послал ей в витрину воздушный поцелуй, чуть скосив глаза. Она улыбнулась, а я, пока не растерял еще непривычную смелость, вошел в магазин в надежде, что найду какие-нибудь подходящие слова. И нашел-таки: я заявил ей, что мне нужна новая наполеоновская треуголка, поскольку прежнюю у меня украли. Она опять улыбнулась, окончательно доказав мне доброту своей натуры, и мы разговорились. И хотя мое предложение пойти выпить по чашке кофе было тогда отвергнуто, я вернулся на следующий день, и мы поужинали вместе…

Не стану пересказывать здесь того, что касается только Кейт и меня. Я читал немало таких описаний – со всеми и всяческими подробностями, без купюр; подчас, когда это было хорошо написано, мне даже нравилось то, что я читал. Однако сам я человек другого склада, и точка. Я не хотел бы, я просто не могу себе представить, чтобы все знали обо мне все. Мне нравится об этом читать, но у меня нет ни малейшего желания это описывать. Кроме того, ничего особенного я и не утаиваю. Так что если вам померещится, что вы что-то такое видите между строк, то, может, вы и правы, а может, и нет. В любом случае не подробности наших отношений с Кейт составляют предмет моего рассказа.

Мне казалось, что за субботу и воскресенье я и не вспоминал толком о Рюбе и его предложении. Тем не менее в понедельник, в два тридцать пополудни, покончив с последним эскизом из «мыльной серии», я зашел в кабинетик к Фрэнку Дэппу, положил эскизы ему на стол и уже повернулся, чтобы уйти, но вместо того открыл рот и не без удивления услышал, что прошу расчет. Мне удалось кое-что накопить, сказал я Фрэнку, и теперь, пока еще не поздно, я хочу посмотреть, не получится ли из меня серьезный художник. Это была ложь, и тем не менее я о чем-то таком, случалось, подумывал.

– Хотите заняться живописью? – спросил Фрэнк, откинувшись на спинку стула.

– Нет. В наше время живопись становится все более абстрактной и беспредметной.

– Вы разве антиабстракционист?

– Да нет. Пожалуй, я даже поклонник Мондриана [2], хоть и считаю, что он в конце концов зашел в тупик. Если у меня и есть какие-то наклонности, то разве к бытовым сюжетам. Судя по всему, займусь графикой.

Фрэнк задумчиво кивнул. Он и сам мечтал о том же, но у него было двое детей-школьников, и скоро им придет пора поступать в колледж. Он сказал, что если мне так уж приспичило, то я могу уйти, как только сдам текущую работу, да и вообще он хотел бы по такому случаю выпить со мной на счастье, и я сказал спасибо, чувствуя себя свиньей из-за того, что солгал ему, и спустился на лифте в вестибюль, к телефону-автомату. Войдя в будку, я набрал номер, который дал мне Рюб.

Соединиться с ним оказалось нелегким делом. Сперва мне ответила женщина, потом мужчина, потом пришлось подождать еще минуты две, и телефонистка потребовала, чтобы я опустил еще монету. Наконец к аппарату подошел Рюб, и я сказал:

– Звоню вам, чтобы предупредить, что, если я пойду на эту затею, мне придется поделиться с Кэтрин…

– Ну что ж, пока мы не убедимся в том, что вы нам подходите, вам будет нечем особенно-то делиться. Если окажется, что вы не подходите, мы извинимся за беспокойство, и в таком случае не возникнет необходимости о чем-либо с ней говорить. Вас это устраивает?

– Вполне.

– Если же вы действительно станете полноправным участником проекта и узнаете, чем мы тут занимаемся… – Он помедлил. – Ну так, черт побери, скажете ей, если вам так уж этого хочется. У нас есть двое женатых, и жены их в курсе дела. Мы взяли с них подписку о неразглашении и надеемся, что все будет в порядке.

– Ладно. А что, если она проболтается? Или я сам? Все-таки интересно.

– Ночью к вам по дымоходу спустится некто в черном трико и в маске и выстрелит в вас из бесшумного пневматического ружья парализующей стрелой. Затем он замурует вас в прозрачный пластмассовый куб до 2001 года. О господи, да ничего не будет! Думаете, вас прикончит ЦРУ или еще что-нибудь в таком духе? Все, что мы можем, так это подбирать людей, которым, по нашему мнению, стоит доверять. А вашу Кэтрин мы, между прочим, видели и кое-что о ней осторожненько разузнали. Если начистоту, то из вас двоих я бы скорее доверился ей, чем вам. Ну, так по рукам?

Был соблазн выдержать паузу, но я не стал кокетничать.

– По рукам.

– Хорошо. В первый же свободный день приезжайте к нам часам к девяти утра. Запишите адрес…

И вот три дня спустя, в четверг утром, в начале десятого, слишком взволнованный, чтобы высидеть в такси, я шел под дождем – хорошая погода, увы, кончилась – и искал адрес, который назвал мне Рюб. Недоумение мое все возрастало: я находился в северо-западной части города, в районе небольших фабрик, мелкооптовых фирм и мастерских, механических и переплетных. По обеим сторонам улицы, впритык друг к другу, теснились машины, поставленные правыми колесами на тротуар. Сам тротуар был захламлен мокрой бумагой, мятыми картонными стаканчиками, битым стеклом, и, кроме меня, на улице не было ни души. Сверяясь с адресом, я шел на запад, к реке. Прошел мимо грязного, некогда оштукатуренного здания: в окнах виднелись штабеля картонных ящиков, а вывеска оповещала: «Баз Баннистер, световые рекламы». Следующими были «Братья Фиоре, новинки оптом»: на двери красовался висячий замок, а в подъезде лежала разбитая бутылка из-под вина. Напротив, по другую сторону пустынной улицы, тянулся металлический сетчатый забор, а за ним ржавеющие под дождем пирамиды автомобильных кузовов, побывавших под прессом.

Я начинал подумывать, что пал жертвой розыгрыша и что Рюб Прайен просто… кто? Актер, нанятый специально для того, чтобы разыграть меня? Вряд ли – и все же если адрес, который он дал мне, действительно существовал, то приходился на следующий квартал, а этот квартал занимало одно огромное шестиэтажное здание из красного, почерневшего от сажи кирпича; здание венчала обветренная деревянная водонапорная башня, а чуть пониже крыши шла выцветшая белая надпись: «Братья Бийки, перевозки и хранение грузов, 555–8811», и, судя по виду надписи, ее не обновляли много лет.

Окон в здании не было вовсе, кроме двух на ближнем ко мне углу. Стекло зеркальных витрин, расположенных на уровне улицы, несло на себе облезлые золотые буквы: «Братья Бийки». Сквозь стекло просматривалась маленькая контора: за столом у окна сидела девушка и выбивала счета на электрической счетной машине. На кирпичной стене, обращенной ко мне, краской в прямоугольной рамке было обозначено: «Междугородные и местные перевозки. Складские работы и хранение грузов. Подряды по всем объединенным грузовым автолиниям», а внизу у железных ворот стоял зеленый фургон с той же надписью: «Братья Бийки, перевозки и хранение грузов». Двое в белых спецовках кидали тюки одеял защитного цвета в заднюю дверь фургона.

Мне ничего не оставалось, как подойти к зданию, хоть я и знал заранее, что номер будет не тот, который дал мне Рюб. Так оно и оказалось. Я прошел мимо и двинулся дальше под холодным дождем, вдоль обшарпанной кирпичной стены. Между стеной и тротуаром из узкой полоски утрамбованной земли выбивались хилые обломанные кустики. За их жесткие веточки цеплялись обрывки целлофана, на стене краскораспылителем были выведены похабные слова, и я начал даже размышлять, хватит ли у меня духу попроситься у Фрэнка обратно на работу.

В самом конце здания меня ждала простая деревянная дверь с потертой медной ручкой и замочной накладкой. Серая краска потрескалась и местами слезла вообще, а дверь, казалось, не открывали годами. Однако над ней на мокрых кирпичах – белые цифры облупились настолько, что почти не разобрать, – был нанесен нужный мне номер. Я постучал в дверь. Никакого ответа, лишь откуда-то сверху доносился будничный грохот большого города да дождь барабанил по капотам и крышам машин у меня за спиной. Я не верил, что кто-нибудь отзовется на мой стук, не верил, что там, за дверью, есть кто-то, кто мог бы отозваться.

Но я ошибся. Ручка повернулась, дверь открылась, и на пороге вырос черноволосый молодой человек в белой спецовке; над нагрудным кармашком спецовки красными нитками было вышито имя Дон, а в руке он держал номер «Спортс иллюстрейтед».

– Привет, – сказал он. – Заходите. Ну и погодка!

И я вошел. Мы очутились в тесной, не больше десяти квадратных метров, комнатушке без окон, освещенной лампами дневного света; там был письменный стол, вращающееся кресло и три облезлых дубовых стула с прямыми спинками. На стене висел фирменный календарь «Братья Бийки» и несколько фотографий – улыбающиеся шоферы и грузчики у вереницы фирменных грузовиков.

– Ну, мистер, – сказал человек в спецовке, садясь за стол, – так чем можем служить? Перевозки? Хранение?..

Я ответил, что мне нужен Рюб Прайен, в глубине души опасаясь, что он посмотрит на меня с недоумением; однако он спросил мою фамилию, набрал номер и, показав подбородком в сторону крючков на стене, предложил:

– Повесьте плащ и шляпу. – Затем в телефон: – Мистер Морли спрашивает мистера Прайена. – Выслушав ответ, сказал: – Хорошо, – и повесил трубку. – Сейчас он придет. Чувствуйте себя как дома…

С этими словами молодой человек откинулся в кресле и углубился в свой журнал.

Я сидел и старался представить себе, что же будет дальше, однако зацепиться было совершенно не за что, и я принялся разглядывать развешанные по стенам фотографии. Одна из них была подписана: «Наша команда, 1921», и на ней был изображен фургон фирмы «Бийки», старый-престарый фургон с колесами на спицах и литыми резиновыми шинами; половина «команды» носила роскошные усы.

Справа от меня щелкнула дверь, заделанная заподлицо со стеной. Я обернулся на звук – и обратил внимание, что с нашей стороны ручки нет и в помине. Появился Рюб, придержал дверь ногой, чтоб не закрылась. На нем были чистые холщовые штаны и белая, с открытым воротом футболка.

– Ну что, нашли нас? – Он протянул мне руку. – Привет, Сай. Рад вас видеть.

– Спасибо. Как видите, нашел. Невзирая на маскировку.

– Собственно, это даже не маскировка. – Он поманил меня и, когда мы вошли, отпустил дверь; она негромко лязгнула, и я сообразил, что это окрашенный металл. Мы оказались в коротком коридорчике с бетонным полом, лицом к лицу с зелеными эмалированными дверями лифтов, и Рюб протянул из-за моего плеча руку, чтобы нажать кнопку. – Здание такое, каким оно было на протяжении многих лет. Во всяком случае, снаружи. Еще десять месяцев назад здесь действительно находилась фирма по перевозкам и хранению, этакое семейное дело. Мы купили эту фирму и до сих пор занимаемся понемногу и перевозками и хранением в небольшом отгороженном помещении – ровно столько, чтобы сохранить видимость…

Дверь лифта скользнула в сторону, мы вошли в кабину, и Рюб нажал кнопку «6». Все остальные кнопки, кроме «1», были заклеены грязной лентой.

– Прежних работников, кто постарше, отправили на пенсию, других постепенно заменили нашими людьми. Меня, например, «наняли», и мне пришлось с месяц поработать такелажником. Едва не помер… – Рюб улыбнулся хорошей, открытой улыбкой, на которую я невольно ответил. – Потом мы чуть повысили тарифы – немного, совсем чуть-чуть. И клиенты, как правило, стали обращаться к конкурирующей фирме. Тем не менее все выглядит по-прежнему. Дело идет, пришлось даже приобрести два новых фургона. Чертову уйму барахла вывезли отсюда в этих закрытых фургонах – собственно, все нутро здания. И, пожалуй, еще больше ввезли…

Зеленая дверь открылась, и мы вышли в коридор. Здесь все было отчетливо новое, все как в любом современном учреждении: покрытые пластиковой плиткой натертые полы и свет, падающий сквозь окна в потолке; бежевые крашеные стены и черные стрелки – указатели направлений и номеров комнат; свернутые пожарные шланги под стеклом; кое-где фонтанчики с питьевой водой; пронумерованные двери заподлицо со стеной, и у каждой двери черно-белые пластмассовые таблички. Проходя мимо, я читал эти таблички в надежде узнать хоть что-нибудь, но на них стояли только ничего не говорящие мне фамилии: м-р У. О’Нил, м-р В. Зальян, мисс К. Вич…

Рюб показал рукой на очередную дверь: пластмассовая табличка сбоку гласила: «Отдел найма».

– Придется начать отсюда: анкеты, налоги, удержания, страховка и так далее. Без всей этой ерунды даже мы обойтись не можем… – Он открыл дверь, уступая мне дорогу, и мы очутились в небольшой приемной, наполовину занятой большим столом; за столом сидела девушка и печатала на машинке. – Роза, это Саймон Морли, наш новый сотрудник. Знакомьтесь, Сай, это Роза Макаби.

Мы поздоровались, и Рюб спросил:

– Сколько вам потребуется, Роза? Примерно полчаса?

Она ответила, что минут двадцать пять. Рюб сказал, что вернется за мной, и удалился.

– Сюда, пожалуйста, мистер Морли. – Девушка открыла еще одну дверь и провела меня в соседний кабинет без окна и почти без мебели; свет шел сверху через проем в потолке. – Садитесь, пожалуйста. – Я подошел к столу и сел во вращающееся кресло. – Анкеты все здесь. – Она открыла ящик и вынула штук шесть-восемь скрепленных вместе анкет разных цветов и размеров. Сняла скрепку и разложила их под настольной лампой, включив ее свободной рукой. – Вот они. Заполните все подряд, мистер Морли; сначала эту, длинную. Вот вам ручка. – Она подала мне шариковую ручку. – Это не должно занять у вас слишком много времени. Если что будет неясно, позовите меня. – Она показала кивком на маленький столик около моего кресла; крышка столика была украшена сложным узором – инкрустацией по дереву, и на ней, точно в центре, расположился белый телефон.

Девушка улыбнулась и вышла, прикрыв за собой дверь. Я взял ручку и огляделся. У стены напротив стоял зеленый картотечный шкаф, за спиной у меня висело зеркало, а справа у двери небольшая акварель в рамке – крытый мост, сделано неплохо, но в общем заурядно. Больше смотреть оказалось не на что, и я сосредоточил свое внимание на бумагах, разложенных под настольной лампой: тут были формы для удержания налогов, страховки на возможную госпитализацию и все такое прочее. Придвинул к себе длинную анкету, озаглавленную «Листок по учету кадров», и начал заполнять ее. В первый пункт я вписал свою фамилию и имя, затем место рождения: Гэри, штат Индиана; день рождения: 11 марта 1942 года – и еще успел подумать: «Неужели кто-нибудь будет все это читать?..» На столике у самого моего локтя вдруг зазвонил телефон, я повернулся в кресле, поднял трубку – и по спине у меня невольно пробежал холодок: телефон был зеленый. А ведь только что, минуту назад, он был белым – я твердо помнил это, но тем не менее теперь он стал зеленым.

– Да? – сказал я в трубку.

– Мистер Морли, за вами пришел мистер Прайен. Вы уже заканчиваете?

– Заканчиваю? Да я только начал!..

Последовала секундная пауза.

– То есть как это – только начали? Мистер Морли, вы сидите там уже… – она помолчала, будто сверяясь с часами, – уже больше двадцати минут.

Я не знал, что и сказать.

– Вы ошибаетесь, мисс Макаби. Я только-только начал…

В голосе ее нетрудно было почувствовать сдержанное раздражение.

– Будьте добры, заканчивайте, мистер Морли. У мистера Прайена назначен прием к директору.

Телефон замолчал, и я медленно положил трубку. Неужели я в самом деле мог замечтаться на целых двадцать минут? Я вновь взялся за анкету, которую начал заполнять, – и тут же в ужасе вскочил на ноги; кресло отлетело назад и с треском въехало в стену. Ибо в анкете против пунктов, следующих за фамилией, местом и днем рождения, было вписано имя моего отца: Эрл Гейвин Морли; место и год его рождения: Манси, штат Индиана, 1908; девичья фамилия моей матери: Стронг; мои увлечения: графика и фотография; полный перечень мест моей прежней работы, начиная с фирмы «Нэфф и Картер» в Буффало. И все другие анкеты, все до одной, были заполнены, как и эта, и, несомненно, моим собственным почерком. Просто невозможно, чтобы я проделал все это, сам того не ведая, но так оно и было. Никак не верится, что я провел здесь двадцать минут, – но, по-видимому, провел. И белый телефон – я снова поглядел на него – оставался все еще зеленым. Волосы у меня на шее пошевеливались, пытаясь встать дыбом, и желудок судорожно сжался от страха.

Потом я опомнился. Я не заполнял этих анкет, я был совершенно уверен, что не заполнял! Я провел в этой комнате самое большее три-четыре минуты, и в этом я тоже был совершенно уверен. Я прищурился, глядя в раздумье поверх стола, и тут обратил внимание на акварель на стене. Никакого моста теперь не было, а была гора, заросшая сосновым лесом, с заснеженной вершиной, – и я рассмеялся в открытую, страх окончательно исчез. Дверь отворилась, и в комнату вошел Рюб Прайен.

– Ну как, закончили? Что случилось?

– Послушайте, Рюб, какого черта вы все это затеяли? – Я стоял и улыбался ему; он приблизился к столу. – Зачем вам понадобилось уверять меня, будто я провел здесь двадцать минут?

– Но вы действительно провели здесь двадцать минут.

– И картинка эта, – я кивком показал на нее, – тем временем стала вместо моста горой?

– Картинка? – Рюб стоял у стола и, повернувшись, взглянул на акварель с озадаченным видом. – На ней всегда была гора…

– И телефон всегда был зеленый, да, Рюб?

Он посмотрел на телефон.

– Ну да, насколько я помню, всегда.

Я медленно покачал головой, не переставая улыбаться.

– Не выйдет, Рюб. Я пробыл тут от силы пять минут. – Я показал рукой на бумажки, разбросанные по столу. – И их я не заполнял, пусть почерк и очень похож на мой – все равно не заполнял…

Рюб с минуту смотрел на меня через стол, и в глазах у него читалась озабоченность. Потом он сказал:

– Что, если я поклянусь вам, Сай, что вы пробыли тут… – он бросил взгляд на часы, – чуть меньше двадцати пяти минут?

– Вы соврете.

– А если Роза тоже поклянется?

Я только покачал головой. Затем неожиданно присел возле телефонного столика и заглянул под крышку. Там висел белый аппарат – трубку удерживала от падения изогнутая медная дужка, рядом с ней была прикреплена маленькая железная коробочка, и от этой коробочки вниз, по внутренней стороне ножки, тянулись два провода. Я нажал на край крышки столика, где-то в инкрустации сдвинулась филенка, белый телефон выкатился наверх, а зеленый скользнул вниз, на поддерживающую дужку. Я поднял взгляд на Рюба – теперь и он улыбался и через плечо жестом приглашал кого-то из соседней комнаты.

Вошел мужчина без пиджака, молодой, темноволосый, с тонкими подстриженными усиками. Рюб представил нас друг другу: «Доктор Оскар Россоф – Саймон Морли». Мы поздоровались, доктор протянул мне руку через стол, я подал ему свою, но вместо того чтобы пожать ее, он пальцами взял меня за кисть и нащупал пульс. Спустя минуту он заявил:

– Пульс почти нормальный и еще замедляется. Хорошо. – Он отпустил мою руку и с довольной усмешкой спросил: – Как вы узнали? Что вас надоумило?

– Да ничего, кроме того, что это просто невероятно. Просто я знал, что не заполнял ваших анкет. И что никак не пробыл здесь двадцати минут. – Невольно осклабившись, я показал на акварель. – И что две минуты назад эта вот дурацкая гора была не горой, а мостом.

– Полный самоконтроль, – пробормотал Россоф, даже не дав мне кончить. – Превосходно, – обратился он к Рюбу, – очень хорошая реакция. – И опять повернулся ко мне: – Для вас это, быть может, и пустяки, но, смею вас заверить, многие ведут себя совершенно иначе. Один тут как подскочил, как бросился наутек – еле-еле поймали в коридоре, чтобы растолковать, что к чему.

– Ну и прекрасно, я рад, что прошел. – Я старался не показать виду, но чувствовал себя как школьник, только что выигравший конкурс по правописанию. – Но к чему все это? И как вы это сделали?

– Ваши анкетные данные мы знали, – ответил Рюб. – Специалисту по подделке почерков потребовалось четыре часа, чтобы заполнить анкеты симпатическими чернилами – все пункты, кроме первых трех, которые мы оставили вам. В настольную лампу вмонтирована маленькая инфракрасная лампочка – достаточно включить ее, и симпатические чернила проявятся за несколько секунд. Роза наблюдала за вами в зеркало у вас за спиной – туда ведет коридорчик. Как только вы заполнили первых три пункта, она тут же позвонила вам по телефону и одновременно включила инфракрасную лампочку. Пока вы повернулись к телефону, а потом назад к анкетам – алле гоп! – и все пункты заполнены.

– А картинка?

Рюб пожал плечами.

– За рамкой и стеклом – окошко в стене. Пока испытуемый пишет, я успеваю вытащить мост и вставить гору.

– Ну уж и напридумали! Только зачем?

– Чтобы посмотреть, как вы реагируете на невероятное, – пояснил Россоф. – Некоторые просто не в состоянии его переварить. Они исходят из того, что все вещи неизменно таковы, какими им надлежит быть, и каждая ведет себя так, как ей раз и навсегда положено. И если вдруг этого не происходит, их чувства буквально капитулируют, выходят из повиновения. За этим столом их ждет полный крах. Дон, которого вы встретили внизу, был одним из таких – пришлось дать ему успокоительное даже после того, как он узнал, что с ним произошло. Вы же доверяете прежде всего внутренним ощущениям, а не внешним впечатлениям. Вы знаете то, что знаете. Пойдемте ко мне в кабинет, выпьем кофе. Или чего-нибудь покрепче, если хотите. Вы вполне заслужили выпивку…

Кабинет Россофа находился дальше по коридору, за углом; у двери висела табличка «Лазарет». Россоф толкнул дверь, пропуская Рюба и меня вперед, – дверь была шире обычной, и помещение действительно напомнило мне больницу. Большая комната без окон, с освещением через крышу; письменный стол, ряд плетеных стульев у стены, флюорографический аппарат, таблица для проверки зрения и, по-видимому, портативная рентгеновская установка.

– Теперь все будет честно, без фокусов, обещаю вам, Сай, – сказал Рюб. – То был первый и последний раз.

– Ничего страшного.

Мы проследовали в небольшую приемную; у шкафа с выдвижными ящиками стояла медсестра в белом халате и перебирала папки в верхнем ящике. В зубах она держала авторучку и улыбнулась нам, как сумела; Рюб сделал вид, будто хочет шлепнуть ее по мягкому месту, а она сделала вид, будто поверила в его намерения и испуганно увернулась. Сестре было под сорок – крупная женщина, привлекательная и добродушная, с сильной проседью в волосах.

– Сахар? Сливки? – спросил Россоф, как только мы оказались у него в кабинете, и направился к низкому журнальному столику, где стояла плитка, а на ней стеклянный кофейник. – Надеюсь, что вы откажетесь, поскольку ни сливок, ни сахара у меня нет.

– Мне, пожалуй, черного, – ответил Рюб, усаживаясь в кресло. – А вам, Сай?

– Сойдет и черный.

Я сел на стул, обитый зеленой кожей, и огляделся. Комната была большая, прямоугольная и тем не менее уютная – мне она сразу пришлась по душе. На полу лежал серый ковер, а стены были оклеены обоями с веселым красно-зеленым рисунком. На одном конце рабочего стола доктора громоздилась куча книг и бумаг. С другой стороны от пола до потолка высились книжные полки, и, подавая мне чашку кофе, Россоф заметил, что я обратил на них внимание.

– Подойдите поближе, если интересно, – предложил он.

Я встал и подошел к полкам, прихлебывая кофе, который оставлял желать лучшего. Разумеется, я ожидал увидеть медицинские книги, и многие действительно оказались таковыми. Но несколько полок занимали книги по истории: институтские учебники, справочники, биографии, всевозможные исследования, относящиеся ко всем мыслимым эпохам, странам, историческим личностям. Кроме того, там было сотни две романов, и среди них, судя по обложкам, немало давних изданий; знакомых названий я не встретил вообще. Возвращаясь к своему стулу, я бегло оглядел дипломы в рамках, разрешение на врачебную практику в штате Нью-Йорк и фотографии, почти сплошь покрывавшие стену над зеленым кожаным диваном. Как обнаружилось, Россоф был доктором медицины, психологом, выпускником университета Джонса Хопкинса.

Минут пять еще мы пили кофе, лениво переговариваясь, потом Рюб поставил свою чашку на столик и встал.

– Спасибо, Оскар, – сказал он. – Кофе был преотвратный. Сай, как только доктор с вами разделается, я вернусь, и мы пойдем навестим директора.

Он ушел. Россоф спросил, не хочу ли я еще кофе, но я отказался.

– Ну ладно. У меня для вас заготовлено несколько тестов, и вам придется незамедлительно их пройти. С большинством из них вы, вероятно, знакомы. К примеру, я, с вашего разрешения, попрошу вас взглянуть на несколько клякс Роршаха [3] и рассказать мне, на какие нехорошие мысли они вас наводят. И далее в том же духе. Если вы справитесь, тогда мы посмотрим, как ловко вы умеете врать. Возможно, я попрошу вас с места в карьер представиться лицом какой-либо иной профессии, например юристом. И выдержать допрос со стороны трех-четырех человек, подозревающих, что вы не юрист. Или, скажем, вы станете всячески отрицать, что вы художник или что бывали в Нью-Йорке когда-нибудь прежде, и все это в разговоре с незнакомыми вам людьми, участниками нашего проекта, которые будут пытаться поймать вас на неосторожном слове. Однако это потом. Сперва есть кое-что поважнее. Между прочим, вам не приходило в голову, что мы все тут слегка тронулись и вовлекли вас в некий огромный розыгрыш?

– Потому-то я к вам и присоединился.

– Прекрасно. Именно такие, как вы, нам и нужны.

Россоф мне нравился. Если даже он просто-напросто успокаивал меня, то явно преуспевал в этом.

– Вас когда-нибудь гипнотизировали? – спросил он.

– Нет, никогда.

– Испытываете ли вы предубеждение против гипноза? Надеюсь, нет, – быстро добавил он. – Это чрезвычайно важно: прежде всего мы должны убедиться в том, что вы поддаетесь гипнозу. Вы, несомненно, знаете, что поддаются не все, но единственный способ определить, к какой группе относитесь вы, – испытать вас…

Я поколебался, затем пожал плечами.

– Ну, пожалуй, если человек компетентный…

– Я вполне компетентен. И я вас загипнотизирую. Если вы не возражаете.

– Ладно. Я зашел уже так далеко, что нет никакого смысла бить отбой…

Россоф встал, прошел к столу, взял желтый карандаш. Уселся опять, вплотную придвинув свой стул к моему, так что наши лица оказались в метре друг от друга. Держа карандаш передо мной вертикально за отточенный конец, он сказал:

– Воспользуемся предметом. Годится почти любой, в том числе и этот карандаш – совершенно необязательно, чтобы он блестел. Смотрите на него, но, пожалуйста, не слишком пристально; захочется моргнуть или отвести глаза – ничего страшного. Важно единственное – чтобы вы не были напряжены и не оказывали внутреннего сопротивления, иначе я окажусь бессилен. Вам удобно? Кивните, если да.

Я кивнул.

– Вот и отлично. Если вы все еще ощущаете хоть малейшее внутреннее сопротивление, преодолейте его. Замечаете, как оно уходит, растворяется? И вот – исчезает совсем. Расслабьте мышцы – я хочу, чтобы вам действительно было удобно. И не надо ни о чем волноваться. Время от времени я занимаюсь самогипнозом, это довольно легко, и вы этому, безусловно, научитесь. Четыре-пять минут самогипноза – превосходное освежающее средство. С помощью самогипноза я снимаю головную боль, если она возникла от перенапряжения, без всякого аспирина. Замечательный отдых, не правда ли? Лучше виски, лучше коктейля… – Он опустил карандаш. – Посмотрите на свою правую руку, лежащую на ручке кресла. Она полностью расслаблена, так расслаблена, что отказывается двинуться. Когда я сосчитаю до трех, вы убедитесь в этом. Попробуйте поднять руку, когда я скажу «три». Вы не сможете. Раз. Два. Три!

Рука моя отказывалась пошевельнуться. Я глядел на нее в упор, склонялся над ней, буравил глазами рукав пиджака и мысленно приказывал ей приподняться. Но она лежала совершенно неподвижно – безмолвная моя команда оказывала на нее не большее влияние, чем на стол доктора.

– Все хорошо, не волнуйтесь. Вы добровольно подверглись моему гипнотическому внушению, и все у вас получилось очень хорошо. Я с вами еще несколько минут побеседую. Ваша рука, между прочим, может теперь двигаться как ей угодно.

Я поднял руку, согнул ее в локте, несколько раз сжал и разжал пальцы, будто она до сих пор спала. Потом откинулся на мягкую кожаную спинку кресла, чувствуя себя удобнее и спокойнее, чем когда-либо ранее за всю свою жизнь.

– Мозг, – продолжал Россоф, – в некотором смысле разделен на ячейки. Разные его отделы выполняют разные функции; например, лишившись определенной области мозга в результате несчастного случая, вы теряете способность говорить. Приходится учиться заново, приспособив для этого другую область мозга. Подобным же образом можно при желании представить себе память. Воспоминания удается отключать. Совсем отключать, словно их никогда и не было. Вот сейчас мы отключим небольшую часть вашей памяти. Как только я стукну этим карандашом по ручке кресла, вы позабудете, как зовут человека, который привел вас сюда. На некоторое время это имя ускользнет из вашей памяти, словно вы никогда его и не знали.

Он стукнул карандашом по кожаной ручке кресла – звук был совсем слабый, но я услышал.

– Вы помните человека, который вас разыскал и уговорил прийти сюда, не правда ли? Того, с которым мы только что пили кофе? Вы можете представить себе его лицо?

– Да.

– Между прочим, как он был одет?

– Холщовые штаны, белая рубашка с короткими рукавами, мягкие коричневые туфли.

– Вы могли бы набросать его портрет?

– Конечно.

– Хорошо, так как же его зовут?

Ничто не приходило на ум. Я перебирал всевозможные фамилии: Смит, Джонс, фамилии всех, кого я когда-то знал, фамилии, когда-либо читанные или слышанные. Все было без толку: я попросту не знал, как его зовут.

– Вы понимаете, почему не можете вспомнить? Понимаете, что находитесь под гипнозом?

– Да, понимаю.

– Ну так попытайтесь пробиться через гипноз. Старайтесь вспомнить, старайтесь изо всех сил. Вы ведь знаете, как его зовут. Вы не далее как сегодня несколько раз слышали и сами произносили его имя. Ну давайте же: как его зовут?

Я закрыл глаза, напрягая мозг. Я рылся в памяти, старался извлечь из нее нужное имя, но не мог. Будто доктор спрашивал у меня фамилию прохожего на улице.

– Когда я снова стукну карандашом по креслу, вы вспомните. – Он опустил карандаш на кожаную обивку и спросил: – Как его зовут?

– Рюбен Прайен.

– Превосходно. Когда я хлопну в ладоши, вы полностью выйдете из состояния гипноза. От него не останется никакого следа. Гипнотическое внушение пройдет без остатка. – Он ударил в ладоши, негромко, но отрывисто и звонко. – Чувствуете себя нормально?

– Превосходно.

– Ну что ж, сеанс прошел хорошо, вы великолепный партнер. У меня предчувствие, что вы пройдете. В следующий раз я, быть может, заставлю вас лаять тюленем и есть живую рыбу…

Затем я рассматривал кляксы Роршаха и исповедовался Россофу в том, какие мысли они навевают. Я разглядывал картинки, истолковывал их и даже нарисовал несколько собственных. Меня испытывали на ложь и на правдивость. Я вставлял в предложения пропущенные слова. Я рассказывал о себе и отвечал на вопросы. С повязкой на глазах я брал со стола различные предметы и на ощупь определял их размеры, форму, а иной раз и назначение. Наконец Россоф заявил:

– Достаточно. Более чем достаточно. Как правило, я растягиваю тесты на несколько дней, иногда на целую неделю, однако… Мы же сами до сих пор не знаем толком, что нам надо: на черта мне притворяться, будто я умею точно определить, отвечает ли человек требованиям для свершения, быть может, вообще неосуществимого?! В вас я почти уверен, и никакие тесты уже не в состоянии поколебать меня в моем убеждении. Впрочем, все они лишь подтверждают его. Насколько я способен судить, вы нам подходите.

Он бросил взгляд на закрытую дверь кабинета и прислушался. Оттуда доносились невнятный мужской голос и женский смех.

– Рюб, – крикнул Россоф, – хватит приставать к Алисе, идите сюда!

Дверь открылась, и появился старик, очень высокий и худой. Россоф быстро встал.

– Я не Рюб, – сказал старик, – и к Алисе я, увы, не приставал…

Россоф представил нас друг другу. Это оказался доктор Данцигер, директор проекта. Мы обменялись рукопожатием. Рука у Данцигера была большая, волосатая, со вздутыми венами, такая большая, что моя ладонь совсем утонула в ней, а его глаза впились в меня вопросительно и возбужденно, словно стараясь сразу же выведать всю мою подноготную.

– Как он, прошел? – торопливо спросил Данцигер, и пока Россоф отвечал, настала моя очередь изучать директора.

Он был из тех людей, которых запоминаешь с первого взгляда и на всю жизнь. Лет ему было, по-моему, шестьдесят пять – шестьдесят шесть, глубокие морщины залегли на лбу и щеках; на щеках они выглядели как три пары скобок, начинавшихся в уголках рта и тянувшихся к скулам, и когда он улыбался, эти скобки становились еще шире и глубже. Загорелый, лысый – на лысине у него красовались веснушки, а уцелевшие по бокам головы волосы были черными или, может, крашеными. Рослый – метр девяносто пять, если не больше, худой, с широкими, хоть и сутулыми плечами. Носил он легкомысленный, синенький в горошек галстук-бабочку, старомодный бежевый двубортный пиджак, а под ним застегнутый на все пуговицы коричневый шерстяной жилет. И, невзирая на возраст, выглядел он крепким, живым и мужественным; мне подумалось даже, что он бы, может, вовсе не прочь поприставать к Алисе, да и она, наверное, не особенно возражала бы…

– Так вы говорите – да? – медленно переспросил он. Россоф кивнул. – Ну так и я тоже – да. Я изучил все материалы, какие у нас есть на него, и звучит все это вполне подходяще…

Он повернулся ко мне и несколько секунд испытующе глядел на меня; тем временем в кабинет вошел Рюб и неслышно прикрыл за собой дверь. Я начал даже чувствовать себя неловко под пристальным взглядом Данцигера, когда тот неожиданно улыбнулся.

– Ладно! – воскликнул он. – Теперь вы, вероятно, хотите узнать, во что же вас все-таки втравили. Ну что ж, сперва Рюб вам покажет, а затем я попытаюсь объяснить.

Он схватился большими веснушчатыми руками за лацканы пиджака и опять уставился на меня, слегка улыбаясь и медленно покачивая головой; в этом движении мне почудилось одобрение, и я почувствовал себя польщенным более, чем мог бы ожидать.