Читать книгу Люди Бездны - Джек Лондон, William Hootkins - Страница 7

Мое первое впечатление от Ист-Энда, разумеется, было самым общим. Впоследствии начали проступать и детали, то тут, то там среди хаоса страданий я находил маленькие островки относительного довольства – порой целые ряды домов на боковых улочках, где обитали ремесленники со своим пусть и примитивным семейным укладом. По вечерам можно было увидеть в дверях мужей, курящих трубку, и детей у них на коленях, слышать сплетничающих жен, смех и веселые голоса. Эти люди явно довольны своим положением, поскольку на фоне окружающего убожества их можно назвать преуспевающими.

Но в лучшем случае это тупое животное довольство, когда полон желудок. Главное в их жизни – это ее материальная сторона. Туповатые, темные и начисто лишенные воображения. Кажется, что Бездна порождает дурманящие пары, которые окутывают людей, лишая их живого начала. Религия их не трогает. Незримое не внушает им ни ужаса, ни восторга. Они не подозревают о Незримом; набить живот, раскурить вечером трубку и напиться – вот все, что берут они от жизни или же мечтают взять.

И само по себе это было бы не так уж плохо, но это не конец. Самодовольная тупость, в которой они погрязли, порождает убийственную косность, а за ней следует разложение. Движения нет, а для них отсутствие движения означает скатывание обратно в Бездну. При их жизни процесс падения может только начаться, а завершат его их дети или дети их детей. Человек всегда получает меньше того, чего хочет от жизни, а они хотят так мало, что толика этой малости не может их спасти.

Даже при благоприятном стечении обстоятельств городская жизнь противоестественна для человека, но жизнь в Лондоне противоестественна настолько, что среднестатистический рабочий или работница не в состоянии ее вынести. Непрерывный труд действует разрушительно, иссушая ум и тело. Запас нравственных и физических сил тает, и хороший работник, оторванный от почвы, уже в первом поколении становится мало на что годным, а горожанин во втором поколении, лишенный предприимчивости и инициативы, даже физически не способен трудиться так, как его отец, он уже ступил на путь разложения на дне Бездны.

Самого воздуха, которым он дышит и от которого ему некуда деться, вполне достаточно, чтобы истощить его умственно и телесно, так что он оказывается не в силах состязаться с теми, кто устремляется из деревни в Лондон: полные жизни, они несут разрушение другим и себе.

Не говоря здесь о болезнетворных бактериях, которыми кишит воздух Ист-Энда, остановимся только на дыме. Сэр Уильям Тислтон-Дайер, заведующий Кью-Гарденз[8], занимался изучением осадка гари на растениях, и, согласно его подсчетам, не менее 6 тонн твердого вещества, состоящего из сажи и смол, осаждается каждую неделю на каждую четверть мили в Лондоне и его пригородах. Это равно 24 тоннам отложений на квадратную милю в неделю, или 1248 тоннам на квадратную милю в год. С карниза под куполом собора Сент-Пол недавно счистили отложения кристаллической сернокислой извести. Эти отложения образовались в результате взаимодействия серной кислоты в атмосфере и углекислой извести в камне. И эту серную кислоту вместе с воздухом постоянно вдыхают лондонские рабочие все дни и ночи на протяжении жизни.

Не остается никаких сомнений в том, что дети превращаются в болезненных взрослых, в лишенное энергии и запаса жизненных сил, слабое в коленях, узкогрудое, апатичное поколение, проигрывающее в жестокой борьбе за жизнь ордам, прибывающим из сельской местности. Железнодорожные рабочие, возчики, водители омнибусов, грузчики и все работяги в тех областях, где требуется физическая сила, поставляются деревней, да и в столичной полиции служат около 12 тысяч выходцев из сельской местности и только 3 тысячи лондонцев.

Итак, приходится заключить, что Бездна – это в буквальном смысле огромная, убивающая людей машина, и когда я прохожу мимо боковых улочек с сытыми ремесленниками у дверей, я испытываю к ним более острую жалость, нежели к тем 450 тысячам бедолаг, которые потеряли всякую надежду и умирают на дне этой ямы. Те, по крайней мере, умирают, и для них это конец, тогда как этим еще предстоит пройти через медленную и мучительную агонию, длящуюся два или даже три поколения.

И все же это качественный материал. В нем заложен весь человеческий потенциал. Помести его в надлежащие условия, и он мог бы существовать в веках, дать великих людей, героев, мастеров, которые сделали бы этот мир лучше.

Я разговаривал с женщиной, как раз из тех, кого уже вытеснили из мирка боковых улочек, и она начала роковой спуск на самое дно. Ее муж был механиком и членом профсоюза механиков. Специалистом он явно был неважным, поэтому постоянного места получить не сумел. Ему не хватало энергии или предприимчивости, чтобы удерживать стабильный доход.

У них было две дочери, и ютились они в двух каморках за 7 шиллингов в неделю, которые комнатами можно было назвать разве что из вежливости. Плиты у них не имелось, и потому умудрялись готовить на единственной газовой конфорке, обустроенной в камине. Поскольку они не являлись хозяевами, доступ к газу был ограничен: для их же пользы в доме установили хитроумный счетчик. Опускаешь в щель пенни – газ подается, нажгли на эту сумму – подача автоматически прекращается. «Газ на пенни сгорает мгновенно, – объясняла она, – а еще ничего и не готово!»

Годами они недоедали. Месяц за месяцем вставали из-за стола с чувством голода. А когда человек покатился по наклонной, хроническое недоедание – важный фактор, который лишает жизненных сил и ускоряет этот процесс.

Однако женщина эта была настоящая труженица. С половины пятого утра и до самой темноты она горбатилась над пошивом из сукна фасонных юбок с двумя оборками, дюжина за 7 шиллингов. Обратите внимание: фасонные юбки из сукна, да еще и с двумя оборками – за 7 шиллингов дюжина! Это равняется 1,75 доллара за дюжину, или 14,75 цента за штуку.

Ее муж, чтобы получить работу, должен был вступить в профсоюз и каждую неделю платить взнос в размере 1 шиллинга и 6 пенсов. К тому же, если начинались забастовки, а ему удавалось получить работу, выплаты в профсоюзный фонд помощи порой доходили до 17 шиллингов.

Одна из дочерей, старшая, поступила помощницей к портнихе за 1 шиллинг и 6 пенсов в неделю (то есть за 37,5 пенса в неделю, или за 5 центов в день), однако, когда начался мертвый сезон, ее уволили, хотя на столь низкую плату она согласилась, чтобы освоить ремесло и занять более высокую должность. Затем она три года проработала в велосипедном магазине, где получала 5 шиллингов в неделю, и вынуждена была идти до работы две мили туда и две мили обратно и еще платить штрафы за опоздания.

Что касается мужа и жены, то их игра окончена. Они потеряли опору, почва уходит у них из-под ног, они катятся в Бездну. А что же будет с их дочерями? Живя в свинских условиях, ослабленные постоянным недоеданием, истощенные умственно, морально и физически, какой шанс имеют они выбраться из Бездны, куда падают с самого рождения?

Пока я пишу это, уже час как воздух дрожит от ужасной ругани, сопровождающей массовую драку в соседнем дворе. Когда до меня донеслись первые звуки, я принял их за собачью свару, и мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что всю эту устрашающую какофонию могут производить человеческие существа, более того – женщины.

Дерутся пьяные женщины! Об этом даже думать тошно, не то что слушать. Происходит это примерно так.

Несколько женщин истошно вопят что-то нечленораздельное, затем наступает затишье, раздается плач ребенка и голос маленькой девочки, слезно о чем-то умоляющей, и потом вновь женский голос, грубый и резкий:

– Ударь меня! Попробуй ударь меня!

Следует удар! Вызов принят, и драка возобновляется.

У окон, выходящих на задний двор, толпятся разгоряченные зрители, до меня доносятся звуки ударов и такая отборная брань, что холодеет кровь. К счастью, я не вижу дерущихся.

Затишье.

– Оставишь ты ребенка в покое!

Ребенок, очевидно совсем маленький, вопит в полном ужасе.

– Ладно же! – раз двадцать повторяет голос, срываясь на визг. – Получишь камнем по башке!

Раздавшийся затем крик свидетельствует о том, что камень попал-таки в цель.

Затишье; очевидно, одна из дерущихся временно не может продолжать бой и ее приводят в чувство; вновь слышится голос ребенка, он измучен и напуган и потому плачет тише.

Голоса вновь повышаются, раздается что-то вроде:

– Ну же?

– Ну!

– Ну же?

– Ну!

– Ну же?

– Ну!

– Ну же?

– Ну!

Веские заявления с обеих сторон, и ссора продолжает набирать обороты. Одна из дерущихся получает безусловное преимущество, и за этим следует крик другой: «Убивают!» Крик захлебывается и замолкает, задушенный чьей-то хваткой.

Вступают новые голоса, атака с фланга, хватка внезапно ослабевает, крик «Убивают!» раздается на октаву выше, чем раньше, шум множества голосов, все дерутся.

Затишье. Новый девичий голос:

– Ты получишь за мою мать.

Затем раз пять повторяется такой обмен репликами:

– Буду делать что захочу, так тебя растак.

– Давай попробуй, так тебя разэтак!

Драка возобновляется, в ней участвуют матери, дочери, все вокруг; в это время моя квартирная хозяйка зовет с крыльца свою маленькую дочку, а я задумываюсь, какое влияние на ее моральный настрой окажет то, что она услышала.