Читать книгу Незнакомцы на мосту - Джеймс Донован - Страница 4

Туманным ранним утром мы едем по пустынным улицам Западного Берлина к Глиникскому мосту, условленному месту встречи. Наконец перед нами темно-зеленые стальные пролеты, переброшенные в советскую оккупационную зону Восточной Германии. По другую сторону озера, образованного рекой Хафель, лежит Потсдам. Силуэт старого старинного замка возвышается на холме справа. По обоим берегам озера протянулись густые лесопарки. Все это происходило холодным, но ясным утром 10 февраля 1962 года.

Под мостом на нашем берегу водоема закидывают спиннинги три берлинских рыболова, временами бросая вверх полные любопытства взгляды. Рядом плавают несколько белых лебедей.

По другую сторону узкого моста, названного в 1945 году американскими и русскими солдатами «Мостом Свободы», мы видим группу мужчин в темных шляпах. Выделяется высокая фигура Ивана Шишкина, советского представителя в Восточном Берлине, ведшего со мной переговоры об обмене заключенными, который и предстояло сейчас осуществить доверенным лицам трех государств.

В Вашингтоне было три часа утра, но в Белом доме не гасили огней, и президент Кеннеди не ложился спать, ожидая донесения. Прямую телефонную линию между Берлином и Белым домом специально держали свободной.

Офицеры военной полиции США в шинелях расположились с нашей стороны Глиникского моста. В небольшом помещении сторожевого поста солдаты в мундирах пограничников Западного Берлина, которым незадолго до этого внезапно приказали оставить свои позиции на мосту, пили кофе из бумажных стаканчиков с несколько удивленным и встревоженным видом. Их заряженные карабины стояли в углу.

Две американские армейские машины остановились у нас за спинами. Окруженный могучими охранниками показался Рудольф Абель – изможденный и выглядевший старше своих шестидесяти двух лет. Американская тюрьма не прошла для него бесследно. Но сейчас, в последний и решающий момент, он оставался воплощением свойственной ему самодисциплины.

Рудольф Иванович Абель был полковником КГБ – советской секретной разведывательной службы. Он считался нелегальным советским резидентом в США, который в течение девяти лет из своей небольшой артистической студии в Бруклине руководил всей советской шпионской сетью на территории Северной Америки. Абеля арестовали в июне 1957 года, когда его выдал другой советский агент – доведенный до предательства распутным образом жизни. Попавший в руки ФБР Абель был предан суду и признан виновным в «заговоре в целях осуществления актов военного и атомного шпионажа» – преступлении, караемом смертной казнью.

Впервые появившись в зале федерального суда в августе 1957 года, Абель обратился к судье с просьбой, чтобы защитник для него «был избран самой ассоциацией адвокатов США». И соответствующий юридический комитет назначил меня для защиты его интересов в суде. После четырех лет слушаний и апелляций Верховный суд США утвердил приговор, признававший Абеля виновным, пятью голосами против четырех. Между тем полковник уже отбывал тридцатилетний срок заключения в тюрьме Атланты.

При оглашении приговора 15 ноября 1957 года в ходе открытого заседания я обратился к судье с прошением не назначать наказание в виде смертной казни, указав среди прочих причин и такую:

«Представляется вероятным, что в обозримом будущем американский агент столь же высокого ранга может быть захвачен Советской Россией или ее союзником. В таком случае возникнет возможность рассмотрения вопроса об обмене заключенными и его обсуждения по дипломатическим каналам, а это в итоге может пойти на пользу высшим национальным интересам Соединенных Штатов».

И вот сейчас на Глиникском мосту после «провала переговоров по дипломатическим каналам», как позже сформулировал это в письме ко мне президент Кеннеди, подобный обмен все же должен был состояться.

На противоположном конце моста находился пилот американского самолета «U-2» Фрэнсис Гэри Пауэрс. В отдаленном районе Берлина, на контрольно-пропускном пункте между Востоком и Западом, ставшем известным как «Пост Чарли», или «Чек-пойнт Чарли», восточные немцы были готовы одновременно отпустить Фредерика Л. Прайора, американского студента из Йеля. Его арестовали в Восточном Берлине в августе 1961 года по обвинению в шпионаже и публично угрожали смертной казнью. И последней пешкой в разменной партии Абель – Пауэрс – Прайор стал позже юный американец Марвин Макинен, студент Пенсильванского университета. Отбывавший в советской тюрьме в Киеве восьмилетний срок за шпионаж, Макинен совершенно неожиданно для себя получил от русских предложение досрочного освобождения.

Когда я дошел до середины Глиникского моста, завершив предварительно оговоренные церемонии, и вернулся с тем, что мне было обещано «за стеной» в Восточном Берлине, то оказался в конце очень долгого пути. Для юриста с частной практикой это стало не столько обычным делом, сколько целым этапом карьеры. Юридические вопросы отняли очень много времени, но гораздо больше его ушло на работу, с юриспруденцией никак не связанную.

В течение почти пяти лет заключения я оставался для Абеля единственным посетителем в тюрьме и один состоял с ним в переписке. Полковник был необычайной личностью, обладавшей блестящим умом и ненасытной интеллектуальной жаждой, как правило, свойственной людям, посвятившим свою жизнь науке. Ему остро не хватало общения и возможности обмена мыслями и мнениями. Во время краткосрочного пребывания в центре предварительного заключения в Нью-Йорке он даже занялся тем, что принялся обучать французскому языку своего сокамерника, полуграмотного громилу мафиози, обвиненного в вымогательстве денег у компаний по сбору городского мусора.

А потому мы с Абелем много беседовали. И обменивались письмами. В чем-то соглашались, о чем-то горячо спорили. Речь шла о его собственном деле, об американской системе правосудия в целом, о международной обстановке, о современном искусстве, о содержании домашних животных и правильном уходе за ними, о теории вероятностей в высшей математике, о шпионаже и о контрразведке, об одиночестве человека, на которого ведется охота, и даже о том, следует ли предать его тело кремации, если Абелю суждено умереть в тюрьме. Сфера его интересов представлялась столь же обширной, как и его познания.

Но я с самого начала должен сообщить, в чем Абель мне так никогда и не признался. Он ни разу, ни одним словом не обмолвился, что вся его деятельность в Соединенных Штатах проходила под контролем из Советской России, по приказу из Москвы. Вам это может показаться невероятным, но такая возможность теоретически действительно существовала. Он мог оказаться полковником КГБ, который занялся шпионажем против США по собственной инициативе. Однако я всегда исходил из того, что доказательства вины самого Абеля, как и советских властей, пославших его со шпионским заданием, совершенно неопровержимы. Вся система защиты в суде строилась мною на этой предпосылке. Более того, Абель, прекрасно осведомленный о моей убежденности, деликатно принимал ее как должное и никогда не отрицал правды. Но в то же время, повторяю, ни разу прямо не допустил такого признания вслух. Даже в частных разговорах со мной.

Почему, как вы думаете? Неужели он считал меня человеком наивным, тайным сторонником советской системы или сбитым с толку юристом? Отнюдь нет. Если основательно проанализировать ситуацию, то такое откровенное признание не только противоречило бы всем его инстинктам, выработанным тридцатилетней железной дисциплиной, но, что гораздо важнее, не являлось необходимым для его защиты в суде. А именно этот пункт стал главным критерием при обсуждении нами юридической стороны дела. Однажды я попросил его назвать свое подлинное имя. Он некоторое время раздумывал, а потом задал вопрос мне:

– Эта информация необходима вам для моей защиты?

– Нет, – честно ответил я. Он притопнул ногой и предложил:

– Тогда давайте обсуждать по-настоящему насущные проблемы.

К тому же он с самого начала понял всю парадоксальность ситуации, в которой оказался я, став его назначенным судом адвокатом. Он знал о моей убежденности в том, что, обеспечивая ему честную защиту, я тем не менее буду продолжать служить своей стране и выполнять профессиональный долг. Но видел он и различие между информацией, необходимой для защиты своих законных прав, и прочими данными, которые могли не представлять интереса в суде, зато очень интересовали американскую контрразведку. Откровенность в сочетании со сдержанностью требовалась от обеих сторон и соблюдалась ими.

Подобные уникальные отношения между адвокатом и клиентом оказали мне неоценимую помощь при написании воспоминаний о деле полковника Абеля. Я бы запятнал свою профессиональную честь, если хотя бы в какой-то момент воспользовался к своей выгоде тем фактом, что Абель навсегда скрылся по ту сторону «железного занавеса». Он знал о моем намерении написать эту книгу, работу над которой я начал в 1960 году вскоре после утверждения приговора Верховным судом. Он даже заявил, что, поскольку подобная книга, несомненно, будет написана, для него было бы предпочтительнее, чтобы автором стал я, нежели «профессиональный литератор, который мог бы что-то преувеличить или даже исказить факты, чтобы привлечь дополнительный интерес публики».

Вот почему и сейчас мне бы не хотелось обмануть оказанное им доверие. Хотя подобные декларации так или иначе бессмысленны, поскольку я не знаю ничего, что могло бы использоваться против него задним числом, где бы он ни находился в данный момент. Сам по себе факт, который в глазах рядового американца станет свидетельством особой опасности советского шпиона, который не разгласил никакой лишней информации, на родине Абеля послужит подтверждением его преданности и патриотизма. Натан Хейл[2] был казнен, но уважаем даже британцами, а для нас его память священна.

С того дня, когда я согласился взять на себя защиту Абеля, мною было принято решение вести дневник. Во-первых, при участии в столь значимом процессе дневник мог оказаться полезным, чтобы время от времени оживлять в памяти какие-то события. Во-вторых, он пригодился бы в качестве важного документа, если бы мой клиент был казнен и возникли бы (пусть даже совершенно необоснованные) подозрения, что я не сумел обеспечить для него надлежащей защиты. Наконец, мне хотелось оставить для себя памятные записи о том, что стало для меня самым сложным и напряженным делом после участия в Нюрнбергском трибунале.

Именно на основе подобных письменных источников: моего оригинального дневника с более поздними дополнениями, переписки с Абелем, официально опубликованных протоколов судебных заседаний и телеграфных сообщений, полученных мной из государственного департамента в процессе исполнения миссии в Берлине, – была написана эта книга. Почему я принял на себя защиту этого человека? Каким был Абель? Почему голоса при утверждении приговора в Верховном суде таким странным образом разделились: пять к четырем в пользу обвинения? Какие чувства испытывает американец, оказавшийся по ту сторону Берлинской стены, не обладая ни статусом дипломата, ни иммунитетом, но проводя переговоры с советской стороной? Оказался ли обмен, состоявшийся на Глиникском мосту, действительно в интересах Соединенных Штатов? Ответы на эти и многие другие вопросы можно найти среди упомянутых записей.

Сидя как-то поздним вечером в 1957 году, я обдумывал свои повседневные отношения с Абелем и занес в дневник такие строки (немного напыщенные, как мне теперь кажется):

«Мы – двое очень несхожих людей, которых волей случая сблизили судьба и американский закон… и вовлекли в классическое дело, требующее классического рассмотрения».