Читать книгу Убийца теней - Джей Эм - Страница 4

В библиотеке лореттского братства Священного Знака было пусто. Наконец-то! Лорк последние два дня ждал этого момента, и всё никак не удавалось его уловить. Отец библиотекарь вечно здесь, ходит между полок с книгами, поправляет, переставляет, или за своим столом перебирает книжные стопки, переписывает в толстые тетради заглавия и имена авторов. К Лорку библиотекарь относится хорошо, лучше многих других – от этого чувство вины ещё сильнее. Но не признаваться же, когда речь о таком проступке идёт… Нет, нельзя. Нельзя, чтобы отец библиотекарь заподозрил неладное. Ни он, никто другой. Другие братья тоже бывают тут, особенно из тех старших, которым позволено не только во внешний, но и во внутренний зал входить свободно. Библиотека-то богатейшая, случается, и иногородние сюда за какой-нибудь книгой приезжают.

Но младшим, таким как Лорк, только во внешнем зале можно бывать. Чем Лорк в эти последние дни и пользовался: зайдёт, потопчется для виду, как будто ему нужно что, и удалится потихоньку, стараясь лишнего внимания не привлекать. Опять не повезло, полно народу… Локоть плотнее к боку прижимает, чтобы, не приведи судьба, не вывалилась на пол недозволенная, запретная ноша, под рясой упрятанная.

Пока читал эту ношу-то, книгу то есть, чего не передумал: вот задумает отец библиотекарь как раз теперь порядок во внутреннем зале наводить, да и заметит, что пропал такой-то том… Вроде, и мало вероятности, что сходу, вдруг обнаружится пропажа – а всё равно страшно. Начнут доискиваться, в кельях шарить, найдут…

Но напрасны оказались страхи. Не всполошился никто, не сделали обыска. И такого же момента, как в прошлый раз, когда эту книжку с полки вытянул, дождался Лорк. Но тогда, в прошлый раз, случайность это была. Он во внешний, всем доступный зал шёл, по грамматике одно сочинение взять. И вот – нету в библиотеке никого… Во внутренний-то зал пошёл для того, чтобы глянуть, не там ли отец библиотекарь. Не там… Ну и не смог побороть искушения. Приблизился к полкам. И разбежались вдруг и глаза, и мысли. Почему прячут эти книги почти от всех? Почему только редким из старших братьев можно их читать? «Философия слов», «Девять искусств», «Единство противоположного»… Чего такого тайного в этих сочинениях? И потянулась рука – а сердце так и заколотилось в груди. Кажется, на всю жизнь запомнил, как било в тот вечер закатное солнце в большое витражное окно с изображением благого Правобережного мира, как синие, зелёные и золотые лучи сквозь цветное стекло текли, как в них пылинки танцевали… Точно крошечные, с огромного расстояния видимые невесомые духи. Только вот какие? С Правого Берега, или с противоположного?..

И запах тоже в память врезался: книжная пыль, старые страницы из бумаги и пергамента, переплёты из тиснёной кожи, позеленевшая медь узорных углов и замков, которыми некоторые сочинения замкнуты. Запах библиотеки. Словно опьянил он… И тянется рука, колотится сердце, и колени от страха дрожат: вот-вот послышатся шаги за спиной, войдёт кто-нибудь. Но никто не вошёл. И книга в руке…

Там, в библиотеке, не успел Лорк рассмотреть, что схватил. Не достало выдержки спокойно поглядеть да разобраться. Сунул за пазуху и чуть не бегом прочь бросился.

И у себя-то в келье не сразу вынуть решился, всё оглядывался, как будто воочию ожидал за плечом левобережного духа увидеть. Теперь уже не крошечного, а в полный рост, такого точно, какими их на поучительных картинках рисуют, со зверской харей, с рогами, косоглазого…

Но не было и духа. Никого не было. Достал Лорк книгу, начал читать. «Ложные философские и религиозные учения, заблудшими народами Востока и Юга измышленные и исповедуемые» – это название. Марвен Путешественник – автор.

Тут уж не задуматься нельзя: почему во внутренний зал поместили эту книгу? Написано ведь: «ложные учения». Чего плохого от того, что братья, даже младшие, как он, Лорк, прочтут и узнают: вот эти вот учения – ложные? Всё равно известно всем, что у народов, в пустыне Алнааре и дальше, за ней, живущих, и у тех, которые на Южном континенте – другие верования. Но подсказало внутреннее чутьё, в чём тут дело. Уж больно подробно в книжке все эти учения описаны. Не опасаются ли первый и вторые священники, что, вот, прочтут младшие братья и решат, будто эти учения правильные, а ложная – как раз двухбережная вера? Нелепая, смешная даже мысль, но чем иначе объяснить?..

Смешная мысль. Но и страшная. От неё Лорка холод пробрал, и такие угрызения мучить начали, что сейчас же хотел в библиотеку бежать и покаяться в своём грехе. Библиотекарь Скейс – человек добрый… Но следом ещё худший страх ворвался в душу: добрый-то добрый, но что, если не посмеет такое «покаяние» скрыть, расскажет отцу Воллету? Что будет тогда?..

Так, терзаясь виной, книгу и прочёл. Быстро, за две ночи. А дальше – надо на место возвращать. Стал в библиотеку бегать, как только свободное время между учёными занятиями, которые все младшие братья посещать обязаны, да общими молитвами выдастся. Книгу под одеждой таскал, привязанную верёвкой и локтем прижатую – того и гляди заметят… Но, к счастью, не очень толстый труд Марвен Путешественник написал, а ряса двухбережного брата свободная, широкая.

И вот – неужели, наконец, нужный момент? Неужели опять никого, и вышел библиотекарь, дверь не заперев, на строгий запрет, братьям внушаемый, понадеясь? Но запрет запретом, а если бы надолго вышел, всё равно запер бы. Значит, вот-вот вернётся. Как в прошлый раз. В прошлый – едва от дверей библиотеки на несколько шагов отошёл Лорк, по лестнице стал спускаться – библиотекарь ему навстречу. Задержался бы Лорк между книжных полок, отец Скейес его там и застал бы… Вот и теперь немедля действовать нужно. Хоть куда книгу сунуть, пусть не на то самое место, где брал – потому что не вспомнить в точности, где. Пускай потом доискиваются, кто переставил. Его, Лорка, вину никто не докажет тогда.

На цыпочках, не дыша, но быстрым шагом прошёл Лорк из внешнего зала во внутренний. Дрожащими руками книгу из-под рясы вытащил, стал между другими совать – не лезет, пошире надо освободить место… Бросилось вдруг в глаза название соседнего тома: «Житие святого Ферранонта». Уж не того ли это Ферранонта из Верэры, которого сперва как святого почитали, а потом еретиком сочли и из списков святых вычеркнули? А это житие тогда ещё написано, когда он в списках числился? Словно против воли потянулся Лорк к этой книге, сочинения Марвена ещё не поставив, и обе на пол полетели. И – шум ли этот помешал, или не в шуме дело, а в том, что умеют некоторые люди беззвучно ступать…

Голос из-за спины. Как гром с ясного неба? Нет, что там гром. Хуже. Хотя негромкий совсем. Но такой резкий, жёсткий, железный, стальной голос:

– Лорк?..

Узнал он этот голос. Как не узнать… Узнал, и не страх, не ужас, а высшее, потустороннее чувство какое-то Лорка к месту пригвоздило. Точно молния небесная ударила, от макушки до пяток пронзив, только незримая молния. Так и застыл лицом к полке.

– Лорк, посмотри на меня.

Повернулся. Как же первому священнику обители не подчиниться?

Глаза отца Воллета из-под низко надвинутого капюшона, из тени смотрели без гнева и даже как будто с сожалением.

– Разве тебе неизвестно, что во внутренний зал библиотеки входить нельзя?

– Известно, отец Воллет… – Лорк сам удивился, как смог это произнести. Как смог произнести хотя бы что-то. Казалось, вмиг пересохший язык прилип к нёбу и никогда уже не пошевелится.

– Нельзя никому, кроме узкого круга доверенных братьев, которые наверняка могут отличить добро от зла, – продолжал Воллет, как бы не расслышав слов Лорка. – А ты к этому доверенному кругу никак не относишься.

Воллет возвысил голос – не до крика, а до какого-то металлического звона. Он был единственным известным Лорку человеком, которому удавалось говорить вот так. Лорк невольно сделал шаг назад и упёрся спиной в книжные полки. Дальше отступать было некуда.

– Таким, как ты, меньше всего дозволено бывать здесь, – тихо и проникновенно громыхал голос Воллета. Да, именно так – «тихо громыхал». Умел Воллет и «тихо громыхать», и громко, если надо. – Или ты забыл, кто ты есть? – в этой фразе прозвучало неподдельное изумление, которому не поверить нельзя. Лорк почувствовал, что если раскаяние способно убивать, его оно вот-вот убьёт. – Забыл, чей ты сын? Как опозорила себя твоя несчастная заблудшая мать? Неужели ты не в состоянии представить себе, каких мучений стоил мне этот выбор: свершить праведный суд над тобой, сыном духа-искусителя, или проявить милосердие и постараться спасти тебя, очистить твою несчастную душу, придать ей человеческий облик? Я выбрал второе, Лорк. Я выбрал милосердие. И вот уже двадцать лет стараюсь смыть с тебя грех твоей неразумной матери. Двадцать лет пытаюсь внушить тебе смирение и благочестие, вырвать все семена зла из твоей души, чтобы они не дали всходов. И чем ты отвечаешь мне? Я понимаю, в твоей природе зла и коварства больше, чем у любого из нас, но неужели ты не в состоянии проявить ни капли твёрдости? Неужели совсем не можешь противостоять своим низменным позывам? Неужели ложь, притворство и обман так притягивают тебя? Неужели мои молитвы и мой труд, затраченный на твоё воспитание, настолько бесполезны, что в тебе нет ни малейшей стойкости перед искушением?

«Неужели, неужели, неужели…» Слова Воллета подобно множеству раскалённых игл вонзались в ничем не защищённый разум Лорка. Он почувствовал, как по его щекам текут слёзы и, словно подкошенный, упал на колени и закрыл ладонями лицо.

– Простите… простите меня, отец Воллет… – всё, что смог выдохнуть он, с трудом подавляя душившие его рыдания.

– Встань, – почти бесстрастно приказал Воллет. – Идём.

Пошатнувшись, Лорк поднялся на ноги. Первый священник собрался как будто поддержать его, но тут же отступил назад. «Не думай, что я поступил так, брезгуя оскверниться прикосновением к грешнику, – говорил взгляд его тёмных глаз. – Я лишь даю тебе возможность бороться самому. Вопреки всему я ещё доверяю тебе».

Лорк хотел нагнуться, чтобы подобрать валяющиеся на полу книги, но Воллет сделал отрицательный жест, спорить с которым было нельзя:

– Нет. Не трогай. Не усиливай искушения в них заглянуть. Предоставь иметь с ними дело тем, кто давно научился одерживать верх над своими низкими чувствами.

Первый священник сам поднял книги и убрал на полку. Молодой человек понял, что Воллет при всей своей проницательности ошибся. Он не видел, как Лорк вытаскивал запретное сочинение из-за пазухи, и решил, что тот во внутреннем зале впервые, только прикоснулся к книгам и уронил их. Воллет не знает, что Лорк прочитал том, написанный Марвеном. Сказать ему, открыть всё?.. Но Лорк не нашёл в себе сил поступить так. Пусть причиной тому ещё одно наущение злого левобережного духа – покаяться во всём и до конца он сейчас просто не в состоянии.

Чувства, которых Лорк словно бы лишился полностью, слушая слова Воллета, теперь возвращались к нему. Он с новой силой ощущал книжный запах, пропитавший воздух библиотеки, и видел цветные лучи, преломленные витражом. Сегодня они не такие яркие, как в тот день, когда он забрал книгу, потому что тогда было солнечно, а сегодня небо хмурится – наверное, дождь будет к вечеру.

И ещё Лорк заметил вдруг стрекозу, непонятно откуда взявшуюся в библиотеке, летающую под высоким потолком. Прежде Лорк никогда не видел, чтобы стрекозы попадали в комнаты – это ведь не мотыльки, не мухи, не пчёлы с комарами. И, в отличие от всех этих насекомых, которые, угодив в плен, тщетно ищут выхода, колотятся об оконные стёкла и не замечают открытых дверей, радужная стрекоза, покружив по внутреннему залу, вылетела во внешний, а потом упорхнула дальше, на лестницу. Почему-то Лорк был уверен, что путь к свободе она определила безошибочно. Но тут же он удивился себе: как в такой момент можно о каких-то стрекозах думать?

– Пойдём, – сказал Воллет.

И Лорк покорно поплёлся за ним, гадая, что теперь предпримет первый священник. Мысленно он уже приготовился принять любое наказание. Месячный пост на хлебе и воде, ночные бдения в молитвах. Или даже… нет, ну не такое же страшное он совершил преступление, не воровство или… Хотя почему же – не страшное? Кто сказал, что непослушание и нарушение запретов лучше воровства? Так что, может, он и заключения в повинной хижине не избежит. А потом публичное покаяние и – пятьдесят? сто ударов плетью? – как с братом Бъергом и братом Кеоном было…

Во внешнем зале Воллет и Лорк столкнулись с только что вернувшимся библиотекарем, который при взгляде на бесстрастного первого священника и чуть живого, с мокрым от слёз лицом Лорка не смог скрыть удивления.

– Это просто испытание для брата Лорка, брат Скейс, – ровным голосом сказал библиотекарю первый священник. – Кстати, будьте внимательнее, не отлучайтесь надолго, не бросайте книги без присмотра.

Больше он не добавил ничего, хотя мог бы. И насчёт легкомыслия библиотекаря, и насчёт самих книг. Похвально ли стремление Скейса собрать в обители огромную коллекцию самых разных сочинений, это ещё вопрос. Разве недостаточно каждому брату для чтения священных текстов учения Двух Берегов? Разве не сказано в них всё, что можно и нужно сказать, не заключена единственная и величайшая истина? Как-нибудь надо будет найти время подробно обсудить всё это с библиотекарем…

Скейсу в ответ на замечание первого священника не оставалось ничего, кроме как кивнуть:

– Да, отец Воллет.

Но долгим взглядом проводил он двух братьев, юного и старшего. Зачем первый священник всё время ужесточает запреты на книги, относит к разряду недозволенных новые и новые сочинения, даже те, которые не запрещает норвейрская Первообитель? Будь его, Скейса, воля, многие книги из внутреннего зала он перенёс бы во внешний. Но ему всё чаще приходится поступать наоборот. Хотя сам он имеет сан второго священника, спорить с Воллетом невозможно.

А что это за «испытание» для этого мальчика, Лорка? Да, конечно, о его прошлом – точнее, о прошлом его матери – рассказывают страшные вещи, но Воллет к нему слишком уж строг.

Пока первый священник и Лорк спускались по лестнице, Воллет молчал. Эта тишина для Лорка становилась невыносимой. Он почти обрадовался, когда Воллет наконец её нарушил:

– Лорк, ты думаешь о наказании за свой проступок. Но я сказал, что выбрал путь милосердия, и я с него не сверну. Разве я когда-нибудь поступал с тобой жестоко?

– Н-нет, отец Воллет…

Лорк произнёс то, что от него ожидали услышать. Сейчас, чувствуя полную растерянность, он ответил бы так на любой вопрос первого священника.

По коридору первого этажа они направились к выходу из подсобного дома братства. Библиотека находилась в пристроенной к дому башне, в верхнем её этаже.

– Я рад, что ты это понимаешь. Если я велел тебе поститься сверх положенного, бодрствовать ночами, читая молитвы, то делал это только для твоего блага. Для того, чтобы смирить злое начало, которое живёт в тебе. Я рад, что ты понимаешь всё правильно, – повторил Воллет. – Но сегодня я поступлю милосерднее, чем прежде. Я хочу смирить злого духа не чувством вины, но чувством ответственности, которое укрепит светлую сторону твоей души. Вопреки всему я верю, что эта светлая сторона есть в тебе, Лорк. Сегодня ты пойдёшь к отступнику Талвеону Эйрскому, чтобы попытаться увещевать его и спасти его грешную душу от вечной погибели. Ты будешь посланником двухбережного сострадания, слышишь?

– Да, отец Воллет.

– Это большая честь.

– Конечно.

Лорк отвечал автоматически, не веря своим ушам. Почему Воллет принял такое решение? Почему вместо того, чтобы наказать за проступок, даёт это задание, подходящее скорее для старшего брата, чем для младшего, такое, которое действительно можно считать честью? Можно… только на самом деле заранее ясно, что все эти попытки «увещевать и спасти» – без толку. Сколько раз и сам отец Воллет, и вторые священники, и другие братья ходили к отступнику и говорили с ним? Наверное, столько, сколько дней сидит он в городской тюрьме, а сидит он год или около того. И до сих пор никто от него раскаяния и отречения не добился.

Но нельзя думать так. Это неправильные, неблагочестивые мысли. Отец Воллет и в самом деле на него, Лорка, ответственность возлагает, и принять её надо с благодарностью. Выполнить этот долг так, будто он верит в успех… Тем более что его-то прежде к Талвеону не посылали, чаще всего ходили к отступнику братья постарше и поопытнее. Он, Лорк, наверняка ничего про этого человека из Эйра не знает, только рассказы слышал про ересь да про упорство его. Но это всё с чужих слов, заранее судить да выводы делать ни к чему.

Лорк и Воллет вышли во двор. Жизнь обители шла своим чередом. Сейчас было свободное – конечно, относительно свободное время, свободное от общих молитв. Но тратить его полагалось не впустую, а на полезные хозяйственные дела, на беседы с прихожанами или на чтение… на чтение подобающих книг, само собой.

Вон брат Ланс на своём верстаке стругает доски. Он в обители по плотничьему делу, если какую не очень большую работу надо выполнить, один справляется или двух-трёх братьев в помощь берёт, так что со стороны мастеров нанимать не нужно. А вон брат Отлен, лекарь, спешит, неся в корзине охапку целебной травы. Поздоровался с Воллетом, кивнул и Лорку, те ответили. Скрылся за углом подсобного дома. Там у лекаря устроен дощатый навес, под которым он собранные дикие травы сушит. А в огороде – грядки, на них те растения выращивает, что окрестностях Лоретта не собрать.

Воллет остановился, взглянул Лорку в лицо:

– Ну, ты всё понял?

Лорк тоже остановился, вздохнул поглубже, проглотил застрявший в горле комок, рукавом рясы утёр лицо: не пристало двухбережному брату как зарёванному ребёнку по улицам разгуливать.

– Понял, отец Воллет.

– Ну так ступай прямо сейчас в тюрьму. Стражникам передашь, что я тебя прислал. Завтра утром я городским старшинам должен доложить, в каком душевном состоянии находится еретик. Пойдёшь со мной, тоже своё слово скажешь, как последний из братьев, кто видел его.

Городская тюрьма – старый замок, двухвековой, может, давности или ещё древнее. В то время не как теперь строили, тяжеловесно. Стены толстые-претолстые, из крупных камней сложены, украшений на них никаких. Крыша почти плоская, без шпилей. Окошки маленькие. Ну, в тюрьме-то так и полагается.

Подходя к этому мрачному обиталищу заблудших душ, Лорк попытался себе хоть какое-то подобие важности придать. Ведь тут он, как отец Воллет сказал, двухбережную веру представляет, ответственное дело доверено ему… Пусть в успех дела этого верить невозможно почти, но суть-то не в том, не в успехе, а в старании… Братья всё от них зависящее делают, чтобы душу еретика спасти. Пускай он на своём стоит, но и они рук не опускают, не бросают его на произвол судьбы.

Но как тут себя важным почувствуешь, когда только что такое… Когда там, в библиотеке, перед первым священником стоя, чуть не грешнее этого самого Талвеона Эйрского себя ощущал, грешнее и хуже.

Хуже… хуже… Но что-то в самой глубине души царапается: ну почему всегда так, откуда это вечное чувство вины? Всегда ли было, или кто-то очень постарался, чтобы появилось оно?.. Разве на самом-то деле правда это, разве…

Нет, прочь такие мысли, душу они смущают, путают. Уже почти до тюремных ворот дошёл.

Усилием воли напустил на себя Лорк вид в подражание Воллетову: этакое спокойное бесстрастное благообразие. Ну, или подобие такого вида… Надо хотя бы внешне спокойным казаться, если уж настоящего спокойствия, того, что внутри, в сердце – в помине нет.

Смиренно, но с достоинством поприветствовал Лорк стражника, который из караульной будки по ту сторону ворот вышел, объяснил, кто он такой и зачем явился. Стражник не удивился, привычный. Ко всем узникам приходят двухбережные братья: покаяние преступника принимать – дело праведное. А уж тех, кто за разные виды отступничества в тюрьму посажен, чаще всего навещают. А этого Талвеона, самого худшего еретика, чуть не каждый день. И бывает, что вот так, особо: один брат десять или больше заключённых обойдёт да удалится, а потом другой отдельно к Талвеону Эйрскому является.

Привычный стражник, но это не значит, что даже такого посетителя без обыска пропустит. Извинился, правда:

– Вы уж простите, святой брат…

Но дело своё сделал, похлопал по бокам, по рукам, по ногам, по спине да по груди. Карманы вывернуть велел. У братьев своя работа, а у него своя. Если пренебречь – мало ли, кто под видом двухбережника в тюрьму явится. Может, подельник какого заключённого, побег устроить решил? Некоторых-то братьев в лицо стражник знает, а этого вот, например, молодого, видит в первый раз.

В само́й тюрьме другой стражник Лорка встретил, повёл. Коридоры полутёмные – где-где на стене факел коптящий прилажен. И узкие, но не настолько, чтобы человека, точно посередине идущего, заключённые сквозь решётчатые двери достать могли. Лорк, шагая, смотрел себе под ноги. Почему-то не хотелось видеть ему, сколько там, за этими решётками, народу. Но голоса слышал, иногда даже окрики, смех. Провожатый стражник на всё это приказаниями молчать отвечал.

Талвеон, как особо опасный преступник, не на первом этаже, а на втором. Тут камеры не для мелких воришек, не для дебоширов, которые с перепою в драку лезут. За двойными дверями: верхняя сплошь железная, а уж вторая, за ней – решётчатая. Верхнюю-то Лорков провожатый и отпер, отворил. Крикнул:

– Эй, ты, просыпайся! Святой брат пришёл к тебе.

Кому, только догадываться можно. Но вот завозилось что-то в тёмной тесноте камеры. Лорк глаза напряг, никак к здешнему полумраку привыкать не желающие. А внутри Талвеоновой камеры даже и не полумрак, а мрак настоящий: окошечко крохотное под самым потолком частой решёткой забрано.

Стражник уйти собрался: о чём посетители с узниками во время свиданий говорят, слушать не полагается. Тем более когда двухбережники приходят. Преступник, случается, покаяться желает, а это таинство, кающегося да святого брата дело. Но на всякий случай стражник Лорка предупредил:

– Если что, я, это, рядом. Вы совсем-то близко к решётке не подходите…

Лорк кивнул. И впервые подумал, что, может, действительно опасное это дело: преступника к покаянию склонять. Хотя и не убийца этот Талвеон Эйрский, не разбойник.

Стражник, впрочем, как и обещал, недалеко ушёл, тут же, в коридоре остался, в конце его. А Лорк у Талвеоновой камеры – в середине. Но всё-таки почти один на один они – святой брат и отступник.

Дрогнуло вдруг что-то у Лорка в груди, холодом изнутри обдало, оборвалось: отступник… отступник… Промелькнуло мгновенным воспоминанием всё только что в библиотеке пережитое. Испугался: вот сейчас заговорить надо, а если не сможет он? Если не послушается голос, слова с языка не пойдут? Да и что говорить-то? Как к еретику обращаться?

– Брат Талвеон…

Увереннее прозвучало, чем рассчитывал. Негромко, но спокойно почти. Но лишь на один момент спокойствие это. А в следующий ударилось что-то о решётку изнутри камеры. Нет, не что-то – кто-то. Талвеон с силой, всей тяжестью навалился на неё. Лорк от неожиданности вздрогнул и назад отшагнул. И улыбку на лице узника увидел.

Да, так и разглядел его впервые – с улыбкой на губах. Из мрака камеры неверные отсветы коридорного факела выхватили руки, в перекрестья прутьев вцепившиеся, и лицо. Глаза пронзительные, синие. Только эти глаза, кажется, в первый-то миг и видел Лорк, больше ничего не замечал – ни спутанных прядей волос, ни отросшей по грудь бороды, ни измождённости лица узника. И зловония, исходящего из камеры, не чувствовал. Только взгляд, и ещё сила… Удивительная какая-то, будто на расстоянии ощутимая… но разве возможно это, на расстоянии силу человеческую ощущать?..

«И вот этот человек в тюрьме год просидел? – мелькнуло в мыслях. – Не сломило его заточение, взгляд его не потускнел, и сила эта неизъяснимая…»

Мгновение-другое длилось это, пронизывал насквозь Лорка взглядом узник. Не то с изумлением, не то с насмешкой, не понять.

– Братом называешь… – утверждение? вопрос? Голос хрипловатый, но не дрожащий. – Вот ведь какого прислали сегодня…

И – закончилось. Разжались руки, сполз Талвеон на пол. Теперь понятно уже, что если и не сломила, то измотала его тюрьма.

Лорк, не желая почему-то сверху вниз смотреть на этого человека, уселся, поджав ноги, не думая, подобает ему это или нет.

– Не хотите ли покаяться в своих грехах, брат Талвеон? Творец мира не отвергнет искреннее покаяние…

Словно не слушая или не слыша, Талвеон сквозь решётку опять уставился на Лорка. Будто тот не на расстоянии какого-то шага сидел, а очень далеко, и узник пытался черты его лица рассмотреть – так вглядывался пристально. От постоянной темноты, что ли, зрение у него испортилось?

– Ну надо же, бывают ещё такие…

Снова улыбнулся Талвеон. Но не так, как вначале, изломанно и почти зло, а едва уловимо, с оттенком странной мечтательной нежности. Теперь Лорк ясно видел, что человек этот моложе, чем он думал о нём. Если и больше трёх десятков лет ему, то не намного больше. Только движения какие-то у него скованные, неуверенные, не как у молодого. Ну, тут и будут скованные, когда в такой клетушке сидишь безвылазно.

На ответ Лорк уже не надеялся. Если и заговорит этот Талвеон, то уж точно не о покаянии. Не гордиться брату Лорку тем, что вот, сидел еретик год в тюрьме и ни перед кем из двухбережников от своих ложных взглядов не отрекался, а перед ним, Лорком, взял да и произнёс отречение. Может, Талвеон и не слышит толком, и не понимает, что говорят ему, помешался в заточении… Но как же тогда этот его взгляд? Не смотрят так умалишённые…

– Мне, мальчик, как всем, есть в чём каяться, да только не в том, в чём ты думаешь.

Неожиданно прозвучали его слова. И не понять, что неожиданнее: ясность их и связность, или обращение это – «мальчик»… Лорк не нашёлся, что ответить. А Талвеон угадал:

– Тебе и не надо говорить ничего. Ты вот пришёл, и веру мне вернул, помог… За это и я тебе помогу.

– Какую веру? – понимая, что говорит не то, что нужно, спросил Лорк.

– А в людей веру… Он тебя сыном злого духа называет? Говорит, твоя мать грешница, своё тело демону предала? Не верь. Неправда это.

Такие речи Лорка совсем уж потрясли. Во рту у него мгновенно так же сильно пересохло, как в тот момент, когда Воллет его с книгами застал. Опять подумал он, язык не повернётся вопрос задать. Но повернулся:

– А вы откуда знаете?

– Что знаю? Что неправда?

– Что меня называют так… и что неправда тоже.

– Про то, что называют, мне… друг один сказал.

Тут Талвеон пристально, с улыбочкой, уж точно полубезумной, уставился Лорку за плечо, как будто этот его «друг» неведомый там стоял. Поддался Лорк, оглянулся. И конечно, не увидел никого. Видно, правду говорят, что этот Талвеон людей обольщал, увлекал своей ересью. Не обмануло Лорка первое впечатление: есть в нём необыкновенная эта сила, для которой названия не подберёшь… Но сумасшедший он. Точно, сумасшедший.

А про Воллета-то правильно угадал… Так вот и доказательство: с нечистой силой знается. Злые духи ему подсказки дают, но они его с ума и свели.

Талвеон молча смотрел на Лорка через решётку. И другой это был взгляд уже, не острый, не пронзительный, но и не мечтательно-задумчивый, а такой понимающий, как если бы свободно узник в душе своего «исповедника» читал, насквозь все его противоречивые чувства и мысли видел. А у Лорка аж губы дрожали – так спросить хотелось… о чём? Обо всём и сразу, тысяча вопросов. Едва сдерживался, твердил себе, что нельзя с этим человеком разговоры разводить. С такой-то силой, которая сквозь жалкий, неприглядный вид прорывается, что ему стоит любого своими речами увлечь?..

Вдруг вздрогнул Лорк: что за звук, вроде, пищит кто-то потихоньку? Тьфу ты, и правда, пищит, а он так дёрнулся, словно дикий зверь над ухом зарычал. Поведёшься с безумным, сам разум растеряешь. Но что там, в камере, на полу? Глаза уже к темноте малость попривыкли, точно различают что-то… Маленький серый комочек катится, остановился возле самой Талвеоновой руки, которой узник на пол опёрся. Да это ведь мышь! Вот дела: вредителя, которого в каждом доме прибить норовят, приручил Талвеон.

Тычется мышь носом узнику в ладонь, пищит требовательно.

– Вечером приходи, – сказал Талвеон. – Мне хлеба принесут, дам крошек тебе.

Зверёк звука голоса не испугался, покрутился ещё около ладони – и в угол камеры, обратно в свою нору, пополз. Так это забавно получилось, как будто понял, что, вот, сейчас нечем поживиться, надо ужина дождаться. Невольно улыбнулся Лорк. Но слова Талвеона тут же к другому, к серьёзному его вернули:

– То, что ты к книгам, к знаниям тянешься – это не плохо, а хорошо. А вот запреты – это да, плохо… А про злого-то духа правда или нет – если мне не веришь, у того спроси, кто у тебя больше доверия вызовет.

Снова не то холод в груди, не то жар. Ну и пусть, пусть необычная сила у этого человека есть, но не похож он всё-таки на злодея-еретика, души сетями лжи уловляющего. А сомнения да опасения ему, Лорку, страх внушает, страх и трусость позорная. Талвеон по-доброму говорит, не плохой он человек, не злой. Но тогда за что же в тюрьму посажен? Получается, не должен он тут быть… Нет, невыносимы все эти мысли. Нельзя рядом с ним дольше оставаться, прочь отсюда, прочь.

– Прощайте… брат, – вскочил Лорк и чуть не бегом по коридору к зевающему стражнику бросился, аж полы рясы повыше подобрал, чтобы не путались в ногах.