Читать книгу Наследница журавля - Джоан Хэ, Joan He - Страница 3
I
Измена
Один
ОглавлениеЧто есть правда? Ученые мужи ее ищут. Поэты ее воспевают. Хорошие короли отдают золото, чтобы ее услышать. Но в тяжелые времена правда – это первое, чему мы изменяем.
ПЕРВЫЙ из ОДИННАДЦАТИ о правде
Правда? Это всего лишь переодетая ложь.
ВТОРОЙ из ОДИННАДЦАТИ о правде
Тому, кто решился на измену, было не найти ночи идеальнее этой. Траурные церемонии, длившиеся три дня, завершились, и почти все горожане разошлись по домам, чтобы поесть – впервые за это время. Некоторые остались, но их внимание было приковано к Восточным воротам, через которые должна была въехать королева, возвращаясь в город с ежегодным визитом.
По улицам пополз туман. Он стекал с Шаньлонских гор, находившихся неподалеку, и окутывал выложенные известняком бульвары. А когда он спустился во внутренний двор дворца, вслед за ним показались девушка и ее брат.
Они вышли из тайного прохода, который был хорошо известен девушке, – пожалуй, даже слишком хорошо, учитывая ее статус, – и торопливо заскользили между дворцовыми постройками и укреплениями по направлению к рыночным рядам. Когда они добрались до ветхой арки, которая вела в квартал красных фонарей, в животе девушки словно вспыхнул тлевший уголек. Эта часть столицы империи пользовалась дурной славой. Некоторые приходили сюда, чтобы купить тепло. А она?
Она пришла, чтобы купить правосудие.
Но прежде, чем она успела сделать шаг вперед, брат остановил ее.
– Миледи…
Она бросила на него раздраженный взгляд. О чем он думал, обращаясь к ней «миледи» в этом месте? Чего там, мог бы сразу назвать ее принцессой Хэсиной.
– Да, Цайянь?
– Еще не поздно вернуться.
Хэсина сжала в руке стеклянный пузырек, висящий на ее широком шелковом поясе. Да, они могли вернуться. Стоило ей позволить себе, и вся ее решимость поблекла бы, словно облачко яда, заключенное в пузырьке. Это было легко. Решить, как жить с этим дальше… гораздо сложнее.
Сдавив пузырек еще сильнее, она повернулась к брату. Он казался на удивление спокойным, как будто ему не грозила смерть от тысячи порезов[1] за то, что он собирался совершить. Хотя его ханьфу[2] был неаккуратно пошит, он все равно выглядел безупречно. Каждый темный волосок в тугом пучке лежал на своем месте.
– Сомневаешься? – Она надеялась, что он ответит «да». Все-таки это был Янь Цайянь. В пятнадцать лет он сдал экзамены и поступил на государственную службу. В семнадцать стал виконтом императорского двора. К девятнадцати заслужил славу человека с безупречной репутацией и безупречным умом. Сейчас он впервые в жизни принимал неверное решение ради нее.
Он ответил вопросом на вопрос:
– Как бы вы отыскали дорогу?
– Что, прости?
Цайянь поднял бровь.
– Вы надеетесь, что я скажу «да», потому что хотите продолжить путь в одиночестве. Но мы договаривались иначе: я поведу вас до конца или не поведу к этому человеку вообще.
Мы договаривались. Один Цайянь мог говорить об измене так скучно.
– Я не смогу защитить тебя. – Хэсина завела одну ногу за другую под подолом своего рюцюня[3]. – Если нас схватят… Если кто-нибудь нас заметит…
Под отвесом черепичной крыши ветхого ресторанчика какой-то мужчина забасил оперную мелодию, потом послышался звон бьющегося фарфора. Но голос Цайяня все равно прорезал ночь.
– Вы не обязаны меня защищать, миледи. – Он смотрел куда-то вдаль, и его профиль резко выделялся в свете красного фонаря. – Он был и моим отцом тоже.
В горле Хэсины стал ком. Она была обязана защищать его так же, как это делал ее отец – их отец. «Не в наших силах повлиять на жизнь каждого человека на земле, – сказал он ей десять лет назад. В тот зимний день он привел во дворец близнецов – худенькую девочку и болезненного мальчика, детей трущоб. – Но если мы способны поднять хоть кого-то своими двумя руками, этого достаточно».
Хэсина не помогала Цайяню подняться, она сбивала его с пути. Но когда он протянул ей руку, она, к своему изумлению, сжала его пальцы. Уверенность брата передалась ей, и они вошли под арку вместе.
Они попали в мир кособоких домишек: чайных и ресторанчиков, борделей и лавок ростовщиков, – которые жались друг к другу, словно трубочки во флейте Пана[4]. Из дверных проемов, прикрытых бумажными шторами, вываливались полуодетые мужчины и женщины, покачивавшие определенными частями своих тел. Хэсина отвела взгляд и прижалась ближе к Цайяню.
– Мне лучше идти впереди. – Когда-то Цайянь называл домом улицы похуже этих и теперь прокладывал путь среди торговцев с поразительной легкостью. На встречавшихся им попрошаек он не обращал никакого внимания. Даже на того, что следовал за ними с тех пор, как они зашли в квартал.
– Берегитесь ночи! – кричал бедняк, потряхивая треножником Дин[5], в котором перекатывались монеты. Хэсина замедлила шаг, но Цайянь потянул ее вперед. – Берегитесь дождей, короны и дара предвидения!
– Не обращайте на него внимания. – Глаза Цайяня сосредоточенно блестели. – Он говорит об ушедшей династии.
Но в ночь, подобную этой, прошлое казалось настолько близким, что становилось неуютно. Хэсина поежилась, подумав о событиях, происходивших три сотни лет назад. Крестьяне тонули во время наводнений, а зимами погибали от голода. Былые императоры погрязли в любовных утехах, военных завоеваниях и поисках эликсира бессмертия в то время, как придворные пророки использовали дар предвидения, чтобы пресекать на корню любые попытки сопротивления. А больных и умирающих от голода людей, у которых не оставалось сил для борьбы, они утешали видениями о чудесных временах, которые вот-вот настанут.
И они настали – благодаря одиннадцати неустрашимым изгнанникам, которые перебрались через Нингские горы, прошли через дюны королевства Кендия, пробили брешь в городской стене и обезглавили последнего из былых императоров, прежде чем он успел подняться с трона. Они освободили рабов и отправили их строить плотины и дамбы. Бури прекратились. Реки вернулись в свои берега. Бывшие изгнанники дали женщинам и крестьянам право на образование, а последователи изложили их философию в книге, которую назвали «Постулатами». Одиннадцать героев – так именовали их люди страны Янь. Легендарные спасители.
– Берегитесь дьявола лжи.
Но чтобы родились герои, непременно нужны были злодеи. Ими стали приверженцы императора: пророки. Одиннадцать героев узнавали их по крови: она испарялась быстрее человеческой и горела голубым пламенем. Спасители сжигали их на кострах десятками тысяч, чтобы защитить страну, вступившую в новую эпоху, от обмана и интриг.
Но какой бы ни была цель, убийство оставалось убийством, а мертвецы – мертвецами. Хэсина не понимала, почему люди продолжали ненавидеть пророков. Но порой – как, например, сейчас, под зловещие выкрики нищего – жалость, которую она испытывала к ним, превращалась в страх. Он тут же начинал множиться, подобно термитам, и вгрызался в ее представление о провидце, пока оно не рушилось, а его место не занимал новый образ: безликая голова на обугленном теле, безглазый, беззубый монстр прямиком из Десяти судилищ ада[6].
Когда Хэсине удалось усилием воли выбросить эту картинку из головы, нищего позади них уже не было. Но его место занял кто-то другой, и снова послышались причитания – только теперь их произносил до боли знакомый девичий голосок.
– Берегитесь тех, кого оставили дома.
Только не это.
Хэсина резко обернулась и увидела, что к ним приближается фигура в капюшоне.
– Так, так, так. Что у нас тут? – девушка обошла вокруг Хэсины. – Мне нравится этот льняной рюцюнь. Очень похож на тот, что носят простолюдинки. А ты… – Она откинула полу мантии Цайяня и нахмурилась, увидев под ней простой ханьфу. – Вот так ты пытаешься выдать себя за девятнадцатилетнего юнца, который вышел поразвлечься? Решил притвориться школяром, у которого закончились последние деньги?
Цайянь поправил мантию.
– Мы направляемся в музыкальный дом.
Девушка положила руку на бедро.
– Ты, кажется, сказал «в бордель»?
– Я не говорил ничего подобного.
– Я готова поклясться…
– Мне казалось, – сквозь зубы процедила Хэсина, оправившись от шока и бросив на Цайяня свирепый взгляд, – что ты обещал никому ничего не рассказывать.
Цайянь, в свою очередь, бросил свирепый взгляд на девушку, прятавшуюся под капюшоном.
– Ты обещала, что не пойдешь за нами, если я расскажу тебе.
– Нельзя было ей верить! – воскликнула Хэсина, и Цайянь потер переносицу.
– Я знаю, миледи. Простите меня.
– Не сердись, На-На. – Девушка опустила капюшон и поправила косички. Они были заколоты назад, словно крылья бабочки, и переплетены яркими лентами. Эта прическа оставалась неотъемлемой чертой стиля Янь Лилиан – равно как и озорной огонек в карих глазах, которые были на тон светлее, чем у Цайяня, ее брата-близнеца. – Этот дуралей держался до последнего. Не его вина, что я прибегла к шантажу. К тому же вы правда думали, что я отпущу вас совершать измену без меня?
Хэсина не знала, злиться ей или расстраиваться.
– Это не игра.
– Ты же обещала. – Цайянь, похоже, скорее расстраивался, чем злился.
Лилиан не ответила ему и повернулась к Хэсине.
– Конечно же, это не игра. Это опасная, важная задача, для решения которой нужны трое. Подумай сама: один человек будет слушать запретную мудрость, второй – стеречь дверь от непрошеных гостей, а третий – этих непрошеных гостей бить.
– Прогони ее, – приказала Хэсина Цайяню.
Лилиан изящно отодвинулась назад – так, чтобы Цайянь не смог до нее достать.
– Я по-прежнему могу рассказать твоим высоконравственным друзьям при дворе, что блистательный Янь Цайянь в свободное время зачитывается эротическими новеллами. Кто у нас сейчас в особом почете? Ван Хутянь?
Цайянь издал сдавленный стон. Лилиан рассмеялась. Хэсина молчала, наблюдая, как тени, которые они отбрасывали в свете луны, становятся все длиннее.
Они теряли время.
– Пойдемте уже? – предложила Лилиан, словно прочитав мысли Хэсины, и взяла их за руки. – Попробуете отделаться от меня по пути.
Хэсина знала, что это бесполезно. Они шли в тишине, и постепенно приземистые магазинчики по обеим сторонам дороги начали сменяться более высокими зданиями с колоннами. Вместо пьяных песен теперь слышались мелодии, которые играли на цитрах[7] и пипах[8].
– Не нужно было тебе приходить, – наконец произнесла Хэсина.
– В чем прелесть жизни, если в ней нет места опасности?
– Отнесись к этому серьезно!
– Я и отношусь, На-На. – Словно настоящая сестра, Лилиан продолжала называть Хэсину ее детским именем, хоть она давно уже его переросла. – Отца больше нет, но он не будет забыт. Пока мы здесь, этого не случится.
– Это… – Утешало. И пугало. У Хэсины еще оставались любимые люди, которых она могла потерять. – Спасибо, – закончила она хриплым голосом.
– Но, возможно, мы здесь ненадолго, ведь встреча с этим человеком может привести нас к смерти от тысячи порезов.
– Лилиан!
– Прости, прости. Сделаем вид, что я этого не говорила.
Цайянь, шедший впереди, остановился перед трехъярусным зданием. Снаружи оно напоминало одну из небесных пагод, которые, согласно легендам, были построены, когда боги еще ходили по земле. Однако внутри оно ничем не отличалось от обычного музыкального дома. С балюстрад свисали шторы из бусин. Приватные комнаты стыдливо прятались за решетчатыми ширмами. Обещанная музыка – из струнных щипков и перебора – дрожала в воздухе. В атмосфере царившего здесь легкомыслия Хэсине стало еще тревожнее.
– Не смотрите никому в глаза, – приказал ей Цайянь, когда они переступили порог и зашли в вестибюль. – И не снимайте капюшоны, – добавил он и тут же опустил свой.
– Добро пожаловать в «Желтый лотос», – воскликнула хозяйка, пробираясь к ним через стайки раскрашенных девушек и юношей. Но, стоило ей подойти поближе, улыбка на ее круглом, как луна, лице поблекла. – А, – проговорила она, остановив взгляд на Цайяне. – Полагаю, вы впервые в нашем заведении?
Лилиан закашлялась.
– Посмотрим… – Хозяйка обвела куртизанок глазами. – Возможно, вам придется по вкусу Белый Пион…
– Мы пришли встретиться с девушкой по имени Серебряный Ирис, – перебил ее Цайянь.
Хозяйка нахмурилась.
– Серебряный Ирис – самая желанная артистка нашего дома.
– Я слышал об этом.
– Она в совершенстве освоила золотую триаду искусств: каллиграфию, музыку и танец.
– И об этом я слышал.
– Она придирчива в выборе посетителей, и ее время ограниченно. – Хозяйка наклонилась к Цайяню и длинным ногтем, покрытым изумрудным лаком, вытянула из его мантии торчащую нитку. – Такие, как вы, не стоят ее талантов.
Хэсина нервно сглотнула.
Не моргнув глазом, Цайянь достал парчовый кошелек.
– Этого достаточно?
Хозяйка выхватила его из руки Цайяня, ослабила шнурок и заглянула внутрь. Хэсина не могла прочесть ее мыслей по выражению лица, и, пока женщина взвешивала кошелек на унизанной кольцами руке, принцесса чувствовала, как ее тело покрывается потом.
Наконец хозяйка затянула шнурок.
– Идите за мной.
Она повела их по фиолетовым ступенькам из сандалового дерева и постучала в одну из множества дверей в коридоре второго этажа. Хэсине хотелось ущипнуть себя. Пять ночей подряд она мучилась вопросами. Правильно ли поступает? Совершает ли ошибку? Если да, то хватит ли ее злости, печали и эгоизма, чтобы все равно осуществить задуманное? Она не знала. Девушка уже зашла так далеко и по-прежнему не знала. Но теперь оставался лишь один вопрос: хватит ли ей храбрости, чтобы выслушать правду?
У Хэсины был готов ответ.
Хозяйка постучала снова, на этот раз сильнее, и из-за двери раздался хрипловатый голос:
– Да?
– К тебе гости.
– Сколько?
– Двое, – сказала Лилиан и прислонилась спиной к стене рядом с дверью. – Я останусь здесь.
– Они заплатили?
Хозяйка облизнула губы.
– Да.
– Тогда оставьте их здесь.
Когда хозяйка ушла, ничего не изменилось. Дверь не открылась. Демоны не выпрыгнули из-под потолочных балок, чтобы наказать гостей. Но, пока они ждали, в голове Хэсины рождались свои демоны. За ней с близнецами могли следить. Их могли узнать. Они могли…
Створки двери разъехались в стороны, и демоны разбежались. Хэсина посмотрела измене в лицо.
Оно было прекрасным. Вечно юным. Сияющим, словно жемчуг. Глаза под серебристыми веками, не задерживаясь на Хэсине, обратились к Цайяню. Нежно-розовые губы недовольно искривились, и на мгновение Хэсина задумалась: как Цайянь мог познакомиться с куртизанкой? Но тут Серебряный Ирис пригласила их в комнату и заперла за ними дверь. Стержни засова, вырезанные из слоновой кости, встали на свои места со звуком, походившим на последнюю ноту песни.
Порой, когда Хэсина нервничала, ей хотелось смеяться. Вот и сейчас она почувствовала, что теряет контроль над телом, и попыталась отвлечься от щекочущего ощущения в груди. Комната была заставлена вещами, и ей пришлось замедлить шаг, так что она могла осмотреться. На стенах висели пипы: изогнутые грифы с ладами из слоновой кости заканчивались завитками, струны были туго натянуты над походившими на грушу телами инструментов. Оставшееся место занимали свитки со двустишьями из восьми слов. К своему стыду, она узнала лишь одно – то, которое встречала в учебнике.
Вниз текут бурные воды,
Вверх всплывают былые мечты.
– Я полагаю, нет нужды предлагать вам чай.
Услышав голос Серебряной, Хэсина едва не подскочила на месте. Так же, как и в ее имени, в нем звучал металл.
– Вы правы, – произнес Цайянь, останавливаясь перед дверью.
– Тогда давайте устроим небольшую демонстрацию.
«В ней нет необходимости», – хотела любезно и великодушно возразить Хэсина. Но то была ложь, и Серебряный Ирис об этом знала.
Куртизанка уже держала в руке шпильку, острую, словно игла. Она проткнула ей палец, а потом поднесла ее к незажженной свече. На фитиль упала капля крови.
Дымок.
Искра.
Вспышка.
Фитиль зажегся. Свеча загорелась голубым пламенем.
Комната поплыла перед глазами Хэсины. Очертания пламени размылись, но оно осталось голубым.
Голубым. Голубым. Голубым.
– Хороший фокус, вы не находите? – спросила Серебряный Ирис будничным тоном. Но взгляд куртизанки пронзал Хэсину насквозь и проникал в самую ее суть, обнажая правду: она происходила из рода убийц.
У Хэсины сжалось сердце. Ей не полагалось считать Одиннадцать героев жестокими. Благодаря им началась новая эпоха, добрее и справедливее ушедшей. Людей стали ценить за честный труд, а не за то, сколько пророков и знатных лиц было в их окружении. Законы теперь защищали права каждого – но только не пророков, которые в течение долгих веков манипулировали людьми. Смерть от тысячи порезов считалась милостью для них… и для тех, кто пользовался их даром за деньги.
Для таких, как Хэсина.
Обмотав палец носовым платком, Серебряный Ирис присела и жестом пригласила Хэсину присоединиться. Ощущая, как подгибаются колени, девушка опустилась на скамеечку с шелковым сиденьем. Она запоздало поняла, что так и не сняла капюшон. Теперь этот маскарад казался ей глупостью. Детской игрой. Она бросила на Цайяня вопросительный взгляд.
Но он не успел ничего сказать – Серебряный Ирис заговорила раньше.
– Итак, принцесса Хэсина. – Она скомкала окровавленный платок и бросила его в жаровню, стоявшую у их ног. Он вспыхнул и загорелся. – Что вы желаете увидеть?
1
Имеется в виду линчи (с кит. буквально «смерть от тысячи порезов») – мучительный способ смертной казни путем отрезания от тела жертвы небольших фрагментов в течение длительного времени. Такая казнь применялась в Китае за государственную измену и отцеубийство вплоть до 1905 года.
2
Ханьфу – традиционный китайский костюм.
3
Рюцюнь – один из старинных видов женского ханьфу, состоящий из блузки и юбки с запа́хом.
4
Флейта Пана – многоствольная флейта, состоящая из соединенных вместе цилиндрических трубок разной длины. Флейта носит имя древнегреческого бога лесов и полей Пана, покровителя пастухов, его часто изображали играющим на многоствольной флейте.
5
Треножник Дин – древний китайский бронзовый котел, который использовали как для приготовления пищи, так и для ритуальных жертвоприношений духам предков.
6
Имеются в виду уровни Диюя – царства мертвых или преисподней в китайской мифологии. Диюй, как правило, изображается подземным лабиринтом с различными уровнями и камерами, в которых заключены души людей после их смерти для искупления грехов. В одной из интерпретаций таких уровней десять – «Десять судилищ ада».
7
Цитра – струнный щипковый музыкальный инструмент, состоящий из плоского деревянного корпуса и натянутых поверх него металлических струн, которых может быть от 30 до 45.
8
Пипа – китайский четырехструнный щипковый инструмент, напоминающий лютню.