Читать книгу О всех созданиях – прекрасных и разумных - Джеймс Хэрриот - Страница 9

Кольцо в нос за двадцать минут

Оглавление

Я торопливо оценил свое положение. До следующей – и последней на сегодня – фермы две мили. Через десять минут я там. Кладем двадцать минут на работу, еще пятнадцать минут до Дарроуби, молниеносно моюсь, переодеваюсь – и около семи сажусь-таки за стол миссис Ходжсон.

Много времени следующая работа не потребует: продеть кольцо в нос быку, и все. В наши дни с распространением искусственного осеменения иметь дело с быками нам приходится редко – держат их только хозяева больших молочных ферм и племенных заводов, – но в тридцатые годы быки были практически на каждой ферме и вдевание колец входило в самую обычную нашу работу. Кольцо бычок получал примерно в годовалом возрасте, когда наливался силой и с ним становилось трудно справляться.

Еще издали завидев во дворе тощую фигуру старика Теда Бакла и двух его работников, я испытал невероятное облегчение. Меня ждут! Ведь сколько времени напрасно теряет ветеринар, кружа с воплями среди пустых служб, а потом отчаянно размахивает руками на лугу, чтобы привлечь внимание темного пятнышка где-то у горизонта!

– А, молодой человек! – произнес Тед, и даже на это короткое приветствие ему понадобилось порядочно времени. Я с неизменным восторгом слушал старика, говорившего на подлинном йоркширском наречии (воспроизводить которое здесь я и пытаться не стану) с солидной неторопливостью, словно смакуя каждый слог, как смаковал его и мой слух. – Приехали, значит.

– Да, мистер Бакл, и рад, что у вас все готово и вы меня ждете.

– Не люблю я, чтоб человек по делу приехал и зря тут толокся. – Он поглядел на работников. – Ну-ка, ребятки, идите в стойло, приготовьте животину для мистера Хэрриота.

«Ребятки», Эрнест и Герберт, которым обоим было за шестьдесят, побрели в стойло к быку и закрыли за собой дверь. Оттуда тотчас донеслись глухие удары о дерево и мычание, перемежавшееся добрыми старыми йоркширскими выражениями, затем все стихло.

– Вот и сладили, – буркнул Тед, а я, по обыкновению, удивлялся про себя его одеянию. За все время нашего знакомства я видел его только в этом пальто и в этой шляпе. Пальто, которое в неведомом прошлом, возможно, было макинтошем, вызывало у меня лишь два вопроса: зачем он его надевает и как он его надевает? Длинные, давно утратившие связь между собой лохмотья, перехваченные в талии бечевкой, никак не могли защищать его от непогоды, и одному богу было известно, каким образом он умудрялся различать, где рукава, а где просто дыры. И шляпа! Почти лишившийся тульи фетровый головной убор начала века, поля которого унылыми складками чуть ли не вертикально свисали над ушами и глазами, – неужели он действительно каждый вечер вешает его на колышек, а утром вновь водворяет на голову?

Пожалуй, ответ можно было найти именно в этих полных юмора глазах, безмятежно смотрящих с худого лица. Для Теда ничего не менялось, и десятилетия проходили точно минуты; я вспомнил, как он показывал мне старомодный таган у себя в кухне, на который можно было ставить над огнем кастрюли и котлы. С особой гордостью он продемонстрировал ряд колец, позволявших подогнать отверстие под кастрюлю побольше или, наоборот, поменьше. Можно было подумать, будто речь идет о новейшем изобретении.

– Замечательная штука! И паренек, который мне ее делал, на славу постарался.

– А когда это было, мистер Бакл?

– Да в тысяча восемьсот девяносто седьмом. Как сейчас помню. Этот паренек, он на все руки был мастер.

Тут верхняя створка двери открылась, и работники, держа быка за веревки, вскоре поставили его так, как полагалось для продевания кольца. А обставлялось это настоящим ритуалом, заданным раз и навсегда, точно па в классическом балете.

Эрнест с Гербертом принудили быка высунуть голову над нижней створкой двери и удерживали его в этом положении, натягивая каждый свою веревку. В те дни переносного зажима еще не существовало, и ради безопасности быка оставляли в стойле, державшие же его люди занимали позицию снаружи. Затем пробивалось отверстие в самом конце носовой перегородки с помощью специальных щипцов, которые я уже держал наготове в футляре.

Но прежде мне предстояло проделать небольшую процедуру, мной самим введенную. Обычно отверстие пробивали прямо по-живому, но я полагал, что быкам подобное вряд ли особенно по вкусу, и потому предварительно делал местную анестезию. И вот я нацелил шприц, а Эрнест, державший веревку слева, опасливо вжался в дверь.

– Чегой-то ты бочком встал, Эрнест? – протянул Тед. – Боишься, как бы он на тебя не скаканул?

– Да ну… – смущенно ухмыльнулся Эрнест и укоротил веревку.

Однако тут же отпрыгнул назад: я вонзил иглу в хрящ у края ноздри, и бык с оскорбленным мычанием всей тушей взвился над дверью. Тед слишком тянул с окольцеванием – моему пациенту было уже почти полтора года, к тому же он отличался крупным сложением.

– Держите его, ребята, – пробормотал Тед, но работники уже повисли на веревках. – Вот и ладно. Сейчас он уймется.

И действительно, через минуту огромная морда уже легла на верхний край дверной створки, удерживаемая в этой позиции туго натянутыми веревками. Можно было приступать к следующему этапу. Я вложил в ноздри пробойные щипцы и стиснул ручки. В эти моменты я совсем не чувствовал себя дипломированным специалистом! Впрочем, анестезия свою роль сыграла, и бык даже не дрогнул, когда щипцы сомкнулись, пробив в хряще круглую дырку.

Затем наступил следующий торжественный момент: я извлек из бумажной обертки бронзовое кольцо, вывинтил винт и разомкнул соединенные шарниром половинки, ожидая неизбежную фразу, которая тут же и прозвучала.

– Сними-ка кепку, Герберт, – распорядился Тед. – Небось за минуту простуда тебя не одолеет.

Кепка, обязательно кепка! Ведерко или широкая миска подошли бы куда лучше! Винтик, конечно, дурацки крохотный, и отверточка тоже… И все-таки непременно кепка. Такая вот засаленная кепчонка, которую стянул с лысой макушки Герберт.

Теперь мне предстояло продернуть кольцо в пробитое мною отверстие, сомкнуть его, вставить винт и закрутить его как можно туже. Вот тут-то и требовалась кепка: ее держали под кольцом на случай, если животное вдруг дернет головой. Упадет винт в грязь и солому – пиши пропало! А когда я кончу завинчивать, Тед подаст мне рашпиль или напильник, обязательно имеющийся у любого фермера, и я аккуратно заровняю кончик винта, нужно это или нет.

Однако на сей раз устоявшийся порядок был нарушен. Когда я с кольцом в руке приблизился к морде молодого быка, широко расставленные глаза под крутыми рогами поглядели мне прямо в зрачки. И вероятно, когда я протянул руку, он шевельнулся. Во всяком случае, открытый конец кольца царапнул его по губе. Самую чуточку. Но он, по-видимому, счел это личным оскорблением, потому что испустил раздраженный рев и снова взвился на задних ногах.

В свои полтора года он успел обрести могучие пропорции и в этой позе выглядел весьма внушительно; когда же его передние ноги оперлись о створку и огромная грудная клетка нависла над нами, он показался мне великаном.

– Сейчас выпрыгнет, подлюга! – охнул Эрнест и выпустил веревку. За эту работу он взялся без особого восторга и теперь сложил с себя свои обязанности без малейших сожалений. Герберт, однако, был скроен из другого материала и висел на своем конце с угрюмым упорством. Но бык танцевал над ним, одно раздвоенное копыто просвистело возле его уха, другое чуть не задело лысую макушку, и, не выдержав, Герберт тоже обратился в бегство.

Тед, как всегда сохранявший безмятежное спокойствие, находился далеко в стороне, так что перед створкой теперь прыгал я один, отчаянно размахивая руками в тщетной надежде заставить быка попятиться, но единственное, что меня удерживало там, было горькое сознание, что каждый дюйм, на который он вздымался над створкой, все больше и больше отдаляет меня от сказочного ужина миссис Ходжсон.

Я не отступал, пока фыркающее, мычащее двурогое не выбралось на две трети наружу, на миг нелепо повиснув на створке, которая глубоко погрузилась ему в брюхо. Но тут бык с последним усилием вывалился во двор, и я задал стрекача. Впрочем, он не помышлял о мести – а взглянул на открытые ворота, за которыми простирался луг, и промчался сквозь них со скоростью экспресса.

Из-за штабеля молочных бидонов я с тоской наблюдал, как он выделывает радостные кубреты на сочной траве, упиваясь нежданно обретенной свободой. Брыкаясь, вскидывая голову, задрав хвост, он понесся к дальнему горизонту, где широкое пастбище спускалось к ручью, петлявшему по неглубокой ложбине. И когда он скрылся в ней, то унес с собой мою последнюю надежду отведать божественные отбивные.

– Его, подлюгу, и за час не изловишь, – угрюмо предсказал Эрнест.

Я взглянул на часы. Половина седьмого. Жестокая несправедливость случившегося совсем меня сокрушила, и я испустил вопль негодования:

– Да, черт подери, а мне надо в семь быть в Дарроуби! – Я заметался по булыжнику, потом остановился перед Тедом. – Мне уж никак не успеть… Я должен предупредить жену… Есть у вас телефон?

Тед ответил мне неторопливее обычного:

– Нету. Мне эти телефоны ни к чему. Не верю я в них. – Он выудил из кармана жестянку из-под табака, извлек из нее видавшие виды часы и уставился на циферблат. – Да и чего ж вам к семи в Дарроуби не вернуться?

– Но… но… это невозможно. А заставлять их ждать я никак не могу… Мне необходимо позвонить.

– Не кипятитесь так, молодой человек! – Длинное худое лицо Теда сморщилось в умиротворяющей улыбке. – Говорю же вам, успеете вовремя.

Я взмахнул рукой:

– Он же только сейчас сказал, что быка скорее чем за час не изловить!

– Как бы не так! А Эрнест, он такой – ему только тогда хорошо, когда плохо. Быка я вам через пять минут приведу.

– Через пять минут?! Быть не может! Я… я съезжу до ближайшего телефона, а вы его пока ловите.

– И думать не моги, малый! Поди-ка присядь вон там! – Тед указал на каменную поилку у стены. – Передохни, а я через пять минут тебе его представлю.

Я уныло опустился на шероховатый камень и закрыл лицо руками. А когда снова посмотрел вокруг, старик как раз выходил из коровника позади коровы весьма почтенного возраста. Судя по кольцам на рогах, ей было лет пятнадцать, худой таз торчал, как подставка для шляп, а обвислое вымя почти мело землю.

– Иди-иди, старушка, – сказал Тед, и старая корова трусцой направилась на луг, а вымя раскачивалось на каждом шагу. Я следил за ней, пока она не скрылась в лощине, а потом обернулся и увидел, что Тед накладывает в ведро питательные брикеты.

Затем он пошел с ведром к воротам. Под моим недоуменным взглядом начал греметь по нему палкой и почти запел жиденьким тенорком:

– Сюда, сюда, моя умница! Поди сюда!

Почти тут же над краем лощины появилась корова, а за ней по пятам шагал бык. Тед загрохотал по ведру, и, к моему изумлению, корова припустила тяжелым галопом. Мой пациент держался чуть сбоку от нее. Добравшись до старика, она сунула голову в ведро, а бык, хотя почти ее перерос, подсунул нос ей под брюхо и забрал в огромный рот один из сосков. Вид был на редкость нелепый, но корова словно не замечала, что бык, почти опустившись на колени, сосет ее, как новорожденный теленок.

На него же этот напиток оказал самое умиротворяющее действие, и, когда корову вели в коровник, он последовал за ней, а затем без малейшего протеста позволил мне продеть ему в нос кольцо и завинтить винт, который, к счастью, никуда из кепки Герберта не укатился.

– Без четверти семь! – пропыхтел я, весело прыгая за руль. – Я еще успею! – И я представил себе, как мы с Хелен поднимаемся на крыльцо Ходжсонов, дверь гостеприимно распахивается и из нее вырывается небесное благоухание отбивных и жареного лука.

Я взглянул на обтрепанную тощую фигуру, на глаза, безмятежно выглядывающие из-под обвислых полей бывшей шляпы.

– Мистер Бакл, вы просто чудо сотворили. Я бы не поверил, если бы сам не видел! Поразительно, как это бык вот так пошел за коровой…

Старик улыбнулся, и на меня пахнуло мудростью самой земли.

– Да чего тут удивляться-то? Самая что ни на есть натуральная штука. Корова-то ему матерью доводится.

О всех созданиях – прекрасных и разумных

Подняться наверх