Читать книгу Гарри Поттер и орден феникса - Дж.К. Роулинг - Страница 1

Рекордно жаркий день этого лета подходил к концу, и большие квадратные дома Бирючинной улицы окутывало дремотное молчание. Автомобили во дворах, обыкновенно сверкающие чистотой, потускнели от пыли, а газоны, некогда изумрудно-зеленые, высохли и пожелтели – в связи с засухой пользоваться шлангами запрещалось. Местные жители, вынужденные отказаться от привычных занятий – мытья машин и ухода за лужайками, – прятались по прохладным домам, широко распахнув окна в надежде заманить несуществующий ветерок. На улице оставался один лишь мальчик-подросток, лежавший навзничь на клумбе возле дома № 4.

Этот тощий черноволосый мальчик в очках, видимо, сильно прибавил в росте за очень короткое время и потому выглядел слегка нездорово. На нем были грязные рваные джинсы, мешковатая линялая футболка и старые спортивные тапочки, которые просили каши. Такая наружность, конечно, не прибавляла Гарри Поттеру очарования в глазах других обитателей улицы, свято веривших, что неопрятность следует причислить к уголовно наказуемым деяниям. К счастью, нынче вечером от соседских глаз его скрывал большой куст гортензии. Собственно, сейчас Гарри вообще могли бы заметить только его дядя и тетя, да и то если бы высунулись в окно и посмотрели прямо вниз, на клумбу.

В целом Гарри считал, что идея спрятаться здесь очень удачна. Конечно, лежать на раскаленной каменной земле не слишком удобно, зато никто не смотрит на него волком, не заглушает голос диктора зубовным скрежетом и не задает гнусных вопросов, как бывает всякий раз, когда он пытается смотреть телевизор в гостиной вместе с родственниками.

И, словно эта мысль случайно влетела через окно в комнату, оттуда неожиданно послышался голос Вернона Дурслея, приходившегося Гарри дядей:

– Хорошо хоть мальчишка больше сюда не лезет. Кстати, куда он подевался?

– Понятия не имею, – равнодушно ответила тетя Петуния. – В доме его нет.

Дядя Вернон невнятно рыкнул и язвительно прибавил:

– Он теперь, видите ли, интересуется новостями. Хотел бы я знать, что он на самом деле затевает. Чтобы нормального парня волновали события в мире!.. Так я и поверил! Дудли вот понятия ни о чем не имеет. Сомневаюсь, что он в курсе, как зовут премьер-министра… И вообще, не станут же про их кодлу рассказывать в наших новостях…

– Вернон, ш-ш-ш! – испуганно перебила его тетя Петуния. – Окно ведь открыто!

– Ах да… прости, дорогая.

Дурслеи затихли, и Гарри выслушал стишок про мюсли с фруктами и отрубями. Одновременно он наблюдал, как по улице бредет миссис Фигг, чокнутая престарелая кошатница, которая жила неподалеку в Глициниевом переулке. Миссис Фигг хмурилась и что-то бормотала себе под нос. Гарри еще раз порадовался, что догадался спрятаться за кустом: в последнее время миссис Фигг взяла моду при каждой встрече зазывать его на чай. Она уже завернула за угол и скрылась из виду, когда из окна опять поплыл голос дяди Вернона:

– Значит, Дудлика пригласили в гости?

– Да, к Полкиссам, – с нежностью ответила тетя Петуния. – У него столько друзей, ребята его так любят…

Гарри с трудом удержался, чтобы не фыркнуть. Просто поразительно, до чего слепо Дурслеи обожают сына. Все каникулы тот умудрялся кормить родителей весьма неизобретательной ложью про ежевечерние чаепития у приятелей, но Гарри-то прекрасно знал, что никаких чаев Дудли не пьет. Вместо этого каждый вечер Дудли и его банда отправляются в детский парк и крушат что под руку попадется, либо слоняются по улицам, курят и кидаются камнями в проезжающие машины и гуляющих детей. Гарри не однажды видел, как они этим занимаются, когда сам бродил по Литтл Уинджингу, – почти все каникулы он блуждал по улицам, заодно таская газеты из урн.

Тут до ушей Гарри донеслись первые ноты музыкальной заставки, предварявшей семичасовые новости, и в животе у него что-то судорожно сжалось. Может быть, сегодня… после целого месяца ожидания… может быть, сегодня.

– Число туристов, застрявших в аэропортах Испании, достигло рекордной отметки. Идет вторая неделя забастовки носильщиков…

– Вот я бы им устроил пожизненную сиесту, – заглушило конец фразы ворчание дяди Вернона, но это было не важно: под окном на клумбе Гарри уже чувствовал, что узел в животе потихоньку развязывается. Случись что-нибудь, об этом, без сомнения, сказали бы в первую очередь; смерть и катастрофы всегда идут раньше застрявших туристов.

Гарри медленно выдохнул и стал смотреть в ослепительно-синее небо. Этим летом каждый день одно и то же: мучительное напряжение, ожидание, потом временное облегчение, потом снова нарастающее беспокойство… и недоумение, всякий раз все острее: почему ничего не происходит?

Он продолжал слушать новости – так, на всякий случай, в надежде уловить хоть малейший намек, непонятный для муглов… какое-нибудь необъяснимое исчезновение или загадочный инцидент… но за сообщением о туристах последовал сюжет о засухе в юго-восточном районе («Надеюсь, сосед это смотрит! – заревел дядя Вернон. – Думает, мы не знаем, что он в три утра включает свои поливал-ки!»); потом о вертолете, чуть не потерпевшем крушение в Суррее; потом о разводе одной знаменитой актрисы с ее не менее знаменитым мужем («Очень нам интересно нюхать их грязное белье», – дернула носом тетя Петуния, которая с упорством маньяка выуживала подробности этой истории из всех журналов, какие только попадали в ее костлявые руки).

Яркое небо слепило глаза, и Гарри закрыл их, одновременно услышав: «…И последнее. Попка-дурак изобрел новый способ охладиться. Волнистый попугайчик Попка, проживающий в “Пяти перьях” в Парнсли, выучился кататься на водных лыжах! С подробностями – наш корреспондент Мэри Ахинейс».

Гарри открыл глаза. Раз дошли до попугайчиков на водных лыжах, дальше можно не слушать. Он осторожно перекатился на живот, встал на четвереньки и пополз прочь от окна.

Однако не успел он проползти и двух дюймов, одно за другим случилось сразу несколько событий.

Раздался оглушительный, похожий на выстрел хлопок, громким эхом разнесшийся в сонном молчании улицы; из-под машины неподалеку очумело выкатилась и унеслась кошка; из окна гостиной Дурслеев донесся вопль, громкое ругательство и звон разбившегося фарфора; и тогда, как по долгожданному сигналу, Гарри вскочил, выхватывая из-за пояса джинсов тонкую деревянную волшебную палочку, словно меч, но, не сумев даже выпрямиться, треснулся макушкой о раму открытого окна. Услышав грохот, тетя Петуния завопила еще громче.

Гарри показалось, что голова раскололась надвое. Из глаз неудержимо полились слезы. Он стоял покачиваясь, стараясь сфокусировать зрение и понять, откуда раздался хлопок, но, едва ему удалось обрести равновесие, из окна протянулись две багровые мясистые руки и крепко обхватили его за горло.

– А ну – убери – эту – штуку! – зарокотал Гарри в ухо голос дяди Вернона. – Быстро! Пока – никто – не – увидел!

– Отстаньте – от – меня! – задушенно прохрипел Гарри. Несколько секунд между ними шла ожесточенная борьба. Левой рукой Гарри пытался оторвать от себя дядины пальцы-сардельки, а правой крепко сжимал поднятую палочку. Макушку пронзила особо сильная боль, дядя Вернон пронзительно взвизгнул, как от удара током, и выпустил племянника – будто сквозь тело Гарри текла незримая сила, не позволявшая его коснуться.

Гарри, тяжело дыша, чуть не свалился на куст гортензии, но сумел-таки выпрямиться и огляделся. Вокруг не наблюдалось ничего такого, что могло бы издать хлопок, зато в окнах окрестных домов показались любопытные лица. Гарри поспешно сунул палочку за пояс джинсов и напустил на себя невинный вид.

– Добрый вечер! – прокричал дядя Вернон миссис из дома номер семь напротив, сурово глядевшей из-за тюлевых занавесок. – Слышали, какой сейчас был выхлоп? Мы с Петунией так и подпрыгнули!

Он продолжал неестественно лыбиться во все стороны, пока соседи не отошли от окон, и тогда безум ная улыбка превратилась в гримасу яростного бешенства. Дядя Вернон поманил Гарри к себе.

Гарри приблизился на несколько шагов, осторожно, чтобы ненароком не перейти ту черту, за которой руки дяди Вернона смогут вновь схватить его за горло и начать душить.

– Какого рожна ты это сделал, парень? – Голос дяди Вернона прерывался от злости.

– Что сделал? – холодно уточнил Гарри. Он все озирался, надеясь увидеть, кто хлопнул.

– Палишь тут, как из пистолета, прямо у нас под…

– Это не я, – твердо сказал Гарри.

Рядом с широкой багровой физиономией дяди Вернона появилось худое лошадиное лицо тети Петунии. Она была в бешенстве.

– Что ты тут шныряешь?

– Да… Да! Правильно, Петуния! Что ты делал под окном, парень?

– Слушал новости, – безропотно признался Гарри. Дядя и тетя возмущенно переглянулись.

– Слушал новости? Опять?!

– Они вообще-то каждый день новые, – сказал Гарри.

– Ты мне не умничай! Я хочу знать, что ты на самом деле затеваешь, – и нечего мне мозги полоскать! «Слушаю новости»! Тебе прекрасно известно, что вашу братию…

– Тише, Вернон! – еле слышно выдохнула тетя Петуния.

Дядя Вернон понизил голос и договорил так тихо, что Гарри с трудом расслышал:

– …Что вашу братию не показывают по нашему телевидению!

– Это вы так думаете, – сказал Гарри.

Несколько секунд дядя Вернон молча таращил на него глаза, а потом тетя Петуния решительно произнесла:

– Мерзкий лгунишка. Зачем же тогда все эти ваши… – тут она тоже понизила голос, и следующее слово Гарри пришлось читать по губам: – совы? Разве они не новости приносят?

– Да-да! – победно зашептал дядя Вернон. – Не пудри нам мозги, парень! Как будто мы не знаем, что свои новости ты получаешь от этих отвратных птиц!

Гарри молчал в нерешительности. Сказать правду было не так-то легко, пусть даже дядя с тетей и не могли понять его боль.

– Совы… не приносят мне новости, – бесцветно выговорил он.

– Не верю, – тут же сказала тетя Петуния.

– Я тоже, – горячо поддержал ее дядя Вернон.

– Ты что-то нехорошее затеял, это ясно, – продолжала тетя Петуния.

– Мы, между прочим, не идиоты, – объявил дядя Вернон.

– А вот это уж точно новость дня, – огрызнулся Гарри раздражаясь. Не успели Дурслеи ответить, он круто развернулся, пересек лужайку, переступил через низкую ограду и зашагал по улице.

Он знал, что нажил себе неприятности. Потом, конечно, придется поплатиться за грубость, но пока это не важно; ему и так есть о чем беспокоиться.

Он почти не сомневался, что громкий хлопок раздался оттого, что кто-то аппарировал на Бирючинную улицу или, наоборот, дезаппарировал. Точно с таким же звуком растворялся в воздухе домовый эльф Добби. Возможно ли, что Добби сейчас здесь? Вдруг в эту самую минуту эльф идет за ним по пятам? Гарри круто обернулся, но Бирючинная улица была совершенно пуста, а Гарри точно знал, что Добби не умеет становиться невидимым.

Он шел, не выбирая дороги, – он уже столько раз тут бродил, что ноги сами несли его излюбленными маршрутами, – и каждые несколько шагов оглядывался через плечо. Пока он валялся среди умирающих бегоний тети Петунии, рядом был кто-то из колдовского мира, это точно. Почему же они не заговорили с Гарри? И где прячутся теперь?

Разочарование нарастало, а уверенность ослабела и исчезла.

В конце концов, вовсе не обязательно, что звук был волшебный. Может, из-за бесконечного ожидания он, Гарри, дошел до ручки и готов любой самый обычный шум принять за весточку из своего мира? Может, просто у соседей что-то разбилось или взорвалось?

При этой мысли на душе у Гарри сразу стало тягостно, и в мгновение ока опять навалилась горькая безнадежность, преследовавшая его все лето.

Завтра в пять утра он снова проснется по будильнику, чтобы заплатить сове, разносящей «Оракул», – но что толку его выписывать? В последнее время Гарри отбрасывал газету, не раскрывая: новость о возвращении Вольдеморта, когда до идиотов в редакции дойдет наконец, что это правда, поместят на первой полосе, а прочее неинтересно.

Если повезет, совы принесут и письма от Рона с Гермионой. Но Гарри давно оставил надежду узнать от них что-нибудь вразумительное.

Ты же понимаешь, мы не можем писать о сам-знаешь-чем… Нам не велели сообщать тебе никаких важных новостей, на случай, если письма заблудятся… Мы сейчас довольно сильно заняты, но я не могу рассказать в письме подробно… Здесь столько всего происходит, при встрече обо всем расскажем…

При встрече? И когда же это? Что-то никто не торопится назначить дату. На поздравительной открытке, которую Гермиона прислала ему в день рождения, было написано: «Думаю, что мы очень скоро увидимся». Но как скоро наступит это самое «скоро»? Насколько можно понять по их туманным намекам, Рон с Гермионой сейчас вместе, предположительно у Рона. Гарри с трудом мирился с мыслью, что они двое веселятся в «Гнезде», а он вынужден торчать на Бирючинной улице. А если уж до конца откровенно, он злился на друзей так сильно, что выкинул целых две коробки рахатлукулловского шоколада, которые они прислали ему в подарок. Правда, сразу об этом и пожалел – после вялого салата, поданного в тот же вечер на ужин тетей Петунией.

И чем это таким они заняты? И почему он, Гарри, не занят ничем? Разве он не доказал, что способен на много, много большее, чем они? Неужели все забыли, что он сделал? Это ведь он был на кладбище и видел, как погиб Седрик, это его привязали к надгробию и чуть не убили…

Не вспоминай, – в сотый раз за лето приказал себе Гарри. Кладбище снилось ему в кошмарах каждую ночь; не хватало еще думать о нем наяву.

Он свернул в Магнолиевый проезд и вскоре прошел мимо узкого прохода рядом с гаражом, где когда-то впервые увидел своего крестного отца. Сириус хотя бы осознает, каково сейчас Гарри. Конечно, и он толком ничего не рассказывает, но его письма полны не многозначительных намеков, а слов заботы и утешения: я понимаю, как тебе сейчас тревожно… будь умничкой, все наладится… будь осторожен, не глупи…

«Что же – думал Гарри, сворачивая с Магнолиевого проезда на Магнолиевую улицу и направляясь к парку, над которым уже сгущались сумерки, – я по большому счету так и поступаю. Я же не привязал сундук к метле и не улетел в “Гнездо”, хотя ужасно хотелось». Гарри вообще считал себя паинькой – если учитывать, как его злит вынужденное сидение на Бирючинной улице и шнырянье по кустам в надежде хоть что-то узнать о лорде Вольдеморте. Но все равно, совет не глупить от человека, который двенадцать лет отсидел в колдовской тюрьме Азкабан, бежал, предпринял попытку совершить то убийство, за которое, собственно, и был осужден, а затем отправился в бега вместе с краденым гиппогрифом, – мягко говоря, бесит.

Гарри перелез через запертые ворота парка и побрел по высохшей траве. Кругом было так же пустынно, как и на окрестных улицах. Он дошел до площадки с качелями, сел на те единственные, которые еще не были сломаны Дудли и его приятелями, одной рукой обвил цепь и мрачно уставился в землю. Больше не выйдет прятаться на клумбе. Завтра придется изобрести новый способ подслушивать новости. А пока ему не светит ничего хорошего, кроме очередной тяжелой беспокойной ночи: вечно снятся если не кошмары про Седрика, так обязательно какие-то длинные темные коридоры, ведущие в тупик, к запертым дверям. Видно, потому, что и наяву он в отчаянной безысходности. Шрам на лбу довольно часто саднит, но теперь это вряд ли обеспокоит Рона с Гермионой, да и Сириуса тоже. Раньше боль предупреждала о том, что Вольдеморт вновь набирает силу, но теперь, когда и так ясно, что он вернулся, друзья, скорее всего, скажут, что шрам, собственно, и должен болеть… не о чем и говорить… старая песня…

Обида на эту сплошную несправедливость переполняла Гарри, и ему хотелось кричать от ярости. Да если бы не он, никто бы и не знал про Вольдеморта! А в награду его вот уже целый месяц маринуют в Литтл Уинджинге, в полной изоляции от колдовского мира! Вынуждают сидеть среди вялых бегоний и слушать про попугайчиков! Как мог Думбльдор взять и забыть про него? Почему Рон с Гермионой вместе, а его не позвали? Хватает же совести! И сколько ему еще терпеть наставления Сириуса? Сколько сидеть смирно, быть паинькой и бороться с искушением написать в газету: ку-ку, ребята, Вольдеморт вернулся? В голове у Гарри роились гневные мысли, внутри все переворачивалось от злости, а между тем на землю спускалась жаркая бархатистая ночь, воздух был напоен ароматом теплой сухой травы, и в тишине лишь глухо рокотали машины за оградою парка.

Неизвестно, сколько времени Гарри просидел на качелях, но в его мрачные мысли внезапно ворвались чьи-то голоса, и он поднял голову. С близлежащих улиц сквозь кроны деревьев проникал туманный свет фонарей, высветивший силуэты людей, шагавших через парк. Один громко распевал неприличную песню. Остальные смеялись. Все они, судя по приятному стрекотанию, катили рядом с собой дорогие гоночные велосипеды.

Гарри знал, кто это такие. Впереди, вне всякого сомнения, Дудли. Держит путь домой в окружении боевых друзей.

Дудли оставался громадиной, но прошлогодняя суровая диета и вдруг открывшийся талант сильно переменили его внешность. Недавно – о чем с большим восторгом сообщал всем и каждому дядя Вернон – Дудли стал победителем чемпионата по боксу среди юниоров-тяжеловесов школ Юго-Востока. «Благородный», по выражению дяди Вернона, спорт сделал Дудли фигурой еще более устрашающей, чем раньше, во времена, когда они с Гарри ходили в начальную школу и Гарри служил двоюродному брату первой боксерской грушей. Гарри уже не боялся Дудли, но все равно считал, что, если тот научился бить точнее и больнее – это отнюдь не повод для ликования. Для соседских детей Дудли был страшилищем похуже «бандита Поттера», которым их пугали родители, – такой, мол, отпетый хулиган, что его отдали в школу св. Грубуса, интернат строгого режима для неисправимых преступников.

Гарри смотрел на движущиеся силуэты, гадал, кому они наваляли сегодня вечером, и вдруг поймал себя на том, что мысленно призывает их: оглянитесь! Ну же… оглянитесь… я тут совсем один… давайте… подойдите-ка…

Если дружки Дудли увидят его одного, они тут же бросятся к нему – и что тогда делать Дудли? Неприятно ударить лицом в грязь перед своей бандой, но и до смерти страшно спровоцировать Гарри… Интересно будет понаблюдать за этой внутренней борьбой… Дразнить Дудли и видеть, что он боится ответить… А если кто из его прихвостней захочет напасть – пожалуйста, Гарри готов: у него с собой палочка. Пусть только сунутся… он с радостью выместит злость – хотя бы отчасти – на этих типчиках, кошмаре его детства.

Но они не оборачивались и не видели его и почти уже дошли до ограды. Гарри поборол желание их окликнуть… глупо нарываться на драку… ему нельзя колдовать… нельзя рисковать… его же могут исключить из школы…

Голоса затихали; компания, направлявшаяся к Магнолиевой улице, скрылась из виду.

Вот тебе, Сириус, получи, – скучно подумал Гарри. – Я не сглупил. Был умничкой. В отличие от тебя.

Он встал и потянулся. Пора. А то дядя Вернон с тетей Петунией уверены, что домой надо приходить именно во столько, во сколько возвращается их сын, и ни секундой позже. Дядя Вернон даже грозился запереть Гарри в сарае, если тот еще хоть раз вернется после Дудли; подавив зевок и по-прежнему хмурясь, Гарри направился к воротам.

Магнолиевая улица ничем не отличалась от Бирючинной – те же большие квадратные дома с ухоженными газонами, те же большие квадратные хозяева и очень чистые машины. Литтл Уинджинг гораздо больше нравился Гарри ночью, когда занавешенные окна ярко и красиво светились в темноте и можно было спокойно идти мимо, не опасаясь услышать очередную гадость о своей «бандитской роже». Он шагал быстро и вскоре нагнал банду Дудли; они прощались у поворота в Магнолиевый проезд. Гарри спрятался за кустом сирени и стал ждать.

– Визжал прямо как свинья, скажи? – говорил Малькольм под дружный гогот приятелей.

– Отличный хук справа, Чемпион, – хвалил Пирс.

– Завтра в то же время? – спросил Дудли.

– Давайте у меня, предков дома не будет, – предложил Гордон.

– Ладно, пока, – сказал Дудли.

– Пока, Дуд!

– До встречи, Чемпион!

Гарри подождал, пока дружки Дудли разойдутся, и отправился дальше. Когда голоса утихли, он свернул в Магнолиевый проезд и очень скоро почти нагнал Дудли. Тот брел весьма неспешно, немузыкально напевая себе под нос. Гарри шел за ним.

– Эй, Чемпион!

Дудли обернулся.

– А, – пробурчал он. – Это ты.

– Не-а, не я. Чемпион у нас ты, забыл?

– Заткнись, – рыкнул Дудли отворачиваясь.

– Что ж, хорошее имя, – сказал Гарри и, поравнявшись с кузеном, зашагал с ним в ногу. – Но для меня ты навсегда «Дудинька Дюдюша».

– Я же сказал, ЗАТКНИСЬ! – Руки Дудли сжались в кулаки.

– А твои друзья знают, как тебя называет мамочка?

– Заткни свой поганый рот.

– А ей ты не говоришь «заткни свой поганый рот»… Может, «Попкин» или «Пипкин»? Можно мне тебя так называть?

Дудли молчал. Видимо, сосредоточил все усилия на том, чтобы не броситься на Гарри.

– Ладно, лучше расскажи, кого вы отметелили сегодня? – спросил тот, и улыбка исчезла с его лица. – Очередного малолетку? Насколько я знаю, пару дней назад не повезло Марку Эвансу…

– Он сам напросился, – пробурчал Дудли.

– Ах вот как?

– Он меня дразнил!

– Ой! Неужто он осмелился сказать, что ты похож на свинью, которую выучили ходить на задних ногах? Это не называется дразнить, Дуд, это называется говорить правду.

Желваки на лице Дудли ходили ходуном. Гарри испытывал огромное удовлетворение оттого, что ему удалось так сильно взбесить двоюродного брата; как будто вылил на Дудли свое раздражение – ведь больше его деть некуда.

Короткий путь из Магнолиевого проезда в Глициниевый переулок вел через тот самый проход, где Гарри впервые увидел Сириуса. Здесь было пустынно и намного темнее – никаких фонарей. С одной стороны возвышался забор, с другой – стены гаражей, и шаги звучали глухо.

– Думаешь, если у тебя эта штука, ты самый крутой, да? – сказал Дудли после короткого раздумья.

– Какая штука?

– Ну эта… эта твоя… которую ты прячешь.

Гарри опять ухмыльнулся:

– Дуд, да ты, видать, не такой тупой! Впрочем, иначе ты, пожалуй, не мог бы ходить и говорить одновременно.

Гарри достал палочку и заметил, как покосился на нее Дудли.

– Тебе нельзя, – поспешно заявил Дудли. – Я точно знаю. А то тебя исключат из твоей дебильной школы.

– А вдруг у нас правила поменяли? А тебе не доложили?

– Ничего не поменяли, – сказал Дудли, но без особой убежденности.

Гарри тихо рассмеялся.

– Все равно, без этой штуки тебе на меня слабó, – проворчал Дудли.

– Да ты сам без четырех ассистентов десятилетнего мальчишку побить не можешь. Вот ты получил разряд по боксу. Сколько было твоему сопернику? Семь? Восемь?

– Шестнадцать, если хочешь знать, – буркнул Дудли, – и, когда я с ним закончил, он двадцать минут валялся как мертвый, а он, между прочим, в два раза тяжелей тебя. Вот погоди, я скажу папе, что ты опять доставал эту дрянь…

– Так, вот мы и побежали к папуле. Дюдюша-Чемпион испугался противной палочки.

– Что-то ты по ночам не такой храбрый, – мерзко ухмыльнулся Дудли.

– Ночь – это то, что сейчас, Попкин. Так называется время, когда вокруг темно.

– Я имею в виду, ночью в кровати! – рявкнул Дудли.

Он остановился. Гарри тоже остановился и уставился на двоюродного брата. В темноте было плохо видно, но, кажется, тот смотрел победителем.

– Чего? Ночью в кровати я не такой храбрый? Что это значит? – озадаченно спросил Гарри. – А чего мне там бояться? Подушек?

– Я слышал сегодня, – негромко проговорил Дудли. – Ты разговаривал во сне. Стонал.

– Чего? – снова спросил Гарри, но у него уже похолодело в груди. Этой ночью ему опять снилось кладбище.

Дудли хрипло хохотнул и заскулил тоненьким голоском:

– «Не убивай Седрика! Не убивай Седрика!» Кто такой Седрик? Твой бойфренд?

– Я… Ты врешь, – машинально сказал Гарри. Но во рту у него пересохло. Он прекрасно понимал, что Дудли не врет – откуда еще ему знать про Седрика?

– «Папа! Помоги мне, папа! Папочка, он хочет меня убить! У-у-у!»

– Заткнись! – тихо приказал Гарри. – Умолкни, Дудли, иначе я за себя не ручаюсь!

– «Папочка, помоги! Мамочка, помоги! Он убил Седрика! Папочка, спаси меня! Он хочет…» Не тычь в меня этой штукой!

Дудли вжался в забор. Палочка нацелилась прямо ему в сердце. Вся ненависть, накопившаяся за долгие четырнадцать лет, закипела у Гарри в сердце – чего только он не отдал бы сейчас за возможность садануть Дудли заклятием пострашнее! И пусть ползет домой бессмысленным насекомым с какими-нибудь ложноножками…

– Больше не смей и заикаться об этом, – яростно прошипел Гарри. – Понял?

– Убери эту штуку!

– Я спрашиваю, понял?

– Убери эту штуку!

– ПОНЯЛ МЕНЯ?

– УБЕРИ ОТ МЕНЯ СВОЮ…

И вдруг Дудли судорожно охнул, будто неожиданно окунувшись в ледяную воду.

Произошло что-то непонятное. Звездное небо цвета индиго внезапно почернело, и наступила кромешная тьма – исчезли и луна, и звезды, и мерцающий свет фонарей в переулках. Не стало слышно шелеста листвы и далекого рокота автомобилей. Теплый вечер обжигал пронзительным холодом. Гарри и Дудли окружила абсолютная, непроницаемая, черная тишина, словно чья-то гигантская рука накрыла все вокруг плотной ледяной накидкой, не пропускавшей ни звука, ни света.

Сначала Гарри решил, что, сам того не желая, проделал какое-то волшебство, но потом разум взял верх над чувствами – как бы там ни было, выключить звезды ему не под силу. Он повертел головой, стараясь увидеть хоть что-нибудь, но тьма невесомой вуалью льнула к глазам.

В уши ударил перепуганный голос Дудли:

– Т-ты чего н-наделал? Уб-бери это!

– Ничего я не наделал! Замолчи и не двигайся!

– Я н-ничего н-не в-вижу! Я ослеп! Я…

– Я сказал, помолчи!

Гарри стоял как вкопанный и тщетно пытался разглядеть что-то в темноте. Стало так холодно, что его трясло с головы до ног; руки покрылись гусиной кожей, а волосы на затылке встали дыбом. Гарри все крутил головой и без толку таращил глаза.

Немыслимо… невозможно… как они оказались здесь… в Литтл Уинджинге?.. Гарри напряг слух… он услышит их раньше, чем сможет увидеть…

– Я п-пожалуюсь п-папе! – заскулил Дудли. – Т-ты г-где? Т-ты ч-что?..

– Да тихо ты! – прошипел Гарри. – Дай послу…

И оборвал сам себя – он услышал именно то, чего так боялся.

В проходе кроме них было что-то еще – и оно медленно, судорожно, свистяще втягивало в себя воздух. Гарри окатило волной ужаса.

– Х-хватит! П-прекрати! А то к-как т-тресну, п-понял…

– Дудли, тихо…

БАМ.

Кулак попал Гарри в висок. Ноги оторвались от земли. В глазах вспыхнул белый фейерверк, и во второй раз за вечер Гарри показалось, что голова раскололась надвое. Он тяжело рухнул на землю. Палочка вылетела из рук.

– Ты болван, Дудли! – заорал Гарри, вздернувшись на четвереньки и слепо шаря вокруг. Он услышал, что Дудли понесся куда-то, спотыкаясь на ходу и стукаясь о забор. – ДУДЛИ, НАЗАД! ТЫ БЕЖИШЬ ПРЯМО НА НЕГО!

Тишину прорезал ужасающий визг, и топот прекратился. В то же самое мгновение Гарри спиной ощутил наползающий холод, а это означало только одно: их тут несколько.

– ДУДЛИ, НЕ ОТКРЫВАЙ РОТ! ГЛАВНОЕ, НЕ ОТКРЫВАЙ РОТ! Ну где же… – отчаянно забормотал Гарри. Его руки шныряли по земле как пауки. – Где же… палочка… давай же… люмос!

Он произнес заклинание машинально – очень уж нужен был свет, – и, к его несказанному облегчению, в считаных дюймах от правой руки появился лучик: на кончике волшебной палочки зажегся свет. Гарри схватил палочку, вскочил, осмотрелся…

И внутри все перевернулось.

К нему над самой землей медленно скользила, всасывая на ходу ночной воздух, высокая фигура в плаще с капюшоном, без лица и без ног.

Спотыкаясь, Гарри отступил и поднял палочку.

– Экспекто патронум!

Палочка выпустила облачко серебристого пара, и движение дементора замедлилось, но заклинание не сработало как следует – дементор надвигался на Гарри, а тот лишь в ужасе пятился, путаясь в собственных ногах. Мысли остановились от страха… Сосредоточься…

Из-под плаща высунулись серые, покрытые слизью и струпьями руки, потянулись к Гарри. В ушах у него зашумело…

– Экспекто патронум!

Его голос прозвучал словно издалека. И опять из кончика палочки выплыло серебристое облачко, еще жиже предыдущего… Все, он разучился, он больше не умеет исполнять это заклинание!

Голова наполнилась хохотом, высоким, пронзительным хохотом… зловонное, смертоносное дыхание дементора заполняло легкие, Гарри стремительно тонул в нем… скорее… счастливые воспоминания…

Но он не мог вспомнить ничего счастливого… ледяные пальцы неумолимо смыкались на его шее… пронзительный хохот звучал все громче, и в голове кто-то шептал: «Поклонись своей смерти, Гарри… это, наверное, даже не больно… не знаю… никогда не умирал…»

Он больше не увидит Рона и Гермиону…

И когда он отчаянно боролся за глоток воздуха, перед мысленным взором очень отчетливо возникли лица друзей.

– ЭКСПЕКТО ПАТРОНУМ!

Из палочки вырвался огромный серебристый олень и на лету ударил дементора рогами туда, где должно было находиться сердце. Дементор, невесомый, как сама тьма, был отброшен назад. Олень грозно наступал, а побежденный дементор ринулся прочь, похожий на летучую мышь.

– СЮДА! – крикнул Гарри оленю. Развернувшись, он помчался по проходу с палочкой наперевес. – ДУДЛИ? ДУДЛИ!

Он не пробежал и десяти шагов, как наткнулся на них: Дудли лежал на земле, сжавшись в комок и закрыв лицо руками, а второй дементор склонялся над ним. Склизкими лапами он держал Дудли за запястья и медленно, почти любовно разводил его руки и под капюшоном склонялся, будто для поцелуя.

– БЕЙ ЕГО! – вскричал Гарри. Олень с мощным свистом проскакал мимо. Безглазое лицо нависло над самым лицом Дудли, но тут олень ударил дементора рогами; того подбросило, и он, как и его напарник, улетел прочь и исчез в темноте; олень проскакал к переулку и растворился в серебристом тумане.

Луна, звезды и фонари в мгновение ока вернулись на свои места. Подул теплый ветерок. В близлежащих садах зашелестели деревья, а из Магнолиевого проезда снова донесся будничный рокот машин. Гарри застыл – чувства обострены до предела – и не сразу осознал внезапное возвращение к нормальной действительности. Потом заметил, что футболка плотно прилипла к телу; он был весь в поту.

Он никак не мог поверить в случившееся. Дементоры – здесь, в Литтл Уинджинге.

Дудли, скорчившись, лежал на земле. Он трясся и тоненько поскуливал. Гарри наклонился проверить, в состоянии ли Дудли ходить, но тут за спиной раздался лихорадочный топот. Инстинктивно вскинув палочку, Гарри развернулся – кто бы там ни был, встретить его лицом к лицу.

Из темноты, на ходу теряя клетчатые шлепанцы, появилась совершенно запыхавшаяся полоумная старушка миссис Фигг. Из-под сеточки для волос вырывалась путаная седая пакля, на запястье, позвякивая, раскачивалась авоська. Гарри суетливо дернулся, намереваясь поскорее спрятать палочку, но…

– Куда, балда! Не убирай! – завопила миссис Фигг. – А если тут еще есть? Нет, я просто укокошу этого Мундугнуса Флетчера!