Читать книгу Простая правда - Джоди Пиколт - Страница 5

Когда поднялся Джордж Каллахэн и прорычал свой протест, мне пришлось подавить в себе желание поддержать внесенное им предложение. Господи, о чем только я думала? Я приехала в Ист-Парадайс вся измученная, меньше всего мне хотелось браться за дело этой девушки. И вот теперь я вызвалась стать надзирателем при Кэти Фишер. С недоумением слушала я, как судья возражает прокурору и устанавливает залог в двадцать тысяч долларов с ограничениями, тем самым приговаривая меня к тюрьме, которую я сама себе придумала.

Неожиданно передо мной оказались Фрэнк и Леда. Леда улыбалась сквозь слезы, а Фрэнк пристально смотрел на меня своими серьезными темными глазами.

– Элли, ты уверена, что хочешь этим заниматься? – спросил он.

– Конечно хочет, – ответила за меня Леда. – Ведь она спасает для нас Кэти.

Я мельком взглянула на девушку, по-прежнему сидевшую, съежившись, на стуле. Со времени нашей краткой интерлюдии в кладовке Кэти не произнесла ни слова. Она вскинула на меня глаза, и я заметила в них вспышку обиды. Я моментально внутренне ощетинилась. Неужели она думает, что я делаю это ради собственного удовольствия?

Я прищурилась, приготовившись высказаться напрямик, но меня остановило легкое прикосновение к плечу. Моего внимания ждала женщина в амишском одеянии – постаревшая, выцветшая копия Кэти.

– Моя дочь благодарит вас, – с запинкой сказала она. – Я тоже благодарю вас. Но мой муж не хочет, чтобы у нас жили Englischer.

Леда тут же набросилась на нее:

– Если уж епископ Эфрам сказал, что можно посоветоваться с английским адвокатом, то он наверняка одобрит выполнение тем же адвокатом условий внесения залога. И если вся община готова поступиться правилами ради благополучия Кэти, неужели ты, Сара, хоть раз не можешь поддержать людей, а не своего упрямого мужа?

За всю жизнь я ни разу не слышала, чтобы Леда повысила голос. И тем не менее в тот момент она практически кричала на сестру, которая съежилась под ее словами.

– Пойдем, Элли. – Леда взяла меня под руку. – Тебе нужно укладывать вещи. – И пошла к выходу из здания суда, на секунду остановившись и бросив взгляд через плечо на Сару и ее дочь. – Вы слышали судью? Кэти должна быть все время рядом с Элли. Пойдем.

Я позволила Леде вытащить меня из окружного суда, чувствуя на спине жгучий взгляд Кэти Фишер.

Дорога на ферму Фишеров шла вдоль ручья, который затем выходил в тыл участка, ограничивая с задней стороны их сотню акров. Этот мир был калейдоскопом цвета – ярко-зеленая с желтоватым отливом кукуруза, красные силосные башни и надо всем этим широкое голубое небо. Но больше всего меня поражал запах – смесь ароматов, узнаваемых, как и любой городской запах: лошадиный пот, цветущая жимолость, резкий дух вспаханной земли. Когда я, закрыв глаза, начинала глубоко дышать, происходило чудо – мне снова было одиннадцать, и я приехала сюда на лето.

Мы высадили Фрэнка и забрали мои чемоданы, а час спустя Леда повернула на длинную подъездную дорожку, ведущую к усадьбе Фишеров. Глядя в окно, я увидела двоих мужчин, едущих по полю на упряжке из волов. Животные тащили за собой огромную допотопного вида машину – одному Богу известно, что это было. Она, похоже, подбрасывала вверх кипы сена, разложенные на земле. Услышав скрип колес по гравию, рослый мужчина вскинул глаза, натянул вожжи и снял шляпу, чтобы вытереть пот со лба. Прикрыв глаза от солнца, он посмотрел в сторону автомобиля Леды и передал вожжи мужчине пониже ростом, сидевшему рядом с ним, а затем сорвался с места и припустил к фермерскому дому.

Он подоспел туда через десять секунд после того, как машина остановилась. Мы с Ледой вышли первыми, затем Кэти и Сара, сидевшие на заднем сиденье. Мужчина, широкий в плечах, со светлыми волосами, заговорил на не понятном мне языке. И я подумала, что английский, на котором Кэти так осторожно говорила перед судьей, не был ее родным языком, как и не был он родным для людей, у которых я намеревалась жить. Сара ответила мужчине на том же невразумительном языке.

Мои высокие каблуки вязли в гравии. Я стащила с себя жакет, в котором мне было жарко, и внимательно всмотрелась в мужчину, подошедшего поздороваться с нами.

Он был слишком молод для папаши из преисподни, заочно представленного в зале суда. Возможно, брат. Но тут я поймала его отнюдь не братский взгляд, направленный на Кэти. Взглянув на Кэти, я заметила, что та смотрит на него с тем же выражением.

Неожиданно в потоке речи возникло знакомое мне слово – мое имя. Смущенно улыбаясь, Сара указала на меня, а потом кивнула белокурому парню. Тот вынул из багажника мой чемодан и, поставив его на землю, протянул мне руку.

– Я Сэмюэл Стольцфус, – представился он. – Спасибо, что позаботились о моей Кэти.

Заметил ли он, как сжалась Кэти от слова «моя»? Заметил ли это кто-нибудь, кроме меня?

Услышав за спиной металлическое цоканье копыт и звон упряжи, я обернулась и увидела человека, заводящего лошадь в конюшню. У этого жилистого мускулистого мужчины была густая рыжая борода с еле заметной проседью. На нем были черные штаны и бледно-голубая рубашка с закатанными по локоть рукавами. Он мельком взглянул на нас, чуть нахмурившись при виде автомобиля Леды. Потом вошел в амбар и минуту спустя появился вновь.

Ни на кого не обращая внимания, он направился прямиком к Саре, тихо, но твердо заговорив с ней на их языке. Сара наклонила голову, как ветвь ивы под ветром. Однако Леда, сделав шаг вперед, стала ему возражать. Размахивая кулаками, она указывала на Кэти и на меня. В негодовании сверкая глазами, Леда подтолкнула меня вперед, под испытующие взгляды Аарона Фишера.

Мне приходилось наблюдать, как люди, услышав приговор о пожизненном заключении, впадали в ступор, я замечала пустоту в глазах свидетельницы, рассказывающей о ночи, когда на нее напали, но я никогда не видела такой отрешенности, как на лице этого мужчины. Он сдерживался, словно признавая, что от страданий распадется на тысячу осколков, словно мы были давними врагами и в глубине души он уже считал себя побежденным.

Я протянула ему руку:

– Приятно познакомиться.

Не ответив на мое приветствие, Аарон отвернулся. Потом подошел к дочери, и мир вокруг них исчез. Поэтому, когда он наклонился к Кэти и зашептал ей что-то со слезами на глазах, я опустила голову, чтобы не мешать им. Кэти кивнула и пошла к дому в обнимку с отцом.

Вслед за ними двинулись напряженные Сэмюэл, Сара и Леда, возбужденно переговариваясь на своем диалекте. Я стояла в одиночестве на подъездной аллее, ветерок трепал на спине мою шелковую блузку, солнце разукрашивало мне плечи новыми веснушками. Из конюшни доносились топот и ржанье лошади.

Я села на чемодан, устремив взор в сторону дома.

– Угу, – вполголоса произнесла я, – мне тоже приятно познакомиться.

К моему удивлению, дом Фишеров не так уж отличался от того, в котором я выросла. Разбросанные на деревянном полу плетеные тряпичные коврики, перекинутое через спинку кресла-качалки цветастое лоскутное одеяло, буфет, украшенный замысловатой резьбой и уставленный разнообразными плошками и чашками из делфтского фарфора. В каком-то смысле я ожидала, что попаду в «Маленький домик в прериях», – в конце концов, эти люди сознательно отказались от современных удобств. Но у них имелась духовка, холодильник, даже стиральная машина, похожая на ту, что была у моей бабушки в пятидесятых годах. Вероятно, заметив мое замешательство, рядом со мной возникла Леда:

– У них все работает на газе. Не потому, что они не хотят пользоваться бытовыми приборами, – дело в электричестве. Подключение к коммунальным сетям электроснабжения – ну, это значит, вы связаны с внешним миром. – Она указала на лампу, к которой по тонкой трубке из резервуара под основанием подводился пропан. – Аарон позволит тебе здесь остаться. Ему это не нравится, но он это сделает.

– Замечательно. – Я скорчила гримасу.

– Так и будет, – с улыбкой сказала Леда. – Думаю, ты будешь удивлена.

Все пошли на кухню, оставив меня с Ледой в некоем подобии гостиной. Книжные полки были уставлены книгами, названия которых я не могла прочитать, – судя по всему, на немецком. На стене висело аккуратно написанное печатными буквами генеалогическое древо. Имя Леды было как раз над именем Сары.

Ни телевизора, ни телефона, ни видеомагнитофона. Ни разбросанных по дивану листков «Уолл-стрит джорнэл», ни звучащего, как фон, мурлыкающего джаза на диске. В доме пахло лимонным воском и было тепло, даже душно. Сердце у меня учащенно заколотилось. Во что я влезла?

– Леда, – твердо произнесла я, – я не могу здесь остаться.

Не ответив мне, Леда села на диван, обитый неописуемым коричневым плисом с кружевными салфетками на спинке. Когда я в последний раз видела такое?

– Тебе придется забрать меня с собой. Мы что-нибудь придумаем. Я могу каждое утро приходить сюда из твоего дома. Согласна даже встретиться с судьей и обсудить альтернативное решение.

Леда сложила руки на коленях.

– Ты действительно так боишься их, – спросила она, – или просто боишься себя?

– Не будь смешной.

– Разве я смешная? Элли, ты перфекционистка. Ты привыкла брать на себя ответственность и изо всего извлекать для себя выгоду. Но вдруг ты оказываешься в таком же чуждом для тебя месте, как базар в Калькутте. – Я опустилась на диван рядом с ней и закрыла лицо руками. – По крайней мере, я читала про Калькутту.

– Милая, ты же имела дело с мафиозными боссами, хотя не принадлежишь к мафии. – Леда похлопала меня по спине.

– Леда, я не переезжала в дом к Джимми Пизано Кабану, когда защищала его.

Что ж, на это ей возразить было нечего. Помолчав с минуту, она вздохнула:

– Это просто судебное дело, Элли. И ты всегда стремилась к тому, чтобы выиграть дело.

Мы обе посмотрели в сторону кухни, где рядом у раковины стояли Кэти и Сара – мои родственницы из двух поколений.

– Будь это обыкновенное дело, меня бы здесь не было.

Леда кивнула, признавая, что я стараюсь изо всех сил, и понимая, что ей тоже надо постараться:

– Хорошо. Расскажу тебе о некоторых основных правилах. Помогай, не дожидаясь, пока попросят. «Простые люди» придают большое значение делам и меньше – словам. Для них несущественно, что ты ничего не смыслишь в фермерстве или молочном хозяйстве. Важно то, что ты пытаешься помочь.

– Забудь о фермерстве. Я понятия не имею, что значит быть амишем.

– Они не ждут этого от тебя. Да и знать-то особо нечего. Они такие же люди, как ты и я. Хорошие и плохие, добродушные и с характером, некоторые готовы помочь, а другие свернут в сторону, увидев, что ты подходишь. Туристы воспринимают амишей как святых или же участников некой интермедии. Если хочешь быть принятой в этой семье, просто обращайся с ними как с обычными людьми. – Словно о чем-то вспомнив, она резко поднялась. – Мне пора идти. Если уж Аарону Фишеру не нравится твое пребывание здесь, мое ему не нравится еще больше.

– Ты уйдешь прямо сейчас?

– Элли, – ласково произнесла Леда, – с тобой все будет в порядке. Я же пережила это, верно?

Я прищурила глаза:

– Ты ушла от них.

– Ну, однажды ты тоже уйдешь. Просто помни об этом, и этот день настанет скорее, чем ты думаешь. – Она потянула меня на кухню, и разговор там резко прекратился. Все посмотрели в нашу сторону, как будто слегка озадаченные тем, что я еще здесь. – Я уезжаю, – сказала Леда. – Кэти, может быть, покажешь Элли свою комнату?

Я была поражена – так обычно поступают дети. Когда в гости приезжают родственники или приходят друзья, дети показывают им свои владения. Хвастаются кукольным домиком, коллекцией бейсбольных карточек. Кэти неохотно выдавила из себя улыбку.

– Сюда, – сказала она, направляясь к лестнице.

Я наспех обняла Леду и повернулась к Кэти. Распрямив плечи, я пошла вслед за ней. И пусть мне этого очень хотелось, я не позволила себе оглянуться назад.

Поднимаясь вслед за Кэти, я заметила, что она тяжело опирается на перила. В конце концов, она только что родила – большинство женщин еще находились бы в больнице, – но Кэти играла роль хозяйки. На площадке я дотронулась до ее плеча:

– Ты… хорошо себя чувствуешь?

Она безучастно уставилась на меня:

– Все хорошо, спасибо.

Повернувшись, Кэти провела меня в свою комнату. Там было чисто и аккуратно, но едва ли так выглядит жилище подростка. Никаких постеров с Леонардо, ни разбросанных повсюду мягких игрушек, ни флаконов с блеском для губ на комоде. На стенах не было фактически ничего, единственной особенностью комнаты являлись цветастые лоскутные одеяла, которыми были застелены две односпальные кровати.

– Можете спать на той кровати, – сказала Кэти, и я села туда, прежде чем до меня дошли ее слова.

Она ожидала, что, проживая на их ферме, я буду спать в ее комнате.

Черт возьми, нет! Скверно уже одно то, что мне приходилось здесь жить, а если даже и ночью я не могла побыть одна, это чересчур! Я глубоко вдохнула, подыскивая вежливые слова, чтобы объяснить Кэти, что ни при каких обстоятельствах не стану спать с ней в одной комнате. Но Кэти бродила из угла в угол, дотрагиваясь до высокой ребристой спинки стула и разглаживая лоскутное одеяло. Потом она опустилась на колени и заглянула под кровать. И наконец присела на корточки.

– Они забрали мои вещи, – тонким голоском сказала она.

– Кто?

– Не знаю. Кто-то приходил сюда и забрал мои вещи. Ночную сорочку. Кроссовки.

– Я уверена, что…

Кэти повернулась ко мне.

– Ни в чем вы не уверены, – дерзко возразила она.

Я вдруг поняла: если останусь в этой комнате, то, засыпая рядом с Кэти, я буду не единственным человеком, неспособным хранить секреты.

– Я собиралась сказать, что уверена вот в чем: полицейские обыскивали твою комнату. Вероятно, они нашли что-то, давшее основание для твоего обвинения. – (Кэти, ссутулившись, села на свою кровать.) – Послушай, почему бы тебе не рассказать мне о том, что случилось вчера утром?

– Я не убивала никакого ребенка. У меня даже не было ребенка.

– Ты уже это говорила, – вздохнула я. – Ладно. Тебе может не нравиться мое пребывание здесь, и я сама наверняка нашла бы тысячу других дел, которыми с радостью занялась бы, однако благодаря судье Горману нам придется какое-то время быть рядом. У меня такой договор с клиентами: я никогда не буду спрашивать тебя, совершила ли ты преступление. А ты, в свою очередь, говори мне правду, когда я спрашиваю о чем-то другом. – Подавшись вперед, я встретилась с ней взглядом. – Хочешь сказать мне, что не убивала того ребенка? Давай говори. Меня не волнует, убивала ты или нет, поскольку я в любом случае буду защищать тебя в суде, а не выносить свое суждение. Но лгать о рождении ребенка, что было доказано как факт, знаешь, Кэти, это выводит меня из себя.

– Я не лгу.

– Могу назвать по меньшей мере трех судмедэкспертов, которые уже сделали официальное заявление, подтверждающее тот факт, что твой организм носит следы недавних родов. Могу показать тебе анализ крови, доказывающий то же самое. И как же ты можешь сидеть здесь и говорить, что не рожала ребенка?

Как адвокат защиты, я уже знала ответ: она сидит здесь и говорит так, потому что верит в это на все сто процентов. Но прежде чем начинать проверку на невменяемость, мне надо убедиться, что Кэти Фишер не пытается одурачить меня. Кэти не вела себя как помешанная, она действовала нормально. Если эта девочка ненормальная, то я – Марсия Кларк[5].

– Как вы можете сидеть здесь, – начала Кэти, – и говорить, что не судите меня?

Ее слова буквально огорошили меня. Я, опытный адвокат защиты с прекрасным досье и длиннющим перечнем сертификатов, совершила грубейшую ошибку: мысленно осудила клиентку, не дожидаясь справедливого судебного разбирательства. Не дожидаясь суда, на котором я должна была ее представлять. Она солгала по поводу ребенка, и мне пришлось учитывать это и спрашивать себя: а где еще она могла солгать? Такой ход мыслей ставил меня скорее на одну доску с прокурором, чем с адвокатом защиты.

В свое время я хладнокровно защищала права насильников, убийц и педофилов. Но поскольку эта девушка убила собственного новорожденного ребенка – деяние, которое просто не укладывалось у меня в голове, – я хотела запереть ее под замок.

Я закрыла глаза. «Предположительно убила», – напомнила я себе.

– Вероятно, дело в том, что ты не можешь вспомнить? – нарочно смягчая тон, спросила я.

Кэти обратила на меня широко раскрытые небесно-голубые глаза:

– В четверг вечером я пошла спать, проснулась в пятницу утром и спустилась на кухню приготовить завтрак. Вот и все.

– Ты не помнишь, как рожала. Не помнишь, как пошла в коровник.

– Нет, не помню.

– Есть кто-нибудь, кто видел, что ты всю ночь спала? – торопила я.

– Не знаю. Я спала и не могла видеть.

Вздохнув, я постучала ладонью по матрасу:

– А как же человек, который спит здесь?

Кэти сильно побледнела. Казалось, этот вопрос огорчил ее больше, чем все прочие, заданные мной.

– Здесь никто не спит.

– Ты не помнишь этого ощущения, когда ребенок выходил из тебя, – произнесла я хриплым от досады голосом. – Не помнишь, как прижимала его к себе и завернула в ту рубашку.

Мы обе посмотрели вниз, на мои руки, на которых я баюкала воображаемого ребенка.

Кэти наградила меня долгим взглядом:

– Вы когда-нибудь рожали?

– Это не про меня, – ответила я.

Но одного взгляда на ее лицо было достаточно, чтобы понять: она знает, что я тоже лгу.

Платяного шкафа в комнате не было, но на стенах висели плечики. Три из них занимали платья Кэти, другие три на противоположной стене были свободны. На кровати лежал мой чемодан, набитый до отказа джинсами, блузками и летними платьями. После минутного размышления я достала одно платье, повесила его на плечики, после чего застегнула чемодан на молнию.

Пока я оттаскивала свой багаж в угол комнаты, за кресло-качалку, раздался стук в дверь.

– Войдите.

Вошла Сара Фишер со стопкой полотенец в руках, почти полностью скрывавшей ее лицо. Она положила их на комод:

– Вы нашли все необходимое?

– Да, спасибо. Кэти мне все показала.

Сара чопорно кивнула.

– Ужин в шесть, – сказала она, повернувшись, чтобы уйти.

– Миссис Фишер, – не успев толком подумать, окликнула я, – знаю, что для вас это нелегко.

Женщина остановилась на пороге, опершись рукой о дверной косяк:

– Меня зовут Сара.

– Тогда Сара. – Я принужденно улыбнулась, но по крайней мере одна из нас попыталась что-то сделать. – Если вы хотите спросить что-то о деле вашей дочери, пожалуйста, не стесняйтесь.

– У меня есть один вопрос. – Скрестив руки на груди, она пристально посмотрела на меня. – Вы истинно верующий человек?

– Я – что?

– Вы протестантка? Или католичка?

На миг онемев, я покачала головой:

– Какое отношение имеет моя религия к тому, что я представляю Кэти в суде?

– К нам сюда пробирается много людей, думающих, что им хочется стать «простыми». Как будто это ответ на все их жизненные проблемы, – насмешливо высказалась Сара.

– Я здесь не для того, чтобы примкнуть к амишам, – удивившись ее дерзости, ответила я. – По сути дела, меня бы здесь вовсе не было, если бы я не пыталась спасти вашу дочь от тюрьмы.

Мы отчужденно уставились друг на друга. Наконец Сара, повернувшись, подняла лоскутное одеяло с одной из кроватей и сложила его.

– Если вы не протестанка и не католичка, то во что вы верите?

– Ни во что, – пожала плечами я.

Пораженная моим ответом, Сара прижала одеяло к груди. Она не проронила ни слова, да в этом и не было нужды. Она все удивлялась, почему все-таки я думаю, что в помощи нуждается Кэти.

После моей стычки с Сарой я переоделась в шорты и футболку, и вскоре наверх поднялась Кэти, чтобы отдохнуть. Не сомневаюсь, беспрецедентный случай в их доме. Чтобы не мешать Кэти, я решила обследовать территорию фермы. Я заглянула на кухню, где Сара уже начала готовить ужин, и сообщила ей о своих планах.

Наверняка женщина ни слова не услышала из того, что я сказала. Она глазела на мои руки и ноги, словно я разгуливала голышом. Полагаю, для нее так оно и было. Покраснев, Сара резко повернулась к кухонной столешнице.

– Да, – сказала она. – Идите.

Пройдя вдоль малинника и обогнув силосную башню, я пошла в сторону полей. Я отважилась даже заглянуть в коровник, встретившись взглядом с томными глазами коров, привязанных в стойлах для дойки. Высматривая улики, я робко дотронулась до яркой ленты, огораживающей место преступления. А потом я бродила, пока не нашла ручей, который не видела с тех самых пор.

Когда в детстве я гостила у Леды с Фрэнком, то, бывало, часами лежала на животе на берегу их ручья, наблюдая за водомерками, скользящими по поверхности воды, и шушукающимися парами стрекоз. Опущу, бывало, палец в воду и смотрю, как вода обтекает его. Время пролетало незаметно, – кажется, только что пришел, но не успеешь и глазом моргнуть, как солнце уже опускается к горизонту.

Ручей у Фишеров был несколько у́же того, на берегах которого я выросла. Он оканчивался крошечным водопадом, под которым скапливалось много мха и сена, что, видимо, привлекало местных детей. На другом конце ручья разливался небольшой естественный пруд, затененный ивами и дубами.

Я покачала над водой раздвоенной веточкой, словно намереваясь с помощью «волшебной лозы» нащупать стратегию защиты. Всегда существует возможность лунатизма. Кэти призналась, что не помнит событий, происшедших между отходом ко сну и утренним вставанием. Определенно, то была дизайнерская защита[6], но в последние годы такой подход имел успех, а в столь сенсационном деле, как дело Кэти, это могло стать моим лучшим выстрелом.

Помимо этого были еще две возможности. Либо Кэти совершила это, либо нет. И хотя я еще не видела обязательные для представления суду документы от прокурора, но понимала, что ее не обвинили бы без улик, указывающих на преступление. А это означало, что мне предстояло определить, была ли она в здравом уме в момент, когда убила ребенка. Если не была, мне пришлось бы доказывать ее невменяемость, а в штате Пенсильвания таких преступников оправдывали весьма редко.

Я вздохнула. Мои шансы на успех возросли бы, если бы я доказала, что ребенок умер естественной смертью.

Отбросив веточку, я стала размышлять над этим. Возможно, против любого судмедэксперта, которого штат мог вызвать для дачи показаний в пользу того, что ребенок был убит, я могла бы выставить эксперта-оппонента, который утверждал бы, что ребенок умер от оставления, преждевременного рождения или от других причин, имеющих место в таких случаях. Эту трагедию можно было бы списать скорее на неопытность и небрежность Кэти, чем на ее умысел. Пассивная причастность к смерти новорожденного – что ж, такое даже я могла простить.

Я похлопала по карманам шортов, молча проклиная себя за то, что не догадалась захватить с собой клочок бумаги и ручку. Прежде всего мне нужно связаться с патологоанатомом и оценить, насколько надежен отчет судмедэксперта. Может быть, мне даже удастся вызвать для дачи показаний хорошего гинеколога – был один парень, который в предыдущем деле совершал для моей клиентки чудеса. И наконец, мне придется вызвать в качестве свидетеля Кэти, которая должна выглядеть подавленной тем, что случайно произошло.

А это, конечно, заставит ее признаться в том, что все это действительно произошло.

Застонав, я перекатилась на спину и закрыла глаза от солнца. Но все же, наверное, надо лишь дождаться обязательного представления документов суду и оценить, с чем мне придется иметь дело.

В отдалении послышался негромкий хруст веток, и ветер донес обрывки песни. Нахмурившись, я поднялась на ноги и пошла вдоль ручья. Песня доносилась от пруда или откуда-то поблизости.

– Эй! – позвала я, огибая кусты. – Кто там?

Что-то черное мелькнуло и пропало в кукурузном поле за прудом, но я не успела ничего разглядеть. Я подбежала к лесу кукурузных стеблей и принялась раздвигать их руками в надежде найти преступника. Но лишь вспугнула полевых мышей, которые прошмыгнули мимо меня и скрылись в зарослях рогоза, окаймлявших пруд.

Я пожала плечами. Во всяком случае, компанию я не искала. Я пошла в сторону дома, но остановилась при виде охапки полевых цветов, оставленных на северном берегу пруда. Грациозные ветви ивы протягивали свои руки к цветам, аккуратно связанным в букет. Опустившись на колени, я прикоснулась к дикой моркови, венерину башмачку, рудбекии. Потом окинула взглядом поле кукурузы, недоумевая, для кого они были оставлены.

– Раз уж вы пришли, – сказала Сара, вручая мне миску гороха, – можете помочь.

Подняв глаза от кухонного стола, я сдержалась и не стала говорить, что я и так помогаю, просто находясь здесь. Благодаря моей жертве Кэти тоже сидела здесь со своей миской гороха, она чистила его с замечательным усердием. Немного понаблюдав за ней, я поддела ногтем большого пальца створки стручка, который раскололся как орех, совсем как у нее.

– Neh… Englische Leit… Lus mich gay!

Через открытое окно кухни к нам донесся негромкий, но твердый голос Аарона. Вытерев руки о фартук, Сара выглянула во двор. Потом, затаив дыхание, заторопилась к двери.

Я услышала английскую речь. И сразу же повернулась к Кэти.

– Останься здесь, – велела я и вышла во двор.

Аарон и Сара, закрывая лица руками, пытались скрыться от небольшой группы фотографов и репортеров, нагрянувших на ферму. Один из новостных микроавтобусов имел наглость припарковаться рядом с багги Фишеров. Репортеры выкрикивали десятки вопросов, желая узнать все – начиная от беременности Кэти и кончая полом мертвого младенца.

Убаюканная тишиной и покоем сельской фермы, я не учла, что пресса моментально откликнется на протоколы суда, касающиеся амишской девушки, обвиняемой в убийстве первой степени.

Я неожиданно припомнила то лето, когда воображала себя фотографом и как-то навела свой «Кодак» на ничего не подозревающего амишского мужчину в повозке. Леда закрыла объектив фотоаппарата, объяснив мне, что амиши следуют Библии, запрещающей идолопоклонство, и поэтому не любят, когда их фотографируют.

– Я все же сниму, – обидевшись, сказала я тогда, и, к моему удивлению, Леда кивнула, но с таким печальным видом, что я тут же убрала фотоаппарат в футляр.

Аарон оставил попытки уговорить репортеров уйти. Не в его привычках было устраивать сцены, и он мудро решил предложить себя в качестве мишени, чтобы оградить Кэти от их любопытных взоров. Откашлявшись, я приблизилась к месту стычки:

– Простите, но вы находитесь в частных владениях.

Одна из репортерш явно отметила мои шорты и топ, резко контрастирующие с одеянием Аарона и Сары:

– Кто вы?

– Их пресс-секретарь, – сухо ответила я. – Полагаю, все вы сейчас совершаете незаконное проникновение, а это мисдиминор третьей степени, и вам грозит год тюрьмы и штраф в размере двух с половиной тысяч долларов.

Пытаясь определить мой статус, женщина в розовом английском костюме нахмурилась:

– Вы адвокат! Из Филадельфии!

Я взглянула на аббревиатуру на ее микрофоне, – действительно, она была из филиала городской вещательной компании.

– В настоящий момент ни моя клиентка, ни родители моей клиентки не могут дать комментариев, – ответила я. – Что касается скандального характера этого обвинения… – я ухмыльнулась, жестом указывая на коровник, фермерский дом, просторы полей, – скажу только, что амишская ферма не филадельфийский наркопритон, а амишская девушка не закоренелая преступница. Боюсь, все остальное вы услышите несколько позже на ступенях здания суда. – Я окинула толпу спокойным взглядом. – А теперь – маленькая бесплатная консультация юриста. Настоятельно рекомендую вам всем удалиться.

Они неохотно стали отходить, шаркая ногами и сбившись в стаю, точно волки, которыми я всегда их и представляла. Я дошла до конца подъездной дорожки, стоя на страже, пока не отъехала последняя машина. Потом вернулась к дому и увидела стоящих рядышком и ожидающих меня Аарона и Сару.

Глядя в землю, Аарон хмуро произнес:

– Может, как-нибудь захотите посмотреть на дойку.

Более открытого выражения благодарности от него ожидать не стоило.

– Да, – ответила я. – Конечно.

Сара наготовила столько еды, что можно было накормить целую амишскую общину, а не только небольшую семью и одного гостя. Она выносила к столу одно блюдо за другим: курица с клецками, овощи с подливкой, тушеное мясо, таявшее во рту. Были разные закуски, хлебцы и сдобренный специями тушеный горошек. В центре стола стоял голубой кувшин свежего молока. Глядя на все это изобилие, я удивлялась тому, как эти люди умудряются три раза в день питаться подобным образом и при этом не располнеть.

Вдобавок к трем Фишерам, с которыми я познакомилась, был еще пожилой мужчина, не удосужившийся представиться, но, похоже, знавший, кто я такая. По чертам его лица я предположила, что это отец Аарона и что он, скорее всего, живет в небольшой пристройке с задней стороны дома. Мужчина наклонил голову, и вслед за ним все остальные тоже наклонили головы – странная динамическая реакция – и принялись молча молиться над едой. Ощущая неловкость – когда в последний раз я возносила молитву за столом? – я подождала, пока они не закончат и не начнут накладывать еду на тарелки. Кэти взяла кувшин с молоком и налила себе немного в стакан, потом передала его направо, мне.

Я никогда не была большой любительницей молока, но сообразила, что не очень разумно признаваться в этом на молочной ферме. Налив себе немного, я передала кувшин Аарону Фишеру.

Фишеры смеялись и переговаривались на своем диалекте, накладывая себе еду, когда тарелки пустели. Наконец Аарон откинулся на стуле и феноменально громко рыгнул. От подобного нарушения этикета я вытаращила глаза, однако его жена так и просияла, будто услышала от него величайший комплимент.

Я вдруг представила череду подобных застолий, растянувшуюся на месяцы, и себя в роли чужака. Я не сразу поняла, что Аарон меня о чем-то спрашивает. На пенсильвано-немецком.

– Пикули, – следуя за его взглядом, устремленным на какое-то блюдо, медленно и четко произнесла я по-английски. – Вы это хотите?

Его подбородок чуть вздернулся.

– Ja, – ответил он.

Я положила ладони на стол:

– В будущем, мистер Фишер, я предпочла бы, чтобы вы задавали мне вопросы на моем языке.

– За ужином мы не говорим по-английски, – вставила Кэти.

Я продолжала смотреть на Аарона Фишера:

– А теперь говорите.

К девяти часам я была готова лезть на стенку. Я не захватила с собой кассеты с видео, а если бы и захватила, здесь не было телевизора или видеомагнитофона. Целая книжная полка оказалась заполненной книгами на немецком: детский букварь, что-то с названием «Зеркало мученика» и целая куча других заголовков, от которых пробирала дрожь. В конце концов я обнаружила газету на английском и принялась читать о лошадиных аукционах и молотьбе зерна.

Фишеры гуськом вошли в комнату, словно по зову неслышного колокола. Они уселись, наклонив головы. Аарон взглянул на меня, что-то вопрошая взглядом. Я не ответила ему, и он принялся читать вслух из немецкой Библии.

Я никогда не отличалась набожностью, и вот совершенно неожиданно меня занесло в семью, глубоко внедрившуюся в христианство. Затаив дыхание, я уставилась в газету, стараясь не чувствовать себя язычницей.

Прошло минуты две, и ко мне подошла Кэти.

– Я ложусь спать, – объявила она.

Я отложила газету в сторону:

– Тогда и я тоже.

Выйдя из ванной комнаты в шелковой пижаме, я стала смотреть, как Кэти, сидя на кровати в длинной белой ночной рубашке, расчесывает волосы. Доходящие ей почти до талии распущенные волосы колыхались при каждом движении гребня. Я села на свою кровать, скрестив ноги и подперев щеку рукой.

– Обычно это делала моя мама.

– Правда? – поднимая глаза, спросила Кэти.

– Ага. Каждый вечер распутывала все мои колтуны. Я терпеть этого не могла. И считала какой-то пыткой. – Я дотронулась до шапки своих коротких волос. – Как видишь, я отомстила.

– У нас нет выбора, – улыбнулась Кэти. – Мы не стрижем свои волосы.

– Никогда?

– Никогда.

Признаться, ее волосы были прелестными, но что, если ей, как и мне, пришлось бы каждый день страдать от колтунов?

– А если захочется?

– С какой стати? Тогда я буду отличаться от остальных.

Кэти положила расческу, тем самым завершая разговор, и залезла под одеяло. Перегнувшись, она погасила газовую лампу, и комната погрузилась в кромешную темноту.

– Элли?

– Да?

– На что похоже место, где вы живете?

Я на минуту задумалась:

– Шумно. Полно машин, и кажется, они всю ночь ездят прямо под окнами, гудят и визжат тормозами. И полно людей – ни за что не найдешь ни коровы, ни цыпленка, а тем более сладкую кукурузу, если только не заглянешь в морозильник. Но я уже не живу в Филадельфии. Сейчас я где-то посередине.

Кэти долго молчала, и я подумала, что она заснула.

– Нет, неправда, – сказала она. – Сейчас вы с нами.

Я вздрогнула и проснулась, подумав, что мне опять приснился кошмар с девочками из моего последнего дела, но простыни у меня не были сбиты, а сердце билось ровно. Я бросила взгляд на кровать Кэти, на отброшенное в сторону одеяло, и немедленно поднялась. Кэти пропала. Шлепая по лестнице босыми ногами, я заглянула на кухню и в гостиную, а потом услышала тихий щелчок двери и шаги на крыльце.

Она шла по дорожке к пруду, на берегу которого я побывала днем. Я, прячась, шла за ней по пятам, чтобы видеть и слышать ее. Она села на маленькую кованую скамью, стоящую у большого дуба, и закрыла глаза.

Это опять хождение во сне? Или она с кем-то здесь встречается?

Не здесь ли проходили свидания Кэти и Сэмюэла? Не здесь ли был зачат ребенок?

– Где вы? – До меня донесся шепот Кэти, и я сразу поняла: первое, что она в здравом уме и вовсе не спит, и второе, что я понимаю ее слова. – Зачем это вы прячетесь?

Ясно, она знала, что я шла за ней. С кем еще она говорила бы по-английски?

Я вышла из-за ивы и встала перед Кэти:

– Я скажу тебе, зачем я прячусь, если ты сначала скажешь, зачем сюда пришла.

Кэти поднялась на ноги с пылающими от румянца щеками. У нее был такой испуганный вид, что я отступила назад, к пруду, замочив низ пижамных брюк.

– Сюрприз, – без выражения произнесла я.

– Элли! Что вы затеяли?

– Пожалуй, это будет мой вопрос. В дополнение к такому: кого ты ожидала здесь встретить? Может быть, Сэмюэла? Хотели договориться, как рассказывать вашу историю, пока я не успела расспросить его?

– Нет никакой истории…

– Ради бога, Кэти, перестань! Ты родила ребенка. Тебя обвинили в убийстве. Меня назначили твоим законным адвокатом, а ты посреди ночи тайком сбегаешь от меня. Я занимаюсь этими делами гораздо дольше тебя и знаю, что люди не хитрят, если им нечего прятать. И точно так же они не лгут, если им нечего прятать. Угадай, кто из нас проигрывает в обоих случаях? – По щекам Кэти катились слезы; собираясь с духом, я сложила руки на груди. – Тебе лучше начать говорить.

– Это не Сэмюэл, – покачала она головой. – Я с ним не встречаюсь.

– Почему я должна тебе верить?

– Потому что я говорю вам правду!

– Правильно! – фыркнула я. – Ты не встречаешься с Сэмюэлом, просто решила немного подышать свежим воздухом. Или это какая-нибудь полуночная амишская традиция, с которой мне следует познакомиться?

– Я пришла сюда не из-за Сэмюэла. – Она подняла на меня глаза. – Не могла уснуть.

– Ты с кем-то разговаривала. Думала, что он прячется.

Кэти мотнула головой:

– Она.

– Прошу прощения?

– Она. Я искала девочку.

– Хорошая попытка, Кэти, но тебе не повезло. Я не вижу здесь девочку. И парня тоже, но что-то мне подсказывает, что минут через пять здесь появится большой белокурый парень.

– Я искала свою сестру. Ханну. – Кэти помолчала. – Вы спите на ее кровати.

Я мысленно пересчитала всех, кого видела вчера. Другой молодой девушки я не видела, и трудно было поверить, что Леда ни разу не упоминала при мне сестру или брата Кэти.

– Как это получается, что Ханны не было за ужином? И она не молилась с вами вечером?

– Потому что… она умерла.

На этот раз, отступив назад, я угодила обеими ступнями прямо в воду.

– Умерла?

– Ja. – Кэти подняла ко мне лицо. – Она утонула здесь, когда ей было семь. Мне было одиннадцать, и мне поручили следить за ней, пока мы катались на коньках, но она провалилась под лед. – Кэти вытерла глаза и нос рукавом ночной рубашки. – Вы… вы хотели, чтобы я вам все рассказала, рассказала правду. Я прихожу сюда поговорить с Ханной. Иногда я даже вижу ее. Я никому о ней не говорила, потому что видеть призраков… ну, мама и папа подумают, что я совсем ferhoodled[7]. Но она здесь, Элли. Да, клянусь вам!

– Вроде того, как ты клянешься, что не рожала того ребенка, – пробормотала я.

Кэти отвернулась от меня:

– Я знала, что вы не поймете. Единственный человек, кто понял, – это…

– Кто это был?

– Никто, – упрямо произнесла она.

Я раскинула руки в стороны.

– Ну, тогда позови ее. Эй, Ханна! – прокричала я. – Выходи поиграть! – Для вящей убедительности я немного подождала, потом пожала плечами. – Странно. Никого не вижу. Подумать только.

– Она не придет, пока вы здесь.

– Ну, это ведь так удобно, – заметила я.

– Говорю вам, я вижу Ханну, с тех пор как она умерла. – Потемневшие глаза Кэти светились воинственной убежденностью. – Слышу ее слова, когда налетает ветер. И вижу, как она катается на коньках прямо по пруду. Она настоящая.

– Полагаешь, я на это куплюсь? Буду думать, что ты приходишь сюда, потому что веришь в призраков?

– Я верю в Ханну, – уточнила Кэти.

– Сдается мне, ты веришь во многое такое, что не обязательно правдиво, – вздохнула я. – Возвращайся в постель, Кэти.

Бросив эти слова через плечо, я ушла, не дожидаясь, когда она пойдет следом.

Когда Кэти уснула, я на цыпочках вышла из комнаты, захватив с собой сумку. На крыльце я достала из сумки сотовый. Как ни странно, в округе Ланкастер была приличная сотовая связь – некоторые из прогрессивных амишских фермеров позволили возвести на своей земле вышки мобильной связи за цену, сводящую на нет потребность в выращивании озимых культур. Набрав несколько цифр, я услышала знакомый сонный голос:

– Да?

– Куп, это я.

Я почти воочию увидела его сидящим в кровати со сползшим на пол одеялом.

– Элли? Господи! После… чего? Двух лет?.. И ты звонишь мне… Боже правый, сейчас три часа ночи!

– Полтретьего. – Я знала Джона Джозефа Купера IV почти двадцать лет, со времени учебы в Пенсильванском университете. Не важно, когда я звоню, – он поворчит, но простит меня. – Послушай, мне нужна твоя помощь.

– О-о, значит, ты не просто поболтать позвонила в три часа ночи?

– Ты не поверишь, но я сейчас нахожусь в доме амишей.

– А… я так и знал. Ты никак не могла меня забыть и все бросила ради «простой» жизни.

– Куп, я забыла тебя десять лет назад! – рассмеялась я. – По сути, примерно в то время, когда ты женился. Я здесь занимаюсь поручительством клиентки, обвиненной в убийстве своего новорожденного. Хочу, чтобы ты оценил ее психическое состояние.

– Я не судебный психиатр, Элли, – медленно выдохнул он. – Просто заурядный провинциальный душевед.

– Знаю, но… я тебе доверяю. И мне это нужно не для протокола, а чтобы во всем разобраться.

– Ты мне доверяешь?

Я замерла, припоминая.

– Ну, более или менее. Более, когда дело не касается меня.

Куп помолчал:

– Можешь привезти ее в понедельник?

– Хм… Нет. Ей нельзя покидать ферму.

– Ты вызываешь меня на дом?

– Вызываю на ферму, если тебе так больше нравится.

Я представила себе, как он закрывает глаза, валится на подушку. «Просто скажи „да“», – молча молила я.

– Смогу подстроить свой график не раньше среды, – сказал Купер.

– Не так уж плохо.

– Думаешь, мне разрешат подоить корову?

– Я похлопочу за тебя.

Через все эти мили я почувствовала, как он улыбается.

– Элли, ну ты и влипла!