Читать книгу Ведьмино логово - Джон Диксон Карр - Страница 4

Сейчас, направляясь в кабинет доктора Фелла в свой первый день пребывания в Новом Коттедже, американец был склонен думать, что все в этом мире причудливо. Этот одинокий маленький дом с масляными лампами и его примитивная система водоснабжения наводили на мысль, что Рэмпол проводит отпуск в охотничьих угодьях в Адирондакских горах и вот-вот должен вернуться в Нью-Йорк, затем двери его машины откроет швейцар и он вновь окажется у себя дома.

Но он находился здесь: пчелы летали в саду, чувствовался запах старого дерева и свежих гардин – все это типичные запахи Англии. Здесь от бекона с яйцами можно было получить наслаждение, а ведь до этого Тед никогда их не любил. Табак для трубки. Тут деревенская местность не выглядела искусственной, как в тех странах, куда предпочитают приезжать исключительно летом. Да и кустарники не казались похожими на те, что растут на крышах высотных домов.

Тут же был и доктор Фелл. В шляпе с широкими полями он выглядел добродушным хозяином, который ничего не делает, но при этом имеет сосредоточенный и увлеченный вид.

Миссис Фелл была шумной и веселой женщиной маленького роста, немного неуклюжей. За одно только утро двадцать раз можно было услышать, как у нее что-то с грохотом падает; затем с возгласом «Боже мой!» она начинала убирать последствия катастрофы.

Еще у нее была привычка открывать окна и выглядывать из них, чтобы адресовать мужу то или иное послание. Вы могли ее увидеть в переднем окне, а потом, как кукушка из часов, она высовывалась уже из заднего окна и приветливо обращалась то к Рэмполу, то к мужу. Тот всегда смотрел на нее с удивлением и не знал, что ответить. Затем она снова скрывалась в доме, чтобы потом появиться с подушкой или тряпкой для пыли. Что касается Рэмпола, отдыхающего в кресле под лимонным деревом и курящего трубку, то ему она напоминала швейцарский барометр, откуда выскакивают разные фигурки, предсказывающие погоду.

Утро и часть дня доктор Фелл обычно посвящал своей работе «Культура выпивки в Англии: с древности до наших дней» – монументальному труду, которым он занимался вот уже шесть лет. Ему нравилось прослеживать этимологию различных выражений, таких как напился как свинья, пить горькую чашу, а также употребление в них слов наподобие здоровье, резвость, мама и других. Даже в разговоре с Рэмполом он пытался коснуться вопросов, связанных с такими авторами, как Том Нэш[2] и Джордж Гаскойн[3].

Утро заканчивалось, где-то на лугах пели дрозды, в приглушенном солнечном свете вновь вспомнилось об ужасах четтерхэмской тюрьмы. Яркий полдень заставил американца зайти к доктору Феллу, которого он застал набивающим трубку. Доктор был одет в охотничью куртку, а его белая шляпа висела на полке у камина. Перед ним лежала груда бумаг, с которыми он периодически сверялся.

– К чаю у нас будут гости, – сказал доктор. – Я жду пастора, юного Старберта и его сестру. Они живут в замке, вы знаете. Почтальон сообщил мне об их визите сегодня утром. Вообще-то может прийти и кузен Старберта, довольно угрюмая личность. Я надеюсь, вам еще интересно узнать побольше об этой тюрьме?

– Конечно, если это не…

– Вы хотели сказать, будет ли это удобно. О, что вы! Все знают об этом. Мне даже интересно будет увидеть Мартина. Последние два года он жил в Америке, а его сестра приехала в замок, как только умер их отец. Милая девочка. Старый Тимоти скончался тоже при весьма странных обстоятельствах.

– Он сломал шею? – попытался угадать Рэмпол после минутной заминки.

Доктор Фелл крякнул:

– Если он и не сломал себе шею, то сломал все, что только можно было сломать. Он ужасно покалечился. На закате он выехал на прогулку, и, как раз в тот момент, когда он преодолевал подъем к тюрьме возле Ведьминого Логова, его сбросила лошадь. Его нашли поздно ночью лежащим в кустах. Лошадь была рядом и испуганно фыркала. Старый Дженкинс, его квартиросъемщик, нашел бедолагу. Он сказал, что никогда еще не слышал, чтобы лошади издавали такие ужасающие звуки. Старберт умер на следующий день. Он находился в сознании до самой смерти.

Несколько раз за время пребывания здесь Рэмполу казалось, что доктор просто разыгрывает его как американца. Но сейчас он считал иначе. Доктор Фелл намеренно столь долго рассказывал мистические истории, потому как они волновали его самого. Он, по-видимому, сам хотел во всем этом разобраться. За его бегающими глазами и покачиваниями в кресле могли скрываться беспокойство, подозрение и даже страх. Тяжелое дыхание астматика шлышалось в тишине комнаты.

Молчание нарушил Рэмпол:

– Вот как, значит. Мне кажется, суеверия всегда сопровождают подобные истории.

– Вы правы, но все это представляется мне совершенно ни на что не похожим.

– Вы имеете в виду…

– Убийство, – ответил Фелл.

Он подался вперед. Его глаза казались большими из-за пенсне, а лицо было напряжено. Он начал быстро говорить:

– Запомните! Это только гипотеза, я ни в чем не могу быть уверенным. Но доктор Маркли сказал, что травма черепа не обязательно могла быть вызвана падением с лошади. Ему кажется, что жертву скорее кто-то топтал. Я не имею в виду лошадь. Что-то другое. Это случилось сырым октябрьским вечером, и нашли его на заболоченной земле, но все равно оставался необъяснимым тот факт, что он был мокрым с ног до головы.

Рэмпол уставился на доктора. Он обратил внимание, что тот крепко сжимает подлокотники кресла пальцами.

– Но, сэр, вы сказали, что он находился в сознании. Не так ли?

– Меня, конечно, там не было. Мне все рассказали настоятель и Пейн, помните его? Да, он сообщил мне. Причем не просто сообщил – его явно взволновала эта история. Да, Старберт умер на заре. Доктор Маркли сказал, что тот что-то писал, ему даже дали для этого доску. Ему пытались помешать, но он только огрызнулся. Сказал, что пишет инструкции сыну. Мартин в то время был в Америке. «Через это испытание ему придется пройти», – произнес умирающий.

Доктор Фелл замолчал, чтобы прикурить трубку. Он втянул в себя дым с такой яростью, словно после этого все должно было проясниться.

– Они долго колебались перед тем, как сообщить об этом мистеру Сондерсу, священнику, потому что Тимоти был яростным противником Церкви. Но он упомянул имя Сондерса несмотря на то, что всегда спорил с пастором. Поэтому рано утром они обратились к священнику, чтобы тот помолился за умирающего. Пастор вошел один и через некоторое время вышел, вытирая пот со лба. «Боже мой! – произнес священник, словно это было частью его молитвы. – Он не в своем уме. Нужно, чтобы кто-то находился там вместе со мной». «Сможет ли он услышать молебен?» – сомневался племянник Тимоти, который выглядел как-то странно. «Да-да, – ответил пастор. – Дело не в этом. Дело в том, что он говорит». «Что же он сказал?» – спросил племянник. «Боюсь, что не позволю себе произнести это, – сказал пастор, – но очень хотел бы».

Из спальни доносились невнятные возгласы Тимоти, но двигаться он не мог. Затем он позвал к себе Дороти, потом Пейна – своего адвоката. Именно Пейн и сказал, что тот умирает. Как только взошло солнце, все вошли в комнату, обитую дубом, где стояла большая кровать. Тимоти почти не говорил. Только одно он произнес четко: это было слово «платок»; показалось, что он ухмыляется. Во время молебна все стояли на коленях, только Сондерс помахивал крестом, затем изо рта Тимоти пошла пена, он дернулся и умер.

Возникла продолжительная пауза. Рэмпол опять услышал дроздов, поющих снаружи. Солнце над ветками тиса висело высоко.

– Все это достаточно странно, – сделал вывод американец. – Но если он ничего не сказал, то как вы можете думать об убийстве?

– А почему не могу? – живо возразил доктор. – Ну, может, и не могу… Той же ночью, на следующий день после кончины, в окне комнаты надзирателя горел свет.

– Кто-нибудь пытался разобраться, в чем дело?

– Нет. Сюда после заката никого не заманишь и за сотню фунтов.

– Да, понимаю. Суеверия, воображение…

– Ни то, ни другое, – возразил доктор, тряся головой. – По крайней мере, я так не думаю. Я сам лично видел этот свет.

– А сегодня ваш Мартин Старберт проведет час в этой же комнате, – медленно проговорил Рэмпол.

– Да, если не испугается. Он всегда нервничал и побаивался этой тюрьмы. Последний раз он был в Четтерхэме примерно год назад. Тогда он прибыл, чтобы прочитать завещание Тимоти. Один из пунктов, разумеется, гласил, что Мартин тоже должен пройти через то самое испытание, о котором вы знаете. Потом он оставил сестру и кузена жить в замке, а сам вернулся в Америку. Он появляется в Англии только во время значительных событий.

Рэмпол кивнул головой.

– Вы уже много мне рассказывали обо всем этом, – начал он, – и совсем ничего не упомянули о том, с чего все началось.

Доктор Фелл надел пенсне для чтения, наклонился над бумагами, разбросанными на столе, и сложил руки.

– У меня здесь есть копии всех официальных документов. Изо дня в день записи велись Энтони Старбертом, эсквайром, надзирателем четтерхэмской тюрьмы с 1797 по 1820 годы, и Мартином Старбертом, эсквайром, надзирателем тюрьмы с 1821 по 1837 год. Оригиналы хранятся в замке, старый Тимоти разрешил мне снять копии. Они должны были быть опубликованы как книга, чтобы пролить свет на практику исправительных заведений того времени. – На минуту он замер, наклонив голову, затем раскурил трубку и продолжил, задумчиво осматривая чернильницу: – Во второй половине XVIII века во всей Европе было всего несколько мест, подобных этому. Заключенных либо вешали, либо клеймили, либо их попросту калечили или препровождали в колонии. Были, конечно, исключения, например должники, но в целом не существовало никаких особых различий между теми, кто уже совершил преступление, и теми, кто еще находился под следствием, – все они волей-неволей находились в этой системе.

Человек по имени Джон Говард первым высказал мысль о том, что необходимы учреждения для содержания арестованных. В Четтерхэме строительство началось даже еще до Милбанка, который считается старейшим подобным заведением. Тюрьму из камня строили те, кто уже находился под стражей, его добывали на землях Старбертов под прицелом мушкетов отряда «красных беретов», принадлежащего Георгу III. Здесь активно практиковались пытки, могли, например, подвесить человека за большой палец. Каждый камень тут обагрен кровью.

Когда он закончил, на ум Рэмполу пришло старинное выражение: «И заплакала земля…»

– Да. Потрясающая и грустная история. Должность надзирателя, конечно, поручили Энтони Старберту. Его семья долгое время была замешана в такого рода дела; отец Энтони служил шерифом в Линкольне. Это есть в записях, – сказал Фелл, громко втянув воздух через нос. – Во время возведения тюрьмы каждый день, а то и ночью, сидя на лошади, Энтони инспектировал стройку. Чем лучше его узнавали узники, тем больше ненавидели. Он всегда был в седле, носил треуголку и синий плащ.

Случалось Энтони и в дуэлях участвовать. Типичный денди, он был при этом очень скуп и жесток, писал плохие стихи и часто из-за этого подвергался насмешкам со стороны родственников, что могло послужить причиной их ссоры. Мне даже помнится, что он чуть ли не угрожал им расправой за это.

Строительство тюрьмы было завершено в 1797 году, Энтони сразу же въехал туда. Он-то как раз и ввел правило, согласно которому проверять содержимое сейфа в комнате надзирателя обязан старший сын. Его деятельность, должен вам признаться, была просто адской. Мне не хочется рассказывать обо всем в деталях. Эти его глаза и ухмылка… в общем, это было нечто, – закончил доктор Фелл и положил ладонь на стопку бумаг, словно пытаясь скрыть написанное там. – Это очень хорошо, мой мальчик, что он позаботился о завещании еще при жизни.

– А что с ним случилось?

– Гидеон! – прозвучал раздраженный голос, затем послышался неожиданный стук в дверь, что заставило доктора подскочить. – Гидеон! Чай!

– А? – безучастно переспросил Фелл.

В голосе миссис Фелл уже звучало недовольство.

– Гидеон, пора пить чай. И оставьте, наконец, в покое ваше пиво. Одному Богу известно, почему у меня не получилось печенье. Да, а еще у вас очень душно, кроме того, я увидела на дороге пастора и мисс Старберт, которые вот-вот уже будут у нас. – Миссис Фелл глубоко выдохнула и подвела итог: – Идите к столу.

Доктор приподнялся с места; было слышно, как его жена дребезжит, будто старый автомобиль: «Ох уж эти хлопоты!»

– Ну ладно, вернемся к этому позже, – сказал доктор Фелл.

Приближающуюся по тропинке Дороти Старберт легко было узнать по походке. Рядом с ней шел, обмахиваясь шляпой, лысый мужчина. На мгновение Рэмпол растерялся. Нужно взять себя в руки! Не стоит вести себя, как ребенок! Он уже слышал ее легкий насмешливый голос. Она была одета в желтый джемпер с воротником под горло, коричневую юбку и куртку, руки держала в карманах. Солнечные лучи скользили по ее пышным черным волосам, ласкали шею. Когда девушка поворачивала голову, можно было легко различить ее четкий тонкий профиль, словно готовый раствориться в воздухе. Они шли через луг, и Дороти из-под ресниц бросила взгляд темно-синих глаз прямо на него…

– Кажется, с мисс Старберт вы знакомы, – сказал Фелл. – Мистер Сондерс, это Рэмпол, он американец. Он у меня в гостях.

Большая рука лысого мужчины с силой трясла руку Рэмпола. Томас Сондерс, идеально выбритый, профессионально улыбался. Он был одним из тех священников, которым можно сделать комплимент: они не похожи на служителей Церкви. Его лоб блестел от пота, но его ласковые голубые глаза смотрели со всей строгостью старшего скаута. Мистеру Сондерсу было сорок лет, но выглядел он гораздо моложе. Чувствовалось, что он предан своему делу с той же непоколебимостью, с которой мог защищать цвета Итона (или Хэрроу, или Винчестера, или любого другого колледжа). Его розовый череп окружала бахрома аккуратно подстриженных волос. На шее висели огромные часы на цепочке.

– Я очень рад знакомству, сэр, – громогласно произнес пастор. – Во время войны я встречался со многими вашими соотечественниками. Кузены, понимаете ли, заморские кузены!

Он приятно улыбался. Его профессиональная манера поведения раздражала американца. Тед что-то буркнул в ответ и повернулся к Дороти Старберт…

– Как вы поживаете? – сказала она, протягивая вспотевшую ладонь. – Очень рада встретить вас вновь! Как там наши общие друзья Харрисы?

Рэмпол чуть не воскликнул: «Кто?» – но его обезоружил ее ласковый взгляд и невинная улыбка.

– А, Харрисы, – включился он. – Великолепно, спасибо, что вспомнили, все чудно. – Затем вдруг с воодушевлением добавил: – У Мюриэля режется зуб.

Никто не заинтересовался этим сообщением, Рэмпол занервничал и собрался было доказывать подлинность сказанного, добавить подробностей о Харрисах, но тут в дверном проеме появилась миссис Фелл, явно намереваясь взять все под свой контроль. Она сделала огромное количество замечаний, касающихся пива, печенья и заботливости священника, она даже припомнила ему историю, когда тот чинил поливалку, и спросила, не заболел ли он после этого пневмонией. Мистер Сондерс, кашлянув, сказал, что нет.

– Простите меня! – воскликнула миссис Фелл, пробираясь сквозь какие-то растения. – Я слепа, как летучая мышь. Мистер Сондерс… мисс Старберт, а где ваш брат? Вы же говорили, что придете с ним?

На лицо Дороти Старберт упала тень. Она замялась, положив руку себе на запястье, как будто хотела посмотреть, который час, но тут же выпалила:

– Он будет здесь. Он сейчас в деревне, ему надо кое-что купить, а потом он присоединится к нам.

Чайный столик стоял в саду за домом, в тени лимонного дерева, а ниже журчала небольшая речушка. Рэмпол и Старберт общались чуть поодаль от остальных.

– Малыш Эдвиг заболел свинкой, – сказал Рэмпол.

– Оспой. Не путайте. Я очень переживала, что вы расскажете о нашем знакомстве в этом обществе… Кстати, откуда им известно, что мы знаем друг друга?

– Один глупец-адвокат выболтал, что видел нас на платформе. А мне вот казалось, что вы, наоборот, расскажете об этом.

Это странное совпадение заставило их посмотреть друг на друга, и Рэмпол вновь увидел в ее глазах огонек и почувствовал легкий дурман. Затем он воскликнул: «Ха!» так, как это делал Фелл, и они оба рассмеялись. Она продолжила низким голосом:

– Вчера я была в дурном расположении духа… Лондон ведь такой большой. И все как-то не ладилось. Мне хотелось с кем-нибудь пообщаться. А затем вы налетели на меня, да еще и такой симпатичный. Вот и все.

У Рэмпола возникло желание кого-нибудь по-дружески ущипнуть. Внутри себя он дал волю эмоциям. У него появилось ощущение, что кто-то вкачивает воздух в его грудь.

Он намеренно не без лести, хотя, признаться, довольно естественно произнес:

– Я очень рад, что все так вышло.

– И я.

– Правда?

– Да.

– Хах! – воскликнул Рэмпол, набирая воздух в легкие.

Впереди раздавался тонкий голос миссис Фелл:

– Азалии, петуньи, герань, мальвы, жимолость, элегантины! – Ее голосок напоминал голос диктора, объявляющего поезда. – К сожалению, я не могу их увидеть из-за близорукости, но знаю, что они здесь.

Как-то многозначительно улыбаясь, она приковывала к себе внимание пришедших и просила всех садиться.

– О, Гидеон, ты же не собираешься пить свое ужасное пиво?

Доктор Фелл стоял, наклонившись над ручьем. Тяжело дыша и опираясь на трость, он уже извлек из воды несколько бутылок, усыпанных бисером капель.

– Заметьте, мистер Рэмпол, – сказал пастор своим обычным голосом, – я всегда считал, что хорошим доктором не может быть француз. Эта варварская привычка пить пиво, когда все пьют чай… Это нехорошо, и, понимаете, это ведь пошло не из Англии!

Доктор Фелл посмотрел на него со злобой.

– Сэр, – сказал он, – позвольте вам возразить, что как раз чаепитие – это не английская традиция. Я хочу, чтобы вы прочли приложение к моей книге, страница восемьдесят шесть, глава девять, посвященное таким ужасным напиткам, как чай, какао или крем-сода. Вы обнаружите, что чай пришел к нам из Голландии в 1666 году. Из Голландии, злейшего врага в те времена! И там этот напиток называли «водой с сеном». И те же французы не любили его. Пэтин называл чай l’impertinente nouveaut de siecle[4], а доктор Данкан в своем «Трактате о горячих напитках»…

– И ты говоришь это пастору в лицо? – гневно перебила его миссис Фелл.

– А? – переспросил доктор, восприняв реакцию жены в штыки. – Что, дорогая?

– Я о пиве, – ответила миссис Фелл.

– О, черт! – сказал доктор с яростью. – Прошу меня простить. – Затем, повернувшись к Рэмполу, он добавил: – Не хотите ли выпить со мной немного пива?

– Почему бы и нет, – ответил тот. – С удовольствием.

– Да еще и холодное, прямо из воды. Вы оба запросто можете подхватить пневмонию, – сказала миссис Фелл.

Похоже, что пневмония была для нее чем-то вроде идеи фикс.

– К чему это все приведет, мне не понятно. Может, еще чаю, мистер Сондерс? Печенье тоже перед вами. Здесь где угодно можно подхватить пневмонию, а этому бедному молодому человеку придется еще провести время в комнате надзирателя, где царят страшные сквозняки. Он с легкостью может заболеть пнев…

Она неожиданно замолчала, и наступила тишина.

Затем Сондерс стал говорить как ни в чем не бывало. Он завел разговор о цветах, показав на клумбу с геранями; похоже было, что он хочет изменить ход своих мыслей, а не просто сменить тему разговора. Доктор Фелл вступил в дискуссию, искоса поглядывая на жену. Та была сама непосредственность, когда затрагивала темы, на которые не принято говорить. Но некая тревога все равно охватила компанию, сидящую под лимонным деревом.

Легкое розоватое сияние окутывало сад, хотя должно было быть светло еще по крайней мере несколько часов. С запада проникали через ветви серебристые лучи света, все казалось необычайно четким. Все присутствовавшие, в том числе и миссис Фелл, смолкли, уткнув взгляды в чайный сервиз. Заскрипело плетеное кресло. Откуда-то издалека доносилось бряцание и звон колокольчиков. В воображении Рэмпола нарисовались коровы на бескрайнем лугу, которые в сумраке бредут домой. Звон насекомых наполнил воздух.

Дороти Старберт вдруг нарушила молчание:

– Какая же я глупая! – сказала она. – Я совсем забыла, мне ведь нужно сходить в деревню и купить сигарет, пока не закрылась лавка.

Она непринужденно улыбнулась всем, но никому персонально. Ее улыбка теперь была скорее маской. Затем она взглянула на часы:

– Так божественно у вас здесь. Миссис Фелл, вам просто необходимо побывать у нас в замке в ближайшее время. – А затем она так же естественно обратилась к Рэмполу: – Не хотите ли прогуляться со мной? Вы ведь еще не были в нашей деревне? Там, например, есть церковь в раннем готическом стиле, как мистер Сондерс уже вам сообщил.

– Да, все верно. – Священник, казалось, смутился, затем он посмотрел на них и по-отцовски махнул рукой. – Идите, конечно. А я вот выпью еще чашку чая, если миссис Фелл будет так любезна. Здесь замечательно… – Он посмотрел на хозяйку. – Боюсь, что я у вас могу разлениться.

Он самодовольно откинулся на стуле и, кажется, пробормотал: «Эх, когда-то и я был молод!» – но у Рэмпола сложилось впечатление, что молод он не был никогда. Его сразила мысль, что это отеческое отношение старого лысеющего мужчины к Дороти Старберт (лишь в разгоряченных мыслях Рэмпола) имеет под собой не столько или не только религиозное основание. Но почему, черт побери?! Ему припомнилось даже, как пастор слегка обнимал ее за плечи, когда они шли лугом…

– Мне захотелось уйти оттуда, – сказала девушка, часто дыша.

Их шаги быстро шуршали по траве.

– Мне хочется прогуляться… Быстрее.

– Я так и понял.

– Когда ты гуляешь, – начала объяснять она тем же прерывающимся голосом, – ты чувствуешь себя свободным. Тебе не надо оставаться в напряжении, словно ты, как жонглер, держишь в воздухе сразу несколько предметов и боишься упустить хоть один. Ох!

Им предстояло спуститься на темный луг, где высокая трава должна была заглушить их шаги. Их передвижение нельзя было услышать, зато они довольно явственно различили чей-то говор неподалеку. Неожиданно один голос стал слышен отчетливо. Он пронесся в легком воздухе, и вот что они услышали:

– Ты знаешь это слово не хуже меня. Это слово виселица, оно тебе хорошо известно.

Кто-то засмеялся. Дороти Старберт остановилась. Острый профиль ее лица на фоне темно-зеленой травы выражал страх.