Читать книгу Ночная музыка - Джоджо Мойес - Страница 8

Немногие представительницы ее поколения могли похвастаться тем, что вышли замуж именно за того мужчину, которого впервые полюбили, но, как только Изабелла Хейден увидела Лорана Антуана Деланси, она поняла, что встретила своего суженого. Это открытие, посетившее ее во время исполнения «Романса для скрипки с оркестром» Бруха, стало для Изабеллы полной неожиданностью: она не испытывала особого сердечного влечения к бледным занудным юнцам, окружавшим ее в музыкальном колледже. Она даже решила, что, быть может, вообще не станет связывать себя брачными узами, поскольку замужество будет отвлекать от музыки. Но, продираясь через соло, она вдруг вспомнила о серьезном взъерошенном мужчине, с которым накануне вечером ужинала не в кафе, а в самом настоящем ресторане в Ле-Але. Он сказал ей, что его никогда так не трогала музыка, как та, что она исполняла для прохожих перед метро на улице Клинанкур, и она поняла: мифический Тот Единственный, о котором болтали подружки, возможно, действительно существует, и появиться он может нежданно-негаданно.

Естественно, на их пути стояли препятствия, ведь ни одна хорошая история любви без них не обходится: его бывшая жена, неврастеничная актриса, с которой он так до конца и не развелся; ее родители, категорически возражавшие против скоропалительного брака – ведь в свои двадцать лет она была слишком неопытной, слишком импульсивной, – так же как и учителя музыки, опасавшиеся, что домашняя рутина загубит ее талант. Даже викарий сказал, что двенадцатилетняя разница в возрасте и культурная пропасть между французами и англичанами – викарий явно намекал на потенциальных любовниц – может привести к крушению их брака.

Однако Лоран ответил на все наветы недоброжелателей типичным для французов пожатием плеч и еще более бурным приливом страсти к юной девушке с длинными спутанными волосами, при этом Изабелла, в отличие от многих своих сверстниц, обнаружила, что замужество совершенно необязательно ведет к разочарованию, циничному взгляду на вещи и непременным компромиссам. Лоран любил ее. Он любил ее и тогда, когда она засыпала во время завтрака, потому что накануне всю ночь отрабатывала заключительные такты какой-нибудь сонаты. Он любил ее и тогда, когда приготовленная ею еда в очередной раз оказывалась подгоревшей и безвкусной. Он любил ее и тогда, когда во время прогулок по Примроуз-Хилл она мучила его исполнением отрывков из музыкальных произведений. Он любил ее и тогда, когда она будила его в три утра, чтобы снова почувствовать вкус родных губ и тяжесть родного тела. Он купил ей Гварнери, положил скрипку на подушку в номере отеля, где они занимались любовью в один из уик-эндов; от потрясения у нее перехватило дыхание, а он смеялся. Он любил ее.

Обнаружив после медового месяца, что беременна, она испугалась, поскольку не была уверена в своей готовности позволить новому члену их семьи разрушить любовную идиллию. Однако Лоран признался, что всегда хотел иметь детей, даже в первом браке, и она в знак своей безграничной любви решила сделать ему этот подарок.

Беременность протекала легко, а после рождения Китти она почувствовала такую невероятную нежность, что твердо решила всецело посвятить себя материнству. Ведь материнская любовь – именно то, в чем нуждается ее ребенок. Но как мать она оказалась абсолютно беспомощной: ей не удавалось постичь суть загадочного «режима», о котором твердила патронажная сестра, она не справлялась с горой грязных распашонок и, в отличие от других матерей, не умела отвлечь ребенка погремушкой. Именно тогда они с Лораном впервые поссорились. Она пребывала в постоянном раздражении, считала себя мученицей, пожертвовавшей всем ради семьи, и винила в этом Лорана.

– Знаешь, а теперь я хочу получить обратно свою жену, – сказал он ей как-то вечером с типично парижским высокомерием, когда она предъявила ему претензии по поводу невымытой посуды, ну и вообще – того, что у нее связаны руки, что она устала и утратила интерес к сексу.

Она швырнула ему в голову радионяню. А на следующее утро, обнаружив отколотый кусок штукатурки, поняла: так больше продолжаться не может.

Лоран ее поддержал:

– Если тебе не прожить без этой твоей музыки, ну ладно, я не против. Ведь именно музыка нас в свое время свела.

И когда она окончательно убедилась, что он говорит серьезно и на нее не в претензии, они нашли Мэри. И, утешившись тем, что так будет лучше для всех, Изабелла передала Мэри с рук на руки свою красавицу-дочку.

А кроме того, Китти оказалась чудесным ребенком. Если бы Китти не любила Мэри, если бы скучала по мамочке, разве она была бы такой улыбчивой? Такой спокойной? Что ж, за все приходится платить. Это главный урок, который Изабелла извлекла из опыта материнства. И ей приходилось глотать обиду, что Китти, ударившись, бежит к Мэри, а не к матери, даже если та стоит рядом, и что Китти делится с отцом своими тайнами и именно с ним обсуждает школьные мероприятия, на которых она, Изабелла, как всегда, отсутствовала. Приходилось испытывать чувство вины, когда она уезжала за тридевять земель на гастроли, оставляя дома больного ребенка, или когда обнаруживала в чемодане жалобные записки: «Мамочка! Я люблю тебя. Я скучаю без тебя». Она тоже скучала по своей семье, и ее терзали муки совести. Но Лоран с Мэри безропотно предоставляли ей возможность быть собой и заниматься любимым делом. И чем старше она становилась, тем отчетливее понимала, что она одна из тех редких счастливиц, которых, в отличие от других женщин, замужество и материнство не лишили возможности творить, а самое главное, не лишили предмета их страстной любви.

Конечно, не всегда было просто. Лорану по-прежнему нравилась ее импульсивность, он прощал ее дикие выходки – когда она неожиданно забирала детей из школы, чтобы покататься с ними на воздушном шаре, или когда била тарелки, потому что ей не нравился цвет, но при этом забывала купить новые. Но у него непременно портилось настроение, если он чувствовал, что перестал полностью занимать ее мысли. И она научилась распознавать первые признаки опасности, как только он начинал говорить, что она слишком увлечена своей дурацкой музыкой, и раздраженно заявлял, что не прочь иногда видеть рядом свою жену. Он всегда догадывался, что она не слушает его, а мысленно репетирует, даже если она и притворялась, будто ей интересны рассказы о том, чем занималась сегодня Китти. Ей хватало ума не отказывать ему в том, в чем он нуждался, а также время от времени вставлять в разговор вопросы относительно его работы в инвестиционном банке, хотя она вообще в этом не разбиралась. Работа Лорана оставалась для нее тайной за семью печатями. Она определенно знала только одно: Лоран зарабатывает достаточно, чтобы оплачивать все ее прихоти и иногда вывозить их отдыхать, если ей удавалось на время забыть о своей скрипке и целиком посвятить себя семье.

Кризис грянул, когда она обнаружила, что снова беременна. Через шесть лет после рождения Китти она ошеломленно смотрела на синюю точку и не верила своим глазам, поскольку совершенно не ожидала ее увидеть и безумно испугалась того, что ждет ее впереди. Нет, она сейчас никак не могла позволить себе завести второго ребенка: она только что получила место первой скрипки в Лондонском симфоническом оркестре, а на весну были запланированы гастроли в Вене и во Флоренции. И вообще, она доказала свою полную неспособность ухаживать за детьми, даже за очень послушными вроде Китти.

И она начала подумывать о том, чтобы скрыть свою беременность от Лорана.

Он отреагировал именно так, как она и ожидала: сперва с восторгом, затем с ужасом – когда узнал о том, что она собирается сделать.

– Но почему?! – возмутился он. – Мы с Мэри избавили тебя от всех забот. А у Китти будет братик или сестричка, она ведь столько раз нас об этом просила.

– Лоран, мы же договорились, – сказала она. – Больше никаких детей. Мне просто не справиться с двумя.

– Тебе даже с одной не пришлось справляться, – отрезал он. – И я отнесся с пониманием. Но ты не можешь лишить меня – лишить нас – этого ребенка, потому что беременность, видишь ли, не предусмотрена в твоем графике гастролей.

И она поняла по его лицу, что спорить бесполезно. Ведь он просил ее о такой малости.

Она никому не призналась в посещавших ее черных мыслях, когда с трудом преодолевала очередной этап беременности, а дата родов надвигалась с ужасающей неотвратимостью. Но Лоран оказался прав: как только Тьерри появился на свет, крепко сжав кулачки, словно в знак протеста против того, что был нежеланным ребенком, она инстинктивно полюбила его не менее страстно, чем в свое время Китти. И с облегчением вздохнула, вернувшись через три месяца на работу.

Изабелла обмотала шею шарфом и зашагала по тропинке в сторону леса, приминая сапогами высокую траву. Впервые за последние несколько недель она была совершенно свободна. Два часа назад она проводила детей в школу. Тьерри, увернувшись от ее поцелуя, побрел прочь, школьная форма неловко топорщилась у него на спине; Китти же со свойственной ей решительностью, не оглядываясь, пошла вперед.

Изабелле давно хотелось от всех отдохнуть – Господь свидетель, ей просто необходимо было побыть одной. И тем не менее она вдруг почувствовала, что ей не хватает детей. Без их шумной толкотни и топота дом казался еще более унылым и мрачным; уже через час она поняла: если срочно чего-нибудь не предпримет, то непременно впадет в меланхолию. Ей даже страшно было подумать о том, чтобы начать распаковывать коробки, не говоря уж о таком сизифовом труде, как уборка дома, а потому она решила отправиться на прогулку. Не зря же Мэри в свое время любила говорить, что хорошая прогулка еще никогда и никому не повредила.

Итак, Изабелла решила срезать путь через лес и пройтись до местного магазина, чтобы была хоть какая-то цель. Купить молока и чего-нибудь попроще на ужин. Она приготовит тушеное мясо, а может, жаркое и накормит после школы детей.

Как ни странно, но в лесу воспоминания о Лоране терзали ее не так сильно. Теперь, почти год спустя, она обнаружила, что способна думать об усопшем муже в контексте того, что в свое время любила, а не того, что, увы, потеряла. Когда-то ей говорили, что печаль никуда не денется, просто со временем с ней станет легче смириться.

Засунув руки в карманы, Изабелла вдыхала запах молодой зелени, рассматривала побеги луковичных растений под деревьями, пыталась определить места, где когда-то были клумбы. Возможно, я разобью сад в память о муже, думала она. Хотя это вряд ли. Копать, рыхлить, обрезать – все это не для ее нежных рук. Садоводство находилось в списке запрещенных для музыкантов вещей.

Она дошла до лесной опушки, оставив озеро слева, и попыталась найти брешь в стене. Отыскала проход и нырнула в него. За оградой природа оказалась еще более дикой, чем возле дома. Она инстинктивно обернулась посмотреть на дом: его темно-красные стены и беспорядочно расположенные окна ответили ей неприветливым, холодным взглядом. Нет, это еще не ее. Еще не родной дом.

Ты не должна так думать, мысленно одернула она себя. Он станет нашим домом, если мы сделаем его таковым. Теперь у них уже была горячая вода, правда за немыслимую цену, а в некоторых комнатах – тепло со слабым металлическим запахом. Водопроводчик сказал, что батареи нужно стравить, но Изабелла была обескуражена его покровительственным тоном, а потому не решилась уточнить, что он имеет в виду. Из-за огромной трещины в чугунной ванне мыться им приходилось в жестяной ванне, и Китти каждое утро горько сетовала на это.

Изабелла остановилась, чтобы рассмотреть поближе гигантский древесный гриб, оккупировавший полусгнивший пень, затем подняла глаза на хмурое небо, просвечивающее сквозь ветви деревьев. Воздух был перенасыщен влагой, и Изабелла прикрыла рот шарфом, а затем резко выдохнула, чтобы почувствовать ласкающую кожу теплую струю воздуха. Земля под ногами пахла мхом, мокрым деревом и лесной подстилкой, что резко контрастировало с въевшимся в стены Испанского дома запахом сырости, заставляющим ее ломать голову над тем, какие именно процессы гниения и распада происходят внутри.

Где-то хрустнула сухая ветка, и Изабелла замерла. В ее воображении типичной городской жительницы мгновенно возник образ маньяка-лесоруба с топором в руках. Затаив дыхание, она осторожно направилась в сторону источника звука.

Буквально в двадцати футах от себя она увидела огромного самца оленя. Тот пристально глядел на нее, вскинув увенчанную ветвистыми рогами голову, а затем пару раз моргнул, выпустив из ноздрей тонкие струйки пара.

Изабеллу настолько зачаровало это зрелище, что она даже не успела испугаться. Она смотрела на оленя во все глаза, не переставая удивляться, как в их плотно застроенной, перенаселенной маленькой стране еще могли сохраниться островки дикой природы, где водятся столь прекрасные животные. Она даже тихо ойкнула, и звук этот разрушил чары. Олень в два прыжка достиг поля.

Изабелла посмотрела ему вслед. И невольно вспомнила отрывок из Симфонии № 3 Диттерса фон Диттерсдорфа «Превращение Актеона в оленя». Животное замедлило бег и остановилось, настороженно поводя головой, а у Изабеллы тем временем в голове фанфарами звучали вступительные арпеджио, символизирующие юного охотника, вкрадчивое адажио для флейты, передающее журчание ручейка и шепот ветра.

Неожиданно тишину разорвал звук выстрела. Олень рванул с места, увязая копытами в раскисшей земле. Прозвучал еще один выстрел, и Изабелла, спрятавшаяся было за дерево, выскочила на поле и кинулась за оленем, судорожно пытаясь понять, откуда ведется стрельба.

– Прекратите! – крикнула она, шарф сполз у нее со рта. – Эй, вы, там! Прекратите стрелять! – У Изабеллы застучало в висках. Она кинулась бежать, но земля комьями липла к ногам. – Прекратите! – завизжала она в надежде, что невидимый охотник ее услышит.

Изабелла попыталась носком одного сапога стряхнуть грязь с подошвы другого. Олень, похоже, благополучно скрылся, но она ждала очередного выстрела, и сердце продолжало неистово колотиться.

И вот тогда она увидела мужчину, который, не обращая внимания на грязь, размашисто шагал в ее сторону через поле. Увидела ружье, которое мужчина держал в согнутой руке дулом вниз.

Изабелла развязала шарф, чтобы не мешал говорить.

– Что, скажите на милость, вы тут творите?! – От перенесенного шока она практически перешла на крик.

Мужчина, явно рассерженный ее вмешательством, замедлил шаг. Он выглядел ненамного старше Изабеллы, но был гораздо выше ее ростом. А еще коротко стриженные темные волосы и обветренное лицо человека, привыкшего проводить время на свежем воздухе.

– Стреляю. А что, по-вашему, я тут делаю? – Он явно не ожидал встречи с ней.

Изабелле наконец удалось высвободить ноги из жидкой грязи, но в крови у нее по-прежнему бурлил адреналин.

– Как вы смеете? Вы что, браконьер?

– Браконьер? Ха!

– Я вызову полицию.

– И что, интересно, вы им скажете? Что я пытался отогнать оленя от всходов зерновых?

– Скажу, что вы охотились на моей земле.

– Это не ваша земля. – В его речи слышалась легкая картавость.

– С чего вы взяли?

– Земля принадлежит Мэтту Маккарти. Отсюда до тех деревьев. И у меня есть разрешение делать здесь все, что угодно.

Изабелле показалось, что при этих словах он бросил многозначительный взгляд на ружье.

– Вы что, мне угрожаете? – спросила она.

Он поднял на нее удивленные глаза:

– Угрожаю вам?

– Я категорически против любого оружия рядом с моим домом.

– У меня и в мыслях не было направлять ружье на ваш дом.

– Мой сын ходит по этой тропинке. Вы могли его ранить.

Мужчина удивленно открыл рот, покачал головой, развернулся и, сгорбившись, пошел назад через поле. Изабелле с трудом удалось расслышать его прощальные слова:

– Тогда вам придется научить его не нарушать границ чужой собственности.

Пока она смотрела ему вслед, ей неожиданно вспомнилась последняя часть симфонии фон Диттерсдорфа. На самом деле олень и был тем самым юным охотником: он превратился в дикое животное, когда, бродя по лесу, увидел то, что не следует видеть, и в результате был растерзан собственными собаками.

Асад проверял куриные яйца, брал несколько штук из одной коробки, чтобы заполнить другую. Органические яйца с ближайшей фермы были отличного качества, хотя и покрыты… органическим веществом, которое не слишком нравилось дамам с особо тонкой душевной организацией. Он отобрал самые неприглядные и уже собрался было пойти отмыть их от пуха и прочего, когда в магазин вошла женщина.

Она на секунду остановилась в дверях, удивленно оглядываясь по сторонам, словно что-то искала. На ней было длинное синее бархатное пальто с измазанным грязью подолом. Фамильное сходство подсказало Асаду, кто она такая.

– Миссис Деланси? Прошу прощения, я только уберу вот это, – сказал он и, поймав ее удивленный взгляд, добавил: – Сюда редко заходят случайные посетители. Вы с вашей дочерью очень похожи.

– О, Китти. Ну конечно, конечно.

– Вы в порядке? – запнувшись, спросил он. – Вы выглядите немного… испуганной.

Она поднесла руку к лицу. Прекрасные бледные руки, отметил про себя Асад. Длинные белые пальцы. Она вся дрожала.

– Скажите… – начала она. – А много ли людей в округе имеют ружья?

– Ружья?

– Мне только что угрожали… Ну, не совсем угрожали… Словом, у меня произошла размолвка с вооруженным человеком на частной, как мне казалось, территории.

– Да уж, тут немудрено испугаться.

– Я испытала легкий стресс. Так как не привыкла наталкиваться на людей с ружьями. По правде говоря, прежде мне вообще не доводилось видеть ружье в такой опасной близости.

– А как он выглядел? – поинтересовался Асад и, получив исчерпывающее описание, сказал: – Похоже на Байрона. Бывшего лесничего мистера Поттисворта. Теперь он выполняет кое-какую работу для Мэтта. Но насколько я знаю, у него помповое ружье.

– Мэтт Маккарти. – Переварив полученную информацию, она, похоже, немного расслабилась.

– Я как раз собирался поставить чайник. Уверен, чашечка горячего сладкого чая прекрасно снимет напряжение. Но сперва позвольте представиться. Меня зовут Асад Сулейман.

Она наградила его печальной, нежной улыбкой, в которой читалась благодарность за приглашение. Что ж, внешность у нее, конечно, не типичная, подумал Асад, но она безусловно очень красивая женщина. И еще у нее потрясающие волосы. Чего нельзя не заметить, поскольку сейчас большинство женщин стригут и красят волосы.

– В таком случае чай наверняка меня успокоит. Но мне даже страшно подумать, что где-то поблизости бродит человек с ружьем. И вообще, все довольно запутанно, – сказала она. – Ведь я точно не знаю, где кончается моя земля и начинаются владения мистера Маккарти.

Дарджилинг. Она похожа на девушку Дарджилинг из аниме. Асад протянул ей чашку чая и задумчиво склонил голову набок:

– Почему вы не попросили вашего поверенного показать вам документы на право собственности?

– А разве он мне покажет?

– Полагаю, что да.

– Большое вам спасибо. К сожалению, я совершенно не разбираюсь в подобных вещах. У меня раньше не было опыта… землевладения.

Они сидели в расслабляющей тишине, потягивая чай. Асад украдкой посматривал в ее сторону, пытаясь запомнить некоторые подробности, которых непременно будет от него требовать Генри. Одета весьма экстравагантно – правда, если не брать в расчет пальто, все в приглушенных коричневато-зеленоватых тонах, которые так любят местные дамы. Бледные тонкие руки. Асад без труда мог представить, как эти руки перебирают струны какого-нибудь волшебного инструмента. Длинные спутанные волосы, стянутые небрежным узлом, – полная противоположность аккуратному каре ее дочери. Глаза, которые она постоянно отводит; их опущенные уголки свидетельствуют о затаенной печали.

– Вот уж не ожидала такого увидеть, – нарушила она молчание.

– Вы о чем?

– О вашем магазине. У вас есть все, что я люблю. Пармская ветчина! Сладкий картофель… Мне казалось, в сельских магазинах, где сплошные ящики с яблоками да резиновый сыр, хозяйничают толстые женщины средних лет. А не высокие… – Она смутилась и замолчала.

– Чернокожие мужчины, – закончил он за нее. – На самом деле я сомалиец.

– А как вы здесь очутились? – Она покраснела, вероятно решив, что совершила бестактность. – Простите. За последнее время я совершенно отвыкла от светских бесед.

– Ничего страшного. Я приехал в Лондон в шестидесятых. Встретил Генри, своего партнера, и, как только появилась такая возможность, мы удрали из города. А здесь тихая, размеренная жизнь… Это очень полезно для моего здоровья. Астма, понимаете ли, – объяснил он.

– Да, здесь безусловно тихо.

– А как вы справляетесь, миссис Деланси? В таком-то огромном доме?

Он пошарил рукой под прилавком, достал жестяную коробку с печеньем и протянул посетительнице. Она не стала отказываться.

– Изабелла. Справляемся понемножку. Правда, медленно. Горячая вода и тепло, – слава богу, хоть это есть. У нас впереди еще столько дел, что голова кругом идет. У меня отложены кое-какие деньги, но я даже не представляла себе, во что мы ввязались. Во что я ввязалась, – поправилась она. – Последний раз, когда я была здесь, дом выглядел совсем по-другому.

Ему хотелось ей все объяснить, предупредить, что ее присутствие может быть неприятно не только местному лесничему и что остерегаться следует в первую очередь вовсе не человека с ружьем. Но она выглядела такой ранимой, такой беззащитной, и он решил не усугублять ее горести. Тем более что утверждать наверняка он ничего не мог.

– А ты так ничего и не заметил.

Мэтт оторвал взгляд от кружки с пивом и заглянул в чуть раскосые зеленые глаза Терезы. Она была так близко, что он чувствовал аромат ее духов, пробивавшийся сквозь запахи кухни и пива.

– Чего именно не заметил?

– Что во мне кое-что изменилось. – Она откинулась назад, положив руки с ярко накрашенными ногтями на стойку бара.

У игрового автомата неподалеку громко вопили двое парней в тренировочных костюмах.

– Ты сделала маникюр?

– Нет! – задорно блеснула она глазами.

На ней был фиолетовый кружевной бюстгальтер, который, когда она наклонялась, виднелся в глубоком декольте.

– Попробуй еще раз, – сказала она, и его взгляд заскользил по ее телу, в чем она, впрочем, и не сомневалась. – Ну что ты на меня пялишься?! – прикинулась она оскорбленной.

– А если мне хочется? – невозмутимо спросил Мэтт.

– Ну, давай же, – не сдавалась Тереза.

Мэтт отлично понимал, что вывел ее из себя. Тереза для него – точно открытая книга. Всегда была.

– Ты похудела.

– Ты мне льстишь.

– Новая губная помада.

– Не-а.

Он залпом осушил кружку:

– Ну, тогда не знаю. Все эти игры не по мне.

Их взгляды встретились. «Ой ли?» – говорили ее зеленые глаза, и он вспомнил, как неделей раньше она извивалась под тяжестью его тела в своей спальне. Мэтт почувствовал некоторое напряжение в паху и бросил взгляд на часы. Он обещал Лоре вернуться к семи тридцати.

– Мэтт!

Резко развернувшись, Мэтт увидел Байрона, взгромоздившегося на соседний табурет.

– Ну, ты как? По пивку? – спросил Мэтт. Байрон кивнул, и Мэтт махнул рукой Терезе. – «Стеллу», пожалуйста.

– Ты что, сдаешься? – надулась Тереза.

– Неужто нельзя дать человеку спокойно попить пива?! – рассердился Мэтт и, отвернувшись от Байрона, добавил: – Ладно, сдаюсь. Если честно, то я, грешным делом, и запамятовал, в чем был вопрос.

– Мои волосы, – объяснила она, оторвав руку от насоса. – Я сделала мелирование. Посмотри. – Тереза поставила кружку на стойку, наклонила голову и взъерошила волосы, показав ему осветленные пряди.

– Мило, – небрежно бросил Мэтт, а когда Тереза отошла, выкатил глаза на Байрона, словно желая посетовать на непредсказуемость женщин. – Все в порядке? – поинтересовался он.

– Неплохо, – сделав глоток пива, отозвался Байрон. – Я опрыскал загоны в низине. Пока не уверен в качестве почвы, но, по-моему, она вполне ничего. Может, это даже к лучшему, что ее не стали распахивать.

– Класс. Для меня это все пустой звук, но Лора будет довольна.

– А еще в лощину между рощей и тропой для наездников повадились олени. Я видел сегодня одного самца, а вчера еще нескольких. Ну, выстрелил пару раз, чтобы их спугнуть, но они непременно вернутся.

– Только этого нам не хватало. Они обглодают саженцы. Приглядывай за ними.

– Ваша новая соседка наорала на меня из-за того, что я, дескать, пугаю животных.

– Да неужели?

– Фактически обвинила меня, что я в нее целился. – Байрон явно чувствовал себя неловко. – Ну, я не знаю, может, она захочет раздуть скандал. Может, надо было ей сказать, что ружье помповое.

Мэтт буквально покатился с хохоту:

– Господи, благослови детей и зверей! А еще горожанок. Небось, хочет спасти всех наших Бэмби, не так ли? Грандиозно! – воскликнул Мэтт и, бросив взгляд в сторону направляющейся к ним Терезы, продолжил: – Когда в следующий раз увидишь ее, скажи, что мы организуем заказник специально для нее. Пусть живет себе на здоровье с кроликами и оленями со всей округи, а мы будем бросать ей птичек – ворон и скворцов, – чтобы не померла с голоду. Станет у нас Белоснежкой в натуре. – (Байрон натянуто улыбнулся, он явно не привык к таким шуткам.) – Я тебе вот что скажу. Мы потом еще обмозгуем условия твоей работы на меня на постоянной основе… Сдается мне, что на будущий год у нас будет куча возни с землей Поттисворта, и лишний работник точно не помешает. Ты, пожалуй, будешь вдвое здоровее моего парня. Понимаю, это дело не совсем для лесничего, но что скажешь?

Байрон покраснел, и Мэтт догадался, что его собеседник обеспокоен отсутствием работы гораздо сильнее, чем хочет показать. А с учетом той темной истории ему, Мэтту, это только на руку, ведь Байрон вряд ли станет загибать цену. Поттисворт наверняка платил ему сущие гроши.

– Это… было бы неплохо, – ответил Байрон.

Поймав взгляд Терезы, Мэтт беспечно подмигнул ей. Что ж, он позвонит Лоре и скажет, что задержится. Не пропадать же такому вечеру! Тем более что настроение у него было отличное.