Читать книгу Чужая истина. Книга первая - Джером Моррис - Страница 2

Было по-настоящему холодно. Холодно и сыро. Выстуженная промозглой осенней ночью палатка полевого госпиталя вздрагивала, словно живая, ёжась под порывами ветра. Эйден же дрожал всем телом. Не изредка вздрагивал, а именно дрожал, стиснув побелевшие кулаки и невыносимо громко стуча зубами. Влажная куча изодранной, заскорузлой одежды, засаленных одеял и прочего смердящего тряпья, сваленного в углу палатки, хорошо скрывала его от чужих глаз. Где-то очень близко, меньше сотни шагов на юго-запад, слышался приглушённый хохот десятка глоток. За очередным взрывом смеха послышалась невнятная брань, прервавшаяся громким булькающим кашлем. Офицер, лежащий на одной из низких коек, шумно выдохнул. Сквозь узкую щель в сыром тряпье Эйден хорошо видел его крепкую волосатую пятерню и грязноватые пальцы, стискивающие рукоять ножа. Снаружи только-только должен был заниматься восход, а плотная ткань палатки пропускала мало света, но тусклое, слегка покачивающееся лезвие находилось буквально на расстоянии вытянутой руки от его лица.

Вытянутой руки… Разумеется, Эйден не собирался её протягивать. Он как мог зарылся в вонючие окровавленные обноски, скинутые здесь им же ещё вчера, когда привезли новую партию раненых. Сейчас в длинном, вытянутом шатре осталось только двое из них. Один – тот самый офицер, сухощавый, высокий и грубый человек. Судя по внешнему виду – настоящий рубака и головорез. С перебитым позвоночником. Другой – здоровяк с промятым черепом, всю ночь мотавший забинтованной головой из стороны в сторону, словно истерично отрицая что-то. Этот так и не пришёл в сознание за два десятка часов, проведённых здесь. И, как догадывался Эйден, уже и не придёт. Шум, доносящийся с юго-запада, теперь слышался ближе.

Кого рубили сейчас? Над кем издевались? Между весёлым гомоном беззаботных, довольных голосов иногда пробивались гортанные всхлипы и завывания. Мужской плач звучал до ужаса нелепо и пугающе. Было ясно, что несчастного не собираются добивать. По крайней мере – не сейчас. Эйден представил, как его самого гонят вперед пинками, добавляя мечами по голове. Если ударить плашмя достаточно сильно – гибкий металл работает как тяжёлый хлыст, оставляя глубокие рассечения лезвиями с обеих сторон. Это было не просто предположение или фантазия, он видел, как над пленным небесным так глумились офицеры. Доблестные рыцари ордена святого Лайонела. И абсурдная надежда на то, что гогочущие снаружи господа поведут себя иначе – таяла с каждой секундой. Эйден изо всех сил сжал челюсти, стараясь унять дробный стук зубов, и проклиная себя за то, что не решился бежать с остальными. Правда, бежать в полном смысле слова он и не смог бы, раненая нога тяжело заживала, позволяя разве что неуклюже ковылять. Но многие из тех, кто спешно покидал лагерь незадолго до рассвета, были в куда более плачевном состоянии. Что с ними теперь – было неизвестно, может, кому и удалось затеряться в лесах, забраться в чащу достаточно глубоко. В любом случае – шумная группа людей была уже всего в паре шагов от палатки. Эйден слышал не только каждое их слово, но и легкое позвякивание амуниции, и недовольное гудение пламени факела, терзаемого порывистым ветром. Теперь уже было поздно… Слишком поздно что-то решать. Он зажмурился, глубже вжимаясь в кучу тряпья.

И почувствовал поток свежего воздуха, холодящий зад под штанами, промокшими от долгого сидения на сыром земляном полу. Эйден приник лицом к щели под матерчатым пологом, боясь резко шевельнуться, вздохнуть, передумать. Призрачная надежда вынуждала действовать, чем пугала сильнее недавней безысходности. Приподняв туго натянутую ткань, он выскользнул в светлеющие сумерки. Как раз в ту самую секунду, когда прямо за спиной послышались удовлетворённые возгласы. Свидетельствующие о том, что вошедшие в палатку заметили покалеченного офицера… и нож в его руке. Эйден не оглядывался. Он ковылял как мог, судорожно сжимая кулаки и кусая губы. Швы на правом бедре разошлись, странно горячая, обжигающая струйка бежала по ноге. Теперь ему не было холодно. Лицо просто горело и оставалось удивляться, почему слёзы, то и дело скатывающиеся по грязным щекам, не испаряются от такого жара. До границы леса оставалось недалеко. Неприметная тропа, уводящая на юг, приковывала взгляд. Едва виднеющийся просвет среди тёмных деревьев и густого колючего кустарника сейчас выглядел словно распахнутые настежь крепостные врата… Или скорее как приоткрытая дверь родного дома, оставленного далеко позади. Сулящая спасение, безопасность и жизнь. Эйден торопился, отдаляясь от палаточного лагеря мелким, неровным шагом. Чавкающая под ногами мешанина из лошадиного навоза, чернозема и соломы сменилась на чуть притоптанную, всё ещё зелёную траву. Беспорядочные мысли метались в голове, создавая хаос подобный грохоту отдаленного сражения. Но этот воображаемый гул не мог заглушить тоскливого, надрывного мычания, раздающегося позади. Видимо, здоровяк с пробитой головой всё же пришёл в сознание.

Эйден не верил в богов. Пусть иногда подавал странствующим жрецам Лема или повязывал лоскутки-обереги на столетние дубы, но никогда не верил по-настоящему. По крайней мере – до того, как пошёл на службу. За последние полгода многое в нём переменилось. И сейчас хромой, истощенный, полуживой от страха юноша, беззвучно шевелящий губами, буквально вопил слова молитвы. Неизвестно, слышали ли боги этот сбивчивый хрипящий шёпот, но покачивающуюся тёмную фигуру, удаляющуюся от лагеря, каким-то чудом не заметили. Ни один из полусотни рыцарей, которые неспешно обыскивали палатки, методично дорезая раненых.

В такое раннее утро солнечные лучи падают на землю под очень острым углом и, войдя в густой лес, Эйден снова погрузился в плотный полумрак, и цветом, и сыростью напоминавший только что покинутый госпиталь. На секунду ему почудилось, что вокруг снова тяжёлые влажные тряпки, воняющие смертью ещё и потому, что не могут защитить от её приближения. Почудилось, что весь этот невероятно долгий путь в сотню шагов он проделал лишь в своем воображении, забившись в тёмный угол и боясь шевельнуться… В глазах потемнело, сердце словно споткнулось, пропуская положенный удар. К правой щеке прикоснулось нечто мягкое, влажное, будто поцелуй прохладных расслабленных губ. Когда чёрные и зелёные пятна перед глазами рассеялись, Эйден понял, что лежит на мокрой прелой листве, всего в десятке шагов от границы леса. Кое-как поднявшись, он скривился от боли в раненной ноге, затравленно оглянулся по сторонам и направился в сторону от тропы. Раз не было возможности идти достаточно быстро – стоило выбрать путь, наименее пригодный для других.

Забираясь всё глубже в бурелом, он понемногу отходил от шока последних минут, вместо полубезумной разноголосицы в голове начали всплывать вполне разумные вопросы. Первейший из них – открывшаяся кровоточащая рана, срочно требующая внимания. С трудом обходя очередное поваленное дерево, через которое не смог бы перелезть, Эйден всё же остановился. Переводя нерешительный, потерянный взгляд с окровавленной ноги на почти неприметные следы, оставленные им по пути сюда, решил передохнуть. Вероятность того, что пару неглубоких вмятин на сырой, слежавшийся листве или чуть стёртый лишайник на изогнутой ветке заметят преследователи – была невелика. А вот знакомая слабость от потери крови уже начинала проявляться. Тяжело опустившись на влажное от утренней росы бревно, он со сдавленным вздохом вытянул вперёд правую ногу. Половина штанины поблескивала влажно алым, и пошевелив пальцами в дырявом ботинке, Эйден почувствовал мерзкую, полусвернувшуюся массу. Стараясь не тревожить бедро, он аккуратно снял поношенную холщовую куртку. Прикинув, как нанести ей возможно меньше ущерба – оторвал длинную ленту шириной в ладонь. Поискал глазами вокруг себя, поднял и критически осмотрел пару палок. Вздохнув, покачал головой, откидывая их в сторону. Решил, что слишком тугая повязка помешает идти дальше. А идти было необходимо. Раз небесные дошли до лагеря, разбитого на самой границе Мидуэя – значит, основные силы Уилфолка не смогли оттеснить врага за Каменные броды. В противном случае, рыцари не решились бы заходить так глубоко в тыл противника. Или нет? Эйден плохо представлял себе, на что способны бывалые ветераны из дворян и их командиры. Однако, что они могут сотворить с беспомощным врагом – представлял невероятно ярко и отчётливо. И потому всем сердцем желал отгородиться от такой угрозы как можно большим количеством миль дикой, непролазной… особенно верхом, чащи мидуэйского леса. При этом вопрос выбора направления даже не стоял. Возвращаться назад в Уилфолк сейчас было не только опасно, но и бессмысленно. Даже если удалось бы добраться до позиций объединённых войск графства, его все равно вскоре отправили бы назад, кое-как подлатав ногу и всучив какую-нибудь потёртую пику или иззубренный меч. И все события последних месяцев повторились бы снова, только, вероятно, с худшим исходом…

Нет. Теперь Эйден был куда умнее. По крайней мере – сам так считал. Сделав вполне приличную повязку – он чуть воспрял духом. Пусть из него не получилось бравого солдата, зато вышел довольно толковый коновал. Именно так его и называли некоторые бойцы. Крякнув от натуги, Эйден поднялся с бревна, поморщился, аккуратно ощупывая рану, и уверенно захромал вперёд, отводя лезущие в лицо ветки. Нога ныла и чуть пульсировала монотонными вспышками боли, было понятно, что она доставит ещё немало хлопот. По хорошему – нужно было промыть и заново зашить открывшийся рубец, тем более кривая игла и нитки были при себе, но он решил отложить всё это хотя бы до полудня. А за это время отойти максимально далеко.

Юноша усердно хромал на юг, обходя мелкие овражки, оглядывая округу и непрестанно размышляя о своем положении. С одной стороны – его постепенно наполняло сладостное чувство освобождения. Осознание того, что постоянно гнетущее ярмо неволи, в которое он сам влез по неосторожности, больше не давит на шею. С другой – свобода и безопасность далеко не одно и то же. Пробираясь через густую лещину он набрал почти полный карман орехов. А так же чуть не поскользнулся на внушительной куче дерьма. Всмотревшись в жирный вдавленный след от своего ботинка, Эйден разглядел комки шерсти, осколки раздробленной кости и бог знает чего ещё. Помёт явно принадлежал хищнику. А судя по мягкости и отвратительно едкому запаху – был довольно свежим. Настороженно оглянувшись, сорвав еще пару орехов и сломав прочную прямую ветку, он торопливо двинулся дальше. Солнце медленно поднималось выше, свет пятнами падал на лесную подстилку, шевелящиеся на легком ветру кроны деревьев отбрасывали причудливые, будто живые тени. Ореховый посох пришелся кстати и здорово помогал идти. То, что он оставлял ещё более явный след, не слишком волновало Эйдена. Он не ждал погони, а на вероятность случайной встречи с любыми недоброжелателями крепкая палка никак не влияла. И в некоторых случаях даже могла оказаться весьма полезной. Правда, всерьез раздумывать о перспективе отражения нападения не хотелось, довольно жалкое оружие больше не внушало Эйдену ложной уверенности в своих силах. Как ни крути, а возможностей убедиться в ничтожности собственных боевых навыков у него хватало. Стараясь не нагружать больную ногу, он осторожно присел над большой лужей, скопившейся в поросшей толстым влажным мхом низине. Тёмная вода не казалась грязной. На глубине почти в две ладони были хорошо заметны маленькие, бледно-зелёные ростки травы. Даже сейчас, затопленные недавним дождем, они упорно продолжали расти, словно не обращая внимания на тихое увядание окружающего мира. Тёмная лужа походила на вытянутую осязаемую тень, отколовшийся фрагмент сумерек, отступающих перед рассветом. По холодному, упругому зеркалу воды медленно разошлись круги, Эйден отхлебнул из сложенных ладоней и зачерпнул снова. Напившись – кое-как умылся, чувствуя на губах солёный привкус пота. Судя по солнцу, он шёл не более часа, но раненый и голодный – успел здорово вымотаться. План идти хотя бы до полудня казался все менее привлекательным. Где-то неподалеку спокойно и методично застучал дятел. Этот стук не казался резким или неуместным в утренней тишине. Напротив – странным образом подчеркивал спокойствие и… безразличие мира к страхам Эйдена. В конце концов, он уже забрался в чащу леса достаточно глубоко. Хотя бы для того, чтобы позволить себе передохнуть основательнее, немного прийти в себя.

Прийти в себя… Поймав сосредоточенный взгляд собственного отражения, он невольно задумался о том, что же это значит теперь. Смотрящий на него истощённый, наголо обритый доходяга, разительно отличался от того крепкого, пышущего здоровьем парня, покинувшего родную деревню ранней весной. Его сильные руки и округлые плечи, развитые работой на мельнице, исхудали и заострились так, что застиранная казённая куртка висела словно на спинке стула. Телом он теперь походил на нескладного немощного подростка… Но лицо изменилось ещё сильнее. Обаятельные ямочки на щеках, так нравившиеся всем знакомым девушкам, превратились в жутковатые провалы на посеревшем, обветренном лице. Прежде широко открытые, весёлые карие глаза – бегали настороженно и опасливо, будто боясь останавливаться в одной точке надолго. Да, зеркальная поверхность тёмной лужи подтверждала, что таскать мешки с мукой Эйдену было куда легче, чем длинную пику. Те мешки часто вспоминались ему долгими холодными ночами в отсыревших палатках или под веткими вшивыми одеялами, когда назойливая резь в пустом животе не давала уснуть. Этой ночью он тоже не сомкнул глаз. Вести о возможном подходе неприятеля прибыли ещё вчера, вместе с колонной раненых. Скрипящие телеги везли изувеченных, обессилевших людей, гоня впереди себя густую, почти видимую волну страха. Шелест тревожного шёпота наполнил лагерь, уже на тот момент охраняемый лишь глухой бесплодной пустошью, отгораживающей его от больших дорог. Некоторые надеялись, что их всё же не найдут. Не зря же ведь свежих калек привезли именно сюда. Тем не менее – многие дезертировали ещё до рассвета. Эйден на секунду задумался, считался ли дезертиром он или его хромоногий удачливый побег можно было назвать отступлением? Кисло улыбнувшись – решил, что отступление предполагает намерение продолжать борьбу. А желание бороться пропало так давно, что он всерьёз сомневался, а было ли оно когда-то. Сейчас хотелось просто отдохнуть. Мягко опуститься на толстую подушку мха, закрыть глаза и забыться на несколько часов. Если бы не сырость и утренняя прохлада…

Осоловелый, рассеянный взгляд уставшего парня, бесцельно блуждающий по округе, вдруг зацепился за неожиданную, неуместную здесь деталь.

У самой земли, из-за ствола старого раскидистого вяза, торчал носок солдатского сапога. Эйден замер, боясь пошевелиться. С расстояния в десяток шагов было отчётливо видно, что это вовсе не древесный гриб странной формы, а именно грязная, чуть стёртая свиная кожа казённой обуви. Носок сапога смотрел вверх и в сторону, позволяя предположить, что его обладатель сидел с противоположной стороны, облокотившись спиной о дерево. В голове юноши промелькнула робкая мысль, что может, там и вовсе никого нет, ведь за те пару минут, что он сидит здесь – со стороны вяза не донеслось ни шороха. Однако, бесхозных одиноких сапог Эйдену встречать пока не доводилось. В любом случае – за деревом не было движения и необходимость что-то решать вновь пугала ещё сильнее. Медленно протянув чуть трясущуюся руку в сторону, он нашарил свой ореховый посох. Поднялся, из-за внутреннего напряжения практически не почувствовав боли. Стараясь ступать как можно мягче, что было не сложно, ведь толстая подушка сырого мха хорошо заглушала даже неровный прихрамывающий шаг, направился по широкой дуге в обход старого вяза. Эйден хорошо понимал, что куда разумнее было бы подкрасться к возможному противнику со спины, а там, при необходимости, воспользоваться крепкой палкой, но страх заставлял его забирать левее. Так и не приблизившись к дереву, обходя со стороны и опасливо вытягивая тощую шею, он, затаив дыхание, заглянул за ствол. На короткое мгновение его замёрзшие руки сильнее стиснули не слишком грозное оружие.

Но остекленевшие, пустые глаза рослого ополченца, сидящего на земле неестественно широко раскинув ноги, теперь не могли испугать Эйдена надолго. Мёртвых он давно не боялся, успел навидаться всякого. А вот живых опасался как никогда, собственно, тоже потому, что успел навидаться. Подойдя ближе, он бесцеремонно ткнул палкой в щеку небритому бугаю. Проверять жив ли солдат нужды не было, синюшная кожа и немигающий взгляд водянистых глаз говорили сами за себя. Просто Эйден узнал это грубое, глуповатое лицо. Как и длинную резаную рану, на обнажившемся волосатом животе. Аккуратные ровные стежки, наложенные им несколько дней назад, разошлись, обнажив ровный срез и бело-желтый слой жира, испачканный тёмной, сворачивающейся кровью. Рубаха и штаны бедняги также влажными бурыми складками. Было видно, что он пытался зажать открывшийся порез рукой, теперь сползшей на пах, будто вши продолжали донимать его и после смерти.

– Говорил же, сиди спокойно… А ты по лесам бегать, – в охрипшем голосе Эйдена слышались неприязнь и досада. Но не злорадство.

Он не был рад, что ополченец, покрывавший его отборнейшей бранью и даже отвесивший тумака во время болезненной очистки раны, умер вот так. Но встретить его живым Эйден тоже не хотел бы. Как и многих бывших сослуживцев, ведь сейчас это могло быть действительно опасно. Снять со здоровяка хорошие, крепкие сапоги не составило труда, а вот стащить плотный шерстяной жилет оказалось куда сложнее. Тяжёлое, остывшее тело словно сопротивлялось, не желая делиться одеждой с тем, кому она ещё могла пригодиться. Удовлетворенно потопав ногой в новой обувке и одёрнув пропахший чужим потом жилет – Эйден на секунду задумался, глядя на неуклюже распростёртого человека, ещё недавно выглядевшего грозным и сильным.

Крикливый бугай, вероятно, просто истёк кровью, а мне это не грозит… Пока. Но сам факт того, что я его встретил… хм… нашёл – напоминает о возможности менее удачных встреч. Надо бы торопиться, но всё же не так, как этот, а то мало ли. Жаль, что по дороге он потерял оружие, ведь наверняка уходил не с пустыми руками. Ну да ладно, зато нести меньше.

Промелькнувшая было мысль о возможном захоронении тела – вызвала горькую усмешку. Тем не менее, молодой парень всё же чувствовал себя не в своей тарелке, оставляя соратника на съедение падальщикам. Конечно, рыть сейчас могилу, пусть даже неглубокую, не было ни времени, ни сил, но холоднокровное, практичное восприятие было ему совершенно не свойственно. Отодвинув ногой слой прелых листьев он нагнулся к расчищенному чернозёму. Одним движением сгрёб горсть чёрной, жирной земли, забивающейся под обгрызенные ногти. Эйден видел уже очень много, слишком много покойников. И мельком, на бегу, во время сражений и стычек. И близко, в мельчайших подробностях, когда измученные лихорадкой бойцы, конечности которых он помогал ампутировать, умирали в страшной горячке. Он напомнил себе об этом, стараясь не утратить шаткого душевного равновесия, обретённого с таким трудом после побега. Взглянув на солнце, он повернулся спиной к старому вязу и зашагал прочь, медленно разминая в руках прохладную, пластичную грязь. Бросить горсть земли на тело покойного – означало помочь тому вернуться в объятия великого Лема… А Эйден больше не хотел никому помогать. После всего того, что ему довелось увидеть и пережить.

Теперь было заметно теплее. Легкий, но свежий и неутомимый ветерок гнал на юг тяжёлые испарения, напитанные сладким духом прелой листвы. Чем выше поднималось солнце, тем быстрее просыхал лес. В просторном рыжеющем осиннике это было особенно заметно. Стройные стволы, тускло-серые и невзрачные с одной стороны, с другой уже отливали мягким серебром, постепенно избавляясь от ночной сырости. Эйден прислонился плечом к прохладному дереву, чтобы снять нагрузку с больной ноги и немного отдышаться. Он изо всех сил боролся с желанием опуститься здесь же, присесть… а то и прилечь среди кочек, густо поросших травой. Больше трёх часов торопливой, насколько позволяла открывшаяся рана, ходьбы – измотали бы и более выносливого человека. Оглядевшись, юноша кивнул сам себе, с максимально серьёзной миной. Раздумывая о том, что редкие осины и негустой подлесок позволят издалека заметить возможную опасность. Что же именно, в нынешнем плачевном состоянии, он станет делать даже заметив что-то – думать не хотелось. Пристроив ореховую палку на колени, он уселся между кочек, образующих очень удобную ложбинку на пологом склоне неглубоко оврага. Расположившись с комфортом, точно в широком мягком седле, Эйден осторожно ощупал перевязанное бедро. Вспоминая сумбурную, неожиданную стычку на Разбитом тракте близ Мирта.

Тогда он, в составе сильного отряда легкой пехоты, сопровождал колонну обозов с провиантом, идущую к позициям лайонелитов под Кумруном. Обычно снабженцев так не охраняли. Почти три сотни, три полные роты, сформировали из остатков потрепанных подразделений, обескровленных в боях за Колючие холмы. Это был один из отрядов, направленных в помощь рыцарям ордена святого Лайонела, туда же, куда шли обозы. То дерзкое, отчаянное нападение можно было считать неудачным для всех. Конники Нима налетели с двух сторон, устроив ловушку на неудобном, тесном участке дороги. И если бы по чистой случайности продовольственную колонну не сопровождали солдаты – подлая атака удалась бы как нельзя лучше. Но они сопровождали. Почти три сотни битых ветеранов, пусть кое-как экипированных и порядком измотанных, но всё же… После первых мгновений хаоса внезапного нападения пехотинцы опомнились, всадникам дали серьёзный отпор, оттеснили к глубокому оврагу, протянувшемуся чуть не на пол мили вдоль тракта. Лишив свободы манёвра, отрезав пути к отступлению, их стаскивали с лошадей, кололи, рубили, топтали… Загнанные в угол воины Хертсема дрались отчаянно и яростно, некоторым даже удалось пробиться к чистой дороге или сбежать в лес через овраг, бросив лошадей и товарищей. Но большинство, около сотни, остались лежать в глубоких колеях Разбитого тракта. Грязно-серые, потрепанные, измочаленные тела, наваленные кучами вдоль дороги. Эйден уже помогал собирать трупы, когда молчаливый десятник, явление столь же удивительное, сколь и редкое, легким подзатыльником загнал его на одну из телег, теперь приспособленную для раненых. Только тогда быстро слабеющий юноша обратил внимание на рассечённую ногу и ярко-алую кровь, пропитавшую штанину вместе с дырявым ботинком. Перед тем, как отключиться, он успел перевязать рану. Разумеется, это бы сделали и другие, но Эйден хорошо знал, что даже такое, на первый взгляд – нехитрое дело, по плечу далеко не каждому. И до перевалочного лагеря, где было решено оставить раненых, двое из его телеги доехали уже остыв.

Семью днями ранее.

Короткий визг распарываемой ткани вызвал в помутнённом сознании образ огромного, недовольного комара. Эйден чуть приоткрыл один глаз, надеясь, что гигантское насекомое не будет сильно ругаться.

– О… Очнулся? – угрюмый мужчина, с плохими зубами и блестящей красноватой лысиной на макушке, отложил в сторону нож, которым только что срезал повязку и распорол штанину. – Говорить можешь?

Эйден неуверенно помотал головой. Только начиная осознавать, что происходит вокруг и где он находится. В памяти проскакивали неясные, словно чёрно-белые, воспоминания о дороге. Трясущейся по ухабам телеге, стонах раненых и ругани офицеров.

– Нет? Ну, может оно и к лучшему, – безразлично пожал плечами угрюмый, принимая из чьих-то рук закопчённый котелок, над которым поднимался белёсый пар. – Но всё равно на, закуси.

Эйдену сунули в зубы солоноватый на вкус кожаный ремешок. Крепкие руки придержали за плечи, ногу обожгло будто огнём, в нос ударил кислый запах крепкого вина.

– Хм… Молодцом, крепче, чем кажешься, – прокомментировал реакцию юноши полевой хирург, близоруко щурясь, продевая нитку в изогнутую иглу. – Или может опять спать собрался? Нет? Эт хорошо. Не люблю зря стараться. А то ведь, как бывает – сшиваешь их по кусочкам, латаешь, а лентяй возьми и сдохни. Просто так, без причины, как только кончаешь. И ведь ладно бы сразу помер, так нет же. Всё норовят работу похерить.

Придя в себя достаточно, чтобы оценить эту самую работу – Эйден привстал на локтях и вежливым, но уверенным жестом отстранил краснощекого, накладывающего очередной шов. Тот вопросительно хмыкнул, с подозрением глядя на бледного юношу. Судя по взгляду – всерьёз сомневался в дееспособности раненого и подумывал, стоит ли того придержать или плюнуть и заняться другими.

– Спасибо, дальше я сам. Я умею, – слабым, чуть охрипшим голосом выдавил Эйден, кивнув при этом на левое предплечье. Рукав он оторвал еще когда перевязывал себе ногу и теперь кривой, раздвоенный шрам розоватой змейкой выделялся на тощей безволосой руке.

Угрюмый хирург вручил Эйдену иглу и нить, не переставая бурчать что-то неодобрительное, и продолжил заниматься другими. Работы было более чем достаточно, но юноша периодически ловил на себе его заинтересованный взгляд. Что было неудивительно, ведь самостоятельно зашивать собственные раны могли не многие, а уж отощавший большеглазый юнец и вовсе не походил на достаточно выносливого и сноровистого человека. Тем не менее, у Эйдена была одна особенность. Хотя, скорее даже две. Во-первых – он неплохо переносил боль. По крайней мере – лучше большинства, что не было его заслугой, просто врождённое качество, оказавшееся весьма полезным. Во-вторых – он искренне и твёрдо верил в справедливость одной общеизвестной формулы… Если хочешь, чтобы всё было сделано хорошо – сделай это сам.

Спустя несколько часов, Эйден сидел в палатке лысеющего хирурга, вытянув перевязанную ногу на его койку и пил его самогон. Угрюмый медик преобразился в радушного хозяина после того, как раненый юноша помог ампутировать бедолаге десятнику почерневшую кисть, раздробленную ударом копыта… Потом был ещё боец с болтом в боку. Здоровый мужик вырывался и плакал, как ребенок, когда ему прижигали рану. Его пришлось крепко держать. А вот лейтенант, с рассечённым позвоночником, молчал, когда хирург приподнимал и переворачивал его на койке. Эйден и тогда пригодился, здорово облегчив работу медика, ловко извлекая еле заметные лоскутки одежды из глубокого пореза на пояснице. Так что после непростого, во всех смыслах, дня, в тесной палатке сидели не просто отощавший, покалеченный юнец и хмурый ворчащий хирург, а Эйден и Лоран. Не друзья, но почти приятели.

– Как нога-то? Не ноет? Не пульсирует?

– Конечно, ноет, – чуть хмыкнув, кивнул Эйден, медленно водя рукой над масляным фонарем. – Но я ныть не буду, – добавил он легко улыбнувшись, чтобы не показаться грубым.

– Пытаешься острить – значит всё в порядке.

Лоран отставил маленький раскладной табурет и удобнее устроился на холщовых мешках. Судя по тому, как они промялись под весом мужчины – там были какие-то тряпки.

– Здорово помог сегодня, благодарствую. Поработали будь здоров, а ведь я надеялся малость передохнуть перед отправкой к Кумруну, – он чуть привстал на своем лежбище опираясь на локоть, громко хлюпая, глотнул из деревянной полукруглой чаши и продолжил. – Эко вас посекли. Тебе-то ещё, можно сказать, свезло.

– И не говори, – продолжая греть руку над фонарем, Эйден так наклонил предплечье, что кривой рубец, перехваченный бледными следами стежков, отбрасывал причудливые тени на пологе палатки. – Я вообще везучий. За последние полгода уж в третий раз счастья привалило. А про «посекли»… – он на секунду задумался. Тень, медленно изменяющая очертания с наклоном руки, напоминала то далекие горы, то беспорядочные волны. – Так нимийцев, наверняка, ещё больше полегло.

– Да, я слышал. Что-то около двух сотен.

Они коротко переглянулись. То, что ни один не верил в гуляющую по лагерю байку – не имело абсолютно никакого значения.

– А что там, – Лоран чашей указал на извилистый шрам на руке юноши, – в предыдущие два раза-то?

– Это пикой, когда нас из-под Элрина теснили, – розоватый, рваный след, протянувшийся наискось через предплечье почти на десять дюймов, напомнил как узкий хищный наконечник вспорол кожу и мясо, змеей скользнув вдоль древка его собственного копья. – Есть ещё рёбра… Срослись чуть коряво. Это я под копыта угодил. Коновал наш, лагерный, тогда тоже говорил, что я везучий.

– Хм… Чего ещё тот коновал наговорил?

– Ну, показывал там, по мелочи. Как что перевязывать, сшить или очистить, если ты об этом.

– Об этом, – уверенно кивнул Лоран. – Не знаю, с чего умного человека коновалом кличешь, но кто ж вас разберёт, деревенских. А ты ведь даже не уразумел поди – какую услугу тебе тот мужик оказал, часть опыта своего в твою башку лысую вбив.

Лысеющий медик самодовольно ухмыльнулся, громко прихлебывая самогон, будто боясь обжечься. В его снисходительном, чуть насмешливом взгляде можно было заметить невысказанный вопрос. Эйден же выглядел немного смущённым и явно заинтересованным. То есть именно так, как нужно.

– Вишь, в чём дело-то, – начал Лоран доверительным тоном, – мы ведь с тобой похожи. И не только лысыми макушками. Я ведь не так давно тоже в строю шагал да-а-а… И в некотором роде – тоже везучий, – он картинным жестом задрал серую рубаху демонстрируя след давнего колотого ранения на дряблом животе. Эйден, как положено, понимающе закивал. – Кой-как, своим умом и не без помощи хороших людей, выучился медицине. Хотя раньше-то, как и ты небось – слова такого не знал. И не просто так выучился, да-а-а… Пока своя шкура зарастала, всякого успел навидаться. Оно ведь как, на поле боя-то, только начало видишь, только как рубануть, ткнуть и вспороть прикидываешь. А тут, не в смысле прям здесь, а вообще – в неглубоком тылу-то, есть время всё под другим углом рассмотреть. Прочувствовать боль чужую, надышаться настоящей смертью, той, что в грязной ране до поры растёт…

Хирург некоторое время молчал. Потом кинул на юношу внимательный, оценивающий взгляд и плеснул ещё самогона в объёмные чаши.

– А я ведь тот ещё рубака, – продолжал он чуть изменившимся голосом. – Гонял врага по всему Хертсему, чуть не до Фор-дрима, ещё когда ты… Не, ну уже народиться-то успел, но ещё под себя не со страху, а по незнанию ходил. Ах-хха… – смех Лорана напоминал кашель больной собаки. – Помню, как- то раз, ближе к гномьей границе…

Следующие две чаши медик, а как оказалось – ещё и один из прославленных ветеранов Уилфолка, в типично охотничьей манере вспоминал о своих славных подвигах. Ещё по весне Эйден слушал таких вояк, забредающих в харчевню неподалеку от его мельницы, с неподдельным живым интересом. Месяца четыре назад – с нескрываемым презрением. Теперь же он снова поддакивал, заинтересованно уточнял и уважительно кивал головой. Хорошо зная, к чему ведёт Лоран.

– Так вот, к чему я всё это веду, – поднятый вверх указательный палец должен был подчеркнуть значимость момента, – мне думается, что ты тоже не так прост, как большинство из этих деревенщин, – хирург сделал неопределённый жест рукой. – Они трусливы, глупы и ленивы, но всё же жадность пересиливает остальные пороки. Именно поэтому ведутся войны, именно поэтому – есть, кому воевать. Пусть тебя, как и меня в своё время, толкнула в это болото та же корысть, но ведь посмотрев поближе, некоторые могут, наконец, осознать… Верно?

Эйдену было глубоко безразлично, какие достоинства или пороки привели Лорана туда, где он был сейчас. Юноша не собирался гадать о том, действительно ли между ними так много общего. В конце концов – совершенно не важно, прятал ли медик свой страх смерти, боли и бог знает чего ещё за показной, вычурной мудростью или он действительно покалечил достаточно тел для того, чтобы это искренне опротивело…

– Верно.

– Вот, – Лоран уверенно наполнил ещё по чаше для себя и Эйдена. – Пей и слушай. Завтра договорюсь с твоими командирами. Кто там у тебя? А-а не важно. Всё одно к чему ты им с располосованной ляхой. Так что останешься здесь, помогать нам будешь. И после того, как подзаживёшь – тоже.

Эйден задумчиво кивнул и почти погрузил нос в самогон. Нужно было скрыть улыбку, расплывающуюся по худому сероватому лицу. Он не горел желанием зашивать чужие раны, вправлять кости и отрезать загнившие конечности. Но продолжать рисковать собственной шкурой хотел ещё меньше. Следующие пять дней он как мог помогал Лорану в работе. А потом привезли новую партию раненых… И известия о возможном приближении небесных.

Маленькая шустрая сойка встревожено замерла, повернув аккуратную головку боком к возможному источнику опасности. В черной бусинке глаза можно было заметить отражение человека, сидящего меж поросших травой кочек.

Эйден удивился, что так чётко видит себя в крошечном глазу птицы. Такое обостренное восприятие и странный ход мыслей могли означать сильный жар, следствие заражения крови и предвестник начала лихорадки. Он медленно покачал головой, как бы убеждая сойку в отсутствии недобрых намерений. То, что пташка подмигнула ему – тоже не было хорошим знаком.

– Что за чушь? – полушёпотом протянул он. – Рана открылась только с утра, зараза не могла так быстро… Гхм-гх

Услышав сдавленный кашель, сойка несколько раз ударила крыльями, отскакивая на пару шагов в сторону. Небольшие бирюзовые мазки на её серо-коричневых крыльях на мгновение ярко вспыхнули и снова погасли. Птица держала в клюве крупный желудь и явно переживала за него.

– Да не волнуйся, не отберу. Я ведь…

Эйден не договорил. Он приложил тыльную сторону ладони ко лбу, вспоминая, как сильно промёрз этой ночью и размышляя – могло ли это стать причиной болезни. Сойка же, явно приняв этот жест за проявление враждебности, торопливо вспорхнула в воздух и скрылась в кронах деревьев. Через секунду со дна неглубокого оврага раздался лёгкий, но хорошо различимый звон. Юноша осторожно потряс головой, устало потёр глаза. В ушах действительно ощущалось некоторое давление, но верить, что металлический звон просто померещился – не хотелось. Он кое-как поднялся, тяжело опираясь на свой ореховый посох, и стал осторожно спускаться по пологому склону, опасаясь поскользнуться на толстом слое опавших листьев, годами скапливающихся в низине. Крепкие, добротные сапоги, недавняя обновка, погрузились на несколько дюймов в воду. Оказывается, здесь бежал почти незаметный, присыпанный полуистлевшим мусором ручеёк, шириной меньше ладони. Эйден спешно, по старой привычке, отступил назад. Потом, вспомнив, что его дырявые ботинки остались у старого вяза – с особым удовлетворением зашел в узкое русло обеими ногами. Откуда-то сверху, с высоких, всё ещё густых крон рыжеющих осин, раздался тоскливо-тонкий крик сойки. Будто напоминая юноше, зачем он здесь. Окинув беглым взглядом овраг, он не заметил ничего интересного. Ещё раз посмотрев вверх, точно ожидая подсказки, Эйден принялся ворошить многолетние наносы сырой лесной подстилки, орудую палкой и осторожно загребая раненой ногой.

Почерневший шлем с широкими полями глухо звякнул, сдвинувшись с места, открывая часть тёмно-серого черепа с редкими прядями мокрых волос. Достаточно было увидеть его, чтобы ближайшая кочка тут же приняла очертания проломленной грудной клетки, наполовину вросшей в землю. Рядом проявились, словно перестав притворяться камнями, изъеденные ржавчиной наплечники, а гнилое полено вдруг оказалось наручами, скрывающими несколько светлеющих костяшек пальцев. Эйден снова посмотрел вверх, гадая – была ли сойка подарком, предостережением или галлюцинацией.

Мутноватая вода медленно закипала в почерневшей чаше шлема. Широкие поля надежно опирались на три крупных, с два кулака, камня, разложенных по бокам. Развести огонь оказалось очень непросто. Стальной фрагмент старой латной перчатки был мягковат и плохо выбивал искру из сколотого кремня. Найти сам кремень тоже получилось не сразу, пришлось чуть не час идти вдоль русла ручья, благо он всё равно уводил в нужную сторону. Эйден сидел, заворожено глядя, как маленькие проворные языки пламени лижут кованый металл, дивясь тому, сколько сил и удачи потребовало создание простого костерка. Кое-как вымытые руки медленными, механическими движениями измельчали пучок листьев крапивы. Чуть заметное жжение и покалывание не мешало, не отвлекало от старательного подсчёта.

– Сто пятьдесят три… сто пятьдесят четыре… сто пятьдесят пять…

Он всегда неплохо считал. Перетаскиваемые мешки на мельнице, обороты большого жернова, количество стоптанных ступеней высокого крыльца… Выждав точное время, Эйден добавил в свой особый котёл измочаленные ростки скумпии и очищенный от грязи корень змеевика. Теперь оставалось кипятить смесь триста три счёта, потом снять с огня и остудить отвар. После – принимать горький, вяжущий напиток раз в час, до того, как болезнь отступит. Хорошо чистит кровь, кишки и голову – так говорил об этом средстве тот самый Коновал, что лечил его перебитые ребра. Эйден усмехнулся. Сейчас ему многое казалось забавным. И то, как ополченцы вроде него, вчерашние крестьяне, коверкали имя смуглого лекаря из Дахаба. Маленького улыбчивого человека звали Оннавал, самое обычное имя в его краях. Смешным выглядело и то, что также пренебрежительно именовали собрата по ремеслу и местные, бирнийские медики. А когда полуживого юношу, растоптанного лошадьми, нашли среди павших после погрома под Элрином – именно этот Коновал сумел извлечь обломки рёбер из пробитых внутренностей. Эйден смотрел в огонь и думал. Он давно не хотел верить в какие бы то ни было высшие силы, и тем не менее собирал, смешивал и отсчитывал всё именно так, как учил глубоко верующий лекарь из Дахаба. Мысль о том, что само зелье и ритуал, связанный с его приготовлением, вполне практичны и не имеют никакого отношения к вере или магии – только зарождалась в его голове.

Солнце постепенно розовело и склонялось всё ниже. Яркие осенние цвета смешанного леса немного поблекли, в то же время, подсвеченные с запада, стали казаться ещё глубже и многообразнее. Тёмные пятна елей, встречающихся там и тут, напоминали затенённые провалы в пёстрой стене лиственных деревьев. Эйден пару мгновений поводил пальцем над горсткой наколотых орехов, собранных ещё по утру, отправил в рот самый маленький из оставшихся, хотя отличить один от другого было практически невозможно. Хотелось ещё немного потянуть время, но делать этого было нельзя. С каждой минутой света становилось всё меньше, а сидя на толстом бревне без штанов он чувствовал себя особенно беззащитным и неуклюжим. Окровавленная повязка, пропитанная тем же отваром, что он принимал внутрь, легко отстала от раны. Образовавшаяся корочка могла бы радовать, если бы не красноватый отёк. Эйден прислонился вплотную, рассматривая рваные края раны и предвкушая неприятную процедуру. Для начала – надо было удалить старые швы, кое-где разорвавшие кожу, когда он бежал из лагеря. Прокалённая изогнутая игла подцепила первую нить, вытягивая ее из буро-коричневой массы, размягченной теплым отваром. Не хватало ножниц или ножа, не хватало чистой воды, не хватало перевязочного материала. Но четкое понимание важности момента было на месте. Эйден закончил промывать рану и принялся накладывать швы. Со стороны он выглядел спокойным, собранным, сосредоточенным. И не только выглядел. Размеренные точные движения успокаивали. Вспышки боли, словно позвякивания туго натянутой короткой струны, вспыхивали и затихали где-то на периферии сознания, оставляя после себя неприятное, но не способное помешать работе эхо. Прямая, рубленая рана теперь разрослась разветвленной сетью мелких разрывов, плотно перехваченных аккуратными стежками. Вид худого бледного бедра, перепачканного засыхающими потеками размазанной крови, со свежим шрамом длиной в полторы ладони, мог вызвать приступ тошноты у неподготовленного человека. Но Эйден смотрел на результат своих трудов с нескрываемой гордостью. За последние дни он неплохо набил руку на сослуживцах и хорошо понимал, что справился не хуже настоящего медика. Вздохнув, он укоротил свою куртку еще на пару дюймов, оторвав снизу длинную полосу ткани. Перевязывая ногу, невольно сравнил шрамы на бедре и левом предплечье. Удовлетворенно хмыкнул, уверенный, что теперь-то не пропадёт, и смахнул упавшую на лоб прохладную каплю.

Тёмный, враждебный лес шумел как морские волны, разбивающиеся о прибрежные скалы. Постоянный шелестящий гул бесконечного множества тяжёлых капель оглушал, дезориентируя и вводя в некое подобие транса. Узкая тропа, протянувшаяся на две дюжины шагов от небольшой ели до корявого, толстого пня, темнела на фоне серебристо-стальных отблесков промокшей насквозь ночи. Эйден дошел до конца короткой тропки, развернулся и похромал обратно. В который раз. Его зубы отбивали звонкую неровную дробь, а рука с посохом сильно дрожала. Костерок потух так давно, что воспоминания о его уютном тепле казались плодом воображения. Проходя мимо, юноша кинул на горстку углей тоскливый взгляд, словно видел остывший трупик маленького, дружелюбного существа. Шлем с остатками целебного отвара он попытался спрятать под широкими лапами ели, но ливень был такой, что кроме дождевой воды там уже ничего не осталось. Эйден дошёл до пня и развернулся. Двадцать три шага в одну сторону… Двадцать три в другую. Окоченевшая рука крепче сжала ореховую палку, по телу снова пробежала волна дрожи. Хотелось идти ещё быстрее, чтобы хоть немного согреться, но нельзя было тревожить и без того беспокоящую рану.

Серый встал на задние лапы, чуть вытянул шею, задумчиво нюхая воздух. Странное существо не сходило с узкой тропки, продолжая двигаться то в одну, то в другую сторону. Такое поведение было непонятно Серому. Неровная, напряженная походка могла означать, что существо больно, но чуткий влажный нос не улавливал искомого запаха. Передние лапы шевелились сами собой, нетерпеливо взъерошивая промокший мех на костистых предплечьях. Узкие, тёмные ладони были горячими, как всегда перед атакой. Лишённая шерсти вытянутая морда – выражала беспокойство. Инстинкт призывал тут же, не раздумывая, броситься на жертву, нагнать в два прыжка, подмять под себя, перегрызая хрупкие позвонки у основания черепа. Но опыт нашёптывал – тут что-то нечисто… Странное существо снова дошло до дерева, остановилось, вглядываясь под ноги, резко дёрнулось. Громко звякнул металл. Серый припал к земле скалясь, готовый нападать или отступать, чувствуя, как дыбится холка. В его сознании металл чётко ассоциировался с опасностью, с угрозой. Зачем существо прячет угрозу? Готовит засаду? Западню? Острое ухо дрогнуло, ловя звуки далёких шагов. Повернув безволосую морду в сторону источника звуков, Серый раздраженно запустил когти в мягкую почву, пропуская жирную грязь между сильными пальцами. Прислушавшись – различил шесть пар волчьих лап, рыщущих неподалеку голодным челноком. Взглянув в последний раз на странное существо, он кинулся в ночь широкими, мягкими скачками. Нагнать волков не составляло труда, порвать одного-двух – тоже. Нужно было напомнить стае – чья это территория. Прожорливых тварей становилось всё больше и ели они слишком часто.

Где-то высоко на дереве зачирикала первая утренняя пташка. Эйден улыбнулся. Улыбкой изможденной и неровной, но действительно искренней. Он хорошо понимал проснувшуюся птицу и радовался розоватым отблескам рассвета, пожалуй, даже больше неё. Сизая тьма уходящей ночи ещё держалась за длинные тени, но всё же неизбежно таяла под натиском нового дня. Оставалось еще немало времени до того, как солнце начнет по-настоящему согревать, но истинный холод уже отступал. Будто затихающая зубная боль, оставляя после себя долгожданное чувство облегчения. Отыскав измазанный грязью остроконечный шлем, который сам же пнул в кусты несколько часов назад, Эйден на мгновение замер. Вспомнив о его предыдущем хозяине, о черепе, с редкими прядями налипших волос, он устыдился своих ночных мыслей. Ведь после всех сделанных им ошибок – сегодняшнее положение можно было считать настоящей удачей.

– Собственно… что угодно можно считать удачей. Всё зависит от точки зрения.

Заговорил вслух Эйден исключительно для того, чтобы услышать собственный голос. А услышав – ещё немного приободрился. Пора было двигаться дальше. Русло ручья, набравшего силу после ночного ливня, уводило на запад, в сторону Уилфолка. Его путь лежал на юг, а значит – стоило запастись водой.

Со стороны он выглядел более чем странно. Выжав насколько возможно одежду, что, разумеется, не делало её сухой – обвязал толстый жилет из грубой шерсти вокруг посоха, а потасканную холщовую куртку закрепил ниже, связав узлом рукава. Шлем, наполненный водой, нести было очень неудобно и, промучившись с полчаса, Эйден просто выпил сколько смог, а свою драгоценную посуду напялил на импровизированное шерстяное оголовье посоха. Получившееся пугало взяло на себя большую часть промокших вещей и сам он, оставшись в льняной рубахе с закатанными рукавами, наконец перестал подрагивать. Энергичная, хоть и не слишком быстрая, ходьба здорово согревала. Пар светлыми завитками поднимался от горячего тела, забирая последнюю влагу тяжёлой ночи.

Ещё недавно, буквально только что, хотелось просто согреться. Избавиться от опостылевшей дрожи и клацанья зубов. А теперь, какая неожиданность, всплывает куча новых желаний. Хотя, конечно, ничего необычного в том нет. Я не ел уже часов сорок, а не спал и того больше. Горстка мелких орехов и двухминутная дрёма не в счёт. У-ух… как гудят ноги. Чем теплее становится – тем больше чувствую, насколько измотан. Выходит, холод по-своему помогает, гонит вперед, не давая остановиться. Но надолго ли меня хватит, если не найду чего-нибудь съестного? Того и гляди рухну, похрапывая и тараща грустные глазища, как околевшая кобыла.

Эйден специально нагнетал, жалуясь на жизнь самому себе. Знал, что если постараться достаточно – станет просто смешно от несоразмерного обстоятельствам нытья. Вот только сравнив себя с умирающей клячей – невольно вспомнил о отвратительно-сладкой конине, что приходилось есть, удерживая валы на Колючих холмах. То были даже не их кони. Элитные боевые жеребцы небесных, застрявшие в частоколе или переломавшие ноги в сухих рвах. Спешенных рыцарей резали, как и раненых животных. Первых после обирали, раздевая до исподнего, вторых – рубили на мясо, ночами выбираясь за линию укреплений. Кто-то сказал тогда, что хоть враг и отрезал их от Данаса – помереть с голоду всё одно не даст. И верно… С каждой яростной атакой запасы конины росли, а количество голодных ртов уменьшалось. Эйден хмурился, вспоминая раскалённый августовский зной, наполненный вездесущей вонью разложения. Раздувшиеся тела людей и коней, беспорядочными кучами разбросанные по холмам. Гудение жирных мух. Огромные стаи крикливых ворон, объевшихся так, что передвигались короткими прыжками, не имея возможности взлететь.

Где-то в стороне раздалось сердитое карканье. Эйден вздрогнул, будто снова увидев жадных птиц, дерущихся за мягкую падаль. Потом сплюнул, криво ухмыльнулся, бросив странный взгляд в сторону беспокойной птицы, и бодрее зашагал дальше. Всё складывалось не так уж плохо.

Пышный куст калины, словно живой, шевелился и вздрагивал. Компания шустрых воробьёв, оккупировавших её ветки, тяжёлые от ярко красных ягод, находилась в постоянном движении. Маленькие наглые крикуны практически не обращали внимания на Эйдена, объедающего куст с другой стороны. Отправляя в рот очередную горсть горьковатых ягод, он вспомнил, что где-то слышал о пользе калиновых косточек для пищеварения.

– Ну, уж в моем случае это наверняка полезно. Не будь ягод – не было бы и пищеварения… – довольно протянул он с набитым ртом.

Наевшись вдоволь, Эйден устроился между обгоревших корней старого дуба. Следы давнего низового пожара виднелись почти на всех ближайших деревьях. Лениво закидывая в рот по одной ягодке из наполненного калиной шлема, он размышлял о прошлом. Чтобы не портить пресловутого пищеварения лишними нервами – не о своём. Когда и как начался тот пожар? Была ли тому причиной сухая гроза? Кто и почему ту грозу послал? Хорошенько набив живот – парень случайно позабыл, что давно не верит в богов. Не успев подумать, что обычно такое забывается только в беде – провалился в глубокий, крепкий сон по-настоящему уставшего человека.

Мелкие, до боли знакомые детали внутренней обстановки трактира будто чуть подсвечивались в уютном полумраке. Затёртые деревянные столы, массивные скамьи из толстых досок, отполированные за годы использования. Потрескивающий очаг в северной стене, сложенный из грубого нетёсаного камня. И огромная лосиная голова прямо над ним, упирающаяся ветвистыми рогами в низкий, прокопченный потолок. Перед ним на стол ставят тяжёлую глиняную кружку и миску печеной репы. Между жёлтыми, румяными ломтями виднеются хорошие куски жирного мяса, хотя его Эйден не заказывал. Высокая женщина кивает и улыбается, поглаживая расплетающуюся чёрную косу. Уже пожелтевший, едва заметный синяк на её лице невольно притягивает взгляд. Такая глубокая, сильная красота… Влекущее, непристойное очарование полураспущенных волос… И мерзкий, противный его натуре след недавнего святотатства. Смотреть не хочется, но всё окружающее вдруг расплывается, оставляя узкое пятно чёткого видения. Эйден смотрит, будто из глубокого капюшона, старательно напоминая себе, что одно – лишь предсказуемое следствие другого. С непокрытой головой ходят только шлюхи, продажные девки, заслуживающие презрения или грубого отношения. Он убеждает себя чужими, неуклюжими словами. Снова и снова пытается распробовать ту веру в незыблемую, бескомпромиссную простоту, что царит в его родных краях. Тем временем, женщину подзывают к другому столу. Двое доходяг уже изрядно пьяны. Громко ругаются, хохочут и гремят посудой.

Скрипучие половицы рассказывают о происходящем наверху ярче, чем Эйден может вынести. Словно низкий потолок вдруг стал прозрачным. Она уже там. С ними. Остается только дождаться шума, громкой возни или звука удара. Ждать плохого – плохо. Грешно надеяться на подобное. Но он продолжает ловить неясные шорохи, брезгливо уставившись на остывшее мясо. Треск в камине бьёт по ушам сухим хрустом голодного пламени. Огонь перемолет всё, до чего сможет дотянуться. Его жар перестаёт уютно согревать, украдкой охватывая со всех сторон, медленно окружая. Мысль о том, что этот страх не отсюда, что для него ещё не время – вытесняет новое видение.

Деревянные ступени медленно ползут назад. Старые ботинки знают истертую лестницу, помнят куда ступить. Мягко, бесшумно, невыносимо медленно несут туда, куда стоит торопиться. А может не стоит соваться вовсе. Дверь распахивается сильным пинком. Протяжный крик, как сигнал к атаке. Многоголосый трубный рёв. Ещё один страх из будущего… Время бешеным псом срывается с цепи, сжимая три жизни в одно мгновение.

Закатившийся, чуть приоткрытый глаз перестал подергиваться, сфокусировался на увиденном. Черный зрачок плавно расширился, занимая большую часть тёмно-коричневой радужки. Правая рука метнулась вперёд. Белка, сидевшая в наполненном ягодами шлеме, забилась в кулаке как сильная рыба, успев глубоко погрузить желтоватые резцы в схватившую ее ладонь. Через секунду послышался тихий хруст, зверёк обмяк в грязном кулаке.

В этот раз развести костер оказалось заметно проще. Несмотря на то, что Эйден проспал большую часть дня – он искренне радовался потеплению. Исправно светившее много часов подряд солнце, подсушило светлый березняк, до которого удалось дохромать к закату. Валявшиеся тут и там сухие ветви было легко собирать и они весело горели. Запрятав на будущее небольшой рулончик тонкой бересты в надорванный шов жилета, удачливый охотник практически голыми руками ошкуривал честно добытую дичь.

– И что же тебя толкнуло, жирненький ты грызун, покуситься на чужое, когда вокруг столько ничейного? – задумчиво приговаривал он, выворачивая рыжую шубку.

Эйден старательно концентрировался на происходящем, на предстоящей готовке и королевском ужине. Но увиденный сон освежил воспоминания настолько, что отвлечься было практически невозможно. Приятный, наполняющий силой и решимостью дурман крепкого пива, обжигающая нутро ревность и толкающая вперед злоба… Он не просто увидел тот день со стороны, а будто пережил все ещё раз, распробовав неоднородный сгусток страстей яснее, чем тогда. Вспоминая нахлынувшее чувство освобождения, предвкушения долгожданных перемен и лёгкой, бодрящей тревоги – Эйден сухо ухмыльнулся. Точь в точь как лейтенант, вербовавший новобранцев для отражения агрессии Хертсема. Тогда не замолкавший, прямой как жердь офицер со строгой армейской выправкой, обронил пару слов об амнистии для добровольцев, а также о стоящем, достойном мужчины деле. Хотя остальным куда больше рассказывал о щедром жаловании и шикарном пайке. Рассказывал именно то, что хотели слушать.

Разобрав обжаренную на прутике тушку, Эйден скинул почти всё мясо в стоящий на углях шлем, где уже пузырилась брусника и несколько корешков стрелолиста. Посасывая маленькие, хрупкие косточки он перемешивал содержимое импровизированного котелка широкой березовой щепкой. Поднимающийся над костром запах кружил голову. На тускло синем безоблачном небе уже показались первые звёзды. Ночь обещала быть ясной, а значит – можно было продолжить путь. Выбрав последние остатки тушёного с ягодами мяса, Эйден облизал пальцы. Как бы ни была жирна белка, белкой она и оставалась. Голод не терзал привычной резью в животе, но притаившись где-то поблизости – будто намекал, что скоро вернётся. С закатом заметно посвежело, но просохшая за день одежда согревала достаточно. Достаточно для того, чтобы идти дальше. Спать на голой земле сейчас всё равно было бы сложно, даже поддерживая хороший огонь. Совсем недавно минуло полнолуние, и теперь медленно убывающая луна напоминала надрезанный неумёхой круг сыра. Её мягкий, рассеянный свет затекал всюду, освещая ложбинки, кочки и поросшие мхом брёвна достаточно ярко. В лесу было тише, чем утром, но куда больше звуков, чем в полдень. С похолоданием почти не осталось насекомых, но ночные птицы и звери, мелкие и не слишком, то и дело вскрикивали, шуршали или били крыльями. Крепко сжимая в руке ореховую палку, Эйден петлял меж тёмных стволов, стараясь сильно не отклоняться от верного направления. Он шёл осторожно, но довольно уверенно. При этом хорошо понимая, что обернуться или тем более остановиться попросту не хватит духу.

На следующий день снова пошел дождь. Сперва разлетаясь мелкой водяной пылью, к вечеру он лил стеной, размывая пестрящие силуэты деревьев в грязную, коричнево-бурую пелену. Наконец удалось напиться, подставляя шлем под струйки воды, крошечными водопадами стекающие с высоких крон. А вот с едой было не так просто. Не получалось распознать ничего съедобного. Да и искать что-то, когда вымок насквозь, промерз и устал как собака… В общем, Эйден просто понуро брёл вперед, изредка останавливаясь, чтобы передохнуть и расслабить больную ногу. Он кое-как собрал почти все нужные ингредиенты для приготовления того самого средства, что пил накануне, но без огня приготовить его не мог. А мир, казалось, состоял из воды и грязи. О костре нечего было и думать. Проведя бессонную, холодную ночь, скрючившись в позе зародыша и обхватив колени руками, он молча смотрел на бесстрастную тьму цвета остывающей золы. Широкие еловые лапы, хоть немного спасающие от дождя, скрывали от его взгляда большую часть клубящейся, пульсирующей бездны, густой от шорохов падающих капель. И не только.

Звенящий полумрак заполнил сознание, вытесняя планы, намерения, мысли. Усталость, переохлаждение и голод брали своё. Эйден инстинктивно боролся с беспамятством, упрямо продвигаясь к цели. Он падал, поднимался и шёл дальше, чтобы вскоре снова упасть. Уже привычные кошмары, сны или видения, дополнялись новыми зловещими образами. Красивые, опасные рога, будто вросшие в густые заросли корявых ветвей. Гордая оленья голова на мощной шее. Широкая белая грудь. И неровные культи в кровавой бахроме ошмётков, свисающие ниже. Гниль, голод и страх.

Очнувшись в холодной, но сухой каменной нише, Эйден не мог бы сказать – сколько прошло времени, где он сейчас находится и как сюда попал. Но был точно уверен, что ещё жив. Покойник не мог испытывать такой боли. Со сдавленным стоном разогнув окоченевшие ноги – он огляделся, протирая слезящиеся, будто забитые горячим песком глаза. Небольшая пещера из светло-серого известняка, как природная слуховая трубка, собирала и усиливала все звуки, раздающиеся снаружи. Ливень продолжался, зеленовато-коричневые пряди мха и гибких корней, прикрывающие узкий вход, напоминали мокрые волосы. Оставшиеся на иссушенном черепе. Эйден мотнул головой, пытаясь избавиться от мрачных ассоциаций. Опираясь рукой о гладкую, вероятно выточенную потоками воды стену, медленно встал. Ноющие колени подрагивали. Обнаружив здесь же, на каменистой земле, свой посох – улыбнулся, как старому знакомому. И тут же вспомнил про шлем, которого нигде не было видно. Глубоко вздохнув по поводу серьезной утраты – сильно закашлялся. Боль в груди и распухшем горле напомнили, что необходимо хотя бы попытаться развести огонь, согреться и высушить вещи. Обследовав продолговатую, узкую пещеру удалось собрать скромную кучку веток и разного полуистлевшего мусора, нанесённого ветром. Моток бересты, предусмотрительно взятый про запас и теперь разложенный в каменной нише, постепенно подсыхал.

Было довольно тепло. Красно-оранжевые лепестки пламени переплетались и вздрагивали, неспешно поглаживая друг друга. Плавные линии известняковых стен ловили теплые отсветы, возвращая назад хорошую долю принятого жара. Белёсый дымок, заметный лишь под сводчатым потолком, медленной струйкой вытекал наружу. Словом – было почти уютно. Но Эйден не мог этого оценить. Оставшись в штанах и рубахе, содрогаясь всем телом на жесткой подстилке из остальных вещей, он тяжело дышал и сильно потел. Огонь едва не опаливал его брови, но всё равно не мог согреть лихорадящего парня. Очнувшись от неспокойного, тяжёлого сна – он ощупью нашарил корягу побольше в сохнущей рядом куче и подложил в костёр. Снова соскальзывая в полу бредовое состояние, Эйден успел порадоваться, что не поленился заранее запастись дровами. Что решился снова выйти в ледяной дождь, несмотря на поднимающийся жар, лихорадку и ноющую рану.

– Твою мать, Эйден! Решайся! – в голосе Лорана раздражение плавно перерастало в злость. – Выброси всю эту чушь из головы. Ты слышал, о чем они говорят. Небесные рыщут совсем рядом. Небесные! Чёрт бы их побрал… – он торопливо закидывал какие-то вещи в объёмный мешок с лямками. Нетерпеливо оглянувшись на молодого товарища – раздосадовано цокнул языком. – Это не вшивая озлобленная голытьба Элрина. Они не только любят, но и умеют убивать.

– Знаю. Я был на Колючих холмах, – Эйден пребывал в полнейшей растерянности и, вероятно именно поэтому, выглядел уверенно суровым.

– А ты знаешь, как благородные господа поступают с ополченцами? – за ядовитой, кривой ухмылкой медика проглядывался намёк на личный опыт. – Мы просто вооружённая чернь. За самого захудалого дворянчика ещё можно хоть что-то получить, но не за нас. В плену простолюдин только жрёт. Так что? Знаешь, как поступают…

– Я знаю, как поступают с дезертирами лайонелиты.

– Сраная чушь! Если небесные рядом – нам не добраться до Кумруна. Отступим через леса Мидуэя, а там, кто знает, может и снова вольемся в войска. В глубине графства собирается новая сила.

– Глупо ломиться в чащу из-за распускаемых слухов. После этого вернуться сможешь только связанным на телеге, когда поймают твои же земляки. Я к Кумруну не рвусь, но если что – можно пережить и бой. Пару раз получалось. А вот с виселицей я не сталкивался. И не хочу.

Лоран бросил на него неуверенный, оценивающий взгляд. Осмотрел с ног до головы. Снова цокнул языком, щеря плохие зубы. Видно было, что он сомневается, гадает. Не имея ничего против младшего товарища, медик понимал, что только один из них сделает верный выбор, сильно повышая вероятность сохранить шкуру целой. Надеясь, что ошибся другой – он быстро вышел из палатки, грубо задев Эйдена плечом.

– Значит зря я тебя зашивал. Всё одно помрешь… – бросил Лоран, не оборачиваясь.

Сгущающиеся сумерки не могли скрыть торопливые фигуры, группами и по одному исчезающие в лесу. Плаксиво ворчал молодой лейтенант с рассеченной губой и свежей ссадиной на лице. Больше он не пытался никого остановить. И даже вроде бы сам собирал какой-то свёрток. Эйден занимался привычным делом – перевязывал, кормил и поил лежачих. Не потому, что хотел помочь, а просто чтобы занять руки и не думать. То и дело повторяя последние слова медика.

– Пшёл прочь, чёртов коновал, – глухо прошипел сухощавый капитан с перебитым позвоночником. Он не дал перевернуть себя, чтобы сменить повязку на гноящейся рубленой ране. Оттолкнув юношу сильной рукой – обжёг ледяным взглядом. – Я бы на твоём месте пачкал руки в крови, а не в чужом дерьме.

– Я сам себя зашивал! – выкрикнул Эйден невпопад, все ещё слыша слова Лорана.

Завалившись на кучу сырого тряпья в углу – он тихо заплакал. Чтобы вовремя струсить требовалась решимость, которой не было.

Плотный, отдающий холодной синевой туман, напоминал разбавленное водой молоко. Неподвижная бледная масса будто сгущала время, нарочито медленно расступаясь перед идущим, открывая очередной ствол, кочку или яму в самый последний момент. Несмотря на такую влажность, дышалось очень легко. Единственное, что слышал Эйден – мягкий, неровный шорох собственных шагов. Ковырнув концом посоха горстку сырых листьев, приподнявшихся над землей на пару дюймов, он разочарованно вздохнул. Там действительно был гриб, но его глянцевая, лиловая шляпка выглядела подозрительно красивой. В животе болезненно заурчало. Влажная, холодная ветка, коснувшись щеки скользнула к уху, оставляя на лице мокрый след. Осторожно раздвигая кусты руками, Эйден представил, что его лизнула огромная холоднокровная тварь.

– Попробовала на вкус… – прошептал он негромко. – Но есть такого голодного парня как я – просто бесчеловечно. С другой стороны – раз тело требует пищи, значит оно передумало помирать. Что само по себе очень неплохо.

Продолжая нашёптывать себе под нос что-то жизнеутверждающее, он тихо шёл вперёд, обходя тёмные ветвистые деревья, покрытые пучками узких листьев. Таких Эйден раньше не встречал. Или встречал? Замерев на месте он повёл носом, улавливая нотки знакомого запаха. Сладковатого и тяжёлого, будто оседающего в ноздрях мелкими частицами.

Оказалось, по крайней мере один из пугающих образов, виденных им в бреду, не был простым наваждением. Олень выглядел почти как живой. Если не смотреть вниз. Крупная, элегантная голова смотрела чуть вверх, словно принюхиваясь. Влажно поблескивающие кончики внушительных рогов походили на наконечники стрел из тёмного металла. Это великолепие и погубило зверя. Судя по положению сильного поджарого тела, вернее его останков, животное ломилось сквозь чащу, высоко выпрыгивая над густым подлеском. Запутавшись ветвистыми рогами в крепкой, низкой кроне – олень был обречён. Неизвестно, гнали ли его хищники уже тогда или нашли позднее, но древесный капкан держал достаточно крепко. Сейчас над землей зависла треть тяжёлой туши, та её часть, до которой не смогли дотянуться волки. Или ещё кто. Ног не было вовсе, даже поблизости. Буро-коричневое пятно под деревом было слизано до залысины на земле. Но жутковатая картина не слишком долго занимала Эйдена. Осматриваясь и прикидывая, как лучше оторвать пару кусков мяса с душком, он нашёл свой потерянный шлем. Находке, разумеется, обрадовался. Теперь можно было приготовить средства от жара, лихорадки и голода.

Решив хорошенько обжарить уже варёное мясо – он продвинул дальше в костёр плоский валун, из-за прожилок кварца походивший на здоровенный кусок свинины. Мокрые, криво срезанные острым кремнем ломти оленины зашипели, исходя мелкими лоскутками желтоватого пара. Звук потрескивающего жира ласкал уши. А вот с запахом всё было не так хорошо. Неизвестно, сколько на том дереве провисел олень, но подгнить он успел основательно. Многоэтапная обработка должна была превратить падаль в нечто суховатое, но белее менее пригодное в пищу. Эйден на то очень рассчитывал. Потягивая горячий, терпкий отвар прямо из закопчённого шлема, он размышлял… О том, что переборщил с можжевеловыми веточками. О непростой судьбе, своей и невезучего оленя. О людях, что когда-то жгли свои костры в этой самой пещере, на этом самом месте. Подрагивающее марево, висевшее над огнём, полупрозрачным занавесом прикрывало узкий вход. С гладкой, отшлифованной давно иссякшим потоком стены, внимательно смотрели выцветшие глаза.

Впервые увидев их – Эйден отшатнулся в брезгливом испуге. Затуманенное лихорадкой сознание дополняло гротескные детали, придавая рисованному прищуру зловещего реализма. Сейчас глаза тоже выглядели очень живыми, но скорее не пугали, а завораживали. Колышущийся над костром воздух придавал плоскому рисунку глубину. Растушёванная временем спираль закручивалась к чёрному зрачку, продвигаясь на дюйм каждый раз, когда хватало сил чуть отвести взгляд. Постепенно создавалось впечатление, что смотришь в очень глубокий колодец. Медленно соскальзывая в бездонную черноту. Эйден уже видел подобное. В старых курганах, неподалеку от Мирта. Десятки, если не сотни, языческих культов оставили свой след в истории Бирны. Но в некоторых графствах следы эти были совсем свежими, ясно говорившими о постоянном присутствии сил, почти позабытых другими. Леса Мидуэя были слишком древними, чтобы не помнить. И почти такими же дремучими, как чащобы Эссефа, самого малонаселенного и обособленного графства страны. Нехоженого края бродяг и охотников. Искомой, труднодоступной цели, маячившей далеко впереди.

Мясо почти смердело, но изголодавшийся парень уже имел опыт в приготовлении и поедании подобного. Варя, обжаривая, высушивая над костром, туша вместе с найденными неподалеку дикими грушами, он получал самое настоящее удовольствие.

В тишине и уюте непривычного одиночества было очень спокойно. В трёхстах шагах к северу обнаружился хороший, чистый источник. Вода ровно скатывалась меж позеленевших валунов, разбиваясь о гладкую известняковую глыбу крошечным водопадом, и почти тут же исчезала в узкой расщелине, будто спеша влиться в неведомые русла подземных рек. Впервые за долгое время удалось как следует вымыться. А хорошенько прокоптив над огнём всю одежду – ещё и избавиться от назойливых вшей.

Сидя на жестковатой лежанке из подсушенных еловых лап, Эйден отогревал замерзшие мокрые руки. Рядом с костром уже начинала парить внушительная охапка сырого валежника. В пяти шагах впереди, за пределами сухой пещеры, снова лил дождь. И чем сильнее шумела вода снаружи – тем уютнее становилось внутри. Моменты и образы, то и дело всплывающие в памяти, уже обрастали деталями неуловимо меняющегося восприятия. События последних месяцев вовсе не казались лучше, чем были на самом деле, но выглядели далёкими, полуреальными и будто чужими. Три дня покоя и отдыха пошли на пользу злосчастной ране на бедре, но разумнее было дать ей ещё время и возможность затянуться как следует. Медленно стряхивая с высыхающих ладоней остатки липкой еловой коры, он вытянул руки вперёд, оглядывая худые, тонкие предплечья.

– Да не говори. Молокососы только и ждут с раскрытым ртом, когда им в уши нагадят. Собсна, как и мы… как и все в своё время-то…

Эйден рассеянно прислушивался к сухому, резкому голосу, доносящемуся с улицы. Не потому, что ожидал услышать нечто новое или интересное. Просто пока дядя болтал с приятелем на крыльце – можно было передохнуть. Мешки с зерном он уже перетаскал, а браться за мешки с мукой до обеда жутко не хотелось. Они были заметно тяжелее, да и выпачкаться ещё больше – значило снова тратить время на всякие умывания.

– Ну, все да не все, – медленно и скрипуче возражал Шанек, старый аптекарь из Кролдэма, ближайшего городка. – Я-то головой работать выучился задолго до того, как с неё волосы опали. Да и ты, насколько помнится, если глупости и творил – так ведь не отходя далеко от дома.

– То что ты, старый леммасин, глупостями зовёшь – в Бирне по-другому именовать принято, – сухое ворчание звучало куда добродушнее, чем обычно. – Я ведь с этой самой мельницы по суррайским собакам стрелы пускал, да на этой лестнице стоя отбивался. Благо тогда силы в руках хватало…

– Да и дури в башке тожеть, – насмешливое скрипение то и дело прерывало мельника, провоцируя новый взрыв бурного, но не злого ворчания.

Эйден полулежал на плотных мешках зерна, рассеянно слушал и ждал обеда. Засученные во время работы рукава свободной рубахи открывали толстые, развитые предплечья. Лениво отряхивая с них вездесущую мучную пыль – он размышлял о силе, которую так часто вспоминал дядя. О той, что кому-то хватало на отражение неприятеля, а кому-то – на бесконечное таскание опостылевших мешков.

– Подтрунивай сколько влезет, пенёк ехидный. Но хорошая часть Кролдэма, горячие и не слишком разумные парни, кривой колонной стоят в очереди на вербовку. Не свои дома оборонять хотят, а к далеким соседям ломиться. И все эти вопли про встречу на пороге – тьфу! Россказни для бездельников.

– Ну, так не только молодёжь собирают, – цинично поскрипывал аптекарь. – Оно и великовозрастных обормотов прилично набежало. В основном бродяги пришлые, подозрительные весьма. Пусть себе идут, с такими же страховидлами лбами сшибаться. Хоть честных людей нервировать перестанут…

– Ага, че-е-естных, – протянул мельник. – Но как бы там ни было – всех ведь дурят. Всех обманывают. На том знать играет, что не понятно простому мужику… Одним пока, а другие просто ущербные, уж и не поймут видать. – Лёгкая житейская досада в сухом голосе перетекла куда-то глубже, обрастая назидательными нотками. – Нечего свою долю по свету искать, она всегда здесь, всегда рядом. А если и не устраивает что – обожди. Человек ко всему привыкает. Потерпел немного, а уже и не надо никуда.

Сквознячок, пахнущий сырой, разогретой солнцем землей, затянул в прохладную мельницу длинную паутинку. Пролетев несколько шагов от входа, она мягкой шелковой нитью осела на пыльном кулаке. Сквозь полусомкнутые веки наблюдая за паучком, черной точкой бегущим по мозолистой ладони, Эйден успел удивиться – куда это малыш летел, да ещё сейчас, по весне. И провалился в сон. Разбудивший его подзатыльник был лёгким и необидным. Как всегда.

– Дрыхнешь, холтура? Есть иди, до вечера ещё работы тьма. Оголодаешь – мешком придавит.

Оголодать ему и правда не давали. Кормили просто, но обильно. Как всегда. А вот выплатить жалованье авансом, дней на десять раньше срока, дядя отказался. Мотивировав это тем, что отлично знает, куда пойдут деньги. Эйден, и обычно-то парень румяный, краснел, вспоминая об этом. Возвращаясь с другого конца деревни, куда был послан договариваться о помоле, он шёл через местный базарчик, пестрящий разнообразием лотков, прилавков и лавочек. Затхлый запах прошлогодних овощей мешался с кислым духом солений и непередаваемым ароматом бойни. Все это, вместе с крикливой многоголосицей торговцев, покупателей, живой птицы и полуживой скотины – создавало практически осязаемую атмосферу изобилия. Не торопясь к любимым мешкам с мукой, Эйден рассматривал здоровую свиную голову, когда его внимание привлек гнусавый, неприятный голос.

– Да эти деревенщины ещё и не на такое готовы, – вещал мосластый тип, явно не из здешних, своему спутнику. – Уж по всей округе жужжат. В Кролдэме в очередь выстроились, готовы за двенадцать обрезков в месяц оголодавшим воякам Хертсема жопу подставлять. Как жадные портовые девки моряков – так они врага ждут.

– И ждёт их то же, что шлюх. Ходьба в раскаряку, да разбитая рожа, – осклабился второй.

– Крикливые доходяги, – буркнул себе под нос Эйден, проходя мимо. Не слишком громко, чтобы не услышали.

Стараясь не думать, что двенадцать серебряных тейлов, или обрезков, как их именовали в народе за часто обрезаемые края, на мельнице он мог заработать месяца за четыре. В лучшем случае. А ведь по слухам – солдатам ещё и щедро накидывали за каждый бой. При этом кареглазая Кэндис, недавно появившаяся в местном трактире «Под головой лося», получала аж по два тейла за ночь. Хоть с него и взяла только один. В глазах молодого парня появился масляный блеск. А при мысли о тумаках, отвешенных мерзкому заезжему торгашу, посмевшему поднять на девушку грязные ручонки – блеск неуловимо преобразился в задорный огонёк.

Пожалуй, загляну вечерком в трактир. Просто так. Пары медяков как раз хватит на кружку пива, да миску чего попроще… Черт с ними, с мешками. Своя доля всегда рядом, не устраивает что – просто обожди. Чуть потерпишь, а уже и не надо никуда. Не помню, где слышал, но сказано верно.

Эйден тряхнул головой, с трудом отрывая взгляд от размытой темной спирали, закручивающейся к чёрному провалу рисованного зрачка. Быстро собрав свой нехитрый скарб – он вышел из пещеры, хотя ещё толком не рассвело. Трёх дней отдыха было более чем достаточно, да и нога уже не так беспокоила. На нем ведь всё заживало, как на собаке.

Невысокие, но крутые холмы вынуждали петлять из стороны в сторону. Тут и там светлели их крошащиеся известняковые бока, совершенно лишённые растительности, будто залысины на старческом лбу. Несмотря на дождь, ливший почти всю ночь, ветер гнал пыль и сухие листья по маленьким ущельям, наполняя округу живым невнятным шёпотом. Бледные пучки пожелтевшей травы щетинились мертвыми стеблями. Только низкий неприхотливый кустарник, формой напоминавший пасущихся овец, разбавлял зеленью обветренные склоны. Всё казалось смутно знакомым. Эти затерянные в лесах Мидуэя холмы – походили на те самые, Колючие холмы Уилфолка. Только спустя сотни и тысячи лет, успевшие сменить огромные секвойи на чахлые кусты и медленно рассыпающиеся каменной крошкой. Как будто он шёл слишком долго, да ещё и сбился с пути.

Ну нет… Я всегда держу направление. Всегда.

Словно услышав его мысли – где-то неподалеку насмешливо закричала ворона. Неестественные, резкие крики только подчёркивали царящее здесь запустенье. На пути стали чаще попадаться невысокие каменные колонны, покрытые глубокими горизонтальными бороздами. Иссечённые ветром будто мечом, они походили на древние надгробия, выставленные рядами на огромных курганах. Взойдя на очередной такой холм – Эйден с удовлетворением отметил, что до новой границы леса не так далеко. Ведь даже увядающий – он был наполнен жизнью, в отличие от седой холмистой пустоши.

– А-а… Тварь зубатая! Да чтоб…

Эйден аж присел от неожиданности. Порывистый ветер, донесший далекий крик, снова изменил направление. Кое-как скатившись по склону, поросшему сухой травой, растерянный парень замер, не зная, как поступить.

– А-а сгинь! Пропади! Ёп…

Крики явно доносились из леса. Заходя по широкой дуге, Эйден слышал всё лучше и лучше. Вероятно, крикун был один. И судя по невнятной ругани, прерываемой громким треском, отбивался от кого-то вонючего, грязного и злобного. Любопытство гнало в одну сторону, страх тянул в другую. Любопытство, как водится, победило. Но ненадолго. Пробираясь через густой кустарник, Эйден недооценил слух существа, уже несколько минут поносимого последними словами. Ещё не успев толком рассмотреть в чём же дело, он уловил мгновение странной, настораживающей тишины. И почти сразу почувствовал мягкую глубокую дрожь глинистой почвы. Тяжёлый топот приближался, ветки трещали, охрипший мужик что-то орал. Времени раздумывать не было, и Эйден просто метнулся в сторону, припадая на одно колено и тараща глаза на звук. За три удара бешено колотящегося сердца он успел мысленно проклясть всё на свете… Мимо пронеслось огромное, мощное тело, проламывая широкую тропу в густом подлеске. Пролетев с дюжину шагов вперёд – лось развернулся и, мотнув головой, кинулся обратно. Снова затрещало. Не помня себя от страха, Эйден чудом успел нырнуть за стройный клён, уходя от острых раздвоенных копыт. Широченные ветвистые рога сохатого гулко ударили о дерево. Яркое золото резных листьев закружилось в воздухе.

– Э-э! Гадина! А ну сюда иди! Ух я тебя! – надрывался в стороне мужик. Сидя на крепком суку высоко над землёй.

Уходя от новых атак, Эйден почти не дышал. В отчаянии лупанув по длинной лосиной морде посохом – сам попытался забраться на дерево. Рука соскользнула. Обдирая ладонь и ломая ногти, он плюхнулся прямо в жирную, тягучую грязь. Так, что брызги полетели. Бессознательно набрав полную грудь воздуха, Эйден заорал. Надрывно, громко, нечеловечески. Огромные копыта замолотили в каком-то шаге от него. Выгибая длинные, будто паучьи ноги, лось неуклюжими скачками ломанулся в сторону. Соскальзывая в заваленный буреломом овраг – затрубил. Испуганно и протяжно, словно отвечая на крик человека.

Денёк выдался на удивление насыщенным. Сперва мужики, два дня бродившие по округе, притащили упитанного старого борова. Секач с седыми боками явно стоил того, чтобы сутками идти по его следу, проверяя на свежесть каждую встреченную кучу дерьма. Потом отец отыскал хороший улей, причём – всего в получасе ходьбы от деревни. И наконец, самое интересное, к ним зашёл новый человек! Гости здесь бывали не часто, а если и встречались какие бродяги – выглядели они угрюмыми и опасными. Отец всегда запрещал выходить из хаты, пока чужаки не уйдут своей дорогой. Сейчас же Каська сидела на поленнице, всего в дюжине шагов от главного Очага и, пожевывая сладкие соты, с нескрываемым любопытством таращилась на гостя. Именно гостя, так сказал отец, обычно именовавший всех чужаков бродягами.

Почти вся деревня, около сорока человек, собралась здесь же. Выложенный рыжими камнями главный Очаг находился в самом центре селения, а прокопченные хаты и землянки теснились вокруг. Кое-где соприкасаясь стенами, они отгораживали маленький, пропахший дымом и вяленым мясом мирок, от бесконечного леса. Совсем близко к огню сидел дядя Иллур, протянув окровавленную ногу дальше на скамью. Он почти не выказывал боли, лишь начинал рычать ещё громче, рассказывая о невероятной драке с чудовищным лосем, когда рану тревожили, промывая и перевязывая.

– И тут рогатая образина разворачивается и галопом несётся прям на него, – Иллур мотнул всклокоченной, рыжей бородой на Эйдена, накладывающего шину на перебитую голень. – А мужик возьми и хрясни зверюгу промеж глаз! Вот этим самым посохом да-а! Сохатый давай трубить, головой мотать, деревья круша и ломая…

Каська слушала дядин рассказ в пол уха. Её воображение уже нарисовало похожую, но всё же собственную картину чудесного спасения. Легко было представить высоко в ветвях себя, а загадочного, сурового мужчину, волшебством и сильной рукой изгоняющего чудовище, своим собственным героем. И пусть ростом этот герой не слишком велик, зато явно не был обделен удалью и сноровкой. По тому, как он ловко управлялся с дикими зверями и с полученными от них ранами, сразу было понятно – колдун. Ну или по крайней мере знахарь, что в конечном счёте одно на одно выходит.

– А потом ка-а-ак рявкнет! Руки к небу воздел… Такого рёва… гула такого страшного – вы точно не слышали, – продолжал рассказ рыжебородый.

Эйден тоже не слишком вслушивался, хоть ему и было приятно. Занимаясь перебитой голенью своего нового знакомого, он то и дело вопросительно поглядывал на крошечную, сухенькую старушку, сидевшую неподалеку. Та постоянно шевелила запавшими губами, посасывая полусырую косточку с мясом, и время от времени одобрительно кивала. В наложении шин она, очевидно, понимала больше юноши, но ограничивалась только незаметными окружающим подсказками. Явно не желая отнимать у него ни крупицы заслуженного признания.

– Ну вот, совсем другое дело, – удовлетворенно протянул Эйден, закончив с нехитрой процедурой. – Похромаешь, конечно, подольше меня, но могло быть и хуже.

– Да ещё как могло! – Иллур энергично затряс головой. – Кто его знает, сколько бы я там сидел. Да ещё ведь и домой вернуться желательно. А то, как видел, с полдня пути! Ты, хоть тоже не шибко быстрый, но ковылять помогал. За что и отдельная благодарность.

Лёгкий кивок головой, выражающий особого рода уважение, был приятен Эйдену. Почти также приятен, как добрые куски кабанятины с кровью, которые он ел, как и все вокруг, руками из больших деревянных мисок.

– А ведь могло быть и так, что на том суку и ночевать бы пришлось, – вещал рыжебородый, явно больше для соплеменников. – И это вблизи курганов, прямо на самой их границе, – некоторые из присутствующих закивали с особенно серьёзными лицами. Не переставая с аппетитом уминать жареное мясо.

Эйден снова встретился взглядом с беззубой старушкой, усердно обсасывающей косточку. Морщины на тонкой пергаментной коже на мгновение вытянулись по-новому. Местная знахарка перестала улыбаться и чуть пожала плечами, лаконично отвечая на незаданный вопрос. И снова принялась за еду.

– И что же, с теми курганами? – Эйден говорил негромко, заставляя всех вокруг чуть стихнуть, прислушиваясь. Хотелось удовлетворить своё любопытство, при этом не нанеся большого вреда полученному волею случая авторитету. Что речь идет о крошащейся холмистой пустоши – было понятно, но хотелось знать больше. Больше обо всем.

Пока они спотыкаясь брели по лесу – Иллур не был особенно разговорчив. Всё сжимал зубы, потел да покряхтывал. Оно и понятно, переломанные кости здорово мешают мыслить. Но теперь, оказавшись в кругу друзей, получив надлежащую помощь, в том числе – в виде пары иссушенных грибов, взятых под язык и явно унимающих боль, буквально расцвёл. Рыжебородый кряжистый мужик просто не замолкал. Оставалось лишь редким словом направлять его повествование в нужное русло, что Эйден и делал. И был полностью доволен результатом.

Всё, что он хотел и мог узнать о здешней земле и людях – было ему рассказано и повторено. Небольшое, скрытое от чужих глаз поселение, не было единственным в лесистой части графства. Но, как утверждали сами лесовики – до другого похожего было с неделю пути. При этом особо отмечалось, что время, затраченное на дорогу, сильно меняется в зависимости от сезона. Того, что можно назвать дорогами – здесь, конечно, не было отродясь. Только звериные тропы да меняющиеся русла ручьев пересекали дремучую чащу, укрепленную баррикадами ветровалов. Про некоторые местные диковинки Иллур рассказывал особенным, чуть приглушённым тоном, кидая выразительные взгляды на кивающих соплеменников. Те самые курганы, меловые холмы, на границе которых и состоялась встреча с лосем, пользовались у местных жителей недоброй славой. Жующий остывающую кабанятину бородач рассказывал о сущностях, обитающих в толще старого камня, о шёпотах, слышных в извилистом лабиринте расщелин. На вопрос, что же он делал вблизи такого места – рыжебородый чванливо вздёрнул брови и усмехнулся. Ответив, что не только колдуны могут обладать смелостью, отвагой и крепкими яйцами. Последние сомнения Эйдена стремительно рассеивались. Его действительно считали тем, кем он и близко не являлся. Впрочем – не в первый раз.

И в данном случае это многое объясняло. И щедрое на простые угощения гостеприимство, вряд ли всегда свойственное отшельникам, неспроста забравшимся в такую глушь. И точно указанное ему место на широкой скамье, очень близко от каменного очага, явно имевшего здесь сакральное значение. Иллур не говорил о местном культе и заведённом порядке прямо, а Эйден не спрашивал. Но по обрывкам историй и нюансам поведения общины можно было многое понять. Сам рыжебородый явно был не последним в здешней иерархии. Он сидел у самого огня и когда заговаривал – все замолкали. Рядом же находились другие взрослые мужчины, всего пять человек, и старая, как трухлявое бревно, знахарка, увешанная замысловатыми побрякушками, сплетёнными из ивовых веток и пучков трав. Чуть дальше сидели остальные старики, примерно с десяток, разной степени дряхлости. Уже за ними крутились, однако – не издавая лишнего шума, дети и подростки. А вот взрослые женщины, которых удалось насчитать больше дюжины, разошлись по своим делам сразу, как только поели. Сейчас можно было заметить несколько из них, собравшихся в отдельную группу у одной из хат. Несмотря на вечернюю прохладу – они не возвращались к очагу и продолжали заниматься починкой одежды, плетением корзин и прочими домашними делами, кутаясь в потасканные меха.

Давно не наедавшийся от пуза Эйден чувствовал полное удовлетворение. От предложенных ему сушёных грибов подозрительного вида – отказался. Дважды. На третий раз вынужден был угоститься, боясь обидеть хозяев. И через четверть часа понял, почему здесь не делают браги. Время летело незаметно. Проносящиеся высоко над кронами тучи, напоминали пенистые гребни упрямых волн. Оттеснив остывающее солнце за горизонт – они вынесли на почерневшее небо луну. Тёплые, колеблющиеся отсветы пламени смешивались с её мягким сиянием в дюжине шагов от очага, мешая определить границы видимости. Осторожно отвечая на вопросы лесовиков, Эйден в общих чертах поведал о событиях в стране. О голоде, уже терзающем Суррай и Хертсем. О пограничных стычках и грабительских рейдах шестимесячной давности, теперь переросших в настоящую войну.

Мидуэю исторически не повезло находиться между враждующими соседями. Со времён падения правящей династии Бирны, феодалы-наместники враждовали практически непрерывно, нередко сталкиваясь на территории небольшого, малонаселенного теперь графства. Забитые, измождённые постоянной угрозой люди спасались, как могли. В том числе – забирались поглубже в лес. Любые беды и несчастья, гремевшие вдалеке, отзывались здесь лишь неясным эхом. Случайными странниками, заплутавшими в нехоженой чаще, да недобитыми бойцами, догнивающими в недрах проржавевших лат по лесным оврагам.

Соплеменники Иллура интересовались невзгодами большого мира весьма поверхностно. Перекинувшись буквально парой фраз о строптивых баранах, вечно сталкивающихся лбами, снова заговорили о насущном. С удачно добытого кабана и неудачной попытки добыть лося, плавно перешли на первопричину того и другого. Слушая пространные рассуждения о богах и духах, Эйден всё глубже погружался в себя. Была ли тому виной усталость, тепло очага или горьковатые грибы – но вскоре он уже не отличал сон от реальности. На плече одного из бородатых лесовиков, вроде бы брата Иллура, спокойно сидела сойка. Желудь в её клюве отливал странным тёплым блеском, а маленькие чёрные глазки смотрели не мигая, выжидательно и упрямо. Мысли медленно и тягуче копошились в тёплом котле полусонного разума. Чего хотела… чего ждала странная птица? А боги?

– Осторожнее, ласково так, как девку гладишь…

Эйден обернулся на согбенную старуху и проглотил усмешку. Счистил зернистый налёт с древесного гриба, растущего высоко на стволе старого тополя. Покряхтывая и чуть хмурясь от напряжения – слез с подставленного пенька.

– Вот, годится? – он протянул знахарке костяной скребок, с небольшим количеством собираемого материала.

– А то! Я ж туда с полгода не забиралась. Вон сколько настарался, – она аккуратно перенесла светлую кашицу в маленькую ступку белой глины и плотно прикрыла пробкой. – Не ты, конечно, а грибок.

Эйден уже привык к добродушному подначиванию Дарны. Они бродили по лесу уже несколько часов и за это время он убедился, что горбатая старушка куда бодрее, чем кажется и сумела сохранить ясность и остроту ума, в отличие от зубов.

– Скажешь, зачем погнала хромоногого бедолагу на такую высоту? Или мне снова гадать?

– Гадай, конечно. Глядишь – больше пользы выйдет.

– Ну-у-у… – Эйден задумчиво потёр подбородок, подбирая слова. Вдруг вдохнул чуть глубже, принюхался к пальцам внимательнее. – Пахнет свежо, немного похоже на мяту. И маслянистое на ощупь. Должно быть – используешь как мазь от ожогов или ещё чего.

– Ну почти, – Дарна улыбнулась одними глазами, довольная тем, что он угадал.– От болячек кожных, вместе с вытопленным медвежьим жиром и крапивной кашицей. Вот только сложно мне это снадобье дается, о зубах-то одна память осталась. А измельчать нужно тщательно…

– Крапиву?

– Медведя, – не поворачиваясь отозвалась старушка и невозмутимо засеменила дальше.

Она точно знала куда идёт и собирала искомое так, будто протягивала руку к знакомым домашним полкам. В плетёной торбе, висевшей через плечо, уже лежали пучки толокнянки, плоды крушины, корневища цикория и змеиного горца. Остановившись у очередного тополя – она легко улыбнулась Эйдену. Тот со вздохом взглянул наверх, надеясь, что искомый гриб будет не слишком высоко.

– И к чему тебе столько? Вроде здоровы все, на первый взгляд-то.

– Угу… На взгляд, – старушка странно причмокнула беззубым ртом. Выразительно повела сутулыми плечами.

– Ты на что намекаешь? – спросил после короткой паузы Эйден. Возвращая знахарке скребок, он отвёл взгляд и слегка покраснел. Сам не понимая почему.

– Ночевал-то где? Глазастый ты наш…

– У Курта… – тихо ответил юноша. – Брата иллурова, – добавил он зачем-то, спустя мгновение.

Старейшая из лесовиков, разумеется, не хуже его знала, кто кому кем приходится. И, пожалуй, была единственной, по-настоящему разбирающейся в кровных связях поселенцев. Не менее очевидным было и то, что она хорошо знала о тринадцатилетней дочери Курта – Касии. Эйден вспомнил липкие, сладкие пальцы… И собственное смущение, когда большеглазая девушка тайком сунула ему в руку кусочек сот, сочащийся мёдом.

– Едово у нас такое, – развела руками Дарна, вырывая парня из задумчивости. – Секача вчера мужики добыли. Хорошо. Кролей попадается немало. Куропатки, тетерева, белки. Лосей ты сам видел. А по первому снегу – медведя из берлоги доставать можно. Мы способы знаем, навострились. Мяса хватает, – она протянула сухую, чуть дрожащую руку к стеблю дягеля. Потянула на себя, вырывая корень из сырой земли. Отряхнув о ближайший ствол – отправила в торбу. – Да и того, что под солнцем растёт – в нашем лесу в достатке. Но уж больно много ртов. Тридцать восемь, с младшим уторовским. Полтора года мальчугану, а жрёт, что твои поросята, – знахарка покачала головой, растягивая запавший рот в привычной улыбке. – Но человек – не зверь, хоть и воем по-волчьи, дичь загоняя. А растим мы только тыкву. Хорошую, большую и много. Но – только её.

Эйден кивнул. Он видел рядом с селением участки земли, расчищенные от подлеска и огороженные частоколом. Там зрели действительно громадные тыквы. Но – только они.

– Вот это боком и выходит, – продолжала Дарна, шаркая впереди. – Недоедаем того, что тело требует, оно и болеет. На коже заметно. На зубах, – она цикнула пустым деснами. – И грибочки тут в самый раз. С крапивкой, да жирком топлёным.

Старушка ловко поднырнула под низкими ветвями огромного дуба и присела на корявые, извивающиеся по земле корни. Достала из торбы нехитрый перекус. Эйден благодарно кивнул, принимая полоску вяленного мяса и опустился рядом.

– Да. Получается, и у вас тут всё не так просто, – протянул он, старательно пережевывая жесткую, волокнистую оленину.

– Да уж попроще, чем одному шататься.

– Конечно. Одному-то вообще смерть.

Старуха хитро покосилась на парня и не ответила. Посасывая сухое мясо, она деловито перебирала содержимое торбы.

– Ну да, я кое-как добрался, – по-своему истолковал взгляд Эйден. – Но это удача чистой воды. Ты же знаешь…

– Ой не прибедняйся, – шелестящий смешок Дарны был похож на щебет больной птицы.

– Хм… Скажи еще, что как остальные веришь в то, что я колдун, маг или кто там ещё.

– Я вообще не как остальные. Хмыкает он. На вот, жуй ещё. Глядишь – и бабушке пожевать догадаешься.

Эйден взял ещё кусок оленины. Очень надеясь, что знахарка пошутила и не будет требовать пережёванное мясо обратно.

– Нет, ну а что? Я бы знал поди… если бы это… – неопределённо протянул он.

Легкий, но постоянный словно водяной поток ветер, обдувал лицо, заставляя чаще моргать. Монотонно шелестели яркие листья. Причмокивала, пытаясь справиться с вяленой олениной, Дарна.

– Ещё пару лет назад, – начала знахарка негромко, – Каська и не подозревала, что растёт настоящей красавицей. Но, как легко заметить, это вовсе не повлияло на результат. Данность – есть данность. Иллур, хоть и храбрый, волевой человек, всё ещё остаётся незрелым хвастуном. Он никак не мог допустить мысли, что его выручил просто хромоногий мальчишка. Но его суждения, верные или ошибочные, также не влияют на результат. Данность – есть данность, – она шумно высморкалась, зажав одну ноздрю крючковатым пальцем. – Из-за вечных свар на этой земле страшно воняет смертью. А смерть одного – всегда жизнь другого. Падальщики и хищники всех мастей ошиваются в этих лесах, порождённые или привлечённые братоубийственной бойней. И редкому мужику, битому жизнью и не обделённому здоровьем, удаётся до нас добраться. Кто знает, может оно и правда просто свезло… А может и нет.

Беспокойные языки пламени, почти бесцветные в солнечный полдень, жадно лизали огромный кабаний череп. Толстая кость темнела, струйки чистого дыма выходили из глазниц и ноздрей. Иллур восседал на низкой скамье у самого очага, положив руки на колени ладонями вверх. Он был спокоен и серьёзен. Как и подобало в такой момент.

– Важно не оставить даже крупицы плоти, даже кровяного пятнышка на кости. Иначе гниль и тление осквернят образ и наоборот привлекут тварей.

Эйден кивнул, соглашаясь. Он заинтересовался планами Иллура ещё утром, когда тот погружал бурый, оскоблённый череп в большой муравейник. Но тогда знахарка утянула его за собой, пообещав, что интересное будет позднее.

– А это готовит Дарна. С ней поудобнее. Хотя, конечно, мог бы и сам, – рыжебородый растирал кисти густой мазью из деревянной плошки. При контакте с кожей сероватая масса медленно таяла, бледные лоскутки испарений поднимались вверх.

Спросив разрешения взглядом, Эйден обмакнул в плошку палец. Растер мазь между большим и указательным. Чувствовался холод, будто взял в руки тающую льдинку.

– Перепалить тоже будет нехорошо, рассыпется, – с этими словами Иллур потянулся прямо в огонь.

Извлечённый кабаний череп тяжело ухнул о скамью. От массивной зачернённой кости исходил сильный жар. Эйден чуть отодвинулся. Он с интересом наблюдал, как рыжебородый примеряется и настраивается. Больше никого из селян не было поблизости. Никто не смел мешать.

– Кхаш! – утробно прорычал Иллур, резко прижимая раскрытую ладонь к покатому костяному лбу.

Отчётливо затрещало, сильнее пошёл пар. Спустя несколько секунд, он отнял от раскалённого черепа руку. На ладони вздувались бледные волдыри.

– Знаю, это простое колдовство, – тяжёлое дыхание не скрывало смущения в голосе, – но и оно помогает.

Эйден молча кивнул. Уже зная, что «кхаш» – означает страх, на одном из старых языческих наречий. Позже, помогая повесить кабаний череп на дерево неподалеку от деревни, он оценивающе вгляделся в такие же, явно висящие не один год. Расколотый медвежий, коронованный ветвистыми рогами – олений, волчий, успевший почти наполовину врасти в толстый ствол. И даже неизвестный, хищный и вытянутый, ощерившийся обломками длинных зубов. На каждом из них чуть поблескивал глянцевый отпечаток ладони, отчетливо выделяясь на закопченной кости.

– Тут надо по-другому смотреть. Ниже, как на четвереньках бежишь, – Курт присел на корточки, почти касаясь светлой бородой земли. Не трогая листьев, указал рукой на что-то, совершенно незаметное Эйдену.

– Некоторые тропы можно заметить, только ступив на них, – протянул в ответ юноша. Он действительно не видел указываемых следов, хоть и считал себя недурным, для мельника, следопытом.

Его спутник, высокий сильный мужчина лет сорока, здорово походил на какого-нибудь мудреца-отшельника. Спутанные волосы до плеч отливали блеклым золотом, кое-где разбавленным серебристыми прядями седины. Крупный, горбатый нос и глубокие морщины на лбу, точь в точь как у Иллура, выдавали кровное родство.

– Да, ты прав, – серьёзно кивнул Курт, после непродолжительной паузы. Миной и голосом давая понять, что мудрость сказанного не ускользнула от него.

Эйден промолчал. За несколько дней проведённых в деревне, он понял, что тишина, зачастую, звучит убедительнее слов. Более того – помогает скрыть улыбку, столь неуместную в подобных обстоятельствах.

– Так вот… туда, в молодой ельник, стягивается несколько оленьих тропок, – негромко продолжил Курт, – что, казалось бы, странно. Ибо делать им там совершенно нечего, опавшая хвоя забивает траву, колючие лапы хватают за рога. То бишь теснота, да ещё и не пожрёшь толком. Но эт только кажется, – здоровый бородач ступал мягко, совершенно бесшумно. Тёмные ели будто специально сторонились его. – На деле – это хорошее место для молодняка с мамками. Их не видно, хуже слышно, да и в непогоду укрыться можно. Вот тут их и стоит брать. Особенно по утру, с первыми лучами.

Они тихо брели дальше. Накануне ночью шёл дождь и теперь медленно сохнущий лес искрился множеством крохотных бликов. Кустарник, терявший всё больше листвы, напоминал тёмную, забитую мусором паутину. Лёгкий шаг опытного охотника походил на волчью трусцу. А неровная хромота Эйдена – на ковыляние стреноженного коня. Тем не менее – юноша был доволен. Внимание Курта можно трактовать по-разному, но в любом случае оно было приятно, а его пояснения и советы – полезны. Чем вызвано такое отношение парень догадывался. Но на что оно может намекать – стеснялся признаться даже себе.

– Спросишь – почему гну аж такую? – лесовик без видимого усилия, аккуратно и плавно, загибал к земле молодое деревце. – На зайца, и правда, хватило бы поменьше. Но таких силков только у меня десятки, пока все проверишь – ноги собьёшь. А охочих до свежей зайчатинки немало, – говоря это, он прилаживал веревочную петлю посреди неприметной тропки. – К счастью – не многие из них смогут тушку достать, если её на высоту человеческого роста вздёрнет. А вздёрнет так гладко, что ушастый и пискнуть не успеет. Мои силки воском смазаны, от того и полны чаще других. И верёвка хорошая, ровная, с тонкой шерсти ссучена. Каська сама плетёт.

Уступая лёгкому ветерку, на землю изредка падали листья. Сырая земля пахла дождём и хлебом.

Ночь. Короткое, мягкое на ощупь слово.

Эйден лежал с широко раскрытыми глазами, вглядываясь в густую тьму. И дивился тому, насколько разной она бывает. Мысли и образы, приходящие с темнотой, не давали покоя. И если не так давно, лежа под раскидистой елью один на один с шелестящей чащей, он закрывал лицо руками, лишь бы не видеть переливов пугающей черноты, то теперь – боялся лишний раз моргнуть. Опасался пропустить лёгкое колебание матерчатого занавеса, сероватым пятном выделявшегося в ночи. В довольно просторной, по здешним меркам, хате – было очень тихо. Только пробыв здесь достаточно долго – получалось разобраться в хитросплетении приглушённых звуков. Крытая соломой крыша легко потрескивала, будто топорща шерсть под прикосновениями слабого северного ветра. Осторожная, чудом уцелевшая мышь, боязливо грызла что-то в поленнице, замирая при каждом шорохе. Ровно и практически беззвучно дышал Курт, растянувшись на узкой, затянутой шкурами лежанке в углу. И мучительно редко слышалось шевеление за занавесом, отгораживающим небольшую часть хаты.

Однако, Эйден знал, что она тоже не спит. Лёгкое прикосновение к ткани с обратной стороны было практически невозможно заметить. Но, пожалуй, заснуть было ещё сложнее. Огромные, цвета летнего неба, глаза Касии – будто и сейчас смотрели на него. Эйден размышлял о глупой застенчивости, особой форме страха, не позволяющей взять то, что предлагают почти в открытую. Вспоминал ту, другую, сильную и разнузданную. Единственную, переступившую через его страх и врезавшуюся глубоко в память. Пусть и ставшую невольной причиной всего последующего кошмара.

Мягкий, чуть слышный вздох прозвучал так, словно раздался у самого уха, вытягивая парня из тёмного омута воспоминаний.

В лесном селении время шло по-своему. Не быстро и не медленно. Оно словно проходило мимо, практически не затрагивая лесовиков. А те были увлечены своими повседневными заботами и тоже, казалось, совершенно не задумывались о времени. И Эйдену, привыкшему считать часы, дни и недели, такая размеренная жизнь пришлась по душе.

После трудностей и лишений последних месяцев – охота, собирательство и прочие мирные хлопоты, были только в удовольствие. Помогая старой Дарне в приготовлении мазей, отваров и настоек – он каждый день узнавал что-то новое о травах. Свойства и возможности некоторых вызывали искреннее восхищение. Обходя округу вместе с охотниками, Эйден учился читать следы и ставить ловушки. На крупного зверя он не ходил, не позволяла раненная нога, да и что уж тут скрывать, не было особого желания. Хотя однажды, они вместе с Иллуром кое-как дотащили до деревни крупную олениху, угодившую в яму-западню. Тогда все смеялись, ведь у них было всего две здоровых ноги на двоих. Смеялись, разумеется, по-доброму. Иначе над Иллуром было нельзя. А значит и над его молодым колдуном – тоже.

Каждый вечер часть жителей деревни собиралась у главного Очага. Взрослые мужчины всегда были здесь. Как и почти все старики. Женщины, дети и подростки обычно не допускались. Эйдена удивляла такая иерархия, явно жёсткая и неизменная, но он был достаточно осмотрительным, чтобы думать над этим молча. Тем более, что и других тем для размышления хватало. Особенно его занимали ритуалы и обряды, проводимые местными. До этого за всю жизнь ему довелось увидеть только двух магов. Один – угадывал выбранную карту и жонглировал горящими кругляшами на кролдэмском рынке. При этом говорливый усач перекрикивал гвалт базара, вещая о волшебстве, чудесах и плате за зрелище. Второй – хмуро поглядывал на марширующую колонну грязной, завшивленной пехоты, что-то тихо выговаривая целому полковнику. О том, что внушительный, дорого одетый мужчина, настоящий маг – Эйдену тогда поведал товарищ. Впрочем, не слишком достойный доверия. Все прочие проявления мистики или магии, виденные до недавних пор юношей, всегда выглядели спорно, тускло и неоднозначно. Таинственные нашептывания над вонючим котелком, горячие, неразборчивые молитвы перед боем, проклятья, изрыгаемые в гневе и с пеной у рта – все это внушало доверие, только если ты сам хотел верить.

Совершенно иное впечатление производила Дарна, способная развести огонь без искры или трения, просто плеснув на растопку несколько капель зловонного зелья. Или Иллур, каждый вечер, после собраний у Очага, забиравший пламя с собой. Впервые увидев, как трепещущие оранжево-красные лепестки сами стекаются к головешке, подставленной рыжебородым – Эйден не поверил своим глазам. А между тем, никто больше не выказал ни малейших признаков удивления. Здесь это было в порядке вещей. Глава деревни всегда забирал огонь с собой и хранил в собственном очаге до следующего вечера. Как выяснилось позже – пламя не гасло уже больше сорока лет. Что, по утверждению местных жителей, здорово помогало общине. А именно – вместе с выжженными черепами отпугивало всякую нечисть, инстинктивно сторонящуюся особого жара старого огня. То, что большинство лесовиков никогда не видели чудовищ и монстров страшнее добытого медведя – объясняли высокой эффективностью такого запугивания. И, по словам Дарны, с момента обретения этого знания, этой простой, но действенной техники, нападений на территории деревни не случалось. Вот уже более сорока лет.

– Так вот эта образина успела оторвать от Фолда приличный кусок, всю руку вместе с плечом, прежде чем мы её порубали. И без руки Фолд, мать его так, жить не смог. Ну а без него мы с дороги сбились, заплутали немного.

Иллур сидел на тёсанном пне, опираясь на неровную каменную кладку стены. Его хата была самой большой в деревне и выделялась на общем фоне. Он слушал мосластого бугая лениво щурясь, грея на солнце медленно заживающую голень.

– Хорошо, что ваш малой на пути попался, – продолжал мордоворот, медленно ворочая тяжёлой челюстью. – Пригласил голодных, уставших путников к старшим. Толковый мальчуган, небось в отца весь.

Эйдену не нравился голос этого человека. И взгляд второго, высокого и почти лысого, не нравился тоже. Когда эти двое вошли в деревню, он весело болтал с Касией, чертя для неё на земле карту известной ему части Бирны. Девушка первой заметила чужаков и молча юркнула за дверь, затаившись в отцовском доме. Все прочие женщины и дети, ещё недавно видневшиеся тут и там, тоже растворились без следа.

– Да, одно лицо, – негромко согласился Иллур. – Иди парень, молодец, что проводил.

Чумазый мальчик, лет десяти, перевёл испуганный взгляд с главы общины на тяжёлую руку, лежащую у него на плече. Мосластый здоровяк осклабился и снял руку. Тут же взявшись за ремень, в непосредственной близости от рукояти меча.

– Так что, хозяин, накормишь гостей? И пущай твои бабы по углам не хоронятся. Аль мужиков давно не видали?

– Давно. С утра все на промысел ушли.

Эйден напрягся ещё больше. Неосознанно крепче стиснул ореховый посох, которым он чертил устье Севенны. Было непонятно, зачем бородач сказал то, что сказал. Все взрослые мужчины, кроме них двоих, действительно ушли рано утром. Но к чему было сообщать об этом двум вооруженным бродягам?

– Ну, тебя-то понятно, почему с собой не взяли. Раз жерди к ноге примотаны – значит охромел недавно. А тот парнишка, с дубиной который, тоже с ногами не дружит? Или ещё какое увечье имеет? Что молч…

Лысеющий тип с колючими глазами прервал спутника, коротко ткнув кулаком под рёбра. Потом добавил раскрытой ладонью по затылку. Он бил не больно, но здоровяк как-то сразу уменьшился, ссутулил широкие плечи и отшагнул в сторону. Как побитая собака, боявшаяся отбежать достаточно далеко.

– Без обид, мил человек, – обратился к Иллуру лысеющий тип. – Мой друг груб, но таким уж его сделала жизнь. Не держи зла. Мы не имеем дурного намерения, но и правда голодны. Если это не будет в тягость для твоего дома – не пригласишь ли к столу? Мы бы могли отплатить хорошей сталью и рассказом о приключениях, случившихся в дороге.

Слушая неожиданно мягкий голос незнакомца и негромкие, с хрипотцой, ответы Иллура, Эйден силился уловить больше того, о чем говорили вслух. Рыжебородый рассказывал что-то о лосе, взглядом указывая на поврежденную голень. Лысеющий мужик с колкими глазами сочувственно кивал и поддакивал. Мордоворот с угловатой челюстью угрюмо молчал, поглядывая то на одного, то на другого. В общем-то, обычный, ничем не примечательный диалог, был бы вполне уместен где-нибудь в сердце Уилфолка. В открытом и относительно цивилизованном мире. Но здесь, в диком лесу… Когда красный пунктир разгорающейся войны полосует карту всего в паре дюймов к северу? Эйден движением сапога стёр начерченные на земле границы графств. Да, возможно эти двое и были дезертирами. Простые мечи в одинаковых ножнах указывали на принадлежность к войскам. Но ведь и он сам был таким же. И при этом не представлял совершенно никакой опасности для порядочных людей. Кивнув самому себе – юноша поднялся и захромал навстречу гостям.

– Это что ж, той твари уши? – Иллур уже стоял напротив здоровяка-грубияна и совершенно невозмутимо крутил в руке два сморщенных ошметка, висевших у того на груди. – А ещё что прихватили с гадины? А то может – сжечь бы надо…

– Прихватили, не прихватили… – бурча, чуть отстранился бугай, вопросительно поглядывая на товарища. – Тебе ж сказано. Накорми сперва гостей, тогда и байки травить станем. Верно я говорю?

Лысый дружелюбно пожал плечами, как бы извиняясь, что вынужден согласиться.

– Хм. Гостей? – Иллуру пришлось чуть задрать голову, чтобы посмотреть здоровяку в глаза. – Это кто ж тебя в гости звал, бродягу вшивого?

Эйден сбился с шага, не дойдя до говоривших совсем немного. Не успел он толком удивиться, как крепкий кулак рыжебородого впечатался в подбородок угрюмого бугая. С такой силой, что сапоги тяжёлого мужика на мгновение оторвались от земли. На секунду Эйден встретился взглядом с другим, лысеющим и таким же удивленным, как он сам, типом. Колючие глазки стянулись в щелочки, рука метнулась к эфесу у пояса. Но вытащить казённый меч он не успел. Появившийся из ниоткуда Курт вырос прямо у него за спиной и вбил широкий охотничий нож в череп под ухом. Лысый завалился вперед на напряжённых, негнущихся ногах, звучно шлёпнув лицом о кладку стены.

Тем временем, Иллур методично мордовал вяло отбивающегося здоровяка. Стоило отдать тому должное, тяжёлая челюсть выдержала не только первый удар, но и все последующие. Однако, в очередной раз пытаясь скинуть с себя рыжебородого, он взбрыкнул особенно удачно. Или не удачно, тут уж как посмотреть. Стоптанный каблук сапога угодил прямо в голень, так и не успевшую толком срастись после удара лосиным копытом. Иллур заорал. И в этом крике слышалось куда больше ярости, чем боли. В отличие от сумасшедшего визга здоровяка, медленно затухающего добрых полминуты.

Рыжебородый взмахнул рукой, стряхивая кровавую слизь. Выдавленные глазные яблоки напоминали лишенных раковины улиток.

– Спроси у Дарны гриба, брат. И для этого нужна толстая верёвка, – Иллур кивнул на подрагивающего бугая, ощупывая перебитую под жутким углом голень.

– Да, брат.

Эйден посмотрел вслед удаляющемуся Курту. Окинул взглядом два трупа и вывернутую ногу бородача. Нервно сглотнул. С трудом разжал руки, сведённые судорогой. Ореховый посох остался стоять строго вертикально.

Много ли правды в том, что вчерашнего мельника назвали солдатом? Солдата – лекарем, лекаря – дезертиром, а дезертира – колдуном… Может, это все грибы, но сейчас я почти готов поверить. Даже в собственное колдовство. Но только не в огненное божество, нуждающееся в человеческих смертях…

Эйден старался не смотреть на мерно гудящий Очаг. Ведь если поднять голову чуть выше – можно было заметить две пары босых ног, покачивающихся высоко над огнём. А он не хотел их замечать. Предпочитая сверлить взглядом темную ореховую палку, отполированную руками за последние недели. Медленно перебрасывая посох из ладони в ладонь можно было заметить, что касающийся земли торец не сдвигается с одной единственной точки. Будто намагниченный, он стремился вернуться в вертикальное положение. Сейчас это было не так очевидно, как пару часов назад, но всё же, если присмотреться…

– Почему так притих, друг? – Иллур хрипел сильнее обычного. Вероятно – из-за воздействия грибов и других снадобий от боли. – Вороны – хорошие, жирные птицы. И в лесу они куда чище и здоровее, чем в ваших городах. Ешь, не стесняйся.

Эйден подавил икоту. Вокруг стоял сильный запах палёного пера, особенно тошнотворный потому, что недавно здесь горели не только перья.

– Они ведь будут разлагаться. А значит – зараза и падальщики… – он затих не договорив, стараясь не смотреть наверх.

– Старый жар задавит всю гниль, всю мерзость. Сожжённые скальпы разбудили сущность, и теперь она примет жертву. Не сразу, не сегодня, но каждая частичка жизни будет принята и иссушена.

– Это действительно необходимо?

Иллур помрачнел. Непостоянные отсветы костра расцвечивали его лицо, делая рыжую бороду особенно яркой. Казалось, что на грудь лесовика стекают всклокоченные языки пламени.

– Никто не может знать всего леса, – начал он глухо, – лишь ту его часть, где удалось побывать и вернуться. Всей магии также не знает никто. Я делаю то, что могу и умею. И это помогает всем нам. То, что они пришли сами – знак. Такие иногда приходят и по ним сразу видно – для чего…

Но Эйдену не было видно. Ни сразу, ни потом. При этом он понимал, что двое возможных дезертиров могли представлять опасность. Быть может – их убили, чтобы уберечь себя и своих близких. А вовсе не для того, чтобы обобрать и повесить сушиться высоко над землей.

Один из коротких, обоюдоострых мечей в простых ножнах теперь висел у Иллура на поясе. А огромные сапоги здоровяка – пришлись как раз в пору высокому, большеногому Курту.

Волокнистая жвачка из горьких сушеных грибов раздражала нёбо характерным покалыванием. Маленькая чистая ладошка Касии легко скользила от плеча к шее и обратно. В воздухе пахло палёным пером и человеческими волосами.

Сколько пользы принесло жертвоприношение – было неизвестно. Быть может, благодаря ему охотникам чаще попадалась дичь, а по-настоящему опасные твари ещё дальше обходили деревню. Быть может – даже тёплая погода, стоявшая до сих пор, была тёплой не просто так. Возможно, были и другие, невидимые для глаз и непонятные разуму последствия, помогающие общине. Но вот главе общины божественной помощи явно недоставало.

Неизменно страдавший от боли, Иллур круглосуточно нуждался в чёрных грибах. В очередной раз перебитая голень опухала всё больше. Мази и зелья Дарны не могли справиться с такой травмой. Закрытый перелом, вероятно, породил множество костных осколков, оставшихся в толще плоти и спровоцировавших серьёзное заражение. Нога чернела. Рыжебородый бредил и ругался, оплевывая всё вокруг. Знахарка колдовала и шептала. В хижине больного постоянно висела плотная дымка курящихся пучков целебных трав. Разумеется – тщетно. В отличие от всех остальных, Эйден уже на четвёртый день распознал влажную гангрену. У него было немало возможностей насмотреться на подобное в полевых госпиталях. И он знал, что в такой ситуации остается только два пути.

Идею ампутации Дарна восприняла в штыки. Оказалось, что такое в лесном селении не практиковалось. С одной стороны – Эйден понимал, что одноногий, теперь уж точно до конца жизни, охотник теряет свою ценность для общины. С другой – знал, что мёртвый он будет ненамного полезней. К тому времени, как юноша наконец решился – в судьбе бородача уже можно было не сомневаться. То есть жизнь не гарантировало ничто, а некоторый шанс на спасение могла предоставить исключительно ампутация.

Было страшно, трудно и невыносимо долго. Курт, который, к счастью, принял верную сторону в конфликте со знахаркой, держал брата и не пускал в хату недовольных. Эйден резал, пилил, сшивал и перевязывал. Он не раз видел, как это делал Оннавал, а потом и Лоран, но сам отнимал впервые. Несмотря на это, все прошло настолько удачно, насколько вообще могло. Наградой за первую серьёзную операцию послужило общее презрение и старый бурдюк с крепким вином, хранившийся в деревне в качестве особого снадобья из большого мира. Дни потянулись медленнее, времени на раздумья стало слишком много.

Узловатые корни старого дуба чуть плотнее охватили плечи, накрытые меховым плащом. Уж чего-чего, а шкур у лесовиков хватало. Но не из-за свалявшегося грязноватого меха было так удобно. Низкие, тяжёлые ветви зашуршали остатками коричневой листвы, напоминая мирное сопение огромного пса. Дереву определённо нравилась компания Эйдена.

– Ты мне тоже нравишься, – протянул он себе под нос.

Он теперь часто уходил из деревни и бродил по округе большую часть дня. И иногда позволял себе отдохнуть. Например – среди корней старого дуба. Или на поросшем травой склоне ближайшего холма. Или в куче сухой листвы, собранной ветром у границы светлого березняка. Было не так важно – где. Решающее значение имели тишина и одиночество. А еще чёрные сушёные грибы. Оказалось, что если запивать их старым крепким вином – эффект и того, и другого заметно усиливался.

Тёмные дубовые листья снова зашуршали, стараясь привлечь внимание. Пара желудей, сросшихся черенком, упали совсем рядом.

– Это мне? Спасибо, – неуверенно пробурчал Эйден.

Он потянулся вперёд, но замер, держа руку на весу. Где-то неподалеку кричала птица. Возможно – это была сойка. Возможно – это что-то значило. Эйден откинулся назад, снова погружаясь в удобную ложбину меж толстых корней.

Конечно, все это хрень. Наелся дурманящей дряни и ищу смысл там, где его нет. Разглядываю, раздумываю и гадаю… А тут просто дуб, ветер да жёлудь. Просто палка, полезная хромому, но не собирающаяся снова стоять сама собой. И просто тёмные людишки, совершенно невиновные в том, что родились и выросли в чаще.

Иллур уже несколько дней как пришел в себя, начал вставать и быстро шёл на поправку. Выстругав себе костыль, он всё так же выносил старое пламя, по вечерам зажигая главный Очаг. Рыжебородый держался твёрдо и властно, было ясно, что, несмотря на увечье, он оставался тем, кем и должен был быть. А поблагодарив Эйдена прилюдно – как бы запретил любые косые взгляды и недовольные перешёптывания за его спиной. И теперь, вроде бы, всё было нормально. Но он почему-то сидел здесь. Каждый день уходил всё дальше в лес и думал.

Дубы остались позади. На них не росли нужные древесные грибы. Те, что Дарна называла беляками – встречались в основном на тополях. И беловатый зернистый налёт, собираемый с их шляпок, сейчас был особенно нужен. Нужен не только Иллуру с зарастающей культей, но и Касии, что неожиданно взволновало Эйдена, видавшего и куда более серьёзные недуги. Обрабатывая маслянистой мазью лопатку девушки, он напряженно хмурился и отвечал на её вопросы невпопад. Розоватые, покрытые тонкой коростой язвочки, казались мерзкими противоестественными ранами. На гладкой и чувствительной коже попросту не должно было быть подобного… И потому юноша неуклюже карабкался на очередной тополь, привычно рассуждая о несправедливости этого мира.

Большинство крестьян пробовали мясо пару раз в год. Лесовики же ели его постоянно, при этом теряя зубы и покрываясь коростой из-за нехватки обычных овощей. А злополучные соседи из Суррая и Хертсема сейчас не имели ни того, ни другого. И должны были смести армии противника, чтобы добраться до их полей и закромов.

Подходя к деревне, Эйден думал о травяном чае, что так хорошо смывает сухую горечь во рту. Приятный шум в ушах, порождаемый смесью вина и грибов, уже почти стих, оставив за собой неуютную пустоту. Неуверенная, рассеянная мысль, словно тонкая струйка дыма – вилась от застарелых вопросов к смутному предчувствию перемен и обратно. Хотелось быстрее поесть и лечь спать, чтобы не разбираться в хитросплетениях неясных тревог и сомнений.

– Эйден! Ну наконец-то! Идём, идём скорее! – огромные глаза цвета июльского неба осветили сероватые сумерки. Забрав торбу с собранными травами, Касия держалась чуть впереди, постоянно оборачиваясь и ловя его взгляд. – Он пришёл. Помнишь, я говорила, что он приходит? Наш колдун. Он сейчас с дядей и бабушкой. О тебе говорили, спрашивали. А мне смотри, что подарили! Как луна, правда? И тёплый на ощупь.

Эйден, прихрамывая, торопился за девушкой. Из её щебетания он не улавливал и половины. Грива волос, светлых, как у отца, волновалась при каждом повороте маленькой, аккуратной головки. Отрывочные упоминания о каком-то бродячем знахаре, всплывающие в памяти, никак не хотели выстраиваться в нечто полезное.

– А если на свет смотреть – огонёк внутри загорается, – продолжала Касия, вертя в свободной руке круглый, полупрозрачный камень. – Вечером тебе покажу, с лучиной. Перед Очагом не хочу, все просить станут и…

Девушка замолчала на полуслове, поняв, что они уже дошли до хижины Иллура. Она легко кивнула и убежала прочь, моргнув напоследок огромными глазами. Эйден потянул на себя массивную, чуть заваленную внутрь дверь.

– Хорошая, аккуратная культя. Ровные швы. И даже колено сохранить умудрился.

Сутулый мужчина лет пятидесяти заканчивал перевязывать ногу рыжебородого. Его длинные, чуткие пальцы неспешно управлялись с полосами ткани. И хотя бесцветные водянистые глаза были опущены вниз – все понимали, что он обращается к Дарне.

– Да… Так то оно так, но, – знахарка смущенно поджала запавшие губы, – но ведь можно было и тебя дождаться. Я бы его продержала, а там глядишь – и ногу бы…

– Нет, – седеющий мужчина устало дернул головой, откидывая с глаз длинные, сальные патлы. – Не продержала бы. Он бы ушёл. Весь, целиком. А ты – благодари мастера. Парень появился очень вовремя.

Иллур кивнул молча и сосредоточенно. Посмотрел на Эйдена, потом на Дарну. Знахарка чуть съёжилась под его взглядом, продолжая беззвучно перебирать губами.

– Я Салагат, – сутулый глядел исподлобья, но вовсе не выглядел угрюмым. Скорее чуть удивленным, будто всё видел впервые. – Садись, мастер. Ешь… если хочешь.

Эйден тяжело опустился на скамью. Небольшие птичьи тушки шипели и потрескивали над огнем. Судя по размеру – это снова были вороны. В хате пахло черными грибами и палёным пером.

Судя по всему – Салагат не слишком часто, но регулярно наведывался в деревню. Знахарка рассказывала ему о детях, кто и как проявляет себя, хорошо ли растёт и чем болеет. Иллур говорил о миграции оленя, перелётных птицах и новых выжженных тотемах. Эйден же больше молчал, украдкой всматриваясь в необычное, худое лицо странника. И чем дольше смотрел – тем больше замечал сходства. Впалые щеки, темноватые круги под глазами, резко очерченный подбородок… Этот мужчина напоминал его самого, только лет на тридцать старше. Возможно, не всеми чертами лица, а скорее общим впечатлением живучей, выносливой истощённости. Своеобразная печать пережитого виднелась в глубоких, сухих морщинах безволосого лица.