Читать книгу Семь элементов, которые изменили мир - Джон Браун - Страница 6

Битва броненосцев

С легкостью протаранив деревянный корпус противника, броненосец конфедератов «Виргиния» обозначил поворотную точку в развитии военно-морского флота. «Послышался сильный треск ниже ватерлинии, – вспоминал адмирал с пробитого “Виргинией” военного корабля “Кумберленд”, – деревянное судно начало тонуть, но до тех пор, пока находилось над водой, продолжало вести пушечный огонь» [1]. Однако ядра «Кумберленда» отскакивали от бронированного корпуса «Виргинии», как горох.

Во время Гражданской войны в США в марте 1862 г. корабль южан «Виргиния» атаковал флот северян вблизи Хэмптонского рейда у побережья Виргинии. «Кумберленд» был потоплен, что привело к гибели почти трети экипажа. Находившийся на палубе офицер описал «сцену кровавой бойни, невиданную ранее на море» [2].

«Виргиния» была переделана из затонувшего военного судна северян «Мерримак». Наспех изготовленное снаряжение, слабые двигатели и при этом единственное преимущество: деревянный корпус защищен стальными листами пятисантиметровой толщины. Их не могли пробить деревянные корабли противника. Северяне запаниковали; прорвав морскую блокаду у Хэмптонского рейда, «Виргиния» смогла бы подняться вверх по течению Потомака и обстрелять Вашингон. В тот вечер президент Линкольн «постоянно подходил к окну и смотрел в направлении устья Потомака – на панораму, открывавшуюся на целых сорок миль: не приближается ли к Вашингтону “Мерримак”» [3].

К счастью, северяне сумели построить свой собственный броненосец «Монитор» с еще более прочной броней, толщиной до 28 сантиметров. Услышав о появлении «Виргинии», «Монитор» направился к Хэмптонскому рейду. На следующий день состоялось первое в мире сражение броненосцев. Литография с изображением этого боя, сделанная типографской фирмой Currier & Ives, висит в моем кабинете [4]. Я купил ее много лет назад просто из любви к батальным сценам, не сознавая, сколь важно изображенное событие. На переднем плане небольшой и легкий «Монитор» устремляется навстречу «Виргинии», при этом из жерл пушек обоих кораблей вырывается пламя, а палубы окутаны дымом [5]. «Ни одно сражение не вызвало такого интереса в цивилизованном мире», – писал очевидец, военно-морской офицер Уильям Харвар Паркер [6].

Это была жестокая битва. Корабли более четырех часов находились на близком расстоянии друг от друга. Сначала «Виргииния» стреляла разрывными снарядами, а «Монитор» – обыкновенными, но и те и другие отскакивали от стальной обшивки, «производя не больше эффекта, чем камешки, брошенные ребенком» [7]. Вскоре противники прибегли к тактике таранных ударов, но к середине дня, не нанеся друг другу серьезных повреждений, вышли из боя. На корпусах имелись только вмятины, а экипажи, защищенные толстой броней, практически не понесли потерь [8]. После сражения экипаж «Монитора» садился за обед в приподнятом настроении. «Джентльмены, – заявил помощник министра Густавус Фокс, поднявшийся вечером на борт корабля, – вы не выглядите так, будто участвовали в одном из самых великих морских сражений в истории» [9].

Железо символизировало силу и агрессивность задолго до сражения у Хэмптонского рейда. Его прочность – одна из причин жизни на нашей планете. Бо́льшая часть земного ядра состоит из железа. Так как внутреннее твердое ядро вращается, а конверсионные токи направляются во внешнюю жидкую оболочку ядра, вокруг Земли формируется магнитное поле. Оно защищает нашу планету от солнечного ветра – ионизирующего излучения, гибельного для всего живого.

Выявить первые случаи использования этого металла довольно трудно, ведь он быстро корродирует. По этой причине древние предметы из железа встречаются гораздо реже, чем вещи из более долговечных металлов – золота и серебра [10]. Однако доказано, что железную утварь стали изготавливать приблизительно после 3500 г. до н. э. Это были ювелирные украшения, предметы домашнего обихода и, что важнее всего, оружие. Железо активно использовалось в войнах, из него ковали мечи, щиты и наконечники копий. Но тысячелетиями боевые корабли продолжали строиться из хрупкой и огнеопасной древесины. На заднем плане литографии Currier & Ives виднеются такие орудия войны, не отвечающие новым требованиям и обреченные на исчезновение. Сражение у Хэмптонского рейда стало доказательством мощи броненосцев для десятков тысяч солдат, наблюдавших с берегов реки за ходом битвы. «Виргиния» и «Монитор» в начале индустриальной эпохи стали демонстрацией возможностей промышленного производства оружия из железа – силы, продолжающей формировать политику и в современном мире.

Железо как инструмент мира

По другую сторону Атлантики, в Германии, 1860-е гг. стали началом эры великого промышленного подъема. Промышленная революция вышла за пределы Великобритании и распространилась по Европе. Город Эссен на берегах реки Рур стал промышленным центром Германии. На смену полукустарным доменным печам пришли колоссальные сталелитейные предприятия, и средневековый торговый городок стремительно разрастался. За десять лет население Эссена увеличилось на 150 %.

Одна эссенская семья способствовала экономическому росту города больше, чем все прочие. В 1587 г. в гильдию купцов Эссена был принят Арндт Крупп. Он стал основателем династии Круппов, просуществовавшей около 400 лет и ставшей не только эмблемой промышленной мощи Германии, но и символом производства средств ведения войны.

На своих военных заводах Альфред Крупп выпускал пушки для армий, которые Отто фон Бисмарк направлял против Австрии и Франции в 1866 и 1871 гг. Пушки Круппа сыграли в этих войнах решающую роль. Артиллерийские орудия со стальными стволами били вдвое дальше и значительно точнее, чем бронзовые орудия французской армии. К тому же по численности орудий пруссаки также превосходили французов. В 1862 г. Бисмарк заявил, что Германская империя будет создаваться не «речами и решениями, принимаемыми большинством», но «кровью и железом» [11]. Он был уверен: править Европой станет тот, кто произведет больше всех железа.

В обеих мировых войнах оружие с заводов Круппа доказало свою мощь. Огромный арсенал германской армии служил фундаментом ее кампаний против соседних государств. В начале Первой мировой войны дальнобойные пушки Круппа уничтожили бельгийские форты на пути продвижения германской армии к Парижу. Во Второй мировой войне осадные орудия Круппа стреляли снарядами весом семь тонн на расстояние до 40 километров [12]. Сталелитейные предприятия Круппа поставляли вооружение, дававшее германской армии возможность вести войну.

Однако дело не только в том, что железо помогает сражаться. Залежи железной руды и коксующегося угля – сами по себе достаточная причина для начала захватнической войны, ведь когда в плавильной печи смешиваются руда и кокс, параллельно с двуокисью углерода образуется и железо. В эпоху промышленных революций сохранение запасов этих полезных ископаемых – главная забота европейских стран. В период беспрецедентного экономического роста никто не хотел оказаться в отстающих.

В Рурской области, где преуспевала династия Круппов, находились огромные залежи угля и несколько меньшие – железной руды. В конце XIX – начале XX в. месторождения стали источником конфликтов между Францией и Германией: страны трижды воевали друг с другом.

В июле 1870 г. Франция объявила войну соседней Пруссии. Пруссия вместе с союзными германскими государствами, среди которых она играла ведущую роль, являла собой все более и более серьезную угрозу. Всего четырьмя годами ранее она оккупировала Австрию, что привело к созданию мощной Северогерманской коалиции. В прошлом маленький и легко управляемый сосед, располагавшийся непосредственно у французской границы, теперь имел мощную армию. Население Пруссии быстро росло, а тяжелая промышленность становилась самой мощной в Европе. К 1867 г. на угольных шахтах Пруссии и Саксонии (еще одного члена Северогерманского союза) добывалось в три раза больше угля, чем на французских шахтах. Франция оказалась в непростом положении и решила сама начать войну.

Но Франция недооценила силу Пруссии. За считаные недели прусские войска дошли до Парижа. После осады, продолжавшейся несколько месяцев, 28 января 1871 г. город сдался, и война закончилась. Пруссия уничтожила военные силы Франции, которой по Франкфуртскому договору пришлось уступить победителю немецкоязычные области Эльзаса и Лотарингии, богатые запасами железной руды. Лишь 40 лет спустя в ходе Первой мировой войны Франция возобновила борьбу с теперь уже объединенной Германской империей. Ей удалось вернуть Эльзас и Лотарингию, снова получив контроль над месторождениями железной руды. Франция смогла увеличить производство стали, но в результате оказалась еще более зависимой от поставок кокса и каменного угля, необходимых для работы доменных печей [13]. Когда Германия не перечислила деньги в счет военных репараций, Франция ответила оккупацией Рурской области. Это не только обеспечило поставки угля, но и нанесло удар по немецкой промышленности. Тогда Гитлер нарушил соглашение о демилитаризации Рейнской области, в которой находится Рур. Желая избежать новой войны, Франция не проявила в этом вопросе необходимой твердости, позволив Гитлеру осуществить ряд агрессивных действий, которые в итоге привели к Второй мировой войне [14].

Запасы коксующегося угля в Руре были крайне важны для развития черной металлургии Европы. Но эти же ресурсы превратили Европу в поле боя почти на 80 лет. Все это время Рур рос и развивался, превращаясь в индустриальное сердце Европы, но экономический взлет этой области вскоре сменился падением. В марте 1943 г. авиация союзников нанесла первый из двухсот крупных авиаударов по Эссену. На город было сброшено более 36 000 тонн зажигательных и фугасных бомб, большинство из них упали на участок площадью в восемь квадратных километров – заводы Круппа. После войны Эссен выглядел как безжизненная, испещренная воронками пустыня [15]. Однако уже через пять лет Рур возродился и интегрировался в новую политическую систему, задуманную для того, чтобы сделать железо инструментом укрепления мира, а не ведения войны.

9 мая 1950 г. министр иностранных дел Франции Робер Шуман сделал по радио историческое заявление: Франция готова вместе с Германией и другими странами создать новое европейское объединение тяжелой промышленности.

Европейское объединение угля и стали (ЕОУС) основано после Второй мировой войны в надежде на прекращение экономического и военного соперничества в Европе, продолжавшегося многие десятилетия. Объединяя ресурсы угля и стали, Шуман рассчитывал заложить общую основу экономического развития, которое, как он полагал, сделало бы войну «не просто невообразимой, но неосуществимой» [16]. Регионы, «долгое время занимавшиеся производством средств ведения войны, жертвами которых чаще всего оказывались они сами», теперь использовали бы железо для ускорения промышленного развития и повышения жизненных стандартов [17]. Шуман верил: его простой смелый план станет провозвестником новой эры прогресса и процветания.

ЕОУС оказалось первым шагом на пути к созданию Европейского Союза, 27 стран-участниц которого образуют теперь крупнейшую экономическую систему в мире [18]. Это первый крупный европейский эксперимент по созданию наднациональной структуры, заложивший основу нового сообщества, более стабильного и основанного на взаимодействии. В обмен на отказ от части национального суверенитета страны-участницы получали экономические и политические выгоды, в том числе и гарантии прочного мира [19].

Результаты этих усилий сегодня можно наблюдать на территориях, прилегающих к Эссену, превратившемуся из «кузницы» в «рабочий стол» Рура. Это современный город, в котором находятся штаб-квартиры многих ведущих германских корпораций, включая и Aral, представляющую British Petroleum в Германии. Династия Круппов пресеклась, но ее имя сохранилось в названии мультинационального конгломерата TyssebKrupp. В «Крупповском поясе», когда-то перенасыщенном промышленными предприятиями, располагается теперь сердце корпорации, и то, что осталось от промышленного прошлого этого региона, ныне – музейный экспонат [20].

Прочное единство Европейского Союза обеспечило беспрецедентно длительный мир в Европе [2]. Страны-участницы связаны между собой не только через взаимовыгодные торговые отношения: они соблюдают одни и те же законы. А все началось с углерода, который присутствует в каменном угле, и стали, которая изготавливается из железа. Эта основа мира и процветания столь мощна благодаря роли, которую вещества играют в жизни современного общества. Железо используется повсеместно, в том числе при строительстве небоскребов, самолетов и ветряных электрогенераторов [22].

А лично для меня один стальной колосс возвышается над всеми прочими как символ могущества стали и пример того, чего может достичь человечество с помощью железа.

60 тысяч тонн стали

На 11 июля 2005 г. пришлась девяностая годовщина создания British Petroleum Shipping, и, чтобы отметить ее, мы решили организовать торжественный вечер в Национальном морском музее в Гринвиче, на юго-востоке Лондона. Под сводами музея гостям предлагались коктейли, а все желающие могли осмотреть выставку «Нельсон и Наполеон», организованную к двухсотлетию Трафальгарской битвы. Мы сели ужинать под стеклянным куполом Двора Нептуна, и Боб Мелоун, глава British Petroleum Shipping, поднялся, чтобы произнести торжественную речь. Многое случилось за эти 90 лет. Так, BP когда-то владела и управляла крупнейшим в мире торговым флотом, который во время Второй мировой войны обеспечивал немалую долю поставок топлива войскам союзников [23].

Когда Боб закончил речь, мы встали, чтобы выпить за процветание компании. Однако мои мысли были заняты другим. По пути на торжественный ужин я получил тревожный звонок от Тони Хэйуорда, директора BP по разведке и добыче нефти. «Я по поводу “Тандер Хорс”, – сказал он, имея в виду нашу первую плавучую нефтяную платформу в Мексиканском заливе. – Похоже, она тонет».

«Тандер Хорс» – крупнейшая полупогруженная морская нефтедобывающая платформа в мире. Она вполовину больше предыдущего рекордсмена, построенного в Норвегии [24]. Ее стальной корпус весом 60 000 тонн вмещает в себя сложную систему из 50 километров труб и 250 километров электрических кабелей. Беспрецедентно сложная конструкция необходима для работы на крупнейшем в Мексиканском заливе нефтяном месторождении Тандер Хорс с ожидаемым ежедневным объемом добычи нефти и природного газа в 250 тысяч баррелей и миллион кубических метров соответственно. Только прочная и недорогая сталь могла использоваться в таких масштабах в столь агрессивной морской среде.

Ни один из существующих кораблей не был способен перевезти корпус «Тандер Хорс» из судостроительной верфи в Окпо (Южная Корея) в Мексиканский залив. Для решения этой задачи у баржи «Блю Марлин», одной из двух крупнейших на тот момент в мире, пришлось расширить корпус и увеличить мощность двигателей. Но даже после изменений «Тандер Хорс» выступала за края баржи на 20 метров с каждой стороны. Слишком широкая для прохождения Панамского канала и слишком длинная для прохождения Суэцкого канала, она после погрузки на Blue Marlin обогнула мыс Доброй Надежды и, пройдя в общей сложности 30 000 километров, через два месяца прибыла в Мексиканский залив.

В июле 2005 г., через шесть лет после того, как BP открыла это месторождение, платформа была почти готова к эксплуатации. Меж тем Мексиканский залив знаменит не только крупнейшими в мире месторождениями нефти, но и ежегодными разрушительными ураганами. Ураган «Деннис» стал первым в Атлантике за сезон 2005 г., отличавшимся рекордно высокой активностью воздушных масс. Узнав о приближении урагана к «Тандер Хорс», BP решила отвести платформу в более спокойное место. Набирая силу по мере продвижения к побережью США, «Деннис» прошел всего в 230 километров от «Тандер Хорс», при этом скорость ветра достигала 220 км/ч. Когда шторм начал стихать, нефтяники различили силуэт накренившейся стальной громадины.

Закончив речь на торжественном вечере в Национальном морском музее, Боб сел на место. Его телефон постоянно вибрировал, но он не мог выйти из-за стола, чтобы узнать, что стряслось. Я решил не сообщать ему того, что знал, до окончания ужина. Спасательная операция не могла начаться прежде, чем море успокоится и мы получим доступ на платформу, так что какие-то два-три часа не имели значения. Когда мы выходили из музея, я рассказал ему о звонке Тони Хэйуорда и его словах: «Пять миллиардов долларов могут пойти на морское дно». «Я так и подумал, что случилась какая-то неприятность, – сказал он. – Теперь мне следует позвонить туда».

Сначала мы не могли понять, что же произошло. «Тандер Хорс» проектировалась таким образом, чтобы выдержать шторм, «который случается раз в сто лет» [25]. 60 000 тонн стали были поставлены на службу людям, но виной всему оказался не шторм: «Тандер Хорс» уже имела крен в 16° до начала урагана, и огромные волны лишь способствовали ухудшению ситуации. Механические дефекты и ошибки конструкторов привели к нарушению работы гидравлической системы управления, обеспечивающей горизонтальное положение гигантской платформы посредством перекачивания воды из одних балластных цистерн в другие. После нескольких дней обследования и проведения ремонтных работ «Тандер Хорс» была приведена в порядок и с тех пор стойко выдерживает все ураганы, являя собой пример огромной прочности стали и нашей способности применять ее в грандиозных проектах, веря в ее надежность.

Отец сталелитейной промышленности

Заправляясь на бензоколонке или поворачивая газовый кран, большинство из нас редко обращает внимание на то, насколько зависима энергетическая инфраструктура от стали. Все звенья в цепи доставки энергии, включая разведку, добычу и очистку горючих полезных ископаемых и генерирование электроэнергии, во многом основаны на использовании железа. Но надежность добывающей техники и трубопроводов определяется не только его прочностью. Если бы «Тандер Хорс» была изготовлена из чистого железа, атомы которого легко скользят друг по другу, то она рухнула бы под тяжестью собственного веса. Прочность стали зависит от правильного баланса между железом и углеродом. Чистое железо отличается мягкостью, но углерод перестраивает пространственную решетку его атомов, в результате чего они утрачивают способность скользить друг по другу. Так и создается твердая сталь [26]. Но добавьте слишком много углерода, и получился в чугун, очень хрупкий и легко разбивающийся при ударе.

Веками сталь производилась в малых количествах с помощью дорогостоящих технологий, не допускающих масштабного применения. Но в 1856 г. случайное открытие английского изобретателя Генри Бессемера привело к созданию процесса, позволяющего соблюдать баланс между углеродом и железом в промышленном производстве. Это изобретение, используемое и в наши дни, оказало огромное влияние на развитие современной сталелитейной промышленности. Подобно многим новациям в металлургической промышленности, бессемеровский процесс возник из потребности в совершенствовании вооружений [27]. В 1854 г. Бессемер встретился с Наполеоном III, желавшим иметь более качественный металл для улучшения технических характеристик своей артиллерии. Для Бессемера, по его собственным словам, это стало «искрой, воспламенившей одну из величайших революций. Я непрерывно думал о том, как повысить качество железа для производства пушек» [28].

Все произошло летом 1856 г. Как-то раз Бессемер открыл дверцу экспериментальной печи с наддувом и заметил в ней несколько кусочков чугуна (железа с высоким содержанием углерода), лежавших у края печи. Они не плавились. Должно быть, температура недостаточно высока, подумал он и увеличил подачу горячего воздуха. Через полчаса Бессемер с удивлением обнаружил: кусочки чугуна с виду никак не изменились. Он взял кочергу, чтобы столкнуть их в ванну для расплавленного металла, но обнаружил, что они представляют собой тонкие скорлупки из чистого железа, из которого полностью удален углерод. Случайно оказалось, что подаваемый в печь воздух обдувал кусочки раскаленного чугуна, повышая температуру и удаляя из них углерод. Внешний источник тепла всегда считался необходимым, чтобы поддерживать в печи достаточно высокую температуру и не допустить застывания расплавленного железа. А вдруг, подумал Бессемер, направляя холодный воздух на расплавленный металл, удастся превратить весь хрупкий чугун в чистое железо?

В результате он построил другой экспериментальный конвертер с шестью трубками под днищем камеры для подачи воздуха. Он открыл вентили, и воздух начал продуваться через расплавленный чугун. Бессемер так описывает то, что произошло потом: «Все шло как обычно примерно десять минут. Но вскоре произошло быстрое изменение; фактически весь кремний оказался полностью поглощен, и кислород, соединяясь с углеродом, создавал все усиливающиеся потоки искр, после чего последовало несколько несильных взрывов, сопровождавшихся выбросами в воздух расплавленного шлака и металла, и мой аппарат превратился в подобие настоящего вулкана в состоянии активного извержения. Никто не мог подойти к конвертеру, чтобы перекрыть подачу воздуха» [29].

Когда извержение утихло, Бессемер слил расплавленный металл в форму. Металл остыл и превратился в прочный стержень. Он взял плотницкий топор и трижды ударил по стержню. Каждый раз топор глубоко проникал в мягкий металл, но не разбивал его вдребезги, как можно было ожидать в случае с хрупким чугуном. Бурная химическая реакция поддерживала высокую температуру в конвертере, делая ненужной подачу тепла извне. В результате образовывалась новая разновидность железа с низким содержанием углерода – так называемая бессемеровская сталь [30].

Новаторская технология Бессемера лежит в основе современных методов выработки стали. Получаемый с ее помощью материал не только более прочный, упругий и ковкий, чем мягкая сталь. Он и производится намного быстрее, а главное, дешевле. Традиционный процесс производства стали предполагает медленное нагревание вместе с древесным углем и занимает десять дней. Стоимость полученной таким образом тонны стали составляла более 50 фунтов (около 6 тыс. долл. по пересчету на сегодня [31]). Новая технология позволила вдесятеро удешевить процесс. До нее сталь была настолько дорогой, что могла использоваться лишь для изготовления небольших, имеющих высокую ценность предметов (мечи, ножи и некоторые инструменты). Зато теперь корабли, мосты, железнодорожные рельсы, паровые котлы и многие механизмы создаются из дешевой, прочной стали, имеющейся в изобилии. Даже простой гвоздь можно теперь сделать быстро и дешево, без длительного и тяжелого процесса ковки [32].

Бессемеровский процесс вскоре быстро распространился по всему миру. Альфред Крупп одним из первых приобрел лицензию; к 1867 г. он имел 18 конвертеров и лидировал на европейском континенте в производстве бессемеровской стали [33]. Производство возросло особенно заметно, когда новая технология начала применяться в США. В 1892 г. Америка довела выпуск стали до 4 000 000 тонн в год. В статье, опубликованной в Times в 1893 г., утверждалось: стоимость золота, добытого за три года во всех рудниках мира, равняется стоимости бессемеровской стали, выплавленной за год.

Бессемер был не просто специалистом по выплавке стали, но и настоящим изобретателем, инженером и бизнесменом [34]. Он верил, что сделал открытие благодаря тому, что не следовал традиционным способам изготовления железа. Утверждение, что подача холодного воздуха может очистить расплавленное железо от углерода, не вызывая его застывания, многим казалось несерьезным.

Но самое раннее и самое прибыльное изобретение Бессемера касалось не железа. Однажды старшая сестра попросила его помочь украсить альбом с рисунками тюльпанов и хризантем, которые разводил их отец. Тогда он отправился в магазин, расположенный в лондонском районе Клеркенвелл, чтобы заказать «золотой пудры», в действительности бронзовой. Придя на следующий день за покупкой, он был крайне удивлен высокой ценой в семь шиллингов (около 40 долл. в нынешних деньгах) за унцию. Бессемер был уверен, что сможет придумать более дешевый способ изготовления порошка, и добился цели, не имея никакого опыта. Успех обеспечил ему уверенность в своих силах и финансовые средства для работы изобретателя и инженера. Как вспоминал позднее сам Бессемер, просьба сестры оказалась «чревата чрезвычайно важными для меня последствиями; она фактически изменила всю мою жизнь, сделав возможным и огромное изменение в производстве железа и стали во всем мире» [35].

Прессы для выжимания сока из сахарного тростника, плавильные печи на солнечной энергии и станки для шлифовки бриллиантов также находились в сфере изобретательских интересов Бессемера. Поскольку устремления его разума обуздывались практицизмом бизнесмена, то он основывал свои изобретения на простом правиле: создавать продукты, которые хотели бы иметь потребители, но меньшей цены и более высокого качества, чем уже существующие.

Успехи Бессемера в металлургии позволили ему стать одним из основателей, а затем и директором Института железа и стали – предшественника лондонского Института материалов, минералов и горного дела [36]. Институт был создан в 1869 г. как «закрытый цех» для производителей железа викторианской Англии, опасавшихся конкуренции континентальной Европы. На стенах бессемеровского кабинета в Институте висят дипломы о многочисленных наградах за изобретения. Бессемер стал членом Королевского общества и был возведен в рыцарское достоинство. Золотая Бессемеровская медаль, учрежденная в то время, когда он возглавлял институт, по-прежнему присуждается тем, кто внес выдающийся вклад в развитие металлургической промышленности. Но в наши дни она осталась одним из немногих упоминаний имени Бессемера.

Хотя в свое время Бессемер был очень известен, сейчас о нем мало кто помнит; он был похоронен рядом с женой в тихом и мало посещаемом уголке Вест-Норвудского кладбища, недалеко от своего дома в южной части Лондона. Хотя Бессемер был одним из самых выдающихся изобретателей и инженеров, его имя никогда не упоминается в одном ряду с именами Эдисона, Джеймса Уатта и братьев Райт. Возможно, потому, что он изобрел процесс, а не конечный продукт [37]. Мы помним такие изменившие мир вещи, как электрическая лампочка, паровая машина и аэроплан, а значит, помним их создателей. Или людей, подобных производителю смертоносного оружия Альфреду Круппу, изменившему мир благодаря бессемеровскому процессу.

Мы помним еще одного человека, который в свое время сделал больше, чем кто-либо другой с помощью стали и для стали. Эндрю Карнеги – еще один директор Института железа и стали и один из самых известных американских промышленников [38]. В бессемеровском кабинете института его портрет висит напротив портрета Бессемера. В стенах прославленного учреждения изобретатель и промышленник имеют равный статус, но за их пределами мы помним только Карнеги, который, используя бессемеровский процесс, стал самым богатым человеком в мире.

Стальная империя Эндрю Карнеги

Нефть, а не железо позволила Карнеги заложить основу будущего богатства. В 1859 г. Эдвин Дрейк обнаружил нефть в Титусвилле, недалеко от того места, где Карнеги работал на Питтсбургской железной дороге телеграфистом и помощником управляющего Томаса Скотта. В результате на нефтеносную территорию хлынула разношерстная толпа разведчиков недр. Среди действительно уважаемых бизнесменов в первой волне был Уильям Коулмен, уже сумевший сделать небольшое состояние на производстве железа и добыче угля. В 1861 г., когда Карнеги стал управляющим Питтсбургской железной дорогой, Коулмен пригласил его вложить деньги в нефтяной концерн. Карнеги получил доход, многократно превысивший его инвестиции, и в духе настоящих предпринимателей инвестировал его в собственный бизнес.

Карнеги решил воспользоваться преимуществами от дружеских отношений с Томасом Скоттом и Эдгаром Томсоном, директором Пенсильванской железной дороги. Тогда многие деревянные железнодорожные мосты, не ремонтировавшиеся со времен Гражданской войны, пришли в полную негодность. Их нужно было заменить железными, и Карнеги оказался именно тем человеком, который сделал это. Вместе с железнодорожниками Томсоном и Скоттом Карнеги основал новую компанию по изготовлению мостов из железа. Подкуп и кумовство были распространенными и общепринятыми методами ведения бизнеса, и в этой среде Карнеги чувствовал себя как рыба в воде; он добивался дорогих контрактов для своей компании через друзей и партнеров по бизнесу, прежде всего Томсона и Скотта.

Генри Бессемер и Эндрю Карнеги впервые встретились в 1872 г.: находясь в отпуске в Европе, Карнеги посетил новый сталелитейный завод Бессемера в Шеффилде. Карнеги, в отличие от Бессемера, не был инженером; его конек – оптимальное практическое использование проверенных изобретений [39]. Бессемер стал для Карнеги генератором технологических идей, а Карнеги для Бессемера – торговым представителем. Успех сталелитейного завода и высокое качество стали служили для Карнеги доказательством перспективности бессемеровской технологии. Он решил инвестировать в производство стали средства, недавно заработанные на биржевых спекуляциях.

Очевидным рынком для стали казалась Пенсильвания. Во время Гражданской войны Томсон приходил в ужас от плохого качества путей, по которым перемещались войска Союза. Рельсы из хрупкого чугуна часто ломались. Стальные были бы намного долговечней.

По возвращении в Питтсбург Карнеги вместе со старым другом Уильямом Коулменом начали строить современный сталелитейный завод для обслуживания железнодорожной отрасли. В 1872 г. в США имелось восемь бессемеровских заводов, но ни одного – в Питтсбурге. Два года спустя был введен в строй новый завод Edgar Thomson Steel Works, и с этого момента начался неудержимый рост стальной империи Карнеги.

Когда рост спроса замедлился, Карнеги не снизил, а напротив, увеличил объем производства сталелитейных предприятий. Он брался за любые контракты независимо от уровня прибыльности и побеждал конкурентов за счет экономии от масштаба. Его сталелитейные заводы всегда были самыми крупными, самыми автоматизированными и поэтому несли наименьшие производственные издержки. Полученные прибыли он немедленно реинвестировал в расширение и модернизацию стальной империи. Он также занимался горизонтальной и вертикальной интеграцией бизнеса, покупая заводы конкурентов и контролируя предприятия по производству кокса и добыче железной руды. Успех Карнеги был достигнут благодаря его деловым качествам, которые мы признаём сегодня, но также и за счет безжалостной эксплуатации рабочих. В стремлении к прибыли он снижал ставки заработной платы и удлинял рабочий день. Эти действия привели к забастовке на Хоумстедском металлургическом заводе.

В июле 1882 г. срок трудового договора между Карнеги и его рабочими на Хоумстедском заводе истекал. Квалифицированные рабочие здесь получали больше, чем в среднем по отрасли, и Карнеги увидел возможность сэкономить на оплате труда. Он также хотел ослабить на заводе позиции Объединенного профсоюза работников металлургической и сталелитейной промышленности. В то время профсоюз, членами которого были квалифицированные рабочие-металлурги, держал прочную позицию на переговорах. Карнеги видел в этом препятствие росту прибылей, и поэтому Генри Клэй Фрик, директор завода, по его приказу снизил заработную плату. Профсоюз с этим не согласился; сталелитейная промышленность функционировала успешно, и рабочие хотели получать свою долю выгод. Когда срок действующего соглашения истек, а нового соглашения подписано не было, Фрик объявил на заводе локаут и возвел забор из колючей проволоки и сторожевые вышки, чтобы отразить любые нападения. Он также заручился поддержкой сил правопорядка, но на пути к заводу их встретили бастующие рабочие. Ситуация накалилась до предела, и в конце концов по людям открыли огонь. Многих членов профсоюза убили. В итоге порядок был восстановлен, Карнеги понизил заработную плату и добился ликвидации профсоюзной ячейки – хотя и ценой большого ущерба своей репутации [40].

По мере развития бизнеса Карнеги его предприятия активно наращивали производство стальных рельсов. Все больше и больше людей переезжали с востока на запад США, и железные дороги становились главными потребителями железа и стали. Американская сталелитейная промышленность, в течение многих лет отстававшая от европейской, стремительно развивалась. В 1890 г. было выпущено в три раза больше стального проката, чем десятью годами ранее. К 1900 г. объем производства снова почти утроился, превысив 11 000 000 тонн, при этом только заводы Карнеги выпускали больше стали, чем вся Великобритания. Под предводительством Карнеги век железа сменился веком стали.

Железо приносит богатство и власть не только странам, но и индивидам, развивающим производство. Карнеги, сын бедных ткачей из шотландского городка Дюнфермлайн, прибыл в США в 1848 г. практически без гроша в кармане. К 1863 г., в начале его предпринимательской карьеры, доход Карнеги составлял примерно 50 тыс. долл. (около 1 млн долл. в перерасчете на сегодня). В 1901 г. Карнеги продал свою стальную империю за 480 млн долл. (около 13 млрд долл. в сегодняшних деньгах) Дж. П. Моргану. Эта продажа стала крупнейшей коммерческой сделкой эпохи и способствовала дальнейшей консолидации US Steel [41]. Карнеги стал самым богатым человеком в мире.

«Евангелие богатства» Эндрю Карнеги

В 1986 г. я был приглашен в члены правления школы бизнеса при Университете Меллона–Карнеги. Это приглашение я получил от экономиста Элизабет Бэйли, декана школы бизнеса, влиятельного члена совета директоров Standard Oil Company of Ohio, где я работал финансовым директором [42].

Я помню, о чем думал, глядя на фирменный бланк полученного письма. Университет Карнеги–Меллона. Я мало что знал об Эндрю Меллоне, американском банкире XIX в., ставшем позднее главой Казначейства.

Гораздо больше я знал об Эндрю Карнеги, так как его имя встречалось повсюду: Карнеги-холл в Нью-Йорке, Библиотеки Карнеги по всей Америке и Великобритании и Фонд мира Карнеги. Бизнес-школа Карнеги–Меллона – одно из престижных образовательных учреждений, которому Карнеги, много занимавшийся филантропической деятельностью, дал свое имя. Мы могли забыть Генри Бессемера, чей новаторский процесс выплавки стали служил фундаментом успехов Карнеги, но благодаря тому, что Карнеги раздал все свое состояние, мы помним о нем до сих пор. Этот поступок вписывался в его жизненную философию, которую он изложил в эссе «Евангелие богатства» [43], опубликованном в 1889 г. Эссе немедленно вызвало громкие протесты богатейших капиталистов. Карнеги планировал раздать все свое состояние и побуждал последовать его примеру других финансовых и промышленных магнатов, таких как Дж. Рокфеллер, Дж. Гулд и Дж. П. Морган.

В то время богатство, нажитое в процессе промышленной революции в США, углубляло пропасть между богатыми и бедными. Рокфеллер стал первым в мире официальным миллиардером в 1916 г., когда многие американцы жили в трущобах без водопровода и электричества. Карнеги верил, что имущественное неравенство требует действий, направленных на то, чтобы «узы братства могли связывать богатых и бедных, обеспечивая гармонию отношений между ними» [44]. В последние годы призыв Карнеги к перераспределению богатства все чаще оказывается услышан. Сегодня в США на долю 0,1 % всех получателей дохода приходится около 8 % общего дохода всей страны [45]. Современные миллиардеры, такие как Уоррен Баффет и Билл Гейтс, задают вопрос о том, почему сверхбогатые не облагаются более высоким налогом, и, подобно Карнеги, возвращают деньги обществу посредством целенаправленной филантропической деятельности. И подобно тому, как это было в дни забастовки на Хоумстедском металлургическом заводе, некоторые группы населения по-прежнему испытывают прочную ненависть к богатым, к бизнесу и к правящему политическому классу.

Долг богатого человека, утверждал Карнеги, служить примером обществу, ведя скромный и не раздражающий других людей образ жизни. Все излишки дохода, писал он, следует рассматривать «просто как средства, переданные в доверительное управление», которые он призывал использовать, «чтобы приносить максимальную пользу обществу» [46].

Богатство одного человека создавалось широким кругом людей и поэтому должно быть возвращено обществу – в этом заключается великий парадокс Карнеги.

Желание вернуть все заработанное «побуждало его быть еще более безжалостным бизнесменом и капиталистом… чем больше он зарабатывал, тем больше мог отдавать» [47]. Снижение ставок оплаты труда и увеличение продолжительности рабочей недели оказались частью стройной жизненной философии: он был убежден, что имеет моральную обязанность повышать прибыли, а не материальное благосостояние конкретных рабочих. Он верил, что «высшая мудрость и опыт» дают ему возможность управлять богатством «лучше, чем это сделали бы или могли бы сделать [рабочие] для себя», и верил, что должен подталкивать их, чтобы они помогали сами себе [48]. Так он задал тенденцию, существующую до сих пор: филантропия нацелена на самосовершенствование людей, а не на субсидирование их повседневного существования. В итоге он направлял большие средства на образование, строительство библиотек и бесплатное обучение студентов Шотландского университета [49]. Он также открыл несколько научно-исследовательских институтов, концертных залов, художественных галерей и даже Музей естественной истории в Питтсбурге. В 1900 г. он основал Технические школы Карнеги. В результате их слияния с Институтом промышленных исследований Меллона образовался Университет Карнеги–Меллона.

Деятельность Карнеги оказала огромное влияние на Рокфеллера, который написал ему после открытия Библиотеки Карнеги в Питтсбурге: «Я хотел бы, чтобы больше богатых людей делали со своими деньгами то же, что и вы, но будьте уверены, ваш пример принесет плоды, и придет время, когда богатые люди станут все чаще использовать свое состояние на благо других» [50]. Однако в частных беседах он много говорил об очевидной роли тщеславия в филантропической деятельности Карнеги. Руководитель одного из рокфеллеровских благотворительных фондов писал своему патрону, что Карнеги жертвует деньги «ради того, чтобы его имя было высечено в камне по всей стране» [51]. В то же время пожертвования самого Рокфеллера были более осторожными: возможно, он хотел избежать обвинений в попытке завоевать симпатии общества на фоне судебных преследований Standard Oil [52].

В 1910 г. Карнеги основал Фонд Карнеги за международный мир (Carnegie Endowment for International Peace), который действует до сих пор. В течение долгого времени Карнеги был активным борцом за мир и выступал против зарубежных интервенций США и Великобритании. Незадолго до начала Первой мировой войны он основал Церковный мирный союз (Church Peace Union). Он надеялся, что этот Союз, воплощая в жизнь идею следования единым моральным принципам, сумеет навсегда положить конец войнам. Железо или, точнее говоря, прибыли от производства железа снова использовались как орудие в борьбе за мир. Незадолго до кончины в 1919 г. Карнеги отказался от 90 % своего состояния. Распределением остальных средств он поручил заниматься нью-йоркской Carnegie Corporation.

И хотя забастовка на Хоумстедском металлургическом заводе обернулась трагедией, Карнеги остался в нашей памяти великодушным филантропом. Даже Генри Клэя Фрика, сыгравшего в той ситуации роль злодея, вспоминают ныне как собирателя знаменитой коллекции произведений искусства, находящейся на Пятой авеню в Нью-Йорке [53]. Людей запоминают по их делам, помнят их щедрость, а не то, как они добились тех или иных результатов. Разглядывая картины Вермеера, Гольбейна и Рембрандта в Галерее Фрика, мы думаем о красоте, а не о невинных жертвах трагедии, разыгравшейся на Homestead Steel Works.

Устремленные в небо

В 1971 г. мне довелось прожить в Нью-Йорке целых шесть месяцев. Однажды мой друг, профессиональный виолончелист, пригласил меня на концерт в Карнеги-холл, расположенный по другую сторону Центрального парка от Галереи Фрика. В зале с превосходной акустикой мы собирались послушать «Вариации на темы рококо» Чайковского в исполнении знаменитого французского виолончелиста Поля Тортельера. После того как Чайковский выступил на открытии Карнеги-холла, этот зал быстро стал достопримечательностью Нью-Йорка. Кирпичный фасад в стиле итальянского ренессанса с украшениями из терракоты восхищает посетителей не меньше, чем искусство выступающих прославленных артистов. Зал спроектирован архитектором Уильямом Барнетом Татхиллом, который сам был виолончелистом-любителем. Татхилл высказался против использования стальных поддерживающих балок, но из-за этого был вынужден возвести бетонные и кирпичные стены толщиной в несколько футов. Ведь камень просто не способен выдерживать ту же нагрузку, что и сталь. Однако толщина стен (они, кстати, поглощают шум машин, проезжающих по 57-й улице и 7-й авеню) вкупе с эллиптической формой зала обеспечили Карнеги-холлу превосходные акустические свойства. Но с 1891 г. он уже начал уступать новому поколению зданий – небоскребам, выраставшим тут и там по всему городу [54]. Карнеги-холл, высотой с обычный шестиэтажный дом, выглядит карликом в сравнении со зданием штаб-квартиры New York Times и New York Tribune. По иронии судьбы именно дешевизна и доступность стали, производившейся на заводах Карнеги, сделали возможными такие размеры.

Еще в Древней Греции железо использовалось в строительстве для повышения прочности, но никогда еще несущая конструкция не создавалась целиком из железа. В 1820-х гг. чугунные колонны и балки использовались в зданиях Чикаго и Нью-Йорка. Архитекторы и инженеры по достоинству оценили прочность чугуна на сжатие, и вскоре он приобрел широкую известность. К тому же железо, в отличие от дерева, не горюче, хотя, безусловно, плавится при высоких температурах. Во время сильнейшего пожара в Чикаго в 1871 г. фронтоны многих построек покоробились и разрушились, вследствие чего отношение к железу стало более сдержанным. А вскоре более прочная и надежная сталь с заводов Карнеги позволила возводить здания невиданной высоты.

Архитекторы и общественность в равной степени были озабочены потенциальной опасностью столь гигантских сооружений, но в перенаселенных городах потребность в жизненном пространстве ощущалась все острее и острее. В Нью-Йорке происходили грандиозные социальные и экономические изменения. Из Европы ежедневно прибывали тысячи иммигрантов, проплывавших мимо статуи Свободы, внутренний каркас которой изготовлен из стали. Тресты и корпорации появлялись как грибы после дождя, и всем требовалось место для офисов в финансовом и деловом центре страны. Цены на землю взлетели до небес, и городу не оставалось ничего другого, кроме как расти вверх. Но традиционный камень для этого не годился. Чем выше здание, тем больше его вес и, следовательно, тем толще должны быть фундамент и стены. Первоначальные планы строительства ныне снесенного девятиэтажного кирпичного здания Tribune Building показывают: несущие стены предполагалось сделать толщиной два метра, что привело бы к большим потерям бесценных внутренних площадей. Для возведения зданий выше шести этажей архитекторам требовалась сталь. В период с 1870 по 1913 г. Нью-Йорк превратился из шестиэтажного города в пятидесятиэтажный.

Впервые приехав в Нью-Йорк в День святого Патрика, 17 марта 1971 г., я сразу возненавидел его. Я не знал там никого, отели казались мне захудалыми, люди – неотесанными. Однако, став жителем Гринвич Виллидж, я вскоре изменил свое отношение к Нью-Йорку. Этот город, полный вечно куда-то спешащих и чем-то увлеченных людей, был и остается одним из самых восхитительных в мире. Как и в других великих городах – Венеции, Токио и Лондоне, – здесь уникальный городской ландшафт. Хорошо помню, насколько поразила меня здешняя фантастическая архитектура. Элегантные дома из коричневого кирпича перемежаются с импозантными небоскребами в готическом стиле или в стиле ар-деко. Город поднимается вокруг вас на головокружительную высоту. Это разительно отличается от всего того, что я видел в Европе.

По выходным я катался по Нью-Йорку на велосипеде. Покинув квартиру на Вашингтон-сквер, направлялся на юг через почти пустынный в то время район Сохо, где сосредоточено наибольшее количество зданий XIX в., при строительстве которых использован чугун. Затем поворачивал обратно на север, где вблизи Хьюстона в довольно унылом офисном квартале выделялось одно здание. Оно называлось Flatiron Building (то есть «Утюг») и символизировало для меня превращение Нью-Йорка позапрошлого столетия в процветающий центр деловой и культурной жизни 1970-х гг. Как подсказывает название, форма здания напоминает утюг с ярко выраженным треугольным основанием, над которым вздымается громадина высотой в 87 м. Сооружение в 22 этажа может показаться несколько приземистым в сравнении с современными нью-йоркскими мегаструктурами, но в 1902 г., когда завершилось строительство, это было впечатляющее достижение инженерной мысли.

Здание было построено для George A. Fuller Company. Архитектор Джордж Фуллер – пионер строительства небоскребов в США. В 1900 г., задолго до того, как начал возводиться «Утюг», он умер, и президентом компании стал его зять Гарри Блэк. В течение какого-то времени он регулярно посматривал на треугольный участок земли на пересечении Бродвея и Пятой авеню. Это место прекрасно подошло бы для новой штаб-квартиры компании, которая стала бы живой рекламой быстро растущего бизнеса. Через шесть месяцев после смерти Фуллера Гарри Блэк купил этот участок. Главным мотивом строительства высотного здания стало получение прибыли. В редакционной статье журнала Life в июне 1901 г. утверждалось: «Здесь в Нью-Йорке цена земли определяет высоту здания» [55]. А цены на землю действительно были очень высокими. Только превышение высоты в десять этажей позволило инвесторам окупить затраты на покупку земли. Крошечный участок площадью всего 836 кв. метров обошелся Гарри Блэку в 2 млн долл. (55 млн долл. в перерасчете на сегодня).

По мере того как небоскребы начинали доминировать в городском пейзаже, соображения эстетики и экономии часто вступали в противоречие. Многие были обеспокоены тем, что город окажется во власти прозаических, подавляющих своей высотой монстров.

«Утюг» спроектировали так, чтобы выжать максимум из треугольного участка земли. Гарри Блэк ожесточенно спорил с архитектором Дэниелом Бурнхэмом по поводу мягко скругленных обводов здания. Зачем, вопрошал Блэк, терять 86,4 квадратных метра дорогой внутренней площади помещений? Как бы там ни было, строительство скоро началось. Тысячи стальных колонн, балок и распорок непрерывно подвозили на строительную площадку и собирали, подобно кубикам детского конструктора. Наконец строители с подвесных деревянных платформ облицевали здание терракотовой плиткой. В июле 1902 г. возведение небоскреба завершилось.

«Утюг» отличался от остальных небоскребов. Многие знатоки архитектуры называли его триумфом инженерной мысли, лишенной эстетической привлекательности. Но здание произвело впечатление и на широкую публику, и на деятелей культуры. New York Tribune писала в 1902 г., что «Утюг» привлекает толпы людей, его рисуют и фотографируют чаще, чем любое другое здание в городе [56]. Здание, кажется, меняет форму в зависимости от того, с какой точки вы на него смотрите. В один из ветреных дней 1902 г. фотограф Альфред Штиглиц, стоя перед «Утюгом» и глядя снизу вверх, нажал на кнопку затвора фотоаппарата и сделал незабываемый снимок [57]. «На фоне деревьев на Мэдисон-сквер, покрытых свежим снегом, “Утюг” произвел на меня более сильное впечатление, чем когда-либо прежде, – писал Штиглиц. – Подобный надвигающемуся носу гигантского океанского парохода, он виделся мне образом новой Америки, продолжающей процесс самосозидания. “Утюг” для Соединенных Штатов – то же, что Парфенон для Греции» [58].

Уникальная форма и удачное место расположения мгновенно сделали небоскреб – далеко не самый высокий в городе – еще одним символом Нью-Йорка. Одна из причин его сравнительно небольшой высоты – сильные ветры, дующие по 23-й улице вдоль его южного фасада. Архитекторы беспокоились: слишком высокое здание может рухнуть. Местные жители спорили, насколько далеко разлетятся обломки, если такое случится. Но такой исход маловероятен: «Утюг» мог выдержать силу ветра вчетверо большую, чем когда-либо бывало в этих местах. В частности, его прочность обусловлена формой. Треугольник – самая прочная из всех геометрических фигур, ведь это самоподдерживающаяся структура. Усилие, приложенное к одной вершине, вызывает еще большее противодействие в двух других вершинах. Так, после того как в «Утюг» въехали первые обитатели, на город обрушился ураган. Скорость ветра достигала 100 километров в час, но внутри «Утюга» никаких вибраций не ощущалось. Один житель сообщил, что в его настольной лампе даже не дрожала нить накаливания. Фактически именно «Утюг» держал стихию под контролем – форма здания способствует разделению потоков ветра на два нисходящих русла, которые, впрочем, поднимают юбки у проходящих женщин. Мужчины слонялись вокруг небоскреба в надежде бросить нескромный взгляд на чьи-нибудь лодыжки, а обладательниц этих лодыжек, пытавшихся оставить ни с чем искателей предосудительных удовольствий, полиция называла «убегающими по 23-й». Один местный портной даже придумал особый фасон «ветрозащитных юбок» [59]. Шляпы слетали с голов, а зонтики выворачивались наизнанку, но ветер мог послужить причиной и более серьезных неприятностей: на соседних улицах двери магазинов распахивались, а зеркальные стекла открытых окон разбивались вдребезги. В один из февральских дней 1903 г. четырнадцатилетний мальчик-посыльный, пытавшийся обогнуть нос «Утюга» и выйти на Бродвей, был брошен порывом ветра на середину Пятой авеню и погиб под колесами мотоцикла.

По мере того как все больше небоскребов возводилось вокруг «Утюга», его острая клиновидная форма утрачивала способность формировать особые аэродинамические эффекты, и сильные воздушные потоки вокруг здания больше не возникали. Когда я катался по Бродвею на велосипеде в 1970-х гг., «Утюг» уже не выглядел столь впечатляюще, как в начале века. Теперь он стоит в тени соседнего небоскреба Metropolitan Life Tower. Но здание по-прежнему продолжает привлекать толпы людей и служить напоминанием об уникальном периоде развития города.

Небоскребы строятся для того, чтобы в центре города разместилось как можно больше людей; повышение этажности зданий – всего-навсего более эффективный способ использования земли. Прочность и доступность железа способствуют высокой концентрации населения на маленьких территориях. Человеческие муравейники стимулируют инновации и таким образом поддерживают наше продвижение по пути прогресса – от простых сельских общин к процветающим урбанистическим обществам.

Небоскребы также строились как символы экономического и политического могущества. Одними из первых обитателей нью-йоркских высотных зданий были руководители крупных корпораций Standard Oil и US Steel (образованная из Carnegie Steel Corporation и нескольких других крупных производителей стали), возникших в результате промышленной революции. Престиж был крайне важен для Рокфеллера, Карнеги и других американских баронов-разбойников, и поэтому эти здания столь же красивы, как и высоки.

Башни-близнецы Всемирного торгового центра на момент завершения строительства в 1971 г. были самыми высокими в мире. В течение 30 лет они стояли как символы экономической мощи Америки и именно по этой причине были выбраны объектом атак террористов 11 сентября 2001 г. Башни-близнецы рухнули, а с ними и 200 000 тонн стали. В день теракта мэр Нью-Йорка Руди Джулиани заявил: «Мы восстановимся. Мы выйдем из этого испытания боле сильными, чем прежде, более сильными политически и экономически. Линия горизонта будет восстановлена в прежнем виде». Участок «Граунд зеро» восстанавливается до прежнего статуса как центра глобальной экономической деятельности, и по завершении строительства Всемирный торговый центр будет самым высоким в Америке.

Железный лев Кангжоу

В начале 2012 г. впервые в мировой истории в городах стало проживать больше людей, чем в сельской местности. Нигде этот сдвиг не проявляется заметнее, чем в Азии. Башни Петронас в столице Малайзии Куала-Лумпуре – крупнейшие из когда-либо построенных башен-близнецов, а дубайский Бурдж Халиф – самый высокий в мире небоскреб высотой 830 метров. Железо и сталь сделали их возможными, и не случайно нынешний Китай – крупнейший в мире потребитель железной руды.

Будучи в Китае в 1980-х и 1990-х гг., я замечал: новые функциональные жилые и офисные здания повсюду возникали там с невероятной быстротой. В этот период бурного экономического роста прагматические соображения преобладали над эстетическими; у людей было мало времени, чтобы задумываться, как создать экологичную и красивую городскую среду. Сегодня многие из этих наспех построенных зданий снесены, а на их месте выросли небоскребы. Китайские города растут ввысь и вширь быстрее, чем где-либо в мире. Простое, элегантно изогнутое высотное здание шанхайского Всемирного финансового центра и на удивление симпатичное здание Китайского центрального телевидения в Пекине – своего рода «Утюги» XXI в.

Но это не первые стальные колоссы, возведенные в Китае. В небольшом городе Кангжоу, в 240 километрах к югу от Пекина, стоит Железный лев. Ему больше 1000 лет. Высота превышает пять метров, а вес около 50 тонн. Первоначально льва предполагалось разместить в буддийском храме, а на спине установить бронзовую статую Бодхисатвы Манджушри на цветке лотоса. Сегодня скульптура сильно повреждена. Где-то в конце XVII в. лев лишился хвоста, а в 1803 г. ураган повалил статую, в результате чего сильно пострадала морда зверя. Да, статуя знавала лучшие времена, но и сегодня огромная масса литого железа свидетельствует о феноменальном развитии железного дела в древней Китайской империи. Когда в 953 г. фигура льва была отлита, железа в Китае производили больше, чем где-либо в мире. Между 800 и 1078 гг. производство увеличилось в шесть раз и достигло 115 000 тонн – почти столько же, сколько во всей Европе в 1700 г. Развитие железоделательной промышленности Китая – лишь один из аспектов социальных, политических и экономических перемен, происходивших в стране в период правления династий Тан и Сун. Историк развития китайской промышленности Джозеф Нидхам пишет: «Китай в 1000 г. имел больше общего с Китаем 1900 г., чем с Китаем 750 г.» [60].

Благодаря настолько возросшему производству железа Китай изготавливал инструменты и оружие и в начале II тысячелетия стал ведущей мировой державой [61]. Вплоть до 1700 г. Китай имел самое мощное и эффективное железное дело, которое, однако, в XIX–XX вв. пришло в упадок. Тогда один китайский поэт жаловался на происходящие изменения [62]:

Промышленные революции в Европе и США способствовали повышению производительности труда и экономическому росту, а научные открытия стимулировали разработку новых, экономичных технологий производства железа и стали. Китай стал просто неконкурентоспособен. В конце 1950-х гг. Мао Цзедун решил увеличить производство железа и стали в стране с помощью Большого Скачка. Он хотел, чтобы Китай производил больше стали, чем Великобритания, но из собранных по его приказу горшков и сковородок удавалось выплавлять лишь бесполезный чугун [63].

Индия в период британского господства также переживала упадок. Предприниматель Джамшетжи Тата, успешно работавший в хлопковой и текстильной промышленности, много думал о том, что нужно сделать для изменения ситуации. Используя заработанное состояние, он решил направить усилия на промышленное развитие Индии.

Империя Тата

Джамшетжи верил: для расцвета промышленности в Индии необходимо выполнить четыре условия. Во-первых, улучшить техническое образование и обеспечить проведение научных исследований, чтобы ослабить зависимость Индии от иностранных технологий. Во-вторых, использовать огромные гидроресурсы страны для производства дешевой электроэнергии. В-третьих, построить роскошные отели и тем самым привлечь в Индию богатых иностранцев. В-четвертых, и это самое важное, Джамшетжи хотел производить сталь, «мать тяжелой индустрии», для строительства железных дорог и городов [64].

Утверждения, будто Индия в производстве стали может достичь уровня Великобритании, никто не принимал всерьез. Сэр Фредерик Апкотт, главный управляющий индийскими железными дорогами, пообещал «съедать каждый фунт железнодорожных рельсов, которые они изготовят» [65].

Однако за высокомерием скрывался страх конкуренции, долгое время заставлявший британских правителей Индии тормозить промышленное развитие страны. Лишь в 1890-х гг., когда Великобритания стала отставать в производстве железа и стали от Германии и США, они начали поддерживать развитие черной металлургии в Индии.

Наконец, в 1900 г., встретившись с лордом Гамильтоном, государственным секретарем по делам Индии, Джамшетжи сумел заручиться поддержкой правительства. К тому времени шестидесятилетний индийский патриот заработал приличное состояние. Джамшетжи объяснял Гамильтону, что его усилия по строительству сталелитейных заводов имеют целью развитие родной страны, а не личное обогащение. Гамильтон заявил, что хотел бы получить поддержку правительства. Вскоре Джамшетжи направился в США, где искал совета у Джулиана Кеннеди, главного эксперта Америки по стали и управляющего принадлежащим Карнеги известным заводом Edgar Thomson Steel Works. Затем он нанял группу геологов для поиска удобных месторождений железной руды, чем впервые начал заниматься еще 20 лет тому назад.

В 1904 г. Джамшетжи Тата умер. Из четырех его великих планов преобразования Индии удалось реализовать лишь один: построить Taj Mahal Hotel. Десять колонн из витого железа до сих пор поддерживают потолок в бальном зале этого уникального сооружения. Реализацией планов отца с неменьшей целеустремленностью занялись его сыновья, сэр Дорабжи Тата и сэр Ратанжи Тата. Тремя годами позднее Дорабжи нашел превосходное место для строительства сталелитейного завода Тата в небольшой деревне Сакхи, рядом с которой имелось достаточно железной руды, воды и песка. Позднее Сакхи переименовали в Джамшедпур в часть Джамшетжи. В 1912 г. завод Тата выпустил первый слиток стали, тем самым обозначив рождение индийской металлургической промышленности. Во время Первой мировой войны Tata Steel экспортировала 2500 километров стальных рельсов. Это позволило Дорабжи заявить: если бы сэр Фредерик Апкотт отважился выполнить обещание съедать каждый рельс, произведенный Индией из высококачественной стали, то у него случилось бы «легкое несварение желудка» [66].

Первый сталелитейный завод Тата, возможно, никогда не был бы построен, если бы не вписывался в программу национального возрождения страны. В поисках инвестиций для строительства завода в Сакхи братья Тата призвали соотечественников вкладывать деньги в проект, который помог бы индустриализации Индии. Один обозреватель рассказывал, как «с раннего утра до позднего вечера офисы Tata в Бомбее осаждали толпы индийских инвесторов. Старые и молодые, бедные и богатые, мужчины и женщины приносили свои сбережения, и через три недели сумма, необходимая для строительства завода, была собрана усилиями 8000 коренных индийцев» [67].

На всех промышленных предприятиях Tata благополучию рабочих придавалось основное значение. Джамшетжи устанавливал в цехах хлопковых и текстильных фабрик увлажнители воздуха и огнетушители, предоставлял одноразовые средства личной гигиены и фильтрованную питьевую воду. Он также первым внедрил пенсионные планы и страховку от несчастных случаев, обеспечил равноправие полов. Члены семейства Тата, в отличие от Карнеги, не стремились к прибыли любой ценой. Они верили, что бизнес, поддерживающий развитие нации, должен заботиться также о здоровье и благополучии граждан. За 100 лет до того, как западный бизнес ввел понятия социальной ответственности корпораций, личной заинтересованности и тройного критерия оценки[1], Тата уже использовали их у себя [68]. Они знали, что каждый аспект деятельности подразумевает соответствующую компенсацию. Когда акционеры пожаловались, что затраты на строительство жилья для рабочих первого сталелитейного завода Tata слишком велики, сэр Дорабжи ответил: «В Джамшедпуре мы строим не улицы с хижинами, а город» [69]. В 1895 г. он же писал: «Мы не призываем быть менее эгоистичными, более щедрыми или больше заниматься филантропией, чем кто-то другой. Но мы полагаем, что начали работать в соответствии со здоровыми и прочными принципами бизнеса, воспринимая интересы акционеров как свои собственные, а здоровье и благополучие работников – как основу нашего успеха» [70].

Вот один из немногих примеров нормальных взаимоотношений между бизнесом и обществом. Даже сегодня многие компании не могут соперничать в этом смысле с Tata. Некоторые по-прежнему следуют мантре американского экономиста Милтона Фридмана, гласящей: «Единственным делом бизнеса является бизнес» [71]. Они верят, что могут игнорировать окружающий мир, но, поступая таким образом, рискуют своей репутацией, своим правом на ведение коммерческой деятельности и своими покупателями. Сегодня, по мере того как финансовый контроль бизнеса становится как никогда строгим и государство требует от бизнеса делать все больше и больше помимо основной деятельности, полезно обратиться к примеру Tata и отметить все хорошее, что сделано ею для всей Индии.

В книге «Рассудительный индиец» лауреат Нобелевской премии по экономике Амартия Сен рассматривает роль ощущения идентичности и социальной мотивации в формировании экономического поведения. «В пределах реальной и разумной прибыли, – пишет он, – много вариантов выбора, и при рассмотрении каждого важны точка зрения и идентичность индивида» [72]. Мнение предпринимателей из семейства Тата о необходимости индустриального развития Индии побуждало их действовать иначе, чем американские бароны-разбойники.

Подобно Карнеги, Джамшетжи Тата также выделял деньги на нужды нации. Ратанжи и Дорабжи, унаследовавшие огромное состояние, учредили филантропические организации, занимающиеся здравоохранением и образованием, и создали институты, имеющие общенациональное значение. Они и сегодня владеют крупными долями в Tata. Джамшетжи Тата помнят в Индии точно так же, как Карнеги в Америке. Они по-разному создавали свое богатство. Карнеги стремился заработать как можно больше денег, чего бы это ни стоило его рабочим, чтобы иметь возможность больше вернуть обществу; бизнесмены Тата не различали, где их личное состояние, а где богатство страны. И Карнеги, и Тата использовали железо для развития индустриальной мощи нации, для создания фундамента прочного бизнеса и в итоге для того, чтобы вернуть долг обществу.

Их подход оказался успешным в свое время и в своем месте, но ни один из них не достиг бы успеха сегодня. В обстановке беззакония первых лет промышленной революции в США кумовство и подкуп были единственными способами обеспечить выживание и развитие бизнеса. Сегодня такое поведение немедленно вызвало бы осуждение общественности, и выживание и развитие бизнеса, основанного на нечестных методах, оказались бы невозможными. Даже просвещенный и новаторский подход к ведению бизнеса, продемонстрированный семейством Тата, недостаточно действенен в современной деловой среде. Решение Дорабжи строить для рабочих «город», а не «улицу с хижинами» вступило бы в противоречие с фундаментальным принципом ведения бизнеса – максимизации акционерной стоимости. Акционерами Дорабжи были народы Индии, а сегодняшние акционеры – преимущественно физические лица. В современной деловой среде социальные инвестиции остаются важнейшим аспектом устойчивого развития, но помимо них требуется что-то еще. Перед лицом растущего неравенства филантропия остается важным механизмом перераспределения богатства, приобретенного немногими благодаря использованию земных богатств. Из историй Карнеги и семейства Тата мы и сегодня можем извлечь поучительные уроки.