Читать книгу Охотничья башня. Серия «Семнадцатый отдел» - Джон Бьюкен - Страница 8

– Вы не сделаете ничего подобного. Мы идем домой. Нас ждут к ужину не позже девяти пятнадцати, – сказал Диксон.

– Нет, я возвращаюсь туда.

Херитидж явно сошел с ума, и его не следовало раздражать. Справиться с ним было можно, только потакая ему во всем.

– Я предлагаю подождать с этим до утра. Уже почти стемнело, а там бродят дозором эти два уродливых типа. А утром мы придумаем, как лучше попасть туда.

Казалось, Херитидж прислушался к его словам. Он позволил отвести себя по уже темным склонам к воротам, за которыми начиналась дорога в деревню. Но ступал он неуверенно, словно бы голова его была занята напряженными размышлениями. Только один раз он нарушил молчание:

– Ты ведь тоже слышал пение?

Диксону не хотелось его обманывать.

– Кое-что слышал, – признался он.

– Но это же был женский голос, правда?

– Звучало похоже, – согласился Диксон. – Но, возможно, это была чайка.

– Возможно, что ты идиот, – довольно грубо ответил Поэт.

Возвращение в деревню было унылым и не шло ни в какое сравнение с энергичностью начала их экскурсии. В душе Диксона царил хаос из чувств, причем все они были неприятного свойства. Он столкнулся с чем-то таким, что с первой секунды возненавидел слепо и яростно, но проблема заключалась в том, что он не мог понять, чем именно вызвана эта ненависть. Ведь не мог же на него так подействовать один только вид уродливого дома, запущенного сада или парочки недоброжелательных слуг? Нет, подобная мысль была абсурдна. Но факт оставался фактом: желая попасть в Аркадию, он оказался в местности, которая наполнила его безотчетным страхом и желанием сбежать оттуда. Никогда за все прошедшие годы он не ощущал этой глупой, почти детской паники, лишающей окружающий мир красок, а его самого воли к жизни. Он попробовал найти в случившемся юмористическую сторону, но потерпел неудачу. Один взгляд на Херитиджа, ковыляющего рядом с ним с видом помешанного, убедил Диксона, что ситуация, в которую они попали, была вовсе не смешной. Какая-то злобная эманация, исходящая из того адского местечка, свела Поэта с ума. А тут еще этот голос и пение! «Чайка!» – сказал он себе. Диксон подумал, что голос больше подходил соловью – птице, которую он никогда не видел вживую.

Миссис Морран уже зажгла лампу и развела огонь в очаге на своей миленькой кухне. Ее уютный вид вернул Диксону толику его обычной невозмутимости, и к своему удивлению он обнаружил у себя даже какой-никакой аппетит. На ужин было свежее молоко, густое от сливок, и остатки сладостей, которые подавали за чаем, дополненные благородного вида холодцом, который хозяйка величала «головой в горшке». Миссис Морран не мешала их ужину, хлопоча по хозяйству за занавеской в задней части кухни. Херитидж выпил стакан молока, но к еде даже не прикоснулся.

– Четыре часа назад я называл это местечко райским, – глухо сказал он, глядя на столешницу. – Так оно и есть, но теперь мне кажется, что и ад здесь где-то неподалеку. За этой парковой стеной творится что-то дьявольское, и я намерен докопаться до сути.

– Ой, это все ерунда, нонсенс! – с притворной веселостью отозвался Диксон. – Завтра мы с тобой отправимся в Ошенлохан. Нам нет дела до старых уродливых домов и их разбойников-сторожей.

– Завтра я пойду в поместье. Если не хочешь идти со мной, то не ходи, но отговаривать меня не пытайся. Я принял решение.

Херитидж отодвинул стаканы и освободил на столе местечко для карты.

– Сначала требуется прояснить топографию, как перед битвой. Смотри, Канкан, дорога мимо гостиницы, по которой мы дважды прошли сегодня вечером, идет с юга на север. Один ее конец упирается в речку Лэйвер, а другой оканчивается у Южной сторожки. За стеной мы имеем заросли бука и ясеня, затем на запад – своего рода парк, а за ним – лужайка у дома. Слева и справа заросли пересекают две аллеи. За домом со стороны моря находятся конюшни и что-то похожее на обнесенный стеной садик, а дальше идет открытое пространство, на котором обозначены только голубятня и руины крепости Хантингтауэр. И дальше – совсем ничего до самого обрыва к морю. Ты понимаешь? Судя по карте, до скального мыса можно добраться вдоль речки Лэйвер, поскольку весь берег там изрезан оврагами. Но посмотри на другую сторону, где речка Гарпл. Она течет по дну большой расщелины, и в конце ее имеется даже что-то вроде пристани. Это означает, что там довольно глубоко. Здание поместья стоит ближе к речке Гарпл. У тебя есть вопросы? Мы не сможем отправиться на разведку, если у нас в голове не будет точного представления о рельефе местности.

Диксон хотел сказать, что не собирается отправляться ни на какую разведку, но в этот момент из-за занавески послышался шум – миссис Морран кого-то громко отчитывала:

– Эй, парень, да ты больной, что ли?! Эй, па-а-арень! (крещендо) Не гваздай мне грязными ногами крыльцо! Хочешь украсть мои лепешки?! Я тебе с утра сказала, что ты их не получишь – сначала уплати за вчерашние! Ах ты, воришка голодный! Кабы я могла сыскать в нашей глуши полисмена, я бы тебя в тюрьму сдала! Что ты там талдычишь? Что ты не за едой приперся?! Ах, ты хочешь перекинуться словом с жентельменами, что у меня квартируют? Старый тебе якобы знаком? Ну, я-то думаю, что это наглая ложь, но пусть жентельмены уж сами решают.

Миссис Морран, несколько театрально взмахнув посудным полотенцем, отдернула занавеску и вытолкнула на середину кухни довольно необычного персонажа. Это был чумазый мальчишка лет пятнадцати (если судить по его лицу), но такой низкорослый, что по фигуре ему трудно было дать больше двенадцати. Под огненно-рыжими волосами, торчащими, словно пучки соломы, имелось бледное веснушчатое лицо, на котором резко выделялись угрюмые серо-зеленые глаза, а курносый нос был уравновешен широким ртом со щербатыми зубами. Но каким бы примечательным ни было его лицо, одежда паренька была еще более странной. На голове красовалась обычная бойскаутская шляпа, но чересчур мальчишке большая, отчего она сползала на его красные уши. Грудь прикрывала древняя рубашка цвета хаки, когда-то, очевидно, принадлежавшая взрослому солдату; просторные рукава ее были закатаны до плеч и подвязаны веревочкой, открывая пару тощих рук. Среднюю часть фигуры мальчишки прикрывал самодельный шотландский килт, сделанный, вероятно, из старой скатерти, поскольку смелый его узор по цвету не принадлежал ни к одному известному клановому тартану. Скатерть была подвязана широким ремнем, за который был заткнут обломанный на конце нож-тесак, а шею сорванца украшали завязанные узлом обрывки большого шелкового платка. Ноги паренька были босыми, синими, поцарапанными и очень грязными, а пальцы на ногах имели тот особый цепкий вид, который присущ обезьянам и уличным мальчишкам, не пользующимся обувью ни зимой, ни летом. В руке новоприбывший держал длинную ясеневую палку, очевидно, вырубленную совсем недавно из какой-нибудь молодой поросли.

Такой вот мрачный персонаж, набычившись, стоял перед двумя джентльменами посреди кухни миссис Морран. Глядя на него, Диксон вспомнил Мирнс-стрит и парад самозваных «бойскаутов», маршировавших под грохот привязанных к их палкам консервных жестянок. Перед ним стоял Дугал, вождь «Крепких Орешков». Диксон вспомнил о благотворителе Макинтоше и своем собственном денежном пожертвовании в размере десяти фунтов в фонд будущего бойскаутского лагеря. Ему было радостно встретить здесь знакомого паренька, поскольку среди неприятных дел, которые ему, похоже, скоро предстояли, он являлся утешительным напоминанием о домашнем покое.

– Рад видеть тебя, Дугал, – с улыбкой сказал мистер Макканн. – Как твои дела? Ты действительно совершаешь каждый день по одному доброму делу, как собирался?

Лицо атамана разбойников потемнело.

– Добрые дела! – с горечью в голосе повторил он. – Я те честно скажу, мистер, я измотался уже весь за этими добрыми делами! Старый Макинтош божился, что устроит нам шикарные каникулы! Каникулы! Дерьмо, а не каникулы! Это мне в субботу вечером на пустыре каникулы – сплошная драчка, одна за другой!

Никакое сочетание букв не в состоянии воспроизвести на письме выговор и акцент Дугала, поэтому я даже не буду пытаться это сделать. В нем сквозили ирландские нотки, было что-то от мюзик-холла, а также странные вариации наречия южного Глазго. Гласные буквы давались ему хорошо, но вот согласные, особенно буква Т, оставались лишь благими намерениями.

– Садись и расскажи нам о своих проблемах, – предложил Диксон.

Мальчишка оглянулся на занавеску, из-за которой еще слышалось ворчание миссис Морран, сделал шаг назад и задернул полог.

– Не хочу, чтобы эта старая курица слыхала, – пояснил он, затем присел на коврик у камина и потер свои иссиня-черные голени. Глядя на отблески огня, вождь «Крепких Орешков» заметил: – Я видел вас седни у Большого дома.

– Что, ты нас видел?! – внезапно заинтересовался Херитидж. – А где ты был?

– В семи футах от твоей башки выше по дереву. Это мой главный схрон и, дьявол меня забери, он мне нужон! Потому что Лин преследоват меня с пистолетом – он пальнул в меня позавчерась! – и Дугал с угрюмой гордостью продемонстрировал дырку в своем килте, добавив: – Кабы я был тода в штанах, он бы меня уделал!

– Кто этот Лин? – спросил Херитидж.

– Энтот, в черном пальте. А того, который хромый, прозывают Спитталом.

– А ты откуда знаешь?

– Слышал, как они трекали промеж собой.

– Но зачем было этому человеку в тебя стрелять?! – удивился Диксон.

– Зачем?! Дак они до смерти пугаются всякого, кто приближается к их Большому дому! Они пара чертей похуже краснокожих, но они там все потные от страха. Зачем? Так я вам скажу: они там скрывают Секрет. Я понял это, как только увидал рожу этого ублюдка Лина. Я уже натыкался на схожего с ним у киношки в Глазго. Он только открыл рот, чтобы ругнуться, а я уж сообразил, что он пришлый – ино… ино-сранец, как те моряки в квартале Брумилау. Дело было гнилое, потому я не стал дожидаться худшего и дал деру. Тогда-то он и пальнул в меня.

– Так ты его не боишься, что ли? – спросил Диксон.

– Чего же, боюсь, ясен пень. Но никому не дозволяется наставлять ствол на «Крепкого Орешка»! Я встретился со своими у костра, и мы решили докопаться до дна всего их дерьмового бизнеса. А коли я командир, так кому сподручнее взять на себя самое опасное задание? Ясное дело, мне. Потому я и ползал там на животе, вынюхивая всю их политику. И я разнюхал кое-что странное.

Херитидж вскочил и наклонился ближе к сидящему на корточках у огня «Крепкому Орешку».

– Что ты узнал? Выкладывай! Давай же, расскажи мне! – голос его был резким и взволнованным.

– Щас, как же! – ответил Дугал, и глазом не моргнув. – Слова тебе не скажу, пока не узнаю, чем ты мне подмогнешь. Там куда как больше работы, чем я споначалу думал! Там чего-то побольше таится, чем просто Лин и Спиттал. Есть большой парень, который держит пивную, – Добсон его прозывают. Он приплыл из Нумерики, а там все бандиты. И есть еще два-три лагеря углежогов на болотах. Они тоже в деле – Добсон балакал с ними этим утром. Когда я вас увидал, я сподумал, что вы тоже из ихней банды, а потом я спознал, что один из вас – старый Макканн, что держит лавку на Мирнс-стрит. Я заметил, что вы прятались от этого Лина, и пошел за вами сюда, потому как рассудил, что мне не повредит ваша подмога.

Хэритидж схватил Дугала за плечо и одним рывком поставил мальчишку на ноги.

– Ради Христа, парень, расскажи мне, что ты узнал! – крикнул он.

– А ты мне сподмогнешь?

– Да, конечно же, маленький ты идиот!

– Тогда побожитесь, – сказал этот богомолец. Из грязного кармана рубахи он извлек на свет божий потрепанную книжицу под названием «Священные псалмы и гимны». – Вот, возьми это в правую клешню, а левую положь на мою палку и повторяй за мной: «Клянуся не болтать языком то, что мне скажут по секрету, и клянуся быть быстрым и верным, когда мне велит командир, и помогай мне в том Бог». А теперь поцелуй книжку.

Диксон заявил, что это все чушь собачья и уже хотел отказаться, но, глядя, как Херитидж послушно повторил слова клятвы, смирил свою гордость и последовал его примеру. Таким образом, наши двое были приведены к присяге.

– Теперь выкладывай, – велел Херитидж.

Дугал снова опустился на коврик перед камином. Он был явно доволен, оказавшись в центре внимания.

– Сегодня с утра, – неторопливо начал он, – я забрался в этот дом.

– Да ты отважный парень! – сказал Херитидж. – И что ж ты там увидел?

– Я забрался внутрь этого дома, да только не с первой попытки. И даже не со второй. Я сыскал угол, где меня никто не застукал бы, коли только нарошно туда б не заявился и попробовал влезть по трубе в окно. Но ветер так задувал, что я едва шею себе не свернул. Тогда я спопробовал через крышу, но там не было окон. Так что я влез через угольную яму. Вот почему вы, небось, думаете, будто я не очень уж чистый-плотный.

Терпение Херитиджа было почти на пределе.

– Мне дела нет, как ты вошел. Что ты увидел внутри, маленький ты дьявол?

– Внутри того дома, – медленно произнес Дугал, и в голосе его послышалось сожаление, как будто он собирался рассказать о грудах золота и стерегущих его бандитах, но не хотел врать, – внутри того Дома нету ни фига, окромя двух женщин.

Хэритидж с серьезным лицом присел на корточки рядом с Дугалом.

– Опиши их, – потребовал он.

– Одна из них – старуха, прямо как вот эта, – Дугал мотнул головой в сторону кухни. – Она даже головы не подняла, когда я влез.

– А другая?

– О, просто девчонка.

– Да, но какая она была?

Дугал, казалось, подыскивал подходящие для ее описания слова. И он нашел их – в популярной песенке:

«Она – вторая Грета Гáрбо,

И ее прекрасней нет!

Блонд она, как Грета Гáрбо,

И одета в креп-жоржет!»

И, нисколько не смутившись под яростным взглядом Херитиджа, он продолжил:

– Она либо англичанка, либо вообще черти откуда, потому как она не могла спонять, что я сказал, а я ни черта не разбирал ее говор. Но я спонял, что она поздоровкалась со мной. Она была вроде как напугана, но виду не подавала. Я спросил, могу ли я сделать для нее какое-нить доброе дело, а она, когда поняла о чем это я, ужасно взволновалась и спросила, видал ли я в саду мужчину – такого большого, с желтой бородой. Я так смекаю, что она не знала, как его кличут, или, может, не хотела мне сказать. Старуха смертельно боялась, я это сразу понял, хотя она и лопотала не по-нашему. Этот Лин с приятелями пугал их обеих до чертиков, и я только начал докладывать, кого приметил в саду, как за дверями послышались шаги того хромого. Дамочка хотела спрятать меня за диваном, но я не дурак попадаться в такую ловушку, поэтому я выскочил в другую дверь, скатился по черной лестнице в кухню и дал деру через яму для угля. Черт, они меня там почти споймали!

Дугал вскочил на ноги.

– Мне щас надо в лагерь, чтобы отдать приказы на утро. Я еще вернусь к тому Дому, потому что это уже личный бизнес – драчка «Крепких Орешков» с паскудниками, что пугают женщин. Вопрос в том, пойдешь ли ты со мной? Помни, что ты побожился! Но если струсишь, я не обижусь, хоть и не совру, если скажу, что буду рад компании. Твоей-то уж по-всякому, – кивнул он Херитиджу, – а вот он… старый Макканн, небось, и не пролезет в угольную яму-то…

– Ты, малолетний преступник, с чего это ты решил, что мы отправимся с тобой?! – возмутился Диксон. – Нельзя вламываться в чужие дома! Это работа полиции!

– Как хочешь, – пожал плечами Дугал и посмотрел на Херитиджа.

– Я иду с тобой, – быстро сказал тот.

– Тогда утром сделай вид, будто нюхаешь цветочки возле речки Гарпл. Я тебя там сыщу и дам парочку приказов.

Без лишних слов Дугал скрылся за занавеской, попрощался с миссис Морран, и через секунду наши двое услышали, как хлопнула задняя дверь.

Поэт сидел неподвижно, зажав голову ладонями, а Диксон в сильном беспокойстве расхаживал туда и сюда по кухне. Он даже забыл зажечь трубку.

– Вы же не станете подчиняться этому оборванцу? – рискнул спросить он.

– Я обязательно должен попасть завтра в этот дом, – ответил Херитидж, – и если он сможет показать мне туда дорогу, тем лучше. Он, похоже, парень решительный. Много их таких у вас, в Глазго?

– Хватает, – кисло ответил Диксон. – Послушайте, мистер Херитидж… Вы не вправе ожидать, что я стану забираться в чужие дома только потому, что меня попросил о помощи какой-то голодранец. Я респектабельный торговец… по крайней мере, был таковым. Кроме того, я приехал сюда отдыхать, а не влезать в чужие дела!

– Поступайте, как хотите. Только, понимаете ли, я почти уверен, что в этом месте – моя знакомая, а даже если это и не так, то все равно там женщины в опасности. Если хотите, мы попрощаемся после завтрака, и вы можете отправиться дальше, как если бы никогда не сворачивали на этот проклятый мыс. Но я должен остаться.

Диксон застонал. Его мечта об идиллическом отпуске рушилась на глазах. Книжная романтика растаяла от обжигающего огня грубой реальности, пахнущей мелодрамой и, вероятно, даже гнусным преступлением. Эти мысли причиняли ему боль и страдание, но потом одно соображение заслонило собой все остальные: возможно ли было, что все романтические происшествия в моменты их свершения были такими же грубыми и уродливыми и сияли яркими красками только в ретроспективе, в воспоминаниях? Может быть, он ошибался в самой сути своей твердой веры в романтику?