Читать книгу Бродяги Севера (сборник) - Джеймс Кервуд - Страница 21

В течение последних чисел декабря все пути на десять тысяч миль в окружности вели в Форт-Огоду. Был канун дня «Уске-Пипун», то есть Нового года – зимней гулянки обитателей пустыни, когда из дальних и ближних становищ и отдельных шалашей и хижин сюда сходились охотники и звероловы со своими чадами и домочадцами, чтобы продать свои меха и провести хоть несколько дней вместе с такими же людьми, как и они сами. У жены зверолова никогда не бывает соседок. «Линия» ее мужа всегда представляет собою, так сказать, маленькое, замкнутое государство, от которого надо отъехать на собаках целые сотни миль во все стороны, чтобы только найти хоть одну живую человеческую душу. Понятно поэтому, почему «Уске-Пипун» являлся таким интересным праздником для женщин; что же касается детей, то для них эти дни были все равно, что «идти в цирк» для городского ребенка; а мужчины всегда искали там и находили для себя ту желанную награду, ради которой с такими лишениями и трудом посвящали себя добыванию мехов. За эти немногие дни завязывались новые знакомства и восстанавливались старые связи. Отсюда распространялись все «свежие новости» диких лесов, где нет ни газет, ни регулярной почты: сведения о браках, смертях и рождениях; рассказы о трагических происшествиях, вызывающих слезы и рыдания, и о радостных событиях, от которых смеются и улыбаются. Именно в эти дни лесные люди в первый и в последний раз за все семь зимних месяцев «ездили в город». Индеец, метис, человек совершенно неизвестной породы и белый – все они одинаково веселились в эти дни, когда не различались ни цвет кожи, ни национальность.

В том году в Форт-Огоде предполагалось зажарить для надобностей приезжих нескольких оленей целиком, и ко времени приближения Дюрана к форту все дороги на юг, север, запад и восток были уже укатаны, как шоссе, от десятков тысяч следов собак и людей. Сотни саней спешили к Форт-Огоду из лесов, и на них прибывало не менее трехсот мужчин, женщин и детей и около тысячи собак. Дюран прибыл туда на день позже, чем рассчитывал, но, как известно, он времени зря не потерял. Теперь Мики сам уже послушно бежал вслед за его санями на конце ремня, хотя и был еще в наморднике. К вечеру третьего дня после своего отъезда из хижины Нанетты Лебо Дюран свернул с главного проезжего пути в сторону и погнал своих собак к стоянке некоего Андре Рибона, специальностью которого было снабжение фактора и его служащих в Форт-Огоде свежим мясом. Андре давно уже поджидал к себе своего друга и начинал уже страшно волноваться, что тот так долго не приезжал, хотя все еще не переставал его ожидать. Вот здесь-то Дюран и держал своего большого боевого пса. Тут же он оставил и Мики, заперев его на время в хижину Андре. Вслед за тем оба зверолова отправились в форт, который отстоял от них всего только в полумиле расстояния. Ни Дюран, ни Рибон не вернулись на ночь обратно. Хижина оставалась пустой. Но с наступлением темноты до слуха Мики вдруг стали доноситься какие-то странные и жуткие звуки, которые с приближением ночи стали раздаваться все громче и сильнее. То был шум от гулянки в Форт-Огоде – определенный гул человеческих голосов, смешанный с воем тысячи собак. Никогда ничего подобного Мики не слыхал и теперь, сидя совершенно неподвижно один, стал вслушиваться в долетавшие до него звуки. Затем он встал передними лапами на подоконник и начал смотреть в окно, точно человек. Хижина Рибона находилась как раз на самой вершине холма, царившего над замерзшей гладью озера, и далеко-далеко над верхушками низкорослого леса по ту сторону озера Мики увидел красное зарево от больших лагерных костров, разложенных вокруг Форт-Огода. Он заскулил и опять опустился на все свои четыре лапы. Всю ночь для него так мучительно долго тянулось время, пока не настал рассвет, что ему казалось, будто его оставили одного навеки. Но в этой хижине было для него все-таки гораздо удобнее, чем в клетке у Лебо, и он чувствовал себя в ней не так отвратительно, как там. Вся ночь прошла для него в чутком, беспокойном полусне, в течение которого он то и дело видел Нанетту и ее ребенка.

Дюран и Рибон вернулись только в полдень следующего дня. Они принесли с собой свежего мяса, на которое Мики накинулся с невероятной жадностью, так как сильно за эти сутки проголодался. Как-то безотчетно для самого себя он терпел заигрывания с ним этих двух звероловов. На вторую ночь его снова оставили в хижине одного. Но когда на следующее утро Дюран и Рибон вернулись опять, то они уже принесли с собою клетку в четыре фута в квадрате, сделанную из прочных березовых прутьев. Открытая дверца клетки была приставлена ими вплотную к двери хижины снаружи, и они заманили в нее Мики самым простейшим образом при помощи куска сырого мяса. Как только он соблазнился на мясо и вошел туда, дверца мгновенно затворилась, и Мики снова оказался в неволе. Затем клетку поставили на большие сани – и не успело еще показаться солнце, как Мики уже был на пути к Форт-Огоду.

То был как раз самый главный день торжества, день, в который для общего пользования зажарили сразу целого оленя и в который предполагался собачий бой. По мере приближения к форту человеческий и собачий гомон все нарастал и нарастал. Мики никак не мог сообразить, в чем тут было дело, и встал в клетке на все свои четыре ноги, чтобы быть наготове ко всему, и совершенно не думал о тех людях, которые куда-то его везли. Он смотрел через их головы и когда вдруг зарычал и сердито защелкал зубами, то Дюран от восторга даже засмеялся.

– Да, этот постоит за себя! – с восхищением воскликнул он. – Он и сейчас уже готов подраться!

Они двигались по берегу озера. Когда сани обогнули холмистый выступ и весь Форт-Огод вдруг открылся перед ними, как на ладони, возвышаясь на отлогом противоположном берегу, то рычанье вдруг замерло у Мики в горле. Его челюсти сомкнулись. Казалось, что и его сердце на минуту сжалось и перестало вовсе биться. До этого момента вся его вселенная включала в себя не более чем с полдюжины человеческих существ. Теперь же, и притом как-то сразу, вдруг, без малейшей тени предупреждения, он увидал их сразу целые сотни. При вида Дюрана с его клеткой целые толпы народа вдруг побежали вслед за его санями и по бокам. Кроме них Мики заметил еще и волков, и такое их множество, что все чувства у него пришли в смятение. Его клетка стала теперь центром всеобщего внимания кричавшей, жестикулировавшей толпы мужчин и подростков, бежавших следом за нею. К толпе стали присоединяться также и женщины, из которых многие были с грудными детьми. И тут путешествию Мики пришел конец. Его выгрузили с саней и поставили рядом с другой клеткой, в которой сидела другая такая же собака, как и он. Около этой новой клетки стоял темный длинноносый метис, который был похож на пирата. То был Граус-Пит, соперник Дюрана.

При виде Мики на его толстых губах появилась презрительная усмешка. Он повернулся к окружавшим его другим индейцам и метисам и сказал им что-то на своем языке, что вызвало их всеобщий горловой смех, походивший на ржание лошадей.

Лицо Дюрана сразу же густо покраснело.

– Смейся, подлый язычник! – крикнул он на Граус-Пита. – Но не забывай также и того, что я, Анри Дюран, все равно побью твою ставку!

И с этими словами он швырнул Граус-Питу прямо в лицо десять красных и две пестрые лисьи шкурки.

– Ну-ка, покрой эту ставку! – продолжал он кричать. – И помни, что у меня найдется еще в десять раз больше, чем столько!

Мики поднял морду и обнюхал воздух. Все кругом было насыщено странными запахами – от людей, собак и от пяти громадных туш оленей, которые жарились на своих вертелах на высоте целых пятнадцати футов над огромными кострами, которые были разложены под ними внизу. Оленям надлежало жариться в течение целых десяти часов, причем их медленно поворачивали на вертелах толщиною в руку человека. Бой должен был начаться до наступления пиршества.

Целый час гомон и гул человеческих голосов раздавались у обеих клеток. Народ совещался относительно достоинств бойцов и бился об заклад. Дюран же и Граус-Пит продолжали бросать друг другу выражения самого глубокого презрения, пока наконец не охрипли совсем. Через час толпа стала редеть. Вокруг клетки вместо мужчин и женщин теперь толпились одни только черномазые дети. И тут только Мики увидал стаи волков, которые были привязаны по одному или по два у края опушки. Наконец-то его ноздри уловили различие. Нет, то оказались вовсе не волки, а ему же подобные собаки!

Вся эта суматоха так оглушила Мики, что он далеко не сразу заметил собаку-волка в соседней клетке. Он подошел к краю своей клетки и понюхал воздух. Волкообразный пес тоже высунул по направлению к нему свою морду сквозь прутья. Мики тут же вспомнил о той волчице, которая когда-то укусила его в плечо, и тотчас же инстинктивно оскалил зубы и заворчал. Собака-волк ответила ему таким же рычанием. Анри Дюран восторженно потер себе руки, а Граус-Пит только тихонько ухмыльнулся.

– Да, хорошая будет потасовка! – опять воскликнул Дюран.

– Да и мой волк тоже не будет сидеть сложа лапы! – ответил ему Граус-Пит. – Но только эту твою собаку, когда у них дойдет до сути дела, стошнит, как малого щенка.

Немного позже Мики увидел, что какой-то белый человек вплотную подошел к его клетке. Это был шотландец Мак-Доннель, фактор. Он посмотрел на Мики и на собаку-волка грустным взглядом. А десять минут спустя в его маленькой комнатке, которую он приспособил себе под канцелярию, он говорил своему более юному собеседнику:

– Следовало бы запретить эти собачьи бои. Но, к сожалению, я этого сделать не могу. Они ни за что не согласились бы на это. Мы проиграли бы на таком запрещении половину всей сезонной добычи мехов. Такие бои происходят в Форт-Огоде вот уже шестьдесят лет подряд, и в сущности, пожалуй, они ведь ничем не отличаются от тех боксовых матчей, которые производятся там, в цивилизации, на Юге. Только в данном случае…

– Непременно происходит убийство, – ответил молодой собеседник.

– Да, это я и хотел сказать. Одна из собак во всяком случае должна погибнуть.

Младший собеседник вытряхнул пепел из трубки.

– Я люблю собак, – сказал он очень просто. – В моем посту, когда я буду фактором на деле, никогда не будет боя – разве что между людьми. А сегодня я вовсе не намерен смотреть на эту драку, потому что боюсь, что если бы пошел туда, то непременно вышел бы из себя и мог бы ударить кого-нибудь и из людей.