Читать книгу В индейских прериях и тылах мятежников. (Воспоминания техасского рейнджера и разведчика) - Джеймс Пайк - Страница 5

Моя первая индейская кампания.

Мои надежды устроиться в Остине наборщиком типографии не оправдались. Я вернулся в графство Белл, и некоторое время потратил на укрощение лошадей, но вскоре для меня нашлось более подходящее занятие. Кайовы, команчи и кикапу внезапно начали беспощадную и жестокую войну против жителей приграничных поселений. Их первая варварская атака произошла далеко от того места, где жил я. 1-го мая 1859 года в западной части графства Белл появился небольшой отряд команчей – они увели с собой нескольких лошадей и насквозь пробили копьем одного маленького – 12-ти лет – мальчика – и все это в присутствии его до смерти напуганных и ошеломленных его матери, и сестер. Индейцы скакали вокруг них, смеялись и всячески издевались над несчастными. Поднялась тревога – люди, вооружившись, отправились в погоню, я тоже был в одном из отрядов. Дикари бежали в горы, к верховьям Колорадо, у Сан-Габриэля мы настигли их. Погоня была настолько жаркой, что индейцы «рассеялись» – они всегда так поступали в подобной ситуации. Нам удалось поймать только одного – гигантского роста человека, хорошо известного всему приграничью – знаменитого команча по имени Большая Нога. Доблестный воин, он сражался до последнего, и перестал сопротивляться только после того, как рухнул в бурные воды Сан-Габриэля, изрешеченный более чем дюжиной пуль надежных техасских винтовок. Его сразу же унесло быстрым течением, но его винтовка, копье, лук и стрелы остались – они были разделены между нашими людьми как боевые трофеи. Большая Нога был могучим великаном – около семи футов роста и идеального телосложения – так что его смерть, должно быть, была большим несчастьем для его сородичей.

Следующим их возмутительный акт, на который нельзя было не обратить внимания, состоял в захвате двух красивых молодых леди из семьи Уитсонов. Эти дамы были в гостях у соседей и уже направлялись домой, когда их внезапно окружили 25 уже прославившихся своей жестокостью дикарей, а затем увезли их с собой – что в тысячу раз хуже самой смерти.

Они жили недалеко от Уэтерфорда, на Бразос-Ривер, и, захватив их, индейцы отвезли их далеко в прерии, ограбили и оставили прямо под открытым небом, без пищи и воды, вдали от ближайшего цивилизованного жилья. В тот момент, когда их нашли, они лежали под небольшим кустом, крепко обнявшись и спокойно ожидая смерти. Было совершенно ясно, что они невероятно истощены и измучены голодом, жаждой и жестоким обращением, поскольку их руки были так изранены, словно они пытались съесть самих себя. К счастью, с нами был опытный врач и хирург, который, не теряя времени, немедленно приступил к их восстановлению. Мы поделились с ними одеждой, а из одеял сделали им юбки, после чего им стало значительно лучше. Около двух часов до захода солнца мы обнаружили их обширной равнине, между Колорадо и Дабл-Маунтин Форк Бразос-Ривер, и уверен, что останься они там еще на 36 часов, живыми бы мы их не нашли.

Мы вышли в тот же вечер и шли потихоньку, а утром уже двинулись полным шагом. У Клир-Форк-Бразос группа разделилась – одни отправились в Гейтсвилль, а друзья и соседи девушек поспешили вернуть их сходящим с ума от горя родителям. Им потребовалось время, чтобы достаточно окрепнув, суметь рассказать нам о своих душераздирающих приключениях. Хоть они и горячо благодарили нас, и их глаза – от радости, что они скоро будут дома – сияли от восторга, их лица все же были грустны. Несмотря на то, что мы сделали все, что в наших силах, чтобы развеселить и ободрить их, пока они были с нами, мы никогда не видели их улыбающимися.

Этот инцидент разозлил все приграничье, и везде, где вновь и вновь звучал рассказ о том, как жестоко с ними обошлись, пламя негодования вспыхивало так бурно, что погасить его могла только кровь команча.

С той поры грабежи, воровство и насилие стали обычным явлением. Уводили лошадей, резали коров, быков и овец, мужчин, женщин и детей убивали, а их жилища сжигали дотла – их изуродованные тела бросали на съедение всепожирающему пламени, но что еще хуже, люди разошлись во мнениях, какое из племен виновно в этих ужасах. Одни – возглавляемые красноречивым Джоном Р. Бэйлором, обвиняла в этих убийствах резервационных индейцев Техаса – несмотря на то, что эти племена находились под опекой и надзором более сильных соседей, – осторожные, энергичные и кристально честные люди, часто подвергавшиеся перекличкам, и одному из их воинов не разрешалось покидать ни одной из двух имевшихся резерваций, не имея на то письменного разрешения.

Капитан Росс был признанным лидером другой партии, он решительно стоял за невиновность индейцев резервации и утверждал, что все нападения были совершены команчами. Кроме того тот факт, что Бэйлор одно время являлся представителем от «Верхней», или Клир Форк резервации, придавал его словам солидности и обеспечил ему множество единомышленников. Майор Нейборс – представитель резервационных индейцев, называл его лжецом, и это стало единственной причиной воинственного марша Бэйлора. Взяв с собой около четырехсот человек, он направился к «Нижней резервации», убивая всех на своем пути. В миле от нее его встретили немногочисленные отряды кэддо, тонкава[3] и вако, и затем состоялась битва, после которой весьма потрепанному Бэйлору пришлось отступить к Клир Форк Бразос. Вскоре его люди стали понемногу разбегаться – одни пошли домой, другие занялись охотой, а самым смелым хватило духу заняться травлей самих команчей.

Волнения только набирали ход, но губернатор Раннеллс не бездействовал. Он быстро собрал команду рейнджеров и отдал ее под командование капитана Джона Генри Брауна, энергичного и мужественного человека, имевшего большой опыт в предыдущих схватках с индейцами и прекрасно знавшего приграничье. Команда собралась в Белтоне, графство Белл, и примерно в середине июня отправилась на индейскую территорию. Я записался в нее на шесть месяцев, если бы меня не уволили раньше, и я предполагаю, что остальные тоже подписали контракт на тот же срок.

Возможно, описание нашего внешнего вида тоже будет интересно читателю. Только вообразите себе – двести мужчин – одетых как угодно, но только не в общую униформу, – вооруженных двуствольными дробовиками, ружьями для охоты на белок и шестизарядными револьверами Кольта, восседающих в испанских седлах, уложенных на спины маленьких, крепких, полудиких, управляемых мексиканскими шпорами лошадей, небритых, немытых, недисциплинированных, но смелых и благородных людей, способных проехать везде – и по дорогам, и по прериям и по лесам, – и тогда вы получите совершенно верное представление о том, как выглядел отряд техасских рейнджеров на марше. В такой толпе невозможно отличить офицеров от рядовых, поскольку у первых нет никакой особой одежды, и все они действуют как единое целое.

Лагерь мы обычно ставили в какой-нибудь лощине, палатки устанавливались по кругу на равном расстоянии друг от друга. Лошадей привязывали к кольям сорокафутовой веревкой, что позволяло им пастись за пределами лагеря до «отбоя», когда их заводили внутрь, а веревку сматывали, чтобы она стала короче. Часовые стояли вне кольца палаток, и на некотором расстоянии от него, в то время как конные часовые находились внутри. Из Белтона мы отправились к Гейтсвиллю, перешли ручей Коу-Хауз-Крик и пересекли горы Оул-Крик Маунтинс. Устраиваясь лагерем у Оул-Крик, мы так радовались, что теперь после тяжелого дня мы сможем несколько часов отдохнуть, но на самом деле вышло совсем по-другому.

Около двух часов ночи, когда все мы крепко спали – тишина была идеальной – нас внезапно поднял ужасный крик, лошади вставали на дыбы и рвались с привязи, их глаза сверкали, а их ноздри раздувались – гнев и страх звучал в их громком фырканье. Стало очевидно, что на нас никто не нападает, но люди, похватав свои ружья, приготовились защищаться. Минут на пять воцарилась полная тишина, но затем вновь раздался страшный вопль, и огромная пума, так неожиданно появившаяся на ветке, прямо под которой стояла капитанская палатка, схватила кусок сырой говядины, который лежал удобно для нее, а потом так молниеносно исчезла со своей добычей, что и выстрелить никто не успел. Животное было настолько крупным и сильным, что, несмотря на то, что эта говядина весила не менее 30-ти фунтов, на быстроту его движений она никак не повлияла. После долгого и искреннего смеха, а также обсуждения многочисленных предположений о том, как эта пума сумела незаметно обойти часовых, в лагере вновь стало тихо, а пока большинство отправилось на боковую, старые охотники небольшими компаниями расселись у лагерных костров и до самого утра «травили байки» о своих замечательных встречах с пумами, медведями и рысями.

На следующий день мы прошли через Гейтсвилль и расположились лагерем на северной стороне города. Его граждане настояли, чтобы мы приняли то обилие их тортов и пирогов, которыми они желали поприветствовать нас, просто потому, что, как выразился один старик, раздавая их нам из огромной и доверху наполненной корзины: «вы идете туда, где такого просто нет». Из Гейтсвилля наш маршрут пролегал через Кросс-Тимберс к Ред-Форк-Бразос. Мы охотились на оленей, диких индеек и пекари, удили рыбу в попадавшихся по пути ручьях, почти на каждой стоянке устраивали бои быков, скачки, бег наперегонки – в общем, веселились много и разнообразно, было много еды и выпивки, короче говоря, славное это было время.

8-го июля мы добрались до деревни кэддо и расположились лагерем у знаменитого железистого источника, воды которого слегка окрашены солями железа. Нам потребовалось какое-то время, прежде чем мы смогли смириться с необходимостью питья соленой воды, но поскольку другой не было, нам пришлось ей пользоваться. После того, как мы разбили наши палатки, я был назначен в команду из 15-ти человек, чтобы сопровождать капитана Брауна в представительство, где он должен был представить свой рапорт.

После того, как потеряв одну лошадь и имея случайно раненого в ногу одного из наших людей, мы вскарабкались на гору и увидели, что представительство охвачено невероятным волнением и тревогой. Капитан Росс – помощник представителя и капитан Пламмер – командир местного гарнизона, по ошибке решили, что мы люди Бэйлора и, соответственно, готовились к активной обороне. Индейцы находились позади солдат, которых выдвинули вперед для защиты подступов к форту, а две заряженные картечью пушки были размещены так, чтобы смести нас с дороги, по которой мы двигались к нему, и в то же время, в резерве, готовый в любой момент выступить, имелся еще небольшой кавалерийский отряд. Мы приблизились к ним на расстояние револьверного выстрела, после чего солдатам дали команду отбой, и все они, столпившись вокруг нас, очень желали узнать, кто мы такие, откуда пришли, что собираемся делать, и как намерены это сделать? Они были очень рады видеть нас. Когда капитан Браун рассказал индейцам о своей задаче и сообщил им, что он лично распорядился выгнать Бэйлора из их страны, они пришли в такой восторг, что с трудом подбирали слова, чтобы в полной мере выразить его. Сопровождаемые своими главными воинами вожди окружили капитана, и в их красноречивой жестикуляции и ломаном английском языке звучало больше дружественности, чем можно было заметить в самых изысканных и блестящих речах.

Это была «Нижняя» резервация – «Верхняя» обладала совсем иным нравом. Их главный вождь – Катампи – был очень воинственен.

Исключительно недоверчивый и подозрительный и хитрый как лиса – его нельзя было просто так убедить в наших добрых намерениях. Он никак не мог понять, почему одна половина людей Техаса хотела воевать с ним, в то время как другая – выступавшая от имени губернатора, стояла за дружбу с индейцами и войну с недавно посещавшим его белыми. Он не признавал никакой власти, кроме власти Соединенных Штатов и своей собственной. Когда ему сообщили, что у нас есть приказ стрелять в любого из его воинов, замеченных вне резервации, он счел нас своими явными врагами, и сам стал первым, кто посягнул на центральную власть.

Затем мы вернулись в наш лагерь в деревне кэддо. Несколькими днями позже, лейтенанта Тоб. Кэрмака с 12-ю людьми отправили в Клир Форк Бразос с приказом осмотреть всю реку – чтобы убедиться, что в зарослях ее густо поросших лесом берегов нет ни одного дикого команча – очень опасное задание – нам приказали стрелять только в том случае, если мы встретим индейца, и никак не иначе.

После продолжительной разведки местности мы обнаружили некоторые следы индейцев, которые привели нас к мысли, что мы находимся в непосредственной близости от значительных сил команчей или кайовы. Тропу мы нашли незадолго до заката, уже смеркалось, поэтому мы оставили ее и на берегу реки разбили наш лагерь. Мы хорошо спрятали наших лошадей, устроили еще один оборонительный пункт у прибрежного мыса, а потом развели костер, но очень небольшой – только чтобы часовому было легче наблюдать за лагерями и лошадьми, после чего улеглись спать. Я занял свой пост первым, а Старый Шарп был вторым, и кроме того, третью смену я должен был отстоять вместо одного заболевшего молодого человека, так что вся караульная служба на ту ночь выпала исключительно на долю Старого Шарпа и мою тоже. Шарп был опытным охотником и лесорубом, он очень часто встречался с индейцами. Общительный и подвижный, около сорока лет, хорошо сложенный, с темными и проницательными глазами, черными волосами и смуглым лицом, он был очень активным и храбрым, а свое прозвище – Старый Шарп – он получил не из-за возраста, а из-за своей импульсивности и причудливости манер. Никогда лагерь не был более застрахован от любой неожиданности, чем тогда, когда он занимал свой сторожевой пост.

Медленно тянулась эта ночь, и так грустно и одиноко чувствуешь себя стоя на посту в самой глубине дремучих лесов Юго-Западе, не слыша ничего, кроме криков ночных птиц, уханья совы, вздохов усталой лошади или дыхания спящих товарищей. Возможно, именно в такие минуты часовой замечает, что все его нынешние тревожные мысли оставили его и теперь в его сознании более приятные мечты – о встрече со своими добрыми старыми друзьями или родными и близкими, нетерпеливо ждущими его скорейшего возвращения. Ужасно, будучи погруженным в сладкую задумчивость, быть вырванным из нее заунывным воем волка, свирепым рыком пумы или, как это часто бывает, тихим шорохом крадущихся мокасин. Очень часто дозорный осознает опасность только тогда, когда звенит тетива и стрела глубоко уходит в его тело. Я очень утомился от непрерывного наблюдения в эту ночь, мое внимание было поколеблено приятными мечтами. Я сделал все возможное, чтобы пронзить мрак леса своим взглядом, чтобы почувствовать малейшее движение. Я напряженно прислушивался к каждому звуку, с тем тщанием, который так понятен тому, кто хоть раз стоял в дозоре, и на ком лежала ответственность за жизни доверившихся ему его товарищей. Я видел их – они спали совсем недалеко от меня – и я чувствовал и знал, что от моей бдительности зависит их безопасность и их жизнь. Моя смена длилась очень долго. Ничто не потревожило торжественной ночной тишины, и когда, наконец, мое время истекло, я пошел будить Старого Шарпа, но едва я тронул его, как внезапный шум, донесшийся от самого обреза воды, мгновенно поднял его на ноги. «Что это?» – спросил он шепотом. «Я думаю, это лошадь», – ответил я, вполголоса, и, оставив Шарпа на посту, спустился к берегу реки – примерно на 8 футов вниз по крутому уклону. Я быстро продвигался вперед, левой рукой защищая свое лицо от нависающих надо мной ветвей, а правой придерживая свой шестизарядный флотский, и тут снова загремели камни, но, не усмотрев в нем звона лошадиных подков, я сразу же пришел к выводу, где-то рядом прячутся индейцы. Я быстро шел на этот звук, который, казалось, в свою очередь, тоже шел мне навстречу, и в тот момент, когда я ступил на каменистый берег, я сразу же столкнулся с взрослым черным медведем – и, действительно, я буквально чуть ли не свалился ему на голову.

Я мгновенно вскочил на ноги и выхватил револьвер, но было уже слишком поздно. Как только я поднялся на ноги, медведь тоже встал на задние лапы, испуганно взревел, а потом, чуть ли не перекувырнувшись через спину, словно циркач, очень быстро, по мелководью ринулся в заросли противоположного берега реки.

Я вернулся к Шарпу, и он полюбопытствовал, что это за «буза» была такая, и я ответил ему, что сообщил ему, что это был медведь – он-то и шумел. «Так, так, – сказал он, – а я, судя по тому, как он рычал, подумал, что ты прирезал этого „парня“».

Это был первый раз, когда я вдруг вспомнил о своем ноже, несмотря на то, что на моем поясе висел великолепный длинный охотничий нож. Рев медведя разбудил кое-кого из наших, но узнав, что ничего особенного не произошло, и что «шпион» убежал, они снова лениво завернулись в свои одеяла и заснули.

Шарп был полностью выведен из себя этим маленьким инцидентом, он рассердился и никак не мог понять, почему я дал медведю возможность сбежать. «Ты должен был его убить», – ворчал он, но я был доволен, что позволил медведю уйти с теми же словами, с которыми дядя Тоби расставался с мухой: «Ступай себе, бедный дьявол, мир достаточно большой и для меня, и для тебя».

Теперь же Старый Шарп уселся в рейнджерское кресло, то есть, на перевернутое седло, а я – рядом с ним, чтобы посмотреть, что произойдет, если наш ночной друг решит нанести нам еще один визит. Этот небольшой инцидент моментально пробудил в голове Старого Шарпа массу воспоминаний о многих других подобных случаях, и он продолжил рассказывать мне о своих встречах с медведями – мы, конечно, разговаривали исключительно шепотом – а закончил он свое повествование так: «Вот так вот, парень, здесь медведи не такие дикие, как на севере, на юге для них много еды, но там, на севере, особенно зимой, когда их мучает голод, они становятся ужасно жестокими».

К тому времени, когда он закончил свои рассказы, я был слишком сонлив, чтобы продолжать разговор, поэтому я выбрал хорошее место рядом со старым бревном, где было много сухих листьев для подстилки, и улегся спать – хотя и на некотором расстоянии от остальных. Некоторое время я спал, но когда почувствовал рядом со мной что-то теплое, сразу же проснулся, и представьте себе, как я был удивлен, когда заметил, что я полностью покрыт листьями, – и в тот же момент я почувствовал руку Шарпа.

– Вставай, малыш, – сказал он, – опасность рядом.

В одну секунду я был на ногах, с винтовкой в руке, готовый к любой неприятности.

– Индейцы? – спросил я.

– Глянь туда, – сказал он, указывая на медленно двигавшуюся среди деревьев темную массу.

Я мгновенно вскинул свою винтовку, но Шарп положил мне руку на плечо и сказал шепотом:

– Стоп, парень, индейцы вокруг, не стреляй.

В этот момент животное развернулось и сделало несколько шагов по направлению к нам, подняв для шага, но, не опустив свое лапы, оно остановилось, и посмотрело на нас взглядом, в котором в единое целое слились ужас и изумление. Шарп еще крепче сжал мое плечо и прошептал:

– Смотри ему прямо в глаза, малыш.

Инстинктивно я сделал так, как мне было приказано, не дрогнув ни единым мускулом, но просто глядя прямо в эти два огромных и сверкающих глаза. Так мы стояли, возможно, секунд двадцать, затем зверь, мягко поставив лапу на землю, сделал по направлению к нам еще около полудюжины шагов, а потом на мгновение присел на свои задние лапы – его хвост изящно покачивался то в одну, то в другую сторону. Он смотрел на нас, таким образом, возможно, еще около пяти секунд, затем повернулся и снова вернулся в лес, иногда оглядываясь назад, а удалившись от нас на довольно значительное расстояние от нас, испустил вопль – такой громкий и пронзительный, словно крик напуганной женщины, – с той только разницей, что он был значительно громче обычного человеческого голоса. Это была большая пума – после того, когда она ушла, Старый Шарп ослабил хватку своей руки на моем плече и медленно проговорил:

– Я думаю, битва с этим хищником доставила бы нам немало неприятностей. Возьми свое одеяло, малыш и пошли туда, где мы можем видеть своих лошадей, тут опасно – повсюду индейцы. Я еще немного посижу, а разбуди еще кого-нибудь – на тот случай, если ты заснешь – на посту должно быть два человека.

Я, однако, отказался будить больного товарища – приятного компаньона и хорошего солдата, – он был слишком слаб, чтобы нести всю тяжесть столь нелегкой службы. Затем я сказал Шарпу, что я готов остаться с ним до утра, и с того момента, до самого рассвета более ничего не произошло такого, чтобы нарушить покой нашего лагеря.

Утром, наскоро позавтракав, мы сели на своих лошадей и снова вышли на тропу, не забывая зорко присматривать за индейцами. Спустя полчаса после восхода солнца мы заметили вдали, у реки, слабый дым, но явно не в том направлении, в котором мы следовали. Оставив тропу, мы двинулись прямо к дыму, но войдя в лес, мы увидели, что из земли повскакивали десять или двенадцать индейцев, каждый с винтовкой – а потом все они спрятались в кустах. Выбить их оттуда можно было только приблизившись к ним вплотную, но мы продолжали стрелять до тех пор, пока мы не оказались в двухстах ярдах от них – и тогда в ответ из кустов мы получили очень неплохой залп. Мы хотели как можно быстрее окружить их, но в течение всего этого времени, гарцующие на своих лошадях дикари непрерывно стреляли в нас – я почти уверен, что мы напали на них слишком рано, и посему никак не могли изменить это положение.

Лейтенант Кэрмак собрал своих людей и приготовился к погоне. В ближнем бою мы разрядили и наши ягеры[4], и наши револьверы – их нужно было перезарядить, одного из наших ранило стрелой, и кроме того, пострадали две лошади. Стрелы из лошадей извлекли быстро, несмотря на их отчаянное сопротивление, но с человеком было труднее. Кэрмак попытался просто вытащить стрелу, но у него ничего не получилось. Затем за дело взялся Шарп – у него имелся некоторый опыт в таких делах, он неоднократно бывал ранен стрелами. Охватив древко открытыми ладонями, он вращал ее и в тоже время тянул на себя. Раненый, которого звали Уильямс, сидел на бревне и героически терпел эту пытку. Лишь через минуту – постоянного вращения и потягивания – стрела подалась и вышла из тела. Успех дела так обрадовал Шарпа, что торжественно подняв ее вверх, он сказал:

– Я так вам скажу – если бы вы снова потянули эту стрелу, вы бы создали серьезные проблемы для этой руки. Вот, видите это? – продолжал он, указывая на то, место, где стрела от удара о кость согнулась, – теперь понятно, почему она не вышла после первой попытки.

Наскоро перевязав руку Уильямса, мы сели на лошадей и пустились в погоню. Индейцы пошли прямо к «Верхней» резервации, теперь нас разделяло около 12-ти миль. Мы гнались за ними до тех пор, пока не убедились, что они принадлежали к группе команчей Катампи, потом мы развернулись и пошли обратно к деревне кэддо. Мы прошли через несколько поселений – нам сообщили о множестве разных мелких происшествиях, в которых участвовали индейцы обеих резерваций с того момента, как они вступили в войну с партией Бэйлора. В одном месте они ограбили дом, в другом – разрушили ограду и вытоптали целое поле кукурузы, отняли у местного жителя его прекрасную кобылу, а затем вторглись на чью-то бахчу. Нам удалось настичь их на последнем указанных нам месте преступления, но они моментально повскакивали на своих лошадей и как вихрь унеслись прочь. Им мало было просто съесть какую-то часть урожая – у каждого из них имелось нечто вроде мешка – два или три из них были доверху наполнены дынями. Мы попытались подъехать к ним поближе и перестрелять их всех, но наши усталые лошади не могли догнать их свежих и сытых пони. В самый пик погони они спешно отрезали свои мешки от седел и бросили их прямо на дорогу.

Не желая осложнять отношения с «Нижней» резервацией, где жили эти индейцы, мы не стреляли в них, а они ни разу не выстрелили в нас. Они прекрасно понимали, что нам приказано делать, если мы застанем их вне резервации, но они явно не боялись нас, поскольку после того, как они поднялись на холм, один из них повернулся в седле и закричал:

– Лошади белого человека плохие, лошади индейцев хорошие, белый человек их не догонит. Возвращайтесь домой, ваши лошади больны, я отсюда вижу это!

Затем, с громким смехом, он вместе со своими товарищами унесся прочь. Кэрмак совершенно не собирался преодолевать холм вслед за ними, потому что их было, по меньшей мере, человек тридцать и нам бы пришлось очень нелегко, если бы они атаковали нас. Мы спешились, подкрепились захваченными дынями и разбили на ночь свой лагерь. У местных жителей мы купили молока, их женщины угостили нас свежим хлебом, масло и другими продуктами, что очень порадовало нас – ведь несколько дней мы питались исключительно мясом.

На следующий день мы вернулись в деревню кэддо и вновь попали в самую гущу волнений – причиной им послужило сообщение о том, что дикие команчи пришли в «Нижнюю» резервацию, украли 75 лошадей, а затем успешно сбежали. Капитан Браун, с несколькими своими людьми и большой – состоявший из солдат и дружественных нам индейцев – отряд, вскоре уже был в пути, в то время как оставшимся, не оставалось ничего другого, кроме как отдыхать до самого их возвращения.

1-го августа капитан Браун послал капитана Ноулина к лейтенанту Кэрмаку с таким же приказом, а именно: убивать любого индейца Катампи, который будет найден вне резервации. Как обычно, по пути к Бразосу мы много охотились – на оленей, индеек и антилоп, кроме того, подстрелили одного весьма почтенного возраста медведя – у него почти не было зубов. Мы не обнаружили никаких следов индейцев до самой восточной границы резервации – до нее оставалось всего три мили – но совершенно неожиданно, в тот момент, когда мы обедали, нас атаковало около девяноста команчей. Наши лошади были спрятаны в кустах неподалеку – ни индейцы не могли их найти, ни мы – добраться до них в случае каких-либо неприятностей. Мы сидели вокруг костра, на котором тушилась наша оленина, и вдруг, в одно мгновение мы оказались в плотном кольце, и, подняв глаза, мы увидели огромное количество команчей – в полной боевой раскраске, прекрасно одетых, их перья – носить которые их побуждали как личное тщеславие, так и обычаи племени – воинственно струились на ветру, а их лошади, украшенные великим множеством серебряных пластин, буквально сверкали на ярком солнце. Их боевые щиты и одежда были также покрыты серебром, но у нас не было времени для получения полного удовольствия от созерцания этого великолепия варварской помпы, несмотря на то, что это были именно те люди, которых мы и искали.

В тот момент они как раз выходили из леса, и через мгновение тотчас атаковали нас. Мы едва успели схватить наши винтовки и укрыться за находившимся неподалеку сараем, как в нашу сторону полетела туча стрел. Несмотря на поспешность, мы сумели ответить им хорошим залпом и семь их лошадей остались без своих хозяев. Весьма разозленные, что не могут справиться с такой небольшой горсткой, они кружили вокруг нас – правда, не подходя слишком близко – перестраивались и снова наваливались на нас – теперь в центре их круга были и мы, и наши лошади. Но их стрелы ничуть не повредили нам, и еще пятеро нападавших погибли от пуль второго нашего великолепного залпа. Тем не менее, их было очень много, и они снова вернулись к нам. Теперь нам приказали стрелять в их лошадей, и я думаю, что пуля каждого нашла свою цель, а некоторые лошади, должно быть, получили по две, поскольку мы подстрелили 15 лошадей, а нас самих было только 30 человек.

Индейцы отошли к лесу и не возвращались. Затем мы увидели, как кто-то во весь дух бежит в деревню, а через полчаса примерно, мы увидели, как скво и несколько мальчишек, груженые патронными сумками бегут в лес. Увидев это, лейтенант спросил:

– Ну, что, парни, сразимся с ними?

– Да, конечно, несомненно! – раздалось со всех сторон.

Мы очень надеялись, что нас поддержит Кэмп-Купер, и эта надежда, вместе с нашим недавним успехом, делала нас уверенными в нашей победе. Тем временем, мы увидели, как индейцы выходят из леса и в очень боевом настроении идут к нам пешком. Приблизясь к нам почти на расстояние ружейного выстрела, они начали спуск в глубокий овраг, имевший полукруглую форму и находившийся в 180-ти ярдах от нашего сарая. По их продуманным движениям было очевидно, что они намеревались в любом случае закончить свое дело, даже если на это потребуется время. Лично я уже чувствовал, как мой скальп понемногу сползает с моей головы. Дикари прошли по дну оврага, и, будучи уже недалеко от нас, начали понемногу выходить из него. Мы внимательно наблюдали за ними, но не стреляли, потому что хотели дать залп. Мы сидели, прячась за углами сарая, в то время как на краю оврага появлялось все больше и больше индейцев. Вскоре по оврагу пронесся грохот ружейного выстрела, и вслед за ним последовал залп, почти так же совершенный, как если бы его дали прекрасно вымуштрованные солдаты. Затем прозвучал боевой клич, и огонь стал общим, но нерегулярным – просто каждый человек стрелял и тотчас перезаряжал свое оружие, стараясь это делать как можно быстрее. Мы лишь разряжали наши ружья, но постоянно следили за тем, чтобы одновременно стреляли только два или три, сохраняя таким образом остальные готовыми к возможной атаке, но она не состоялась, и после беспорядочной полуторачасовой перестрелки индейцы, забрав своих убитых и раненых, быстро ушли в свою деревню.

Было очевидно, что они ждали нас, их лошади были ухожены и богато украшены. Их лица также были тщательно раскрашены, а сами они были одеты в исключительно причудливые боевые одежды. В пешем бою они стреляли по нам из винтовок «Миссисипи», а свидетельством того, как умело они с ними обращались – и это придется признать – есть то, что более 14-ти сотен пуль застряли в стенах сарая, но мимо них, наверное, просвистело еще больше. Поскольку у этого сарая не было окон, нам пришлось сражаться, прячась за его углами, что помешало нам убить столько индейцев, сколько мы могли бы убить в противном случае, но даже и при таких условиях, дикари получили серьезный урок, так как мы насчитали 18 носилок, на которых унесли своих мертвых и раненых, а потом нашли еще троих – тех, которых они не смогли забрать с собой.

Как только они отступили, мы, опасаясь, что они, получив подкрепление, снова вернутся, немедленно отправили гонца, которого звали Гас Саблетт, в деревню кэддо за людьми. Он был мужественным человеком и клятвенно пообещал – либо прорваться, либо умереть! Затем мы сразу же приступили к подготовке сарая к обороне – устраивая в каждой стене бойницы и накрывая крышу сырыми шкурами, чтобы защитить ее от горящих стрел. Двое наших были тяжело ранены и нуждались в особой заботе, одного из них – Патрика О'Брайена – пуля поразила в бедро, а другого – которого звали Терри – в голень.

Спустя 28 часов наше подкрепление прибыло, и тогда мы почувствовали себя еще увереннее, но повторного нападения не было – индейцы оставались в своей резервации и их ни в чем нельзя было упрекнуть. Я не знаю, как долго бы дикари оставались там, если бы не вмешательство их представителя майора Липера, появившегося здесь сразу же после окончания битвы – взяв с нас слово, что мы не будем стрелять первыми, он поехал в деревню и провел пау-вау[5] с Катампи, в которой последний выразил готовность «успокоиться и считать инцидент исчерпанным», если мы сделаем то же самое, но капитан Ноулин настаивал на том, что Катампи должен дать нам 6 мешков с мукой и 200 фунтов бекона, как «искупление крови», и тот согласился, но отказался позволить более чем трем нашим людям войти в его деревню.

Затем индейцы собрали своих упавших храбрецов и в угрюмой тишине вернулись в свою деревню, но эта тишина вскоре закончилась, потому что их женщины сразу же начали оплакивать покойных. Это их обычный обряд, в котором, кроме горестно рыдающих друзей и родственников умершего, участвуют и все старейшие члены племени. Индейские похороны – довольно шумное мероприятие – в особенности, если умерший был достойным и уважаемым человеком.