Читать книгу О всех созданиях – больших и малых - Джеймс Хэрриот - Страница 11

– Мистера Хэрриота? Конечно, сейчас я его позову. – Зигфрид прикрыл телефонную трубку ладонью. – Джеймс! Вот еще одни предпочитают вас мне.

Я быстро взглянул на него. Но он улыбался. Он был доволен.

Беря трубку, я вспомнил все истории, которые слышал о другом типе нанимателей – о людях, которые не терпят, чтобы их сбрасывали с малюсеньких их пьедесталов. И еще я подумал о том, как за несколько недель изменилось отношение фермеров ко мне. Теперь они уже не смотрели мимо меня в надежде, что мистер Фарнон все-таки приехал. Они начинали принимать меня как своего, и мне хотелось думать, что не только законы гостеприимства заставляют их спрашивать, не хочу ли я «немножко перекусить».

Это многого стоило, потому что с ходом времени во мне росло и крепло уважение к обитателям йоркширских холмов, умение ценить дружбу, которую они предлагали далеко не всякому. И чем выше по склонам они жили, тем больше мне нравились. В долине, там, где она, расширяясь, превращалась в равнину, фермеры ничем не отличались от фермеров в других местах, но чем выше в холмах, тем интереснее оказывались люди, а в деревушках и одиноких фермах, разбросанных возле суровых вершин, особенно заметны были их самобытные черты – простота и достоинство, упрямая независимость и радушие.

В это воскресное утро я отправился к Беллерби, почти к самой вершине Холдена, в небольшую, ответвлявшуюся от нее долину. Моя машина подскакивала и тряслась последнюю милю проселка, где через каждые несколько ярдов из земли высовывались макушки валунов.

Я вылез. С этого места мне было хорошо видно это странной конфигурации подобие ущелья среди холмов. Его крутые склоны были изрезаны и разрыты тысячами ручейков, питавших буйный Холден-Бек, клубившийся по каменистому ложу далеко внизу. Там виднелись деревья, ухоженные поля, но сразу за моей спиной непокоренные холмы наступали на чашу, в которой лежала ферма. Холстен-Пайк, Алстанг, Бенрсайд – могучие великаны, носящие варварские имена, были совсем близко.

Тут, вверху, атрибуты цивилизации казались такими далекими! Коровник, конюшня, амбары были построены из массивных камней сотни лет назад с единственной целью – укрывать скотину. Тех былых строителей не стесняли правила, требующие вентиляции и определенного освещения, так что коровник был сумрачным и в каменных стенах окна почти отсутствовали. Пол был весь в буграх и рытвинах, а коров друг от друга отделяли полусгнившие перегородки. Я вошел, находя дорогу ощупью, пока мои глаза не свыклись с тусклым светом. Никого, кроме рыжей коровы с привязанной к хвосту запиской. Обычный способ общения с ветеринаром, а потому я приподнял хвост и прочел: «Мастит, задние четверти».

Я повернул корову и принялся осматривать задние соски; и уже сдаивал синеватое, с хлопьями молоко, когда голос у дверей произнес:

– А, это вы, мистер Хэрриот! Вот хорошо, что вы с утра к нам приехали. Очень вы нас одолжить можете, если вам удобно будет.

Я поднял голову и увидел Рут Беллерби, красивую женщину лет под сорок. Она была движущей силой семьи, умная и любознательная. И горячая сторонница самообразования для обитателей йоркширских холмов.

– Буду рад помочь, если смогу, миссис Беллерби. Так в чем дело?

– Ну, мистер Хэрриот, вы ведь знаете, что сегодня в Дарроуби, в церкви, будут исполнять «Мессию», и нам очень хочется послушать. Но с пони и тележкой столько хлопот! Так если бы вы могли повезти нас на своей машине?! Назад мы кого-нибудь найдем. Вы бы нас так одолжили!

– Ну конечно подвезу, – ответил я. – С большим удовольствием. Я и сам собираюсь там быть. Хорошую музыку в Дарроуби нечасто услышишь.

Было очень приятно оказать услугу этим чудесным людям. Беллерби меня всегда поражали. Они словно были пришельцами из былых веков, и мир их будто существовал над временем. Они никогда не торопились, поднимались, когда рассветало, ложились спать, когда уставали, ели, проголодавшись, и редко смотрели на часы.

Рут проводила меня в дом.

– Едут только мама с отцом да я. А Бобу, боюсь, неинтересно.

Я несколько растерялся, когда вошел в дом. Семья как раз садилась за воскресный обед, и все оставались в рабочей одежде. Я покосился на мои часы. Без четверти двенадцать, а начало в два. Ну да ничего! Времени у меня в запасе, пожалуй, достаточно.

– Входите, входите, молодой человек! – сказал низенький мистер Беллерби. – Садитесь да пообедайте с нами.

Отказываться от таких приглашений, не нанеся обиды, было нелегким делом, но я объяснил, что к моему возвращению меня будет ждать обед и мне будет неудобно перед миссис Холл, если он останется несъеденным.

Этот довод они приняли сразу и расселись вокруг выскобленного кухонного стола. Миссис Беллерби поставила перед каждым по большому йоркширскому пудингу круглой формы и обильно полила их мясным соусом из эмалированного кувшина вместимостью в кварту. Утро у меня выдалось тяжелое, и восхитительный аромат, струившийся от соуса, растекающегося по золотистым пудингам, был сладкой пыткой. Но я утешался мыслью, что они поторопятся, раз я сижу тут и жду.

Пудинги были поглощены в благодушном молчании, затем Боб, симпатичный коренастый парень лет двадцати с небольшим, выдвинул свою пустую тарелку на середину стола. Он ничего не сказал, но его мать тут же вывалила на нее еще один пудинг и не пожалела подливки. Родители и сестра благодушно взирали, как он уписывает плотную мучнистую массу. Затем из духовки появился огромный ростбиф, и мистер Беллерби резал его и кромсал, пока на всех тарелках не появилась горка толстых ломтей. Затем рядом выросли настоящие горы картофельного пюре, которое накладывалось из чего-то вроде таза для мытья посуды. Еще горки рубленой репы, и семья вновь принялась за дело. Солидно, не спеша, в достойном молчании. Боб подложил себе еще пюре.

Беллерби благодушествовали, чего о себе я сказать никак не мог. Меня грыз свирепый голод, а мои часы беспощадно отсчитывали уходящие минуты.

После благопристойной передышки миссис Беллерби направилась к старинной духовке в углу, открыла дверцу и извлекла огромную форму с исходящим паром яблочным пирогом. После чего нарезала его кусками в один квадратный фут для каждого и утопила куски в пинте заварного крема из другого внушительного эмалированного кувшина.

Семья приступила к десерту, будто только что села за стол, и вновь воцарилось деловитое молчание. Боб очистил свою тарелку с небрежной ловкостью и безмолвно выдвинул ее на середину стола. Его мать тут же водворила на нее еще один квадратный фут пирога, конечно не пожалев и крема.

Времени остается в обрез, думал я, но уж теперь-то они завершат свою трапезу. Заметят, что надо поторопиться, и пойдут переоденутся. Однако, к моему ужасу, миссис Беллерби медленно направилась к очагу и поставила на него чайник, а ее супруг и Боб отодвинули стулья и вытянули ноги. На обоих были вельветовые штаны с незатянутыми поясами, а на ногах огромные, подбитые гвоздями сапоги. Боб, порывшись в карманах, извлек мятую пачку сигарет и развалился в блаженной летаргии. Мать поставила перед ним чашку с чаем, а мистер Беллерби достал складной ножик и начал отрезать табак от плитки, чтобы набить трубку.

Когда они вновь придвинулись к столу и принялись за чай, я поймал себя на том, что демонстрирую все классические симптомы нервного перенапряжения: бешеный пульс, сведенные судорогой челюсти и начинающаяся головная боль.

После второй чашки чая появились некоторые признаки оживления. Мистер Беллерби со стоном поднялся на ноги, поскреб грудь под рубашкой и с хрустом потянулся.

– Ну что же, молодой человек, мы помоемся, переоденемся, а Боб составит вам компанию, он с нами не едет.

В дальнем конце кухни над большой каменной мойкой некоторое время раздавались всплески и отфыркивания. После омовения они поднялись наверх. С огромным облегчением я обнаружил, что на переодевание они много времени не потратили. Мистер Беллерби очень скоро спустился к нам, преображенный шерстяным темно-синим костюмом с зеленоватым отливом. Почти следом спустились его супруга и дочь во всем блеске цветастых платьев из хлопчатобумажной ткани.

– Ну что же, вот мы и готовы, а? – В моей веселой бодрости пряталась истерика. – Ну так в путь! Прошу вас, дамы!

Однако Рут не сдвинулась с места. Она натягивала белые перчатки и поглядывала на брата, вновь развалившегося на стуле.

– Знаешь, Боб, смотреть на тебя тошно! – вдруг взорвалась она. – Мы вот едем слушать чудную музыку, а ты валяешься тут, как свинья в навозе, и даже ухом не ведешь. Совсем не интересуешься культурой и о самообразовании думаешь не больше бычков на пастбище.

Боб тревожно заерзал под этим нежданным нападением, но худшее ждало впереди. Рут топнула ногой:

– У меня просто кровь закипает, как погляжу на тебя. И ведь знаю: мы дверь закрыть не успеем, как ты захрапишь. Будешь хрюкать тут весь день, как боров. – Она обернулась к миссис Беллерби. – Мама! Вот что: я не оставлю его здесь храпеть! Он должен поехать с нами.

На лбу у меня выступил пот, и я забормотал:

– Не кажется ли вам… может быть… времени очень мало… начало в два… я не ел…

Но мои призывы пропали втуне. Рут закусила удила.

– А ну вставай, Боб! Вставай сию же минуту и переоденься!

Она плотно сжала губы и выставила упрямый подбородок.

Где было Бобу против нее! Хотя пищу он поглощал с поразительной энергией, но характером был, видимо, слабоват. Бурча себе под нос, он поплелся к мойке. Стянул рубашку, а они сели и смотрели, как он намыливает торс большим куском мыла и обливает голову и плечи, качая ручку насоса у мойки.

Родители смотрели на него со счастливым видом, радуясь, что он поедет с ними, полные уверенности, что это к его же пользе. Рут следила, как он моется, с сиянием любви в глазах. И все время оглядывалась на меня, словно спрашивая: «Замечательно, правда?»

Я же еле-еле удерживался, чтобы не начать горстями рвать на себе волосы. Неодолимое желание вскочить, забегать по кухне, завизжать показывало, что я вот-вот сорвусь. Я закрыл глаза, борясь с этим чувством, и, видимо, держал их закрытыми долго, потому что, открыв их, увидел, что рядом со мной стоит Боб в точно таком же костюме, как у его отца.

Возвращение в Дарроуби почти не запечатлелось в моей памяти. Смутно помню только, что машина несется по каменистому проселку со скоростью сорок миль в час, а я выпученными глазами смотрю прямо перед собой, а Беллерби, еле уместившиеся на сиденье, но веселые и бодрые, получают от поездки большое удовольствие.

Даже невозмутимая миссис Холл поджала губы, когда я влетел в дом без десяти два и вылетел из него в два, на ходу дожевывая ее чудесное жаркое.

Я опоздал. Музыка уже звучала, когда я проскользнул в церковь, став мишенью негодующих взглядов. Уголком глаза я увидел, что Беллерби сидят рядком, чинно выпрямившись. По-моему, они тоже смотрели на меня негодующе.