Читать книгу Солнце и Замок - Джин Вулф - Страница 19

Я устремился за ним и вскоре увидел, что шаги его хоть и длинны, но неуклюжи – Бальдандерс, и тот бегал лучше, а еще ему изрядно мешают бежать руки, скованные за спиной.

Впрочем, у него тоже имелась изрядная фора. Казалось, к лодыжке моей хромой ноги привязана гиря, так что погоня, вне всяких сомнений, давалась мне куда тяжелее, мучительнее, чем ему. Возможно, волшебные, а может, попросту искусно устроенные, окна медленно, словно крадучись, проплывали мимо одно за другим. В два-три я заглянул сознательно, на большинство даже не покосился, однако все открывавшиеся за ними картины остались при мне, в пыльной потайной кладовой на задах, а то и на самом дне памяти. Улегся туда и эшафот, на коем я некогда заклеймил и обезглавил женщину, и укрытый тьмой берег реки, и крыша известной гробницы.

Пожалуй, я посмеялся бы над этими окнами, если б и без того не хохотал про себя чуть не до слез. Хваленые иерограмматы, правители мироздания и тем, что за его пределами, не только опростоволосились, перепутав со мною другого, но вдобавок тщатся напомнить мне, не забывающему ни одной мелочи, сцены из моей же собственной жизни, причем воссоздают их (на мой взгляд) гораздо грубей, безыскуснее, чем моя память. Да, возможно, они не упустили ни единой детали, однако в каждой картине чувствовалась некая едва уловимая фальшь.

Останавливаться я не мог (или полагал, будто не могу), но, наконец, хромая мимо одного из этих окон, повернул голову и пригляделся внимательнее, чего прежде не предпринимал. За окном открывался вид на летний домик в садах Абдиеса, где я допрашивал, а после отпустил с миром Кириаку, и на сей раз единственного долгого взгляда оказалось довольно, чтоб наконец-то понять: окна показывают не то, что видел и запомнил я сам, а то, что виделось в то же время Кириаке, Иоленте, Агии и так далее. К примеру, вновь заглянув в летний домик, я сразу почувствовал: за краем оконной рамы скрывается некто ужасный, однако великодушный… и это не кто иной, как я – я собственной персоной.

Это окно оказалось последним. За ним тенистый коридор заканчивался второй аркой, озаренной ярким солнечным светом. При виде нее я разом похолодел, охваченный ужасом, понятным только тому, кто, подобно мне, рос и воспитывался в гильдии. Сомнений не оставалось: клиента, вверенного моему попечению, я потерял.

Ринувшись в проем арки, я увидел впереди, под портиком Зала Правосудия, беглеца, ошеломленно оглядывающего окружившую его толпу. В тот же миг он, заметив меня, бросился сквозь толчею к главному входу.

Я закричал, требуя задержать его, однако толпа, словно нарочно, в пику мне, услужливо расступилась перед ним, раздалась в стороны. Казалось, мне вновь снится один из кошмаров, терзавших меня во время ликторства в Траксе, и вскоре я, очнувшись от сна, хватая ртом воздух, почувствую на груди тяжесть ладанки с Когтем.

Невысокая женщина, выскочив из толпы, бросилась к Заку и схватила его за плечо. Зак отряхнулся, словно бык, избавляющийся от вонзившихся в бока дротиков. Женщина рухнула на пол, однако успела вцепиться в его лодыжку.

Этого оказалось довольно. В следующий миг я настиг беглеца, и, хотя здесь, на Йесоде, ненасытное тяготение коего немногим уступает тяготению Урд, вновь стал хромцом, силы отнюдь не утратил, а его руки по-прежнему оставались скованы за спиной. Дотянувшись до Закова горла, я потянул его на себя, согнул, словно лук. Зак немедля обмяк, и я (порой, чтоб угадать намерения человека, прикосновения вполне достаточно), почувствовав, что сопротивляться он больше не станет, отпустил его.

– Драться – нет. Бежать – нет, – заверил он.

– Вот и ладно, – ответил я и наклонился, чтоб поднять на ноги женщину, помогшую его изловить.

Тут я ее и узнал. Узнал и невольно бросил взгляд на ее ногу. Нога оказалась совершенно обычной – то есть полностью зажила.

– Спасибо, – пробормотал я. – Спасибо тебе, Гунна.

Гунна в изумлении подняла брови.

– Я думала, ты – моя госпожа… Сама не пойму, отчего.

Зачастую мне весьма нелегко сдерживать голос Теклы, рвущийся с языка, и на сей раз я не стал чинить ей препятствий.

– Спасибо тебе, Гунна. Ты ничуть не ошиблась, – сказали мы, улыбнувшись при виде ее замешательства.

Гунна, покачав головой, подалась назад, в толпу, и тут я мельком увидел в проеме той самой арки, которой привел сюда Зака, рослую даму с темными вьющимися волосами. Сомнений быть не могло – ни малейших, даже спустя столько лет… Нам захотелось окликнуть ее, но ее имя колом застряло в горле, лишив нас и дара речи, и даже сил.

– Не плакать, – с неожиданными в этаком звучном басе детскими нотками сказал Зак. – Не плакать, пожалуйста. Я думать, все быть хорошо.

Я повернулся к нему, собираясь ответить: вовсе я, дескать, не плачу… но обнаружил, что он полностью прав. Если я когда-либо и плакал, то разве что совсем маленьким, и даже помню об этом весьма смутно: плакать ученики отучаются быстро, а кто не отучится, тех остальные изводят, пока их не постигнет смерть. Вот Текла, бывало, плакала, а в камере рыдала нередко, но ведь я только что видел ее, Теклу!

– Я плачу лишь оттого, что очень хочу догнать ее, однако нам нужно туда, внутрь.

Зак понимающе кивнул, и я, без промедления подхватив его под локоть, двинулся вместе с ним в Зал Правосудия. Коридор, указанный мне госпожой Афетой, попросту огибал зал сбоку, и я, переступив порог, повел Зака широким проходом между расставленных рядами скамей, мимо матросов, провожавших нас взглядами. Мест на скамьях оказалось гораздо больше, чем собравшихся, и потому матросы занимали только ближайшие к проходу.

Впереди возвышался Трон Правосудия, сооружение куда величественнее и аскетичнее любого судейского кресла, какие мне только доводилось видеть на Урд. Трон Феникса являл собой (а может, являет собою по сию пору, если еще цел где-то на дне морском) огромное позлащенное кресло с воплощенным в золоте, нефрите, сердолике и лазурите изображением птицы феникс, символа бессмертия, на спинке, и с бархатной, окаймленной золотыми кистями подушкой поверх сиденья, без коей последнее сделалось бы убийственно неудобным.

Трон Правосудия (иными словами, иерограммата по имени Цадкиэль) не походил на него ни в чем, ни в одной мелочи, и на поверку оказался вовсе не креслом, а колоссальной величины глыбой белого камня, волею времени, непогоды и случая отдаленно – не более, чем облака, в которых мы ухитряемся разглядеть то лицо возлюбленной, то голову некоего паладина, похожи на них настоящих – напоминавшей нечто наподобие кресла.

Афета сказала, что в Зале Правосудия мне нужно найти кольцо, но в подробности не вдавалась, и я, неторопливо шагая вместе с Заком вдоль прохода между скамей, принялся искать его взглядом. В итоге кольцо оказалось той самой штуковиной, которую я поначалу принял за единственное украшение Трона Правосудия – кованым железным обручем, подвешенным к огромной железной скобе, глубоко вбитой в камень у оконечности одного из «подлокотников». Тогда я начал искать упомянутое Афетой разъемное звено, но ничего подобного не нашел, однако уверенно повел Зака к кольцу, не сомневаясь, что, стоит нам подойти ближе, кто-нибудь непременно придет мне на помощь.

Увы, на помощь мне никто не пришел, но, осмотрев узы, я разом, как и обещала Афета, разобрался во всем. Разъемным оказалось одно из звеньев цепи, и разомкнулось оно легче легкого – Зак сам справился бы с защелкой без какого-либо труда. Стягивавшая его запястья петлей цепь ослабла, соскользнула на пол, а я поднял ее, стянул ею собственные запястья, поднял руки над головой, пристегнул разъемное звено к кольцу в камне и принялся ждать разбирательства.

Однако никакого разбирательства не последовало. Матросы глазели на меня в изумлении. Я думал, Зака кто-нибудь уведет, либо он сбежит сам, однако к нему так никто и не подошел. Вскоре он устроился на полу подле меня, но не скрестив ноги, как поступил бы на его месте я сам, а присев и приняв позу, поначалу напомнившую мне сидящего пса, а после атрокса или еще кого-нибудь из крупных котов.

– Я – эпитом Урд и всех ее народов, – окинув взглядом матросов, объявил я.

То была речь, произнесенная в свое время прежним Автархом, однако я осознал это лишь после того, как заговорил. Делать нечего, пришлось продолжать, хотя в его случае разбирательство выглядело совершенно иначе.

– Я здесь, потому что заключаю в себе их всех – мужчин, женщин и даже малых детей, богатеев и бедняков, старых и молодых, и тех, кто спас бы наш мир, будь им это по силам, и тех, кто готов вырвать из его горла остатки жизненных сил ради собственной выгоды.

Непрошеные слова всплывали из глубин памяти сами собой.

– Еще я здесь, потому что именно я – законный и полновластный правитель Урд. Народов и государств у нас множество. Некоторые много крупнее, сильнее Содружества, и, тем не менее, лишь мы, Автархи, и никто кроме, думаем не только о собственных землях, но держим в уме все наши ветра, колышущие кроны каждого дерева, и все наши волны, омывающие каждый клочок суши. Доказательством сему служит то, что я стою здесь, перед вами, и тем же самым, появлением здесь, подкреплено мое право предстать перед сим судом.

Матросы слушали все это молча, но я, не прерывая речи, взглянул за их спины в поисках кого-либо еще – по крайней мере, Афеты со спутниками.

Нет, в зале их не оказалось, однако другие слушатели у меня появились. Пока я держал речь, толпившиеся в портике собрались под аркой, через которую мы с Заком вошли, и, стоило мне умолкнуть, неторопливо двинулись в Зал Правосудия, но не по центральному проходу среди скамей, подобно нам и, вне всяких сомнений, матросам, а разделившись на две колонны, разошлись вправо и влево и крадучись заполнили пространство между скамьями и стенами.

От неожиданности у меня перехватило дух: среди вошедших оказалась и Текла, и взгляд ее был исполнен такой скорби пополам с жалостью, что сердце болезненно сжалось в груди. Обычно страху я поддаюсь нелегко, однако, понимая, что и сожалеет, и скорбит она обо мне, не на шутку испугался глубины этих чувств.

Наконец Текла отвела взгляд в сторону, а я отвел взгляд от нее, и тут заметил среди толпы Агила и Морвенну с клеймами на щеках в обрамлении черных волос.

Окружало их около сотни человек – заключенных из наших подземных темниц и траксской Винкулы, и жуликов, которых я сек кнутом, и душегубов, казненных мною по приговору провинциальных властей. По другую сторону зала собралось еще человек около ста – асциане, и рослая Идас, и мрачно поджавшая губы Касдо с малышом Северианом на руках, и Гуасахт с Эрблоном под нашим зеленым боевым знаменем…

В ожидании первого вопроса я склонил голову и опустил взгляд к полу.

Однако время шло, а допрашивать меня никто не спешил. Если написать здесь, сколь долгим казалось мне ожидание, или хотя бы сколь долго оно продолжалось в действительности, пожалуй, мне никто не поверит. Одно скажу: прежде чем хоть кто-либо отважился заговорить, солнце в ясном йесодском небе склонилось к самому горизонту, и остров накрыли темные пальцы Ночи, пришедшей на смену дню.

Ночь привела с собой кое-кого еще. Скрежет когтей о каменный пол… а затем из мрака донесся детский голосок:

– Ну, можно, мы уже пойдем, а?

Да, к нам явился альзабо. Глаза его горели огнем в непроглядном мраке, вползшем в Зал Правосудия сквозь проем арки.

– Разве кого-либо удерживают здесь силой? – спросил я. – Я никого не держу.

– Держишь! – откликнулись сотни голосов. – Держишь, да еще как!

Тут я и понял: да это же не они меня – я должен допрашивать их, однако в надежде, что заблуждаюсь, сказал:

– Ну, так ступайте.

Никто не сдвинулся с места.

– О чем я должен спросить вас?

Ответом мне было молчание.

Между тем Ночь полностью вступила в свои права. Однако здание было выстроено из белоснежного камня, с отверстием в вершине вознесшегося к небу купола, и посему я прежде не замечал, что оно ничем не освещено. Когда же поднявшийся горизонт заслонил солнце, в Зале Правосудия сделалось темней, чем в покоях, устраиваемых Предвечным под ветвями огромных деревьев. Лица собравшихся померкли во тьме, угасли, словно пламя свечей – только глаза альзабо, отражавшие последние отсветы вечерней зари, пылали, будто пара малиново-алых углей.

Матросы в страхе зашептались между собой, из мрака донеслось негромкое пение ножей, покидающих тщательно смазанные ножны. Я крикнул им, что бояться нечего, что все это мои призраки, а вовсе не их.

– Вовсе мы никакие не призраки! – с детской запальчивостью пискнула малышка Севера.

Пара малиново-алых глаз придвинулась ближе, жуткие когти снова заскрежетали о каменный пол. Матросы на скамьях зашевелились, заерзали, и шум их возни отразился от купола гулким эхом.

Я безо всякого толку рванул цепь раз-другой, принялся искать ощупью размыкающееся звено и крикнул Заку, чтоб он даже не думал соваться к альзабо безоружным.

– Севериан, – откликнулась из темноты Гунни (ее голос я узнал без труда), – она же всего-навсего девчонка от силы лет шести!

– Она мертва! – пояснил я. – Мертва, а ее устами говорит зверь!

– Нет, девчонка на нем верхом едет. Они здесь, совсем рядом со мной.

Онемевшие пальцы наконец-то нащупали нужное звено цепи, но размыкать его я не стал, охваченный внезапной, непоколебимой уверенностью: освободившись сам и спрятавшись среди матросов, как было задумал, испытания я не выдержу наверняка.

– Справедливость! – закричал я, обращаясь к толпе у стен. – Я старался блюсти справедливость, и всем вам об этом известно! Возможно, вы меня ненавидите, но кто из вас может сказать, что пострадал от моих рук безвинно?

Сталь в руке человека, бросившегося ко мне, сверкнула во мраке, словно глаза альзабо. В тот же миг Зак, вскочив, бросился на него. Клинок нападавшего лязгнул о камень пола.