Читать книгу Элиза и ее поклонники - Дженнифер Адамс - Страница 13

Завершив фортепьянную сонату энергическим аккордом, Элиза сделала глубокий вдох и выдох. К счастью, ее отца не было дома, и он не мог выразить недовольство тем, что сегодня она выбрала для своего музыкального занятия столь нелюбимого им Бетховена.

– Вы отлично играете, графиня, – произнес мужской голос.

Элиза обернулась. У закрытой двери стоял Филипп фон Хоэнхорн. Давно ли он вошел? Сердце замерло – вероятно, от испуга. Видя, что молодой человек медленно приближается к ней, она нахмурилась.

– Что вам угодно?

– Я должен говорить с вами об одном важном деле.

– Не знаю, подобает ли нам беседовать наедине. Не лучше ли будет, если вы хотя бы отворите дверь?

Элиза опять повернулась к клавишам и опустила на них руки, но не заиграла. Что вдруг понадобилось от нее другу Франца? В последние дни ей не раз казалось, будто он за ней наблюдает, и потому она неловко чувствовала себя в его обществе. Возможно, он в нее влюбился? Едва ли. Иначе он не был бы так рад тому, что на вчерашнем званом вечере ему выпало вести к столу хорошенькую фройляйн фон Биндхайм. Но тогда зачем же он вздумал отвлекать ее, Элизу, от уединенного музицирования?

Филипп фон Хоэнхорн подошел к роялю так близко, как если бы собирался перевертывать нотные страницы.

– Полагаю, никому, кроме вас, не следует слышать того, что я должен вам сказать.

Элиза встретила его взгляд и почувствовала, как желудок сжался от какого-то непривычного ощущения. Или это было сердце? Нет, конечно же желудок. Она просто забеспокоилась: вдруг гость принес ей какое-то дурное известие?

– Могу ли я быть откровенным? – спросил Филипп.

– Сделайте одолжение, – кивнула Элиза.

– Я нахожу ваше поведение крайне неподобающим и даже опасным, – произнес он, глядя на нее серьезно, почти сурово.

Что же она сделала?

– Я вас не понимаю.

Филипп фон Хоэнхорн достал из жилетного кармана сложенный листок и протянул его ей.

– Это писано вашей рукой, не так ли, графиня?

Сердце Элизы забилось быстрее. Да, это был ее почерк. Ее письмо. Вернее, страница из первой главы ее романа, которую она давала читать Анне на бале.

Как это попало к Филиппу фон Хоэнхорну?

И – что еще важнее – прочел ли он написанное?

Элиза почувствовала жар, охвативший тело и прихлынувший к голове. Она подняла глаза. Взор Филиппа покоился на ней, лицо его было лишено всякого выражения.

Да, он прочел письмо. Несомненно. И подумал…

Ее щеки запылали еще сильнее. Грудь стала вздыматься и опускаться заметнее и чаще. Взгляд Филиппа невольно остановился на ее декольте.

Элиза быстро встала и, отвернувшись, перечла отрывок письма. Это было послание героя к героине, в котором он рассказывал, как встретил ее на бале и полюбил.

…твои чудесные глаза, твои губы – подобные лепесткам розы, они так и притягивают к себе мои. Ах, mon amour, мы должны найти способ уединиться! Для меня нестерпимо видеться с тобою только в обществе и вести себя так, будто мы едва знакомы, меж тем как вся жизнь моя зависит от тебя.

Далее следовала сцена на прогулке – вполне невинная.

Близится ночь, пора в постель. Закрыв глаза, я стану представлять себе, что ты со мной и твоя кожа касается моей…

На этом письмо обрывалось. Сочинительница, невольно переставшая дышать, теперь позволила себе вздохнуть с облегчением. По счастью, здесь ничего не говорилось о тех смелых ласках, которые вспоминала Мину. Их Элиза приберегла для следующих глав, поскольку не хотела, чтобы действие романа развивалось слишком быстро.

Опять сложив листок и спрятав его в карман, она повернулась к Филиппу фон Хоэнхорну. Молодой человек не сдвинулся с места и глядел все так же: серьезно и, как ей показалось, с осуждением. Неужели он принял литературное письмо за настоящее? Герой – мужчина, а она женщина, так разве не понятно, что эти строки не могут быть написаны ею?

Впрочем, нет, конечно же, их написала она, Элиза, но только не от своего лица, а от вымышленного. Письмо мужское, рука женская – разве так бывает на самом деле? Похоже, друг Франца не слишком-то сообразителен!

– Полагаю, нам лучше сесть, – сказала Элиза и направилась к канапе с высокой спинкой, а гостю указала на одно из кресел.

Возникшая пауза позволила ей вернуть себе утраченное самообладание. Они молча сели.

– Стало быть, по-вашему, мое поведение неподобающе и даже опасно? – осторожно спросила она.

Он кивнул.

– Но вы можете положиться на мою порядочность.

– И что же вы посоветуете мне предпринять? – промолвила Элиза, не сумев сдержать легкой усмешки.

Уж очень это было забавно – немного подурачить такого уморительно серьезного молодого господина.

– Расстаньтесь с тем мужчиной, ежели он не просит вашей руки.

Элиза склонила голову набок.

– А если он не может этого сделать?

Она не знала, какие мысли посетили Филиппа фон Хоэнхорна, однако с интересом подметила, что теперь его лицо порозовело. Так, значит, он считал ее способной безрассудно отдаться страсти? Элиза почувствовала себя почти польщенной, хотя ей следовало бы оскорбиться.

– Графиня, прошу вас, подумайте о том скандале, который разразится, если вы… К чему, позвольте спросить, такая секретность? Он не равен вам по положению?

Элиза улыбнулась. В самом деле, не потому ли ее герои переписываются тайно, что их разделяют сословные преграды? До сих пор она об этом не думала, но идея была недурна.

– Возможно.

Филипп фон Хоэнхорн, скептически хмыкнув, возразил:

– Однако представляете ли вы себе, каковы будут последствия, если о вашей связи узнают? Ваша репутация будет погублена! Уверены ли вы хотя бы в порядочности этого мужчины?

– Вполне.

Разговор уже начинал нравиться Элизе. Между прочим, она не могла не отметить, что со стороны барона фон Хоэнхорна это довольно-таки благородно – заботиться о ее добром имени.

– Хотите, я велю принести нам по бокалу вина? – предложила она и рассмеялась при виде обескураженного лица своего собеседника.

Он, возмущенный, вскочил.

– Как можете вы шутить такими немыслимыми вещами? Мы здесь одни, и о нас, чего доброго, подумают…

– Успокойтесь, барон. Я вас не скомпрометирую. Сядьте, пожалуйста, опять. Я хочу вам кое-что объяснить.

Элиза подождала, расправила юбки и, спокойно поглядев на Филиппа, сказала:

– Все это неправда.

Барон фон Хоэнхорн нахмурил брови.

– То есть как?

– Все неправда. Того, о чем вы подумали, прочтя это письмо, на самом деле не было.

– Но оно же написано вами?

– Верно. Однако это не настоящее письмо, а страница романа, который я недавно начала сочинять. На бале я показала первую главу своей подруге Анне фон Креберн. Очевидно, тогда-то листок и затерялся. Благодарю вас за то, что вы сохранили его и возвратили мне. Но уверяю вас: нет никакой нужды предостерегать меня от тайных связей. Я дорожу своим добрым именем и могу сама о себе позаботиться.

Элиза улыбнулась, довольная этим маленьким монологом.

– И я могу вам поверить? – произнес Филипп скорее с облегчением, нежели с недоверием.

– Ну конечно же. Видите ли, читая это письмо, вы не учли одного обстоятельства: послание хоть и написано моею рукой, однако адресовано женщине. Обрати вы внимание на это противоречие, вам все стало бы ясно, и недоразумения бы не вышло.

– Так это, по вашему замыслу, письмо мужчины?

– Разумеется.

Филипп фон Хоэнхорн покачал головой.

– Мне так не показалось.

– Нет? – переспросила Элиза, перестав самоуверенно улыбаться.

Выходит, она не сумела достоверно передать чувства мужчины?

– Видите ли, – сказал Филипп фон Хоэнхорн, подавшись вперед, – слова, которые вы выбираете, очень… э… сентиментальны. И еще этот пассаж про платье. Я в точности не запомнил, но там описываются детали дамского туалета.

Элиза кивнула. Филипп продолжал:

– Мужчина не обратил бы внимания на такие подробности. Он заметил бы, пожалуй, только цвет платья да форму декольте, да еще, может быть, то, как ткань обхватывает стан женщины. – Барон кашлянул. – Но не какие-нибудь кружева или оборки. Их бы мужчина описывать не стал.

Ах, как обидно! Неужели весь труд Элизы оказался напрасен?

– Тогда о чем же он упомянул бы? О прическе?

Филипп слегка улыбнулся – впервые с тех пор, как вошел в музыкальный салон.

– Нет, графиня. Думаю, он скорее отметил бы нежную кожу шеи, а в сцене с платьем, зацепившимся за ветку, обратил бы внимание на лодыжку, показавшуюся из-под юбок.

Элиза украдкой посмотрела на свои ноги: к счастью, они были благопристойно скрыты подолом.

– Так вот, стало быть, как смотрят на нас мужчины? – вырвалось у нее.

– Боюсь, что да.

– Откуда же мне было это знать? Однако знать я все-таки должна, ежели хочу написать роман! – воскликнула Элиза и прибавила: – Выходит, что мне нужна помощь.

Филипп посмотрел на нее вопрошающе.

– Помощь?

– Да. – Элиза собралась с духом и промолвила: – Не могли бы вы помочь мне, герр фон Хоэнхорн? Вы же мужчина…

Теперь он улыбнулся по-настоящему.

– Что я мужчина, это верно. Но как вы представляете себе мое участие в вашем сочинительстве?

– Очень просто. Я буду передавать вам письма, написанные от лица героя, а вы будете исправлять их так, чтобы они звучали по-мужски. Вы с этим справитесь?

Содержащееся в этом вопросе сомнение в его литературных способностях задело Филиппа фон Хоэнхорна. Он вскинул голову и с уверенностью произнес:

– Вне всякого сомнения.

– Так вы согласны? При условии полной секретности, конечно же.

– Это само собой, графиня.

– Вот и отлично.

Элиза встала, Филипп тоже поспешил подняться.

– Ну, раз мы все выяснили, – сказала она, – то я бы хотела еще немного поупражняться на фортепьяно, а вам лучше выйти в сад. Кажется, Йозефина и ее гувернантка только что вернулись. Ни к чему, чтобы они видели нас вдвоем. Не то меня заподозрят в еще одном тайном романе.

Молодая графиня рассмеялась и отворила для герра фон Хоэнхорна стеклянную дверь. Он вышел, слегка поклонившись, однако не сказав более ни слова. Затворять дверь Элиза не стала: разгоряченная разговором, она захотела глотнуть немного прохладного воздуха. Неужто барон в самом деле подумал, что у нее есть любовник? Представлял ли он себе, читая написанное ею, как она кого-то целует?

Нет, вздор! Герр фон Хоэнхорн – серьезный молодой человек, преданный друг Франца. Он просто хотел ее предостеречь, вот и все.

А если она мысленно сообщит своему герою его черты, так это только для пользы дела: этот человек, чья наружность недурна, все время находится у нее перед глазами, и никого другого она не сумеет описать лучше.