Читать книгу Собрание важных пустяков: Письма сестре и близким - Джейн Остин, Сет Грэм-Смит - Страница 2

Не так давно возникший живой интерес к мисс Остин, который повлек за собой по меньшей мере десяток новых изданий ее романов вкупе с тремя книгами воспоминаний, написанных за три года совершенно разными людьми, весьма способствовал тому, что многие подробности ее жизни стали известны широкому кругу читателей. Жизнь эта может показаться короткой и однообразной из точки современной действительности, когда паровой двигатель и электричество соединяют противоположные концы земли и самый воздух, кажется, дрожит от новостей, сенсаций, дискуссий… Мы едва успеваем перевести дух между утренней и вечерней почтой; только минует время утренних газет с их разоблачительными заголовками, возвещающими о катастрофах, с их намеками на еще большие злодеяния, которые должны свершиться, как тут же – о небеса! – приходит вечерний выпуск, а новости в нем полностью противоречат утренним, уж будьте уверены, но зато в них полно всякого рода иных пророчеств и предсказаний – уснешь тут, пожалуй, когда подушка битком набита бессонницей и тревогой вместо соломы!

Пресса буквально заваливает нас все новыми и новыми публикациями. Телеграфные провода, подобные бесчисленным зигзагам молний, раскинулись над нашими головами, и кто знает, в какой момент они нас поразят? Во времена же мисс Остин, в те мирные, дремотные, чинные староанглийские дни прошлого века, все было иначе. Газеты передавались тогда из рук в руки – ехали в поскрипывающих почтовых вагонах либо, в случае крайней срочности, тряслись за спиной верхового. Джентльмену, путешествующему в собственном кабриолете, требовалось не меньше трех дней, чтобы добраться от Эксетера до Лондона, – расстояние, которое сегодня мы преодолеваем по железной дороге за три часа, – а вероятность столкнуться с какими-нибудь неожиданностями была совсем мала. Конечно, любви, горя и смерти и тогда хватало в мире, и власть их над сынами человеческими в те времена была не меньше, чем сегодня; однако далеко не каждый день – да что там день, не каждый год! – люди сталкивались с настоящими испытаниями. Несомненно, по причине отсутствия потрясений жили они дольше и нервы имели крепче, к тому же с хорошей способностью к здоровой регенерации; не стоит и говорить, что события, о которых они знали так мало, не слишком-то их волновали.

Жизнь мисс Остин совпала с двумя важнейшими в истории эпохами – борьбой Америки за независимость и Великой французской революцией; но в письмах ее мы едва ли найдем об этом хоть одно упоминание. Британским флотом и его победами она интересовалась исключительно потому, что двое ее братьев были морскими офицерами, оба успешно продвигались по службе и имели награды. В этой же связи она упоминает Трафальгар и Египетский поход, простодушно восклицая, что готова прочесть «Жизнь Нельсона» Саути, если там есть хоть что-нибудь о ее брате Фрэнке! Она воздает должное сэру Джону Муру после его смерти, замечая, что его мать предпочла бы видеть сына отмеченным меньшими почестями, зато живым; в то же время приготовление варенья из крыжовника и отменный рецепт апельсиновой настойки интересуют ее больше, чем все марши и контрмарши, маневры и переговоры, сколько их ни есть в мире. Спокойно сидя посреди вселенского вихря страха и надежды, триумфа и поражения, тогда как Британия и свобода нации висят на волоске, она все так же пишет письма, украшает лентами шляпки, обсуждает с сестрой всякие мелочи с невозмутимостью и энергией, которые так отрадно видеть. Как подчеркивает мистер Голдуин Смит, «в те дни общество в сельской Англии наслаждалось покоем, находясь прямо посреди европейской бури, подобно тому как неподвижен бывает самый центр урагана».

Кругозор женщины, находящейся в подобной среде, естественным образом должен бы быть ограниченным и узким, но в том-то и заключалось обаяние мисс Остин, что она, видя малое, описывала все, что наблюдала, с предельной прямотой, остроумием и поистине беспримерным совершенством. «Она обладала тем же даром, хоть и более скромным, что осенил в свое время Гомера, Шекспира, Сервантеса, Вальтера Скотта и некоторых других, – даром творческого горения». Будучи наделенной пылкой и утонченной проницательностью и хорошим чувством юмора, она с точностью изображала то, чему была свидетелем, то, что чувствовала, сообщая каждому факту, каждой эмоции необходимый оттенок, давая им точную оценку. Она и не пыталась запечатлеть то, что не попадало в поле ее зрения. Притворство было ей абсолютно чуждо – в особенности это касалось чувств, которых она не испытывала, и знаний, которыми не обладала.

«Она была зеркалом своего времени», зеркалом искренним и правдивым; а близость объекта исследования подводила ее к скрытым источникам, питающим человеческую природу, буквально на расстояние вытянутой руки. Именно поэтому героини мисс Остин, несмотря на свои кринолиновые юбки, пышные, зауженные книзу рукава и невозможно нелепые чепцы, вовсе не выглядят старомодными. Ведь сердца и умы из века в век выкраиваются по одному и тому же лекалу, и Эмма, или Элизабет, или умница Энн Эллиот, наряженные в современные платья, разговаривающие современным языком, могли бы войти и сегодня в любую гостиную и не выказать никакого удивления происходящим – разве что тем обстоятельством, что они сами так похожи на людей вокруг.

«Романы мисс Остин вне времени, – замечает мистер Огастин Биррелл. – Никому в здравом уме не придет в голову назвать их устаревшими. Устарели „Джон Инглезант“ или „Дитя Гинкса“[2], а вот Эмма по-прежнему свежа и, как всякая мудрая женщина, предоставляет другим лишь догадываться о своем возрасте».

К Энн Эллиот мы питаем привязанность особого рода. «Доводы рассудка», написанные мисс Остин за два года до смерти, когда Вечность уже простерла над ней свою милостивую длань, всегда казались нам самым совершенным из ее романов, а Энн с ее утонченным воспитанием и бескорыстным прямодушием, нежной скромностью и умением хранить в памяти важное и сострадать – одной из лучших ее героинь. Однако это лишь дело вкуса. Не знающая ни в чем сомнения Элизабет Беннет намного интереснее, как сказала бы современная девушка. Мисс Остин и сама предпочитала эту свою героиню другим. У нее была остроумная и очаровательная манера рассказывать о своих персонажах, и это лишний раз доказывало, насколько реальными были они для нее, а после становились таковыми и для всех остальных. Так, в 1813 году ей повезло неожиданно наткнуться на портрет Джейн Беннет на какой-то выставке.

«Мне это собрание понравилось, особенно (пожалуйста, скажи об этом Фанни) небольшой портрет миссис Бингли, обладающий поразительным сходством. Я шла туда в надежде найти еще и одну из ее сестер, однако миссис Дарси там не оказалось. 〈…〉 Миссис Бингли в точности такая, как есть, – фигурой, чертами лица, миловидностью; поразительное сходство. На ней белое платье с зеленой отделкой, которое превратило в уверенность мое давнее предположение: зеленый – ее любимый цвет. А вот миссис Д. должна быть в желтом». И далее: «Мы посмотрели и выставку, и картины сэра Дж. Рейнольдса, я расстроена, потому что ни там, ни там не обнаружила ни в ком сходства с миссис Д. Могу лишь предположить, что мистер Д. слишком высоко ценит ее изображения и отказывается их выставлять публично. Вполне допускаю в нем это смешение чувств – любви, гордости и щепетильности».

Письма, включенные в этот сборник, представляют собой примерно три четверти двухтомника, опубликованного в 1884 году внучатым племянником мисс Остин, лордом Бредбурном. Легкость, едва ли не игривость тона не может не взволновать читателя. Письма, написанные современными женщинами, полны в той или иной степени намеками и загадками, расспросами по поводу того, почему и по какой причине случилось то-то и то-то, упоминаниями разного рода модных новинок, литературных или художественных, как то: Ибсен, Толстой, Браунинг, эзотерика, буддизм, музыка Вагнера, лечение гипнозом, социальные науки и реформы… А во времена мисс Остин поэтической сенсацией были Купер и Крэбб[3], на роль новинок претендовали Скотт и Байрон, проходили месяцы, прежде чем из печати выходила новая книга, и годы, пока ее кто-нибудь удосуживался прочесть.

Письма, по всей вероятности, подвергались строгому отбору, дабы отразить наиболее поверхностный взгляд на их автора. В них много пробелов и недоговоренностей, касающихся важных событий, таких как смерть мистера Остина, долгая болезнь брата Генри, в течение которой мисс Остин неустанно заботилась о нем, тревога и беспокойство, которые причинили всей семье неудачи отца в делах. Все, чего мы удостоены, – мимолетный взгляд на некоторые моменты жизни мисс Остин, моменты, полные девической безмятежности и дружелюбной улыбки. И мы рады, что эти мгновения у нас есть, хоть и подозреваем, что иная, гораздо более интересная часть ее жизни остается скрытой от нас.

Примерная дочь, любящая сестра, лучшая из тетушек – можно ли найти другую женщину со столь идеальным послужным списком? Литературное творчество никогда не мешало ей исполнять домашние обязанности, равно как спокойный, ясный, бесстрастный стиль письма позволял читателям с полуслова понимать ее мысли.

Справедливым будет сказать, что настоящая слава пришла к ней только после смерти. Ее читали и хвалили при жизни (весьма, впрочем, умеренно), однако все написанные ею романы принесли ей за все время не более семи сотен фунтов. А ее репутация некоторым образом увяла к моменту, когда она умерла в возрасте сорока одного года. И если бы кто-то сказал ей тогда, что спустя два поколения после ее смерти к ней придет подлинное признание, она бы недоверчиво рассмеялась. Время, подобно пескам пустыни, заметающее следы стольких подающих надежды авторов, в случае с мисс Остин уподобилось ветру пустыни, который развеял без следа пыль заурядности, что долгое время скрывала истинную ценность ее романов. Сегодня ее любят сильнее, чем она когда-то могла надеяться, а знают и того лучше, о чем свидетельствует один анекдот, рассказанный как-то миссис Ритчи: на званом обеде, где присутствовало семь человек, разговор зашел об одном месте, описанном мисс Остин, – Кленовой Роще, имении мистера Саклинга, если не ошибаемся, – так вот, шестеро из присутствующих немедленно отреагировали на это название, и каждый из них прекрасно представлял, о чем идет речь. Что же до седьмого, то он был французом, не читающим по-английски!

Скотт, Маколей, сэр Джеймс Макинтош, мисс Мартино, миссис Ритчи, мисс Митфорд и хозяин дома наперебой расточали щедрые похвалы таланту мисс Остин. Но самое поразительное, как нам кажется, признание ее дара прозвучало из уст Теннисона; во время его визита в Лайм несколько лет назад спутники поэта обращали его внимание то на одно, то на другое, но их прервало нетерпеливое восклицание: «Не будем об этом. Лучше покажите мне место, где упала Луиза Масгроув!» Может ли неисторическая достоверность зайти дальше или означать больше?

С. Ч. В.

Ньюпорт, июнь 1892