Читать книгу Три вещи, которые нужно знать о ракетах. Дневник девушки книготорговца - Джессика Фокс - Страница 8

Спустя два дня я проснулась утром и поняла, что жутко хочу есть. В животе урчало, но едой этот голод было не утолить.

Спотыкаясь, я добрела до кухни и включила чайник. Тело сладко ныло – результат недавней велосипедной прогулки. Приятное напоминание о том, что хоть и осталось в прошлом, но все же было в моей жизни.

В субботу я целый день работала. Никаких вечеринок и нарядов. Я провела весь день дома в пижаме и расставляла галочки в нескончаемом списке дел: статьи, которые надо было написать для НАСА, обновления в социальных сетях и ответы на письма. Все выходные меня преследовало неизбывное чувство неудовлетворенности собственной жизнью, я была слишком зациклена на работе, и это мне не нравилось. Катаясь на велосипеде по ночному городу, я почувствовала вкус приключений, и это пробудило во мне жажду большего.

Я плюхнулась в свое рабочее кресло и открыла тетрадь. У меня был особый утренний ритуал: размышлять, глядя в окно и наслаждаясь льющимися с неба лучами восходящего солнца. Мне всегда казалось, что людям, занятым в кинематографе, как и представителям любых других творческих профессий, необходимо в течение дня выделять себе немного времени для экспериментов и развлечений. Джозеф Кэмпбелл писал в своем дневнике, что каждому человеку ежедневно требуется место и время, «когда вы не просматриваете газет, не общаетесь с друзьями, не думаете о том, что вы кому-то должны или что кто-то должен вам. Это место, где вы можете ощутить себя: кто вы есть на самом деле и кем можете быть. Это место для развития творчества»[8].

Утренние часы я отводила для того, чтобы помечтать, посочинять, порисовать и послушать музыку, при этом образы, возникающие в моем воображении, казались мне столь же реальными, как и вид за окном. Все, что приходило мне на ум, я принимала за нечто священное и заносила в свой дневник.

Некоторые скульпторы говорят, что они вовсе не высекают задуманное произведение из куска мрамора, а скорее наоборот – обнажают уже существующую, скрытую в нем форму. Именно так я всегда воспринимала кинематограф. Моя работа заключалась не в том, чтобы смастерить некий образ из слов, а в том, чтобы выступить в роли писца, который передает на бумаге содержание образов, которые сами предстают перед ним. Такой процесс сочинительства, окружающий его ореол загадочности и мистицизма всегда подогревали во мне интерес к этому занятию. Некоторые образы заводили меня в тупик, другие же таили в себе целые миры, которые открывались мне все больше по мере того, как я глубже в них погружалась.

Чувствуя, что не могу сдвинуться с мертвой точки, я часто обращалась к произведениям Германа Мелвилла. «Моби Дик» был одной из моих любимых книг, и я часто представляла себе, как Мелвилл в костюме своей эпохи сидит на моем икеевском диване, с легким недоумением и подозрительностью поглядывая на чашку с зеленым чаем, который я ему налила, и гадает: как же, черт возьми, я тут оказался? Потом он начинает неистово орать на меня, требуя покопаться в недрах души, и заявляет, что мне не найти покоя, пока мое чувство прекрасного и таинственного не насытится. Для меня Мелвилл служил олицетворением человека достаточно свободного, чтобы позволить своему творческому воображению вести его куда угодно. Его книги не теряли новизны и будоражащей остроты, ведь он не боялся рисковать и придумывал образы и сюжетные линии и составлял фразы смело и с блеском. Каждый раз, когда мне начинало казаться, что я ничего не понимаю в писательстве, Мелвилл словно маяк указывал мне путь, уберегая от скалистых берегов гнездившегося внутри подсознательного стремления усомниться в себе.

Я налила себе чаю и вернулась к тетради. С ее страниц проглядывали половинчатые очертания сегодняшнего видения, так что я вновь закрыла глаза и погрузилась в мечты: вот девушка, кутающаяся в шерстяной свитер, сидит за длинным деревянным прилавком в букинистическом магазине где-то в Шотландии, на берегу моря. Откинувшись на спинку стула и положив ноги на столешницу, она наблюдает за тем, как за окном течет жизнь.

Я отчетливо вижу перед собой этот магазинчик: высокие деревянные стеллажи, заполненные красивыми старыми книгами в обложках разных цветов и всевозможных размеров. Чувствую стоящий в воздухе запах сырости и плесневелой бумаги. Девушка за прилавком еще глубже ныряет в свитер, – должно быть, на смену осени идет зима: пар закручивается над стоящей перед ней кружкой с горячим чаем. Спокойная и умиротворенная, она погружена в свои мысли, как вдруг звон висящего над дверью медного колокольчика прерывает ее грезы.

Открыв глаза, я удивилась, что передо мной все та же залитая солнцем лос-анджелесская квартира. Ощущение спокойствия быстро улетучилось. Одна и та же картинка то и дело возникала в моем воображении вот уже около года, что было необычно, но еще больше меня удивляло то обстоятельство, что девушка из моего видения была пугающе похожа на меня. Я постоянно представляла себе другие миры и их обитателей, но ни разу у меня не возникало сцен с собственным участием.

Я сделала еще пару набросков в тетради. Пока я рисовала, в моем сознании промелькнула мысль. Что, если это вовсе не идея для сценария? По рукам побежали мурашки. Что, если это видение касается моей собственной жизни? Внезапно мне показалось, будто двери распахнулись настежь, а сквозь них в мой разум хлынул целый поток образов. Я закрыла глаза.

Я еду на красном велосипеде с корзинкой на руле, в которую уложен обед.

Качусь по узкой дороге, по одну сторону которой тянутся гряды зеленых холмов, а по другую, где-то далеко внизу, о берег бьется морской прибой.

Обедаю, устроив свой собственный пикник, а ветер треплет мне волосы. Устремив взгляд куда-то вдаль, на уходящий в бесконечность океан, я размышляю о сути Вселенной.

Я сижу в пабе. На улице уже темно, внутри пахнет пивом, а мне тепло в окружении новых знакомых. Вскоре приходится собираться, мне пора уходить – надо писать. Несколько дружелюбных голосов хором пытаются уговорить меня остаться, но я покидаю компанию, извиняясь, что ухожу так рано.

А потом… потом… ничего. Пустой экран. Словно у моей воображаемой киноленты закончилась пленка и картинка внезапно исчезла. Я открыла глаза и в недоумении уставилась на тетрадь. И тут же принялась писать.

Внезапно нетерпеливо зажужжал телефон, подскакивая на кухонной тумбе, словно мексиканский прыгающий боб. Я и сама подпрыгнула от неожиданности. Открыв его одной рукой, я увидела сообщение от Роуз: «Ты где, черт подери?»

Я посмотрела на часы. Неужели уже так поздно?

Роуз была моей хорошей подругой еще со студенческих времен – роскошная женщина, талантливая актриса, которая спустя пару лет жизни в Лос-Анджелесе начала привлекать к себе все большее внимание. Помимо толпы поклонников и милой собачки у нее была замечательная квартира в центре, на засаженной пальмами улице в Западном Голливуде.

В течение первых двух месяцев после приезда в Лос-Анджелес я ночевала у Роуз на диване. Именно благодаря ее щедрости я с такой легкостью обосновалась на новом месте. Она показала мне город и дала шанс и время адаптироваться – я могла не беспокоиться, зная, что у меня есть кров и родственная душа в придачу.

Каждое воскресенье мы с Роуз ходили на поздний завтрак в Greenblats, одну из лучших еврейских закусочных во всем Лос-Анджелесе. Наш любимый столик с диванами располагался во втором ярусе, в уютном уголке в самой глубине. Еда здесь была вкуснее, чем дома у бабушки, а бублики с копченым лососем были просто божественные. В рамках этой еженедельной традиции мы с Роуз не только набивали животы, но и щебетали о приключениях прошедшего субботнего вечера. Ее рассказы о звездных вечеринках и чудаковатых парнях, с которыми она ходила на свидания, были более «голливудстичными» (выражаясь ее языком), чем мои истории о бумажной волоките и рабочих поездках с коллегами из НАСА. Мы развлекались, давая друг другу возможность одним глазком заглянуть в другой, неизведанный мир.

В этот раз мы заказали на первое суп с клецками из мацы, уплетая который я выслушала рассказ Роуз о «тихом вечерочке»: она ходила на вечеринку на крыше, где собрались все второсортные представители голливудской элиты, и договорилась о приглашении в особняк Playboy. К тому моменту как мы принялись за наш традиционный сэндвич с копченой лососиной, я успела поведать подруге о том, как прошел мой вечер на дне рождения Тейта, после чего она, хихикая, жестом показала, что больше не может это слушать, и сказала, что, если я не остановлюсь, ее стошнит.

Роуз, сидевшая на диванчике напротив меня, поджала под себя ноги, вздохнула и положила ладонь на свой плоский живот.

– Я объелась, – проговорила она.

Блюдо перед нами полностью опустело, если не считать пары листиков салата.

Я обвела взглядом остатки устроенной нами безжалостной расправы и поняла, что мне все равно хочется чего-то еще. Может, мне удастся утолить этот острый голод, который преследует меня с самого утра, куском шоколадного торта? Пока мы ждали десерт, я рассказала Роуз о сценаристе.

– Только время зря потратила. Радуйся, что так быстро от него избавилась, – сказала она, попивая диетическую колу.

– Наверное, ты права. Мне показалось, что он пытается выглядеть неприступным или что-то вроде того.

– Возможно. – Роуз потянулась. – Он, похоже, любитель разводить драму на пустом месте. Подумай вот о чем: охота ли тебе тратить свое время?

Я улыбнулась. Роуз не только заставила меня почувствовать себя как дома, когда я перебралась в Лос-Анджелес, но еще и помогла поднять из руин разбитое сердце. Бывали дни, когда я думала, что никогда больше не захочу вылезать из постели и всю жизнь буду лежать дома в пижаме, но она этого не позволяла. Она вытаскивала меня в магазины, в кино – куда угодно, лишь бы отвлечь от мыслей о Гранте. Она нашла отличный способ, как заставить меня снова почувствовать себя на все сто.

«Всегда чувствуй себя на все сто, Джессика!» – так она говорила. В ее философии была заключена особая мудрость, которую никак нельзя было назвать поверхностной. Если в отношениях недостает фундаментального чувства заботы, твой моральный стержень дает трещину, и такие трещины похожи на линии разлома тектонических плит, которые подрывают фундамент жизни, и через них утекает вся радость и энергия, оставляя тебя полностью опустошенной. Роуз нашла простое на первый взгляд решение – продемонстрировать мне, что настроение зависит только от себя самой. Ее метод оказался чрезвычайно эффективным.

– Что тебя беспокоит? – спросила Роуз, когда передо мной поставили громадный кусок шоколадного торта, покрытого глазурью. Одетая в обычную белую футболку и джинсы, Роуз подтверждала свой девиз собственным примером: ее лицо, как всегда, светилось, даже здесь, в обстановке кафе.

– Да ничего. Просто слегка вымоталась. Думаю, моя душа жаждет приключений.

Роуз кивнула:

– Понимаю, в Лос-Анджелесе такое случается. Так ты направь эту энергию на написание сценариев. Это ведь хорошо.

– Не знаю. Мне все чаще кажется, что мне уготовано еще что-то помимо кинематографа.

Роуз взглянула на меня с некоторой тревогой:

– Например?

– Ну… – Мне и самой не верилось, что я собираюсь произнести это вслух. – Я тут подумала, мне всегда хотелось поработать в букинистической лавке на морском побережье в Шотландии.

После секундного молчания Роуз расплылась в улыбке.

– Ты знаешь, а мне всегда хотелось работать в цветочном магазине в Амстердаме.

– Роуз, я серьезно.

– Не сомневаюсь, я тоже.

Я думала, что хорошо ее знаю, но она впервые упомянула об этом. Она взмахнула рукой, словно пытаясь развеять наваждение.

– Но это в нас говорит нажитое в Лос-Анджелесе эмоциональное выгорание. Ну правда, ты ведь уже начала набирать обороты! Ты же не хочешь, чтобы все это пошло насмарку из-за твоего отъезда. Только посмотри, чего ты достигла!

Я пожала плечами.

– Ты работаешь в НАСА, – продолжала Роуз. – Один твой фильм крутят на кинофестивалях, уже начались съемки следующего, ты только что закончила разрабатывать собственный сайт…

– Да знаю я, знаю. Может, ты и права.

– Конечно, права. И потом, – добавила Роуз, – у тебя, похоже, и без того приключений навалом. Вспомнить хотя бы, как прошли твои выходные.

Дело было совсем не в этом. Я хотела сказать Роуз, что мы, возможно, слишком часто оставляем свои видения жить на страницах дневников, не давая им стать нашей путеводной звездой. Я хотела сказать, что, если ей действительно так сильно хочется работать в цветочном магазине в Амстердаме, если, закрыв глаза, она вдыхает витающий там аромат, если она словно наяву видит яркие бутоны стоящих на подоконнике тюльпанов и чувствует, как фартук обтягивает ее талию, когда она завязывает сзади тесемки, если она ощущает в руке вес ножниц, которыми она укорачивает стебли свежесрезанных роз, значит, ей стоит рискнуть. Она попросту не может игнорировать зов сердца, ведь у нее есть шанс сделать свою жизнь настолько богатой, насколько позволяет воображение.

Роуз заглянула в телефон.

– Боже мой! Уже три часа. – Она полезла в кошелек за кредиткой. – Как пролетело время!

– Роуз. Ты платила в прошлый раз. Сегодня моя очередь.

– Ты уверена?

Я кивнула.

– Ну ладно, малышка. – Она сложила вещи в сумочку и нацепила солнечные очки. – Смотри не вздумай улепетывать из Лос-Анджелеса.

Когда я свернула на бульвар Сансет, в моей голове все еще крутился разговор с Роуз, словно самолет, кругами заходящий на посадку. Разумеется, она была права. Я долго и упорно трудилась, чтобы обосноваться в Лос-Анджелесе, и с точки зрения карьерных перспектив было бы абсолютным безумием уехать сейчас, когда дела пошли в гору. Она была голосом разума, отражавшим вероятную реакцию моих родственников и друзей, каждый из которых, безо всяких сомнений, желал мне исключительно добра. Однако дело было не только в карьере. Мне нужен был отпуск, возможность забыть о работе. Хотя бы на месяц. Максимум на два.

Передо мной вытянулась длинная вереница машин, и я взглянула на телефон, вспоминая, с кем давно не разговаривала.

Я позвонила маме.

– Джессика, как я рада тебя слышать, солнышко! – отозвалась мама с присущей ей радостной сентиментальностью в голосе.

Я вздохнула.

– Спасибо, мам, приятно слышать твой голос.

– Что случилось?

– Ничего.

– Джессика…

– Правда, ничего не случилось. Просто… Мам, как бы ты отреагировала, если бы я решила уехать в Шотландию и устроиться на работу в букинистический магазин?

Последовала продолжительная пауза.

– Я сказала «если».

– Я не против, если ты, конечно, не влюбилась там в кого-то.

– Мам…

– Я серьезно.

Я закатила глаза.

– Ладно, хорошо, конечно. А в целом…

– В целом… – Мама вздохнула. Она уже давно привыкла к моим фантазиям. – Чисто гипотетически звучит интересно.

Внезапно я обнаружила, что пробка рассосалась и я уже въехала в Силвер-Лейк. Теорию относительности Эйнштейна удобно доказывать на примере человека, который за рулем размышляет над волнующими его проблемами.

Уже через несколько минут я была дома. Около моего ноутбука лежала кипа документов, которые я должна была просмотреть до назначенного на завтрашнее утро совещания. Было уже далеко за полдень, но лос-анджелесское солнце по-прежнему так беспощадно палило сквозь оконные стекла, что мои бедра прочно прилипли к обтянутому кожей креслу, на котором я сидела.

На экране компьютера белела страница Google с набранными в поисковой строке словами «букинистический магазин Шотландия», осталось лишь нажать Enter. Я закрыла глаза. Я видела все настолько четко, словно уже была там. Будет холодный, промозглый день, я буду сидеть, закинув ноги на длинный деревянный прилавок. В книжном магазине, за несколько вселенных от Лос-Анджелеса, в маленьком шотландском городке у самого моря я буду наслаждаться будничным уединением. Укутавшись в толстый свитер, я буду держать в руках потрепанный экземпляр романа «Гордость и предубеждение» – этот пыльный томик я разыщу на одной из множества полок. В магазинчике будет тихо и пусто, а я буду взглядом мечтательно скользить по пейзажу за окном, рассматривая зеленые холмы и море вдали.

«Это сумасшествие».

В мое видение пробрался тоненький голосок сомнений и начал мало-помалу разрушать мой сон наяву, пока тот в конце концов полностью не растворился. Ресницы дрогнули, и я открыла глаза. У меня так громко стучало сердце, что я не могла понять, что испытываю – приятное волнение или полнейший ужас.

Вдруг у меня в голове зазвучал громкий, раскатистый голос… Я действительно могу это сделать, а не просто мечтать. Я могу претворить свою мечту в жизнь, хоть раз послушавшись того инстинктивного чувства, о котором говорил Джей О’Каллахан, рассуждая о сотрудниках НАСА: не «почему», а «почему нет»?

Быть может, суть заключается в самой мечте или в процессе мечтания, а вовсе не в ее осуществлении, подумала я, но что же случится, если я на это решусь? Что будет, если я соберу всю силу своего воображения, всю творческую энергию, которую я направляла на написание сценариев, и пущу ее на налаживание собственной жизни? Я увидела перед собой Мелвилла, сидящего на диване и попивающего чай.

– С какой стати все веселье должно доставаться только твоим персонажам? – сказал он и тут же выплюнул горячий напиток обратно в кружку. – И ты называешь это чаем? Оно же зеленое!

Я окинула взглядом свою квартирку. Четыре белых стены, которыми я так гордилась, груды книг и сценариев, стопки с рабочими документами… Теперь мне казалось, что я заключена в четырех стенах обычной офисной каморки, просто чуть большего размера. В последнее время моя жизнь стала такой ограниченной, такой зацикленной на карьере, что я жила в сколоченной мною же самой коробке. Когда я в последний раз делала что-то, не задумываясь о том, как это поможет мне реализовать личные амбиции? Мне стало грустно, когда я не смогла ответить себе на этот вопрос. В амбициях и в больших планах на будущее не было ничего плохого. Они были частью меня с самого рождения, и в этом пространстве я чувствовала себя как дома, но я также ощущала, что мне не хватает чего-то большего. Я жаждала чего-то, но не могла точно выразить, чего именно.

Я вспомнила то время, когда жила в Праге: еще будучи студенткой, я провела там несколько месяцев. Сидя в своем любимом укромном уголке в ресторанчике Beas, лучшем заведении индийской кухни во всей Европе, я прочитала книгу Джозефа Кэмпбелла «Тысячеликий герой» – основополагающий труд по сравнительной мифологии, в котором автор излагает идеи немецкого этнолога Лео Фробениуса о «путешествии героя-солнца через ночное море», а также рассказывает о «повторяющемся рождении» Тойнби – непрерывном перерождении, происходящем в человеческой душе. Кэмпбелл поясняет, что идеальный путь героя предполагает непрерывный рост, причем не только в одном направлении: даже в условиях постоянных трудностей и изменений мы имеем свойство адаптироваться и наш рост затормаживается.

Я порыскала в ящиках стола и нашла там дневник, который вела во время пребывания в Праге. Я пролистала пару страниц и дошла до записей о «непрерывно повторяющемся рождении». В записях, сделанных знакомым почерком на странице, слегка запачканной карри, более молодая я пыталась разобраться, из чего же складывается идеальный путь и что позволяет человеку постоянно развиваться. Внизу страницы я пришла к выводу: мы сами должны выбирать вектор своего жизненного пути, поскольку, по мере того как мы позволяем себе меняться, вместе с нами меняется и направление, в котором мы движемся.

Я захлопнула дневник. Мой разум кипел от ощущения осмысленности и появившейся цели в жизни. Близился мой день рождения, до него оставалась всего пара месяцев, и я внезапно поняла, что лучшего момента не придумать. Я подарю себе отпуск. Это будет прыжок в неизвестность, не важно, куда меня занесет. Возможность следовать за своей интуицией – вот такой подарок я сделаю себе на 26-й день рождения.

Я нажала на клавишу Enter. В поисковике тут же показались результаты по запросу «букинистический магазин Шотландия», и самая первая ссылка гласила: «Уигтаун, книжный город Шотландии национального значения».

– «Уигтаун, книжный город Шотландии национального значения», – прочитала я вслух.

Я перешла по ссылке и почувствовала, что мое сердце вот-вот вырвется из груди. Скромный сайт с целым списком книжных магазинов на выбор. Я не могла поверить своим глазам. Уигтаун был городишкой с населением тысяча человек, но там было целых шестнадцать книжных магазинов, а находился он в Шотландии, у самого моря. Внутри меня вновь зазвучал раскатистый голос: «Вот видишь, ты все можешь осуществить».