Читать книгу Англия. Портрет народа - Джереми Паксман - Страница 5

Характерно, что англичанам присуща бездумная готовность смешивать понятия «Англия» и «Британия», и это приводит в бешенство другие живущие на острове народы. Послушать иных англичан, так можно подумать, что шотландцев и валлийцев просто не существует или они лишь мечтают влиться в некую основную народность, которая всегда контролировала свою предопределенную Богом судьбу. Англичанам пошло бы на пользу, если бы они следили за тем, что говорят.

В отличие от Англии, которую полностью или частично покоряли римляне, викинги, англосаксы и норманны, Шотландию, пока она не стала частью Соединенного Королевства, не завоевывал полностью ни один иностранный захватчик. Как трактуют свою историю шотландские националисты, Закон об объединении, объединивший страну с Англией, подписали подкупленные шотландские аристократы. В Северо-Шотландском нагорье до сих пор, почти через два столетия после «очисток земель», приходят в ярость при упоминании об этом «шотландском холокосте», когда с целью освободить место для широкомасштабного овцеводства со своих земель были согнаны целые семьи. Как выразился в разговоре со мной один шотландский националист, это была «наиболее эффективная этническая чистка в Европе, осуществленная вождями кланов и лендлордами, этими англизированными содомитами, с помощью полиции, армии, шотландской церкви и членов парламента, чтобы создать величайшую пустыню в Европе». Он утверждал также, что наградой за непомерно большие жертвы, понесенные жителями шотландских островов во время Второй мировой войны, стал самый высокий в Соединенном Королевстве уровень безработицы и эмиграции. «Если бы в войне победил Гитлер, они жили бы лучше: по крайней мере, в обезлюдевших сегодня деревнях кто-то бы еще оставался», – яростно заключил он.

Верно и то, что шотландцы стали и основными создателями Британской империи: когда их мечты о собственной империи рухнули после безуспешной попытки основать колонию на Панамском перешейке в 1698 году, они с большим отличием служили в британской армии, строили дороги и мосты, становились великими купцами и владельцами огромных состояний. Знаменитый сигнал в Трафальгарском сражении – «Англия ожидает, что каждый исполнит свой долг» – якобы поднял Джон Робертсон, уроженец Сторноуэя на острове Льюис, Шотландия. «В британских сеттльментах от Дунедина до Бомбея на каждого разбогатевшего англичанина, поначалу мало что имевшего за душой, приходится десять шотландцев, – пишет в 1869 году политик сэр Чарлз Дилк. И с озорством добавляет: – Странно, что Соединенное Королевство в народе еще не называют Шотландией». Весьма показательны в этом отношении последние слова генерал-лейтенанта сэра Джона Мура, шотландца из Глазго, смертельно раненного картечью в сражении при Ла-Корунья в 1809 году. У него, конечно, не было сомнений, кому он служил, и он умер со словами: «Надеюсь, народ Англии останется доволен. Надеюсь, моя страна воздаст мне должное».

Основой того, что историк-медиевист Джон Гиллингэм называет настоящим «тысячелетним рейхом» – в границах Британии, – являются представления англичан о своем моральном превосходстве чуть ли не со времен их обращения в христианство. А вот Вильям Мальмсберийский в своем труде «История английских королей» указывает на иную причину самопровозглашенного превосходства, а именно на женитьбу в VI веке короля Этельберта I на Берте, дочери rex Francorum[21]. Именно «в силу этой связи с французами варварский когда-то народ стал отходить от своих диких порядков и склоняться к более благообразному образу жизни».

В данном толковании именно французское влияние положило начало цивилизации англичан. Несомненно и то, что хотя норманнские завоеватели явились пять столетий спустя непрошеными, как только они установили власть над страной, англичане проявили необычайную склонность к восприятию идей континентальной Европы. Изменилось все – законы о браке, частной собственности, войне и половых отношениях. Браки между местными жителями и новыми правителями стали обычным делом, и к 1140-м годам представители английской элиты умели писать (на латыни) и называли свою страну (по-французски) «вместилищем справедливости, обителью мира, вершиной благочестия, зерцалом веры», в то время как Уэльс для них был «краем лесов и пастбищ… где изобилуют олени и рыба, вдоволь молока и пасутся многочисленные стада, но люди там живут звериного обличья». Рассказывая о шотландцах, Вильям Ньюбургский называет их «ордой варваров». «Это бесчеловечное племя посвирепее диких зверей, им доставляет удовольствие перерезать горло старикам, убивать малых детей, вспарывать животы женщинам». Ирландцы, по мнению хрониста Джеральда де Барри, «такие варвары, что у них и культуры нет никакой… народ это дикий, образ жизни имеют скотский и ничуть не отошли от допотопных обычаев примитивного земледелия». Хронист Ричард Гексемский приходит в ужас от того, как по-варварски ведут войну шотландцы:

[Они] убивали мужей на глазах жен, а потом забирали женщин с собой вместе с остальной добычей. С них – вдов и девственниц – срывали одежду, связывали вместе веревками и ремнями и уводили прочь под прицелом лучников, подгоняя остриями копий… Этим скотоподобным людям все нипочем – супружеская неверность, кровосмешение и другие злодеяния, – и когда им наскучивало забавляться со своими жертвами, они или оставляли их себе как рабынь, или продавали другим варварам в обмен на скот.

Чувствовать свое превосходство англичан заставляло не только то, как они трудились на земле и воевали, но и как относились к половой жизни. В описании Иоанна Солсберийского – одного из священников, ставших свидетелями убийства святого Томаса Беккета в Кентерберийском соборе, – валлийцы живут «как скоты»: «кроме жен у них есть и наложницы».

Во всяком случае, по этим комментариям видно, что выражение «Бремя Белых» придумано не в XIX веке. В веке XX англичане хоть и научились избегать обобщений относительно обитателей Вест-Индии или Азии, но все же не стеснялись делать огульные утверждения о ближайших соседях. Детский стишок

исключен из большинства детских антологий, но в магазинах старой книги его по-прежнему можно найти. Скорее всего, речь идет о грабительских набегах во времена, когда между Уэльсом и Англией существовала граница. Но даже в наши дни, когда все воспринимается более болезненно, англичане по-прежнему представляют валлийцев в карикатурном виде, считая их льстивыми, двуличными пустозвонами, исполненными фальшивой сентиментальности. В 1997 году телевизионный обозреватель «Санди таймс» (один из многих шотландцев, отправившихся пытать счастья в Лондон), критикуя изобилующие в английских «мыльных операх» стереотипы и посчитав, что Уэльс в рамках союза – нечто незначительное, написал, что «относительно Уэльса существует целый ряд предрассудков. Всем известно, что валлийцы – словоохотливые лицемеры, безнравственные лгуны, низкорослые, узколобые, подлые, уродливые, драчливые тролли». Позже он понял, что многих валлийцев от таких стереотипных представлений давно уже просто тошнит: они направили эту статью Рэю Сингху, комиссару Уэльса по расовому равноправию.

Английские предрассудки в отношении Шотландии не так оскорбительны. Над шотландцами подшучивают за их посредственность и угрюмость: в том смысле, что, как отмечал П. Г. Вудхаус, «совсем не трудно различить, где обиженный шотландец, а где – солнечный лучик». Валлийцев, когда про них вообще говорят что-то доброе, восхваляют за их «кельтские» качества – как поэтов и певцов, – а шотландцам, особенно не горцам, воздают должное как докторам, юристам, инженерам и бизнесменам. В продолжение этих общих представлений англичане считают, что шотландцы – народ упрямый, вздорный и прямодушный (если не наберутся[22]). Еще бы, ведь оба величайших морализатора английского общества XX века – и архиепископ Козмо Ланг, и первый босс Би-би-си Джон Рейт – были шотландцами.

Конечно, вполне возможно, что и тот и другой набор общих характеристик существует по той простой причине, что они верны. Но то, какими англичане видят своих соседей, должно раскрыть нам нечто и о самих англичанах. И Шотландию, и Уэльс Англия, по сути дела, аннексировала. Однако шотландцы явно видели себя в этом союзе равными партнерами[23], став свидетелями того, как король Шотландии Яков VI взошел на английский трон как король Яков I (хотя некоторые из них до сих пор обижаются, когда нынешнюю королеву называют Елизаветой II: у них не было Елизаветы I). Они сохранили и сохраняют по сей день свою судебную и образовательную систему, а также собственную интеллектуальную традицию. Отношения же между Англией и Уэльсом, наоборот, никогда даже близко не походили на отношения равных. Княжество Уэльс стало придатком Англии еще в начале XV века, сразу после подавления восстания Оуэна Глендоуэра против колонизаторов. Генрих VIII хоть и отменил уголовный закон, запрещавший валлийцам иметь землю в Англии (он был принят после восстания Глендоуэра), но, невзирая на валлийскую кровь в своих жилах, требовал от представителей тамошней власти говорить на английском. Несмотря на эти запреты, те продолжали общаться между собой на родном языке, и считается, что даже в 1880-е годы на нем предпочитали говорить трое из четырех валлийцев. Возможно, благодаря этому они оставались более или менее самостоятельным народом. Но самое главное, у них не было ни столицы, чтобы претендовать на что-то, как Эдинбург, ни своих судебных, образовательных или (пока не пришло время нонконформизма, когда уже было слишком поздно) религиозных институтов.

В течение двух веков после объединения королем Яковом Англии и Шотландии отношение англичан к шотландцам, похоже, менялось от враждебности – из-за «предательства» во время Гражданской войны, а также при якобитских восстаниях 1715 и 1745 годов – до равнодушия. «Шотландия… это просто клоака земная» – вот как писал один вельможа в письме после сражения при Каллодене. Герцог Ньюкаслский, брат тогдашнего премьер-министра, отвечал ему: «Что до Шотландии, я отношусь к ней так же пристрастно, как и любой другой… Но приходится считаться с тем, что она находится в пределах нашего острова». Поневоле создается впечатление, что и враждебность, и подчеркнутое равнодушие свидетельствуют об одном и том же: в глубине души англичане относятся к шотландцам скорее с уважением. Самое знаменитое выражение английского презрения по отношению к шотландцам принадлежит доктору Джонсону, по мнению которого, «глядя на Шотландию, видишь ту же Англию, но похуже». Босуэлл вспоминает реакцию Джонсона, когда ему сказали, что в Шотландии «великое множество величественных видов дикой природы»: «Я верю, сэр, что у вас их великое множество, – ответил этот человек. – В Норвегии тоже есть величественные виды дикой природы; и Лапландия отличается необыкновенно величественными видами дикой природы. Однако позвольте заметить, сэр, что самый величественный вид, когда-либо открывавшийся шотландцу, это дорога, которая приведет его в Англию». Даже сам Джонсон был не в силах объяснить свое предубеждение, но шотландцы могут утешать себя тем, что, по крайней мере, им удалось задеть его за живое: об Уэльсе он нашелся сказать Босуэллу лишь, что этот край «так мало отличен от Англии, что не дает путешественнику никакой пищи для размышления».

Но к началу XIX века, когда англичане познакомились с романтикой шотландских горцев и Георг IV приезжал в Эдинбург, одетый с головы до ног как горец, представление о шотландцах как о кровожадных изменниках стало уступать место проявлениям положительного энтузиазма. Шотландия сохраняет некий социальный статус через связи с монархией и аристократией, непреходящее глупое стремление стать владельцем имения в Шотландском нагорье и тот факт, что половина богемного Челси заявляет о принадлежности к тому или иному клану. Если сюда добавить и неявных шотландцев – таких как Эндрю Бонар Лоу, Гарольд Макмиллан и Тони Блэр, – то получается, что со времени восшествия на престол Георга III эта страна дала 11 из 49 премьер-министров, что абсолютно несоразмерно ее доле населения. Другое дело валлийцы. Они дали лишь одного достопамятного премьер-министра, Дэвида Ллойд Джорджа, но он, по крайней мере, стоит на голову выше многих, кто занимал этот пост в ХХ веке. Радикальной валлийской традиции не давали заглохнуть такие фигуры, как валлиец Аньюрин Бивен, но валлийцам не давали выдвинуться не только потому, что такое множество англичан, за редкими исключениями в истории, являются, по сути, консерваторами, но и потому, что им так трудно заставить себя доверять валлийцам. Когда лейбористу Нилу Кинноку не удалось привести лейбористскую партию к победе на выборах 1992 года, партия поняла, что отчасти это результат недоверия англичан к валлийцам, и тут же заменила его шотландцем Джоном Смитом. Смит обладал теми скучными шотландскими достоинствами, которые англичанам нравятся. Эти качества, присущие равнинным шотландцам, перечисляет историк Ричард Фабер – «усердие, расчетливость, упрямство, осторожность, педантичность, аргументативность, недостаток юмора». Последнее, несомненно, к Смиту, не относится. Если бы не сердечный приступ, он, конечно же, стал бы первым лейбористским премьер-министром шотландского происхождения после Рамсея Макдональда в 1930-е годы.

Одним из следствий того факта, что с Британией и Британской империей связано столько валлийских и шотландских амбиций, является то, что ни в Уэльсе, ни в Шотландии не так много националистских движений, которые шли бы дальше лозунга «Мы ненавидим англичан». На каждого лидера шотландских и валлийских националистов, налаживающего согласованные связи с остальной Европой, приходится тысяча тех, кто просто таит горькую обиду на англичан. Они все еще пребывают на той стадии, которую Дуглас Хайд, ставший впоследствии первым президентом Эйре, описывал сто лет назад как «притупленную, неизменную неприязнь» по отношению к Англии, отчего они «печалятся, когда она процветает, и радуются, когда ей причинен ущерб». Один известный шотландский репортер даже назвал команды стран, играющих против Англии в крикет – боже мой, в крикет! – «почетными шотландцами». Так Вест-Индия у него – «черные джоки», Индия – «темно-коричневые джоки», Австралия – «перевернутые вниз головой джоки», а Новая Зеландия – «перевернутые вниз головой, закрытые по воскресеньям джоки». При таком воинственном отношении к миру уже не важно, кто победит, – лишь бы проиграла Англия. В 1996 году один мой приятель-шотландец, во время отпуска отправившийся в плавание на яхте, старался быть в курсе чемпионата Европы по футболу. В небольшом порту Странрэр на юго-западе Шотландии он зашел в бар, чтобы посмотреть полуфинальную игру между Англией и Германией. После дополнительного времени счет был ничейный – 1:1. В конце послематчевых пенальти вратарь немцев отразил удар центрального защитника сборной Англии Гарета Саутгейта и таким образом развеял мечты англичан о завоевании титула чемпионов Европы. «Весь бар словно взорвался, – вспоминал он. – В углу сидел какой-то старик. Я видел его первый раз в жизни. И мы с ним расцеловались. Вот как страстно нам хотелось, чтобы англичан побили».

К единственному своему соседу, уже переросшему эту стадию, англичане относились хуже всего: это не Шотландия, не Уэльс, а Ирландия. Видимо, из-за того, что вмешательство не принесло англичанам ничего кроме неприятностей, их отношение может круто меняться от терпимости до неприязни. Ирландцы в ходе почти всей своей истории гораздо более остро ощущали себя угнетаемым народом, и народ Ирландии хранит живую память о целом ряде совершенных англичанами жестокостей, от убийства пленников в XII веке, ужасной резни во время кампаний Оливера Кромвеля, официального безразличия к голоду в 40-е годы XIX века и до расстрела британскими солдатами безоружных мирных жителей в Лондондерри во время «кровавого воскресенья» 1972 года.

Английское господство в Ирландии всегда было более шатким, чем где бы то ни было на Британских островах, и именно поэтому англичане вели себя там с величайшей надменностью. (Герцог Веллингтон родился в Дублине, но, когда ирландцы попытались заявить свои права на него, заметил, что «человек не становится лошадью только из-за того, что родился в конюшне».) Отношения между сторонами всегда были глубоко противоречивыми и изобиловали конфликтами. Викторианской Англии страстно хотелось отметить важность того, что в жилах «английского народа» течет кельтская кровь, и в то же время она дрожала при одной мысли о том, каким потенциалом обладает эта неукротимая Ирландия за пределами колониальной черты оседлости. То, как доктор Джонсон поддразнивает шотландцев, просто семечки по сравнению с грубыми оскорблениями, которые англичане бросали в лицо ирландцам. Вот образчик из журнала «Панч» 1860-х годов, в котором провозглашается, что в некоторых районах Лондона и Ливерпуля якобы обнаружено «недостающее звено» в эволюции человека – «ирландский йеху»:

Когда говоришь с ему подобными, они несут какую-то чепуху. К тому же это животное может забираться на высоту, и иногда можно видеть, как оно поднимается по приставной лестнице с лотком кирпичей. Ирландский йеху обычно обитает в пределах своей территории и покидает их, лишь чтобы добыть себе пропитание. Иногда, правда, это животное вдруг впадает в возбуждение и нападает на цивилизованных человеческих существ, вызвавших у него эту ярость.

«Шутка» эта характерна для того времени: как нам станет ясно, англичане находились в плену иллюзии, что они существа более высокой организации. Из этого следовало, что те, кто отвергает объятия империи, – существа низшего порядка. Однако сам факт того, что Ирландия была явной колонией, где класс английских колонизаторов принадлежал к иной религиозной конфессии и за ними стояла оккупационная армия, в конце концов пошел Ирландии на пользу. Как только колонизаторы упаковали чемоданы, Ирландия сумела сформировать индивидуальный образ в Европейском союзе, используя возможности членства в нем с гораздо большей готовностью, чем остальные части Британских островов, которым приходилось шагать в будущее не без колебаний, таща за собой груз уже не существующей империи.

Как получалось, что англичанам сходили с рук все их предвзятые мнения? Во-первых, они, бесспорно, доминировали на островах, и их мало интересовало, что думают другие. Во-вторых, к XIX веку они владели самой преуспевающей империей в мире, которая ярко демонстрировала, каких результатов можно добиться благодаря практичности и самодисциплине англосаксов: отсюда следовало, что лучший выход для эмоциональных кельтов – выработать в себе эти качества, а не носиться с сентиментальными экскурсами в историю некоего изолированного народа. И в-третьих, у многих кельтов был комплекс неполноценности по отношению к родным местам. «Земля моих отцов, – говорил валлийский поэт Дилан Томас, – отцам пусть остается». Отвращение к самому себе – вещь живучая. В романе «На игле» один из наркоманов Ирвина Уэлша говорит другому:

Чего винить англичан в том, что они сделали нас своей колонией. Я ничего против англичан не имею. Они просто болваны. А мы не сумели даже выбрать приличную, здоровую нацию, чтобы она нас завоевала. Мы не смогли даже этого. Нами правят изнеженные болваны. И во что мы превращаемся? В самых что ни на есть, ети его, подонков. В самых жалких, презренных, убогих и несчастных высерков, которых когда-либо производили на свет божий.

Англосаксонской империи кельты могли противопоставить лишь исчезающие культурные достижения: древняя цивилизация, к которой они якобы принадлежат, была культурой устной, и каких бы вершин ораторского искусства они ни достигли, их унесли с собой в могилу друиды. Шотландцы, вероятно, до сих пор не оправились от страшного удара, уязвившего их гордость, когда выяснилось, что герой кельтских мифов Фингал из «Песен Оссиана», которые якобы обнаружил Джеймс Макферсон, путешествуя по Шотландии в 1760 году, и которые, по утверждению историка Гиббона, свидетельствовали, «какую новизну природных добродетелей можно найти в простодушных каледонцах», – искусная подделка. Они остались с теми же изъявлениями чувств, что и у поэта У. Б. Йейтса, который в «Кельтских сумерках» пишет о «великой кельтской фантасмагории, значение которой не открыл ни один человек и не явил ни один ангел». Тем не менее сам Йейтс говорил, писал и читал по-английски и признавал, что «все, что я люблю, пришло ко мне через английский язык».

На каждом псевдодруидском празднике валлийской народной поэзии и песни – айстедвод (которые проводятся чуть ли не с 1792 года) огромное число валлийцев вовлекается в англосаксонскую реальность. Это смешение приняло такой большой размах, что просто невозможно проверить, сколько еще существует чистокровных кельтов. Их история неумолимо движется вспять: последний носитель корнуэльского языка умер в 1777 году, последний носитель гэльско-мэнского – в 1974-м, последний носитель дисайдско-гэльского – в 1984-м. В Северной Ирландии гораздо больше носителей китайского, чем тех, чей родной язык ирландский. Эти языки сохраняют остатки жизненных сил лишь благодаря идеологии и субсидиям английских налогоплательщиков, о чем свидетельствуют телеканал, на котором вещание ведется на валлийском языке, и большое число носителей ирландского языка среди заключенных, бывших членов Ирландской республиканской армии.

Этим древним культурам англичане, похоже, противопоставили культуру, которая оказалась культурой мирового класса. И именно благодаря тому, что англичане доминировали в организации, которая доминировала над большей частью мира, слова «Англия» и «Британия» скоро стали употреблять как взаимозаменимые. Монументальный труд экономиста и политика Уолтера Бейджхота о взаимоотношениях между парламентом, королевской властью и судами Соединенного Королевства – который до сих пор считается классическим введением в данный предмет, несмотря на то что ему уже более ста лет, – называется «Английская конституция». Эндрю Бонар Лоу, канадец шотландско-ольстерского происхождения и поэтому, можно было бы подумать, человек чувствительный к такого рода вещам, нисколько не возражал в 1920-е годы, когда его называли «премьер-министром Англии». В 1930-е годы появились первые тома «Оксфордской истории Англии»; в них рассказывалось о шотландских университетах под началом английского образования и о внутренних делах колоний, как части английской истории.

Однако искусственность любого убеждения в чистоте англосаксонской расы становится очевидной, если обратиться к корням английского народа. Коренные обитатели страны, похоже, не отличались развитой цивилизацией. У некоторых амулетов, ножных колец и браслетов, дошедших до нас от кельтской Британии, есть некоторый незамысловатый шарм. Но жрецы кельтов поощряли принесение в жертву людей и каннибализм. Наиболее искушенное племя белгов в Кенте выращивало пшеницу и лен, но, не умея разводить скот, они, по всей видимости, не научились делать сыр и ничего не знали о садоводстве. Таков был уровень «английского» развития до появления римлян, и чем дальше от южного побережья, тем более «нецивилизованными» были племена. Нет нужды составлять долгий список тех благ, что принесло римское владычество, так как свидетельства этому можно найти на любой карте Англии. Установив границу от реки Тайн до залива Солуэй-Ферт, римляне включили «Англию» в пределы цивилизованного мира, а Шотландию оставили вне его. Таким образом, своим существованием как отдельного государственного образования Англия обязана иностранному вторжению.

Сами римляне, конечно, под классификацию «англичан» не подпадают. Мы не знаем, сколько из них осталось, когда по прошествии 400 лет было принято решение, что больше нет смысла защищать эту колонию от нападений саксов, ирландцев и пиктов, но в чисто этническом смысле, их, конечно же, нельзя считать частью английской расы, что бы она собой ни представляла. Согласно историкам VIII века, первые «английские» англичане прибыли в Англию на трех небольших суденышках, которые уткнулись в покрытый галькой берег Пегуэлл-Бей в графстве Кент в середине V века. Они тоже были воинами. Две-три сотни солдат, сошедших на берег, то ли были (в соответствии с одним повествованием) приглашены кельтским королем Британии Вортигерном для отражения набегов пиктов, то ли были изгнанниками, и им было предложено убежище. Как бы то ни было, первое, что узнаешь об англичанах, это то, что они совсем не англичане – в том смысле, что они не из Англии. Они прибыли из Ютландии, Ангельна и Нижней Саксонии. «Английский народ», если он вообще существует, – это народ германский.

Эти первые англичане действительно обнаружили характеристики, которые время от времени проявлялись на всем протяжении английской истории. Во-первых, у них рано дал себя знать порыв все крушить, который то и дело охватывает страну, выражаясь то в разрушении монастырей, то в сносе городских центров в 1960-х годах. В случае англов, саксонцев и ютов это было разрушение городов, возведенных за время римского владычества, когда они сносили каменные строения и возводили деревянные, устраивая их вокруг структур феодального клана. К их значительным достижениям нужно отнести развитие сельского хозяйства – внедрение вспашки и севооборота. Но сказочкой о том, как папа Григорий I восхитился приятной наружностью англичан, увидев на уличном рынке в Риме выставленных на продажу мальчиков-рабов («Они не англы, они ангелы»), не завуалировать того факта, что Августин и сопровождавшие его миссионеры, которым было поручено обратить этих «ангелов» в христианство, считали, что отправляются туда, где кончается цивилизация.

Эти захватчики были уже хорошо известны по своим грабительским набегам на побережье. Вортигерн, вероятно, хотел сделать их своими союзниками, пообещав участки земли и стада скота, но по прошествии девяти лет они уже успели проявить вторую характерную черту, за которую презирают англичан их враги, и коварно перешли на сторону противника. Вортигерн предложил их предводителю Хенгисту в качестве откупа Кент. Захватчики поняли, что здесь легко можно поживиться, их прибыло еще большее число, они и поделили страну между собой. Западные саксонцы (the West Saxons) захватили район, известный как Уэссекс (Wessex), восточные саксонцы (the East Saxons) взяли себе Эссекс (Essex), южные саксонцы (the South Saxons) – Сассекс (Sussex), а средние саксонцы (the Middle Saxons) то, что сейчас называется Миддлсекс (Middlesex). Севернее лежало королевство Мерсия, восточнее основались англы, а дальше на север было расположено королевство Нортумбрия.

Следующая волна захватчиков, из Норвегии и Дании, прошлась по всей Англии и оставила след в виде примерно 1400 городов и деревень со скандинавскими названиями. Около 400 из них остается в Йоркшире, где такие места как Wetherby и Selby включают слово by, означающее на датском «деревня». Триста местечек в Линкольншире, а кроме того, в Норфолке и Нортхэмптоншире имеют в своем названии – подобно Mablethorpe и Scunthorpe – слово thorps, «хутор» по-датски. Таким образом, ко времени самого знаменитого вторжения – норманнов в 1066 году – по степени самобытности английский народ можно было сравнить разве что с рагу: тут и кельтские бритты (даже кое-где докельтские), и римляне, и англы с саксонцами и ютами, и скандинавы. Норманнское завоевание смогло лишь добавить немного приправы.

В течение почти 900 лет после норманнского нашествия население оставалось на удивление стабильным. В Европе границы постоянно перекраивались. Например, Франция обрела официальный суверенитет над Ниццей лишь в 1860 году, а область Эльзас-Лотарингия с 1871 по 1918 год и еще раз с 1940 по 1945 год была под немцами. Англия, которая со времен норманнского завоевания управлялась из центра и имела контролируемые границы на тех небольших отрезках, где они не были определены морем, представляла собой гораздо более устойчивую государственную единицу. Таким образом, ей удалось остаться в глубоком неведении относительно других народов. Отцы города Хартлипула до сих пор пытаются как-то загладить ту историю, когда в ходе наполеоновских войн к берегу прибило обезьянку с погибшего корабля, и местные жители соорудили на пляже виселицу и повесили ее, решив, что она французский шпион, раз не отвечает на вопросы.

А будь на месте этой обезьянки глухонемой англичанин, что спасло бы его от повешения? Разве определишь в человеке англичанина, если его раздеть догола? Еще задолго до появления саксонцев, викингов, норманнов и всех остальных Тацит отмечал физическое разнообразие оккупированного римлянами острова: он считал, что это отражает разнящуюся генетическую наследственность их корней. Тем не менее мы по-прежнему рассуждаем о том, что валлийцы не такие высокие и светлокожие, как англичане, в частности, более светловолосые жители страны из тех районов острова, где наиболее плотно селились саксонцы и скандинавы, или что рыжие волосы есть свидетельство кельтского происхождения. Портреты некоторых англичан, достаточно богатых, чтобы обессмертить себя на живописном полотне, похоже, на самом деле доносят некоторые характерные черты, несмотря на то как неуважительно отзывался о лице англичанина Оскар Уайльд («Увидишь один раз и не вспомнишь»). У женщин, хоть и не очень красивых, длинные шеи, а вот мужчинам больше хотелось похвастать своими домами или лошадьми. Но ведь задача художника и состоит в том, чтобы угодить заказчику, и мы все равно не можем быть уверены, в какой степени фамильные портреты отражают истину. Приезжающие из других стран один за другим отмечают, что из-за влажного климата английские женщины поразительно хорошо выглядят; а что касается их недостатков, постоянно указывается, что вроде бы у многих слишком большие ноги.

Один американский этнолог ничтоже сумняшеся сделал рискованное и самонадеянное заявление о том, что «хотя форма лица у британцев довольно разнообразна, существуют особенности, по которым иностранец может отличить их: это длинная и узкая форма головы и лица, краснота лица и длинный и узкий выступ носа. Вот уж совсем не Джон Буль, если не считать румяного лица. В 1998 году патологи из Манчестерского университета составили по скелету каменного века первую реконструкцию лица «чеддарского человека», умершего в Чеддарском ущелье в Сомерсете около 9000 лет назад. По их заключению он был почти шести футов ростом, со «слегка неравномерной головой, широкоскулым лицом, округлым лбом и носом картошкой». Как выразился руководитель этой научной группы, «чеддарский человек», то есть пещерный, «вероятно, был здорово похож на сегодняшнего завсегдатая любого сомерсетского паба». Эти слова вызвали острый протест владельцев сомерсетских пабов. Проживший двадцать лет в Англии немецкий эмигрант Николаус Певзнер, который занимался изучением английского портрета, делает вывод, что «английскому народу» можно уверенно приписать физические характеристики:

На сегодняшний день [писал он] в Англии можно различить два отличных друг от друга типа. Один – высокорослый, с удлиненной формой головы и вытянутыми чертами лица, на котором мало что отражается, и ограниченной жестикуляцией, а другой – круглолицый, более живой и активный. Вошедший в пословицу краснолицый и обладающий отменным здоровьем англичанин, который в свободное время делает все в доме, в саду и в гараже своими руками и обожает игры на свежем воздухе, принадлежит ко второму типу. В народной мифологии этот тип носит имя Джона Буля.

Эта картина написана очень широкими мазками: существует с десяток и других архетипов. И если лет пятьдесят или сто назад действительно можно было распознать англичанина по некоторым особенностям лица и тела, это в большей степени вывод о принадлежности к определенному классу общества, чем о чем-либо ином. Богачи питались хорошо, и у них был цветущий вид. Бедняки недоедали, и это отражалось на их внешности. Это подмечено у худощавого старого итонца Джорджа Оруэлла, который с этакой огульной снисходительностью, на которую способны лишь люди его круга, писал, что «преобладающий физический тип не соответствует тому, что мы встречаем на карикатурах, потому что считающийся традиционно английским тип высоких людей с сухопарым телосложением встречается почти исключительно среди высшего класса: рабочие, как правило, люди довольно невысокие с короткими конечностями и резкими движениями, а женщины этого типа имеют тенденцию раздаваться вширь еще до достижения среднего возраста». (Здесь можно подметить опасную близость к карикатуре Джона Глэшана, на которой две разодетые женщины проходят мимо группы рабочих, копающих яму в земле. «Я считаю, рабочий класс – люди замечательные», – говорит одна. «Да, – соглашается вторая, – обожаю, как они стреляют вокруг своими остренькими звериными глазками».)

Специалисту по евгенике пришлось бы сделать вывод, что, если рассматривать народ как таковой, англичане – тяжелый случай. Несмотря на длительный период сравнительной изоляции, у них по-прежнему не найти отличительных черт. Три столетия тому назад у Даниеля Дефо было куда более верное представление об этническом происхождении англичан. Услышав, что англичане презирают иностранцев за то, что у них испорченная кровь, он дал описание «самого подлого народа из всех, что когда-либо жили на земле», – англичан.

К составленному Дефо списку из прошлого можно было бы добавить еще немало. Это и иммигранты из Фландрии в XIV и XVI веках, гугеноты, бежавшие от преследований во Франции в XVII веке, или, позже, еврейские беженцы из Восточной Европы. Если подойти к истории здраво, любой вынужден будет признать, что говорить о чистоте расы для англичан все равно что свистеть на ветру; в стране вряд ли найдется семья, в жилах членов которой не течет кельтская кровь, не говоря уже римлянах, ютах, норманнах, гугенотах и всех остальных, кто внес свой вклад в кровь народа. Дефо был прав. Англичане – нация нечистокровная, и нужно было расширить общины живущих в Англии, которые отличаются и визуально, чтобы это продемонстрировать.