Читать книгу Вентум. Фантастическая история - Дженис Иден - Страница 2

Bi làidir¹

Я заметил ее, проносясь мимо, по пустующим улицам деревни. Заметил и тотчас застыл на месте. Подобрался чуть ближе – и не осталось более сомнений. Узнал по остроносому профилю, по развернутым прямым плечам и маленькому, затянувшемуся шрамику под левым глазом.

Очи ее – ледяные. Отсвечивали цветами лазурных волн, будто те плескались прямо там, под прозрачной пленкой роговицы, внутри. Столь плавно, задумчиво и столь печально.

Задумавшись, я было предался воспоминаниям. Вдруг из морозной дымки, окутавшей всю деревню, перед глазами вспыхнул лучами яркого солнца один летний день. Не слишком жаркий и несколько облачный. Он остался в моей памяти с тех самых пор, как мне и довелось познакомиться с Эйлин Браун. Что ж, знакомство это вышло совершенно случайно и совсем для меня нежданно. Дело было в том, что за многие-многие годы она стала первой, кто заметил меня. Взгляд девушки вовсе не был отстраненным и рассеянным, каким он обычно бывал у всякого человека, обращенного ко мне. Нет. Эти глаза могли видеть меня.

В день нашего знакомства Эйлин сбилась с пути, и я, как неизменный страж этих краев и их верный слуга, проводил ее до ближайшей деревни. А на прощание она одарила меня одной из самых теплых улыбок, что я когда-либо видел. Судьба столкнула нас лицом к лицу лишь спустя четыре года, но уже в последний раз.

Люди говорили, что в дочке Грэхэма не было ни капли общего с белокурой чужестранкой Эйлин. Но в этот дневной час, глядя на хмурую шатенку, я угадывал в лице знакомые черты ее ныне покойной матери. И пусть моя давняя знакомая не знала желчи обид и излучала свет всем, приятелям иль зложелателям, а дочь ее брела теперь мрачнее грозовой тучи, было между ними некое неуловимое сходство.

Я хотел окликнуть девушку, но не стал, а напротив – притих, боясь нарушить покой. И увязался следом, бесшумно и невесомо, не тревожа хрупкую кромку снега под ногами.

***

В одной из дешевых газетенок Уокинга, покупающихся по большей части только из-за кроссворда в конце выпусков, периодически встречается имя Кайл Грэхэм. Редкий взор задерживается на нем, пробежавшись по скучной и ничем не примечательной статье. Имя это принадлежит девушке с вечно прилизанным конским хвостом, которая никогда не опаздывает на работу и за весь день, проведенный в душном офисе, сидя за компьютером, не говорит больше пяти предложений. Именно так охарактеризовали бы ее коллеги по редакции. За глаза они отзывались о Кайл, как о неприятной и жутко раздражительной молодой особе.

– Не Кайла, не Кайли. Кайл, – строго поправляла она каждого, кто пытался каким-либо способом извратить ее имя.

Кайл не любила неожиданности. То, как они, подобно незваному гостю, врываются без предупреждения, застигая врасплох, как нарушают спокойный, размеренный ритм жизни и разом перечеркивают все важные дела и планы.

Бумажное письмо, доставленное 25 февраля 2004 года от некоего Битэна Стюарта из Форта Эррол (Хайленд), стало такой неожиданностью. Сказать, что оно удивило или хотя бы на минутку привело девушку в замешательство, будет не совсем верно. По крайней мере, если бы кто-нибудь в это время находился рядом с ней, то наверняка бы не догадался, что в послании было нечто важное. Вроде известия о ее родном отце, с которым они не виделись вот уже десять лет. До того спокойной и лишенной каких-либо человеческих эмоций она казалась. «Пресной», как назвала бы она сама такое выражение лица, принадлежи оно кому-нибудь другому.

Кайл жила одна и редко принимала гостей (под «редко» имеется в виду «не чаще раза в квартал»). А потому, наверное, и провела несколько бессонных ночей, не имея возможности выговориться, поделиться думами, сомнениями… Целым ворохом сомнений. Каким бы независимым человек ни был, порой он все равно нуждается в ком-то, кто смог бы если не дать совет, то хотя бы просто побыть рядом, поддакнуть в нужный момент и подтолкнуть этим самым к действию.

Единственным близким человеком, с которым можно было бы поделиться известием, была тетушка Лорейн, которая проживала в Лондоне. Однако Кайл не собиралась звонить ей, потому что знала – спросить совета на этот счет у Лорейн значило уже отказать отправителю в просьбе, без всяких раздумий. Лорейн терпеть не могла зятя, чего никогда не скрывала и, более того, постоянно настраивала его дочь против него же. Она бы ни за что не позволила племяннице навестить его и вывернула бы все это дело таким образом, словно это и не запрет вовсе, а вывод, к которому сама пришла молодая девушка. Что-что, а мозги промывать она умела! Но Кайл вовсе не желала поддаваться ее влиянию. Не на этот раз. Ей нужно было обдумать все самостоятельно, тщательно взвесить все «за» и «против».

На пятый день после получения письма она наконец-то приняла одно из самых сложных решений на ее памяти. Один звонок на работу, один вечер сборов, и вот она уже сидит на железнодорожном вокзале «Ватерлоо», сжимая билет на поезд из Лондона в Глазго. Из страны, положившей начало ее новой жизни, обратно на родину. Из настоящего в прошлое.

А в письме было сказано следующее:

«Дорогая Кайли,

Пишу тебе, дабы сообщить печальные новости. Отец твой, старик Финлей, заболел. У него обнаружили рак легкого. Сейчас находится на домашнем лечении. Мы с Гризэль навещаем его иногда. Только он ни с нами, ни с кем не желает знаться. Даже местного лекаря прогнал. Прописанные таблетки не пьет. Видит Бог, недолго ему осталось, совсем плох стал. Возвращайся к отцу, побудь с ним, пока есть время.

Битэн».

***

«Отец». Она пробует это слово на вкус, но вслух произнести не получается. Словно все эти годы на него было наложено табу, а сейчас Кайл и вовсе позабыла, что значит «отец» и есть ли у нее таковой. Нет, этот человек ей уже никем не приходится. Они не общались, не виделись, не вспоминали друг друга слишком долго. Кровные узы давным-давно разорваны, связь затерта временем и безвозвратна утеряна. Так что же тогда она делает здесь, в родимых землях Шотландии? Что привело ее сюда? Дочерний долг? Этим вопросом Кайл задавалась с самого начала пути. Она много раз подумывала все бросить и повернуть назад. Как только вышла из своей квартиры, проворачивая ключ, она ловила себя на мысли, чтобы войти обратно и распаковать багаж. Потом, сидя на вокзале, нервничая по поводу задерживающегося рейса, говорила себе, что еще пять минут и если поезд не появится, она уйдет. Но он прибыл. Она размышляла о том, что не стоило ехать, всю дорогу и вконец пожалела, как только сошла ранним утром в Инвернессе. Но деваться уже было некуда, и она села в автобус, заплатив за билет до своей родной деревни.

После стольких лет Форт Эррол приветствовал девушку довольно холодно: запоздалым снегом и лавиной нахлынувших воспоминаний, среди которых, без сомнения, были и не самые приятные.

Кайл катила небольшой красный чемоданчик по заснеженной дорожке и против своей воли озиралась по сторонам. И дома, и редко встречающиеся на пути люди, и даже природа, всё казалось таким знакомым, но чужим. Как будто она и не жила здесь вовсе, а видела это место на картинках в чьем-то альбоме.

Вот старый кирпичный дом Флетчеров, что стоит на самом краю деревни. Про такие строения, в которых жили еще предки вплоть до седьмого колена, так и хотелось сказать – «вечные». Хотя и выцветшая черепица, выглядывающая из-под снега на коньке крыши, выдавала лета, в целом дом сохранился очень даже хорошо.

Следом за ним огороженный свежевыкрашенным деревянным забором дом сестер Беитрис и Айли Фаркухэр, которые, помнится, часто задирали ее в школе.

«Интересно, они все еще тут? – невольно подумалось Кайл.

– Нет, не интересно».

Тишину, повисшую кругом, временами прерывала подвывающая метель. Окна, под которыми проходила девушка, светились теплыми, оранжевыми квадратиками. В этот холодный мартовский день все сидели по домам. На улицах было пустынно и немноголюдно. Лишь трое резвых мальчишек лет десяти перебежали ей дорогу, да один сутуловатый мужчина прошел мимо, укутавшись в теплый тулуп по самый нос.

Оно было и к лучшему, – рассудила Кайл. Ей совсем не хотелось встретить давних знакомых. Она была твердо уверена в том, что стоит только попасться к кому-нибудь из них на глаза… И не успеют сгуститься сумерки, как в каждом доме деревни будут порицать вернувшуюся блудную дочь.

Девушка дошла до перекрестка двух единственных улиц, где располагались, в основном, промышленные здания. Слева находилось почтовое отделение, представляющее собой еще и небольшую лавку с открытками, сладостями и газировкой. За почтой стоял паб Маккензи, который по местной традиции в пятницу вечером всегда был забит людьми. А через дорогу все по той же левой стороне была кондитерская «Беннет». Сколько Кайл себя помнила, круглые пирожки и ежевичные кексы хозяйки Мойры Беннет всегда пользовались популярностью в деревне. Девушка повернула голову направо и заметила большое каменное двухэтажное здание, в котором тотчас узнала «Старую мельницу» – гостиницу, в которой останавливались редкие туристы. Обновленная, она выглядела гораздо более привлекательной и благопристойной, нежели была, когда Кайл покидала эти края. Над входом висела новая вывеска с аккуратно выжженными буквами, заменены ставни, крыльцо и входная дверь.

«Таки пошли дела у чужеугодника», – хмыкнула она про себя.

К хозяину «Мельницы» Кайл еще с детства была расположена не совсем доброжелательно. Среди деревенских он слыл подхалимом или, как говорили старики, «любил поскакать на задних лапках, полебезить да полакействовать перед чужаками». Нет, в Форте Эррол хорошо относились к туристам (редким исключением являлись англичане). Но тепло принимали лишь по той исключительной причине, что они с интересом внимали рассказам об удивительном прошлом этого поселения. Однако, по мнению тщеславных односельчан, Мюррей Стин не разделял их любовь к восхвалениям истории и культуры, а занимался прямо противоположным. Он все расспрашивал приезжих путешественников, откуда те родом, как там живут, чем увлекаются, и сердечно обещал каждому приехать погостить. Такое поведение не укладывалось в рамки здешних приличий. И хотя сейчас девушка и сама уже не могла никоим образом причислить себя к жителям Форта Эррол, но разделяла всеобщую нелюбовь к так называемому «чужеугоднику». Но у нее на то были свои личные, совсем отличающиеся причины, и ими она ни с кем не желала делиться.

Тем не менее, она вовсе не спешила к отцу и свернула в сторону гостиницы, дабы зайти согреться горячим напитком. Подсознательно, конечно же, понимала, что всего лишь тянет время. Оправданием служила незадачливая погода. Хотя снег на самом-то деле шел довольно слабо и вот-вот должен был прекратиться. В кондитерскую не зашла, потому что помнила о завсегдатаях кафе – старых деревенских сплетницах, подругах Мойры. Уж им-то на глаза она точно не хотела попасться.

Приложив некоторые усилия, чтобы поднять багаж на крыльцо, Кайл зашла в «Старую мельницу», задев головой колокольчик. Она притулила чемоданчик о дощатую стену, передернула плечиками и скрестила руки, пытаясь отогреться.

На первом этаже располагалась небольшая столовая. Сразу напротив входной двери деревянная барная стойка, а немного левее – лестница на второй этаж. Все здесь выглядело таким старым-престарым и подчеркнуто благородным. Стоял особый приятный аромат, кажется, пахло пряностями и эфирным маслом мускатного ореха. Кайл было не по душе георгианское направление в дизайне, даже в самой Англии, в которой был распространен этот чопорный стиль, она более предпочитала новшества и удобства современного интерьера. Но что-то зацепило ее здесь, и она невольно залюбовалась.

– Нравится? – спросил кто-то по-английски.

Голос раздался словно из ниоткуда, так внезапно, что заставил девушку вздрогнуть. Она повернула голову вправо и заметила, что за самым дальним столиком сидел темноволосый парень с журналом в руках.

– Викторианский стиль, классика, – вновь отозвался из угла.

После этого он встал с места, представ в полный рост – в сером брючном костюме и грубых сапогах. Кайл почти скривилась от такого до невозможности нелепого сочетания. Все еще не выпуская газету из рук, он энергичной походкой прошагал несколько метров, отделявших их друг от друга. Затем улыбнулся одними губами и протянул массивную ладонь.

– Можете звать меня Ирвином. Рад знакомству.

Кайл немного оторопела от такого беспардонного нарушения покоя и личного пространства. Даже про себя сочла за нахальство и развязность. Она некоторое время испытующе смотрела на брюнета, будто желая привести в смятение. Но он ответил ей смелым и одновременно с этим расслабленным и спокойным взглядом ясных серо-карих глаз. И тогда девушка произнесла негромкое, но четкое «Кайл». Однако руку, повисшую в воздухе, жать не стала. Вместо этого демонстративно отвернулась, показывая равнодушие к происходящему всем своим видом, и продолжила безучастно рассматривать ажурную резьбу, обрамлявшую столешницу. Парень же безо всякого смущения отвел ладонь в сторону и вновь обратился к девушке как ни в чем не бывало.

– Хотите, расскажу поподробнее? – он не встретил ни одобрения, ни несогласия и продолжил: – Эта винтажная люстра привезена прямиком из Англии. Один близкий знакомый хозяина сделал ему такой щедрый подарок. А столы и стулья выполнены на заказ лондонскими мастерами. Вам холодно? – спросил Ирвин, заметив, как она обнимает себя за плечи. – Можем пройти к камину, чего топтаться на пороге?

Он плавным движением руки пригласил ее пройти дальше. Кайл еле заметно кивнула и прошла за ним.

– Камин – это мой любимый атрибут в интерьере. Да, без камина никакой дом домом не назовешь. – Девушка мысленно не согласилась, но промолчала, сочтя столь разговорчивого парня чудаковатым. А тот все трещал без умолку. – Именно камин вселяет жизнь. Без него все здесь было бы мертвым и совсем не таким уютным. Отделка, кстати говоря, выполнена из черного дерева и самшита. Это материал, из которого изготавливают скрипки.

Он вновь участливо заглянул собеседнице в глаза. Кайл вовсе не горела желанием поддерживать разговор, но ее новый знакомый обладал некоторыми задатками красноречия и еще разбирался в том, о чем говорил. Его хотелось слушать.

– И все же… – Она прошла мимо камина и прикоснулась к монолитному книжному шкафу, стоящему подле. – Больше внимания привлекает это.

– Заперто на ключ. Там коллекция из некоторых раритетных книг, – произнес Ирвин с полуулыбкой. – Шкаф, кстати, тоже делался на заказ. Из красного дерева.

– Весьма неплохо для глуши вроде этой, – безэмоционально и претенциозно подытожила девушка, ничем не выдавая своей заинтересованности.

– А вы полагаете, что тишина и уединение с природой должны служить недостатками? – тон немного насмешливый, но совсем не злобный.

Кайл несколько прищурила глаза, но ничего не ответила. Только вот интерес теперь сменился раздражением. Такие самонадеянные и болтливые молодые люди часто раздражали ее с первых минут разговора, хотя и в гораздо меньшей степени, чем неотесанные и грубые мужики горной Шотландии. Несмотря на странный прикид, этот парень вряд ли имел какое-либо отношение к последним, так как говорил грамотно, на английском языке без акцента. И все же действовал на нервы.

Ирвин уловил эту незначительную перемену в ее настроении. Поэтому, выждав некоторое время, заговорил примирительным тоном.

– Вы, наверное, замерзли. Может, хотите выпить чашку чая?

– А вы желаете составить мне компанию? – холодно взглянула она на него. Но все же, не встретив отторжения со стороны собеседника, смягчилась и произнесла: – Я предпочитаю кофе. Капучино.

– Одну минуту.

Через несколько мгновений Ирвин оказался за барной стойкой. Кайл с недоумением подошла поближе. В это время распахнулось окно, впуская свежий, морозный ветерок. Девушка не стала его прикрывать, так как успела согреться у камина. Она просто стояла у барной стойки и наблюдала за парнем, так и не поняв, как и зачем он туда забрался.

– Здесь и кофемашина имеется, хотя, признаться, я выступал против нее много раз. Она мне не по душе. Убивает всю романтику старины.

И он заговорщицки подмигнул ей.

– Так вы хозяин этого… – она осеклась, и на ее лице появилось подобие лукавой улыбки, – этого крайне убогого и безвкусно обставленного заведения?

– Пытаетесь отплатить мне той же монетой? А я был уверен, что пару минут назад вы придерживались иного мнения, – со смешком заметил он.

– Вам показалось, – Кайл окинула коридорчик и столовую критичным взглядом. – Что за ужасная ваза! А эти старомодные лампы… Винтаж, говорите? В жизни не видела ничего более нелепого! Похоже, вы пытались создать нечто похожее на антикварную лавку, однако попытка не увенчалась успехом.

Ирвин улыбнулся.

– Интересное, но весьма противоречивое заявление. Мне вот всегда было интересно… Были бы люди столь категоричны в своих суждениях, если бы не судили предвзято?

Кайл хотела было возразить, но не нашлась с ответом. Хотя вопрос, судя по всему, и так был риторическим. Девушке просто не понравилась его ироничная и насмешливая манера общения, и она хотела вставить свое едкое словечко. Но сочла благоразумным промолчать и так не проронила ни слова, пока Ирвин возился с кофемашиной.

– Вот ваш капучино за счет заведения, – он протянул ей бумажный стаканчик, после чего облокотился о столешницу. – И нет, я не хозяин, а его племянник. Ирвин Стин.

Кайл присела на высокий стул у барной стойки и отпила немного кофе, внимательно глядя на собеседника. Она не могла понять, почему приняла его за туриста-иностранца, если он так много знал об этой гостинице. Да и внешность скорее походила на шотландскую. Широкие плечи и несколько круглая форма лица. Разве что, сбил с толку его чистейший английский язык.

– Вы выглядите озадаченной, – проницательно заметил он. – Позвольте поинтересоваться, в чем причина?

– Удивило, скорее всего, то, что живете здесь, будучи образованным и неглупым человеком, имея поставленную речь…

– А вы полагаете, что в Форте Эррол все жители необразованные да безграмотные?

«Неучи, невежды, дикари», – тут же гневно затараторила тетушка Лорейн в ее голове. И Кайл хотела было озвучить это, но догадалась, что это бы только подтвердило ее предвзятое отношение к горной Шотландии.

– Вы здесь живете с самого рождения? – перевела она тему. В детстве она знала почти всех местных жителей, но его точно видела в первый раз.

– Если вас это успокоит, то скажу, что лишь родился здесь, школу окончил в Эдинбурге, несколько лет учился в университете и работал в Лондоне. Только вот год назад снова вернулся на родину. Простите мне мою чрезмерную разговорчивость, – вдруг взворошив волосы на макушке, улыбнулся он. И Кайл не смогла сдержать ответной улыбки. Напряжение и неловкость в разговоре стали сходить на «нет». – Просто к нам давно уже никто не заходил. А вы из каких краев будете? Хотя и говорите по-английски, но чувствуется еле различимый акцент.

– Так разве ж это путешественница какая? – спросил кто-то сверху на гаэльском. – Это же дочь старины Финлея Грэхэма.

Кайл подняла глаза и увидела, как по лестнице спускается сам хозяин Мюррей Стин. Выглядел он статно, добротный твидовый костюм сидел на нем как влитой. Он не слишком состарился с момента, когда Кайл видела его в последний раз. Лишь несколько морщин пролегли на лбу. На лице же, как и всегда, сияла добродушная улыбка. Но, несмотря на все источаемое стариком радушие, приподнятое настроение Кайл тут же исчезло. Отставив в сторону недопитый кофе, она стала прощаться.

– Зачем торопиться? – вскинул брови Мюррей. – Посидите у нас до вечера, раз зашли. Как говорится, «Пока ночь – гуляем…» [прим. автора: гаэльская пословица «Пока ночь – гуляем, драться будем поутру» означает оказанный гостям радушный прием. Чаще всего, употребляется по отношению к иностранцам]. Можем стол накрыть, все равно туристов нет. Не сезон. Расскажите нам об Англии…

Тут уж Кайл его прервала, пряча взор.

– Нет, простите, – она перешла на гаэльский, – и без того задержалась у вас дольше, чем планировала. Благодарю за оказанное гостеприимство, – это было адресовано Ирвину. – Всего доброго!

И она вышла из «Старой мельницы», и ни хозяин, ни его озадаченный племянник не увидели ее вспыхнувшего лица. А Кайл бежала.

«Сбегала».

Дорога стелилась перед ней белоснежной лентой с серо-синим оттенком, отраженным, как казалось, от самого неба. Оно спустилось так низко, что словно тянулось к земле, отдавало ей частичку себя, распадаясь тысячами белых песчинок. Но Кайл чувствовала жар изнутри. В груди тугим узлом скрутились внутренности, подступая болезненным комом к горлу. Все вокруг вспыхнуло, задымилось. Она остановилась, силясь сделать хоть единый вдох, издать хоть единый звук. Но во внезапном взблеске прошлого она задыхалась клубами дыма и кричала, деря глотку. Кричала истошно, неистово, навзрыд и не слышала своего голоса. Он глушился, потопал в шуме чужих криков. Потом все слилось в единый гул, зазвенело в ушных раковинах и потихоньку стихло. Перед глазами предстала прежняя картина. Наваждение отступило.

Форт Эррол приветствовал Кайл обжигающе холодно: запоздалым снегом и огнем панической атаки, повторившейся впервые за долгие годы.

***

Ухабистая проселочная дорога вела темноволосую девушку на вершину утеса. Держа навесу красный чемодан, еле переставляя ноги, она медленно брела по давно нехоженой тропе. Зима в этом году действительно затянулась. И не было дела погоде до того, что по календарю уже настал март месяц. Пока Кайл вышла из деревни на тропу к ферме отца, снег успел прекратиться. Из-за ветреной погоды он не покрыл землю равномерным слоем, а образовал белые островки подле каждого бугорка и кустика. Солнце не выглядывало из-за свинцовых туч, да и вряд ли оно было способно прогреть воздух. А ветра, которые все усиливались по мере подъема в гору, заставляли девушку сердито поеживаться время от времени.

Земля была в основном мерзлая, но местами проваливалась под весом коричневых ботинок. Идти было трудно, каждый шаг давался труднее предыдущего. Кайл чувствовала себя отвратно. Раздражение перекрывало все остальные чувства. И усталость, и волнение, и растерянность, все вырывалось наружу ругательствами, тихо пробормоченными под нос.

По одну сторону от дороги раскинулось пшеничное поле (озимый сорт пшеницы к концу зимы выглядел пожухлым и незрело-зеленым), по другую – лес, вернее, его жалкая пародия, искусственно выращенные плантации из ровных рядов хвойных деревьев. А вдали, на самом краю утеса, виднелась небольшая ферма. Пыльная, старая, убогая… Как она могла провести здесь все свое детство и юность, Кайл не знала. Теперь это никак не укладывалось в ее голове. Эти Богом забытые края девушка когда-то сгоряча поклялась оставить навсегда. Да и что скрывать, даже сейчас, спустя целых десять лет, она все еще страстно, всем сердцем ненавидела это место. И если бы не это чертово письмо, то, наверное, никогда бы сюда и не возвратилась.

Кайл досадовала на собственную неуверенность. Не таким человеком она была. Никогда не терпела неточности, уклончивости, неопределенности и сама была ответственной и решительной. В этот раз все вышло неожиданно, вразрез с ее планами, буквально выбило из колеи. Но, несмотря на все свое недовольство, девушка знала, что поступить иначе, просто проигнорировав известие о болезни и, возможно, скорой кончине отца, она бы не смогла.

Пока она все еще думала обо всей этой ситуации, путь на вершину утеса был преодолен. Все сомнения и страхи забились в груди с новой силой. Бесчисленные «а вдруг…» заполонили разум. Ноги не слушались, отказывались идти. Но Кайл, укорив себя за слабость, глубоко вздохнула и направилась к дворику.

Отца она заметила не сразу. Он стоял неподвижно около крыльца старой, полуразвалившейся хижины и смотрел прямо перед собой. Будто вовсе не замечал дочери, которая замедлилась в нерешительности возле приоткрытой калитки. Некоторое время она так и стояла, внимательно разглядывая старика и не понимая, ее отец ли это или же кто-то другой. Но, подойдя чуть ближе, все же узнала.

С годами отец как будто стал еще ниже ростом и больше ссутулился. Время не пощадило его, искривив лицо морщинами и щедро осыпав болячками. Заметно посветлевшие брови нависли прямо над глазами, чуть ли не полностью скрывая их. Прежними остались лишь клетчатая вылинявшая рубашка, высокие грязно-зеленые фермерские сапоги и большая круглая шляпа. Он носил эти вещи еще при ней.

Старик обратил внимание на дочь только тогда, когда Кайл почти вплотную подошла к нему. Она с опаской и тревогой поглядывала на него, ожидая, что он вот-вот прогонит ее. Но выражение его лица ничуть не поменялось, и вряд ли можно было по набрякшим векам и высохшим губам догадаться, о чем он подумал в тот миг. Секунды проходили в утомительном молчании, пока наконец с уст девушки не сорвалось пропитанное отчаянием и болью, глухое, почти неразличимое

"Привет, отец".

***

Первые дни на ферме тянулись невыносимо долго. Так показалось Кайл. В этой душной лачуге отец с дочерью жили одни, и не было ни единой живой души в радиусе двух миль. В сарайчиках не осталось ни коров, ни лошадей, ни кур – после того, как старик Финлей попал в больницу, Битэн забрал скот на свою ферму, чтобы присматривать. Но до сих пор не пригнал обратно. Скорее всего, просто не видел в этом смысла, ведь старик выглядел совсем плохо и вряд ли был в состоянии ухаживать за животными.

Прием был холодным и чуть ли не официальным. Они почти не разговаривали. И дело было не только в том, что после стольких лет разлуки они не могли подобрать нужные слова. Просто даже самый непроницательный человек в мире, попав сюда, заметил бы явный укор, висевший в воздухе постоянно. Этот безмолвный упрек исходил сразу от обеих сторон, и любой разговор грозил закончиться перепалкой. Впрочем, возможностей поговорить предоставлялось крайне мало, ведь отец большую часть времени спал в дальней комнатушке или же делал вид, что спит. В прежние времена он бодро вставал, как только начинали тускнеть звезды на небосводе, и Кайл никогда не удавалось проснуться раньше него. Теперь же, украдкой глядя на спящего старика, слыша его тяжелое дыхание и кашель даже через стенку, девушка временами чувствовала где-то на подсознательном уровне слабое беспокойство. Но это лишь заставляло ее больше злиться и на отца, и на саму себя. Болезнь мешала показывать свое настоящее отношение к нему, стыдило за ненависть, зреющую и разрастающуюся в груди.

За долгие годы они так и не смогли понять друг друга. Впрочем, даже не пытались. Письма дочери – пустые, наполненные клишированными фразами и поддельным интересом – отправлялись в первое время после разлуки просто из приличия. Чтобы не чувствовать себя виноватой. Хотя отсутствие ответных посланий и полное игнорирование со стороны отца только снимали с плеч Кайл бремя вины и будто перекладывали на него самого. Ведь это значило, что старик сам не желает с ней общаться, сам ставит барьер. Так убеждала себя девушка. А гневные высказывания против Финлея, которыми ежедневно снабжала ее тетушка Лорейн, убеждали в правоте Кайл. Не она была повинна за разрыв кровных уз.

Череда унылых дней сопровождалась такой же унылой погодой. Земля впитала растаявший снег. Но температура выше пяти градусов не поднималась. Тучи затянули небо тугой пеленой, и было непонятно, пришли ли они с дождем или сулили новую метель. В один из таких пасмурных дней Кайл поняла, что не может здесь больше находиться. Она мучилась бессонницей по ночам, не слыша привычного шума города. Ничего не ела, аппетит напрочь пропал. Только временами заваривала себе чай. В каждом темном углу за сетями пыльных паутин ей мерещились тараканы и пауки. После стерильно чистого домика в Англии здесь ее постоянно передергивало от отвращения. Внутри будто стремительно развивалась клаустрофобия, вызываемая нахождением в четырех стенах этого грязного, низкого домишка. Затхлый, спертый запах вперемешку с табачным дымом начал душить ее. Девушка чуть было не ускользнула из дома, пока отец спал и не видел ее. Но вовремя одумалась и решила повременить. Чего-чего, а спонтанных решений в ее жизни было предостаточно. И вместо того, чтобы начать собирать вещи, она взяла пустую деревянную кадку и отправилась к побережью. В этом не было никакой надобности, ведь пресную воду время от времени привозили с деревни в бутылях (с колодца пить было нельзя, вода в них стояла мутная). Кайл просто надо было чем-то себя занять, ведь это мучительное бездействие убивало ее.

Она любила гулять по набережной. Когда-то. В прошлой жизни.

«В детстве».

Она спускалась к морю через пшеничное поле. Зеленые, незрелые колосья, покрытые росой, непрестанно задевали ее щиколотки, отчего девушку бросало в неприятную дрожь. Спуск к побережью был недолгим. А хотелось идти и идти, чтобы поверхность воды вдруг отвердела, застыла, превратившись в лед, и Кайл продолжила бы свой путь к серому горизонту.