Читать книгу Джон и Джордж. Пес, который изменил мою жизнь - Джон Долан - Страница 9

Воспоминания о тех временах, когда я боксировал в клубе и свободно болтался по всему району, до сих пор одни из самых счастливых в моей памяти. Тогда у меня установился определенный жизненный распорядок, и я чувствовал, что все шло по-моему. Я делал успехи в боксе, все лучше двигал ногами и заметил, что вес начал понемногу уходить. Когда Дот обратила внимание на то, что старая одежда стала мне великовата, она просто понимающе улыбнулась. Она безропотно перешивала мои школьные брюки даже после долгих рабочих смен. Думаю, больше всего удивился своему перевоплощению я сам. Я знал, что Дэвид очень гордился мной и вечно ставил остальным в пример. Даже Джерри, который обычно оставался холоден, стал называть меня «чемпионом».

– Сынок, я должен тебе кое-что рассказать, – начал однажды отец.

Голос его звучал сухо, и я тотчас понял, что разговор намечается не о боксе и не о комиксах – и даже не о плохом поведении Задиры. Но не похоже было, что он собрался меня ругать. Нет – уловив его тон, я почувствовал, что тема была гораздо важнее, но не мог и предположить, насколько серьезными и судьбоносными окажутся его слова.

Я встретил Джерри, когда он шел домой из паба, а сам я как раз возвращался из школы, и мы подошли к газетному киоску за углом, как бывало порой, чтобы купить комикс. В эти редкие моменты мы садились вместе на полу в гостиной, Джерри выбирал картинку и предлагал мне ее срисовать. Пока я рисовал, он не произносил ни слова. Ему было достаточно видеть, что я частично унаследовал его художественный талант.

По пути к газетному киоску он обычно спрашивал меня, какой комикс я бы хотел купить. Мне очень нравились комиксы про Судью Дредда, поэтому я всегда был готов к вопросу. Однако на этот раз Джерри шел молча, и его слова о том, что он должен мне «кое-что рассказать», надолго повисли в воздухе.

– Что, пап? Что? Что ты должен мне рассказать? – спрашивал я, шагая рядом, не в силах сдержать любопытство.

– Извини, сынок, я ошибся. Ты слишком мал, чтобы понять. Я расскажу тебе, когда ты подрастешь, – ответил он, неожиданно передумав.

Я был боксером, борцом – достаточно взрослым и сильным, чтобы справиться с любым выпадом.

– Ну же, пап! Что такое? Неужели ты не можешь рассказать сейчас? Пожалуйста! Пап, это нечестно!

Он покачал головой и опустил глаза.

– Нет, сынок, когда подрастешь.

Это прозвучало жестче и решительнее.

– Когда подрастешь, – повторил он, подчеркнув эти слова. – Расскажу, когда подрастешь, ладно?

Но я не собирался мириться с этим и ныл всю дорогу до дома, вверх по лестнице и по коридору к нашей квартире.

– Ну, пап, пожалуйста! Пап, пап, пап, пожалуйста! Просто расскажи мне, черт возьми!

Тут он остановился и повернулся ко мне. Я решил было, что навлек на себя неприятности, но он вставил ключ в замок и мягко сказал:

– Хорошо, сынок, я расскажу.

* * *

Мне пришлось подождать еще немного, пока мы не зашли в квартиру. Проходя через гостиную в спальню, мы поздоровались с мамой, которая была на кухне. Распахнув дверь, отец предложил мне сесть рядом с ним на кровать, затем снял кепку, мягко положил руку мне на плечо и притянул к себе. Он никогда этого не делал. Никогда не выставлял напоказ чувств и не проявлял никаких признаков привязанности. Мое сердце билось все быстрее. Я отчаянно пытался успокоиться, чувствуя, что новости будут не из приятных, и надеясь сдержать себя. Отец глубоко вздохнул и обрушил на меня страшный удар.

– Сынок, тут вот какое дело. Ты зовешь меня папой, а маму – мамой. Нелегко говорить тебе, но вообще-то мы не твои родители. Видишь ли, на самом деле мы твои дедушка с бабушкой. Ты понимаешь меня, Джон?

Время остановилось. Я лишь смотрел в глаза Джерри, изо всех сил пытаясь не моргать. Мне хотелось показать, что я не боялся, но никак не получалось сдержать слезы, которые наворачивались на глаза. Удары сердца гулко отдавались в ушах. Зачем он вообще поднял эту тему? Что я ему сделал, чтобы он сказал такое? Как он мог говорить, что не был моим отцом?

– Это неправда, – ответил я после долгой паузы, затянувшейся, как мне показалось, на несколько часов. – Ты врешь! Это не может быть правдой… так ведь, пап?

– Боюсь, может, Джон. Мне очень жаль, что тебе вот так пришлось об этом узнать. Но не переживай – нет никакой разницы. Это ничего не меняет. Мы по-прежнему любим тебя. Честно говоря, мы любим тебя даже больше, ведь ты наше сокровище.

Все это стало для меня ужасным ударом, который угодил прямо в живот. Я понимал, что Джерри наверняка говорил правду.

Пораженный, я не мог вымолвить ни слова. Мне даже в голову не пришло спросить, кем на самом деле были мои родители, ведь я был полностью сосредоточен на тех, кто ими не был.

Джерри продолжил говорить, пока я всхлипывал и пускал сопли на школьную рубашку. Плечи мои подрагивали под тяжелой рукой Джерри, я не мог справиться с собой. Я был опустошен.

– Ты ведь знаешь тетушку Мэрилин? – донеслось до меня, когда я прислушался к его словам.

Я кивнул. Конечно, я знал тетушку Мэрилин, хоть и нечасто с ней виделся. Но она ведь была моей сестрой, разве нет?

– Вот тетушка Мэрилин и есть твоя мама, – сказал он мягко, словно в этом не было ничего удивительного.

Я был совершенно сбит с толку и ревел без остановки: слезы катились по щекам, пока я безуспешно пытался сдержать их.

– Нет, это неправда, пап. Этого не может быть. Ты мой отец.

Мэрилин была дочерью Джерри, поэтому должна была быть моей сестрой, как же иначе? Должна была! Я ничего не понимал.

– Прости, парень, но это правда. Но, как я уже сказал, это ничего не меняет. Ты был и всегда будешь младшим из моих сыновей.

Перед глазами у меня встал образ Мэрилин – ее круглое улыбчивое лицо, короткие темные волосы и тонкие выщипанные брови. Она сделала брови совсем тонюсенькими по моде начала восьмидесятых, хотя мне всегда казалось очень странным вырывать собственные волосы. Был ли я похож на нее? Я не знал. В голову вообще ничего не лезло. Я едва мог припомнить, когда в последний раз видел ее.

Кем бы она мне ни была – тетушкой, сестрой или матерью, – я почти не знал ее. И в тот момент меня это не волновало. Для меня она была человеком, который время от времени появлялся в нашей квартире и которого мне велели называть «тетушкой Мэрилин». Она не обращала на меня особого внимания и не выказывала особой привязанности ко мне. Она даже не всегда приходила к нам даже на мой день рождения и на Рождество. Порой мне казалось, что она вообще не замечает моего присутствия.

– Мне придется уйти отсюда? – выдохнул я, не понимая толком куда, ведь дома у Мэрилин я никогда не был. Когда я был младше, она жила в другой части Лондона со своей матерью, но теперь я и представления не имел, где она осела. Мне было почти десять, так что ей должно было исполниться двадцать шесть. У нее была своя жизнь за пределами нашего семейства, о которой я ничего не знал.

– Нет, ты живешь здесь. Твоя настоящая мама любит тебя, но тебе, разумеется, не нужно никуда уходить.

В дверях появилась Дот – а может, она уже давно стояла там, я не мог сказать наверняка. Светлые волнистые волосы спадали ей на плечи, и я, помню, подумал, что на бабушку она совсем не похожа. Дот не была старой или хрупкой. На ней был цветастый фартук, обхватывавший талию, и обычный длинный мешковатый кардиган, но бабушкой она не казалась. Она казалась мамой. Моей мамой.

– Джерри! Что ты наделал?

– Однажды ему пришлось бы сказать.

– Я понимаю. Но почему сегодня? И почему ты не позвал меня? Мы об этом не говорили!

Не думаю, что Джерри знал ответ на эти вопросы. Он знал лишь, что теперь тайное стало явным. Мэрилин была его дочерью, и, наверное, он считал, что сам должен сказать мне правду. Его дом – его правила. Я плакал, а Джерри по-прежнему обнимал меня и продолжал рассказывать.

Не помню точно, что и в каком порядке он говорил, но в итоге я узнал историю своего появления на свет.

Мэрилин постоянно металась между домом Джерри и Дот и домом, где жила ее мать, и наконец, когда ей было шестнадцать лет, сбежала – или просто Джерри не видел ее месяца три. Вернувшись, Мэрилин предъявила всем огромный живот – она была на седьмом месяце беременности.

Она тогда встречалась с Джимми Доланом. Имя показалось мне знакомым, и я понял, что несколько раз видел этого парня у нас дома. Я не знал, почему он приходил к нам и с кем из семьи дружил, – он просто был пареньком по имени Джимми, которого знала вся семья и которому, насколько я помню, оказывали у нас не слишком радушный прием. По-моему, мне велели называть его «дядюшкой Джимми», но он точно не был моим дядей: я понимал это, потому что никто его тут не встречал с распростертыми объятиями.

Джерри сказал, что Мэрилин не хотела оставаться с Джимми и была слишком юна, чтобы в одиночку воспитывать ребенка. Было решено, что она родит и отдаст младенца на усыновление. Я родился в больнице «Хекни-Дженерал», и Джерри подчеркнул, что Мэрилин только взглянула на меня и тотчас влюбилась, хотя я и оказался самым крикливым ребенком в палате. «Нельзя было отдавать тебя на усыновление, Джон, никак нельзя».

– Поэтому мы с мамой и взяли тебя к себе, – сказал Джерри. – Никто не хотел отпускать тебя.

Раньше я никогда не задавался вопросом, почему в семье только я носил фамилию Долан. Это удивляет меня всякий раз, когда я теперь размышляю об этом, хотя, видимо, я просто был слишком мал, чтобы задумываться. Наверное, я бы все равно вскоре начал задавать неудобные вопросы – может, именно поэтому Джерри и завел разговор первым.

Мне сложно было все это понять. Отец оказался моим дедушкой. Его дочь – моей матерью. А моя мама – бабушкой. А что насчет Малкольма и Дэвида? Я считал их старшими братьями. А теперь? Кем они были? Дядями? Я решил, что это не важно, я не собирался считать их дядями. Они навсегда должны были остаться моими старшими братьями, а Джеки – старшей сестрой. Никто не мог забрать их у меня.

Насколько я помню, все снова вернулось на круги своя практически сразу же после этих новостей, как мне и хотелось. Я не обсуждал их ни с кем, никто ничего мне не говорил, а сам я пытался обо всем забыть.

«Нет никакой разницы. Это ничего не меняет», – сказал мне Джерри, и я хотел, чтобы так и было. Всякий раз, когда мне становилось не по себе, я повторял это снова и снова, пока мне не становилось лучше.

Я по-прежнему гулял с Задирой, по-прежнему занимался боксом, меня по-прежнему дразнили в школе. Я все так же ужинал за тем же столом и спал в своей комнате.

«Это мой брат!» – гордо говорил я, завидев Малкольма или Дэвида на лестнице Президент-Хауса. «Сегодня со мной сидит моя сестра Джеки, а родителей вечером не будет дома», – сообщал я своим приятелям. Ничего не изменилось – я твердо верил в это. Однажды я услышал, как Джерри по телефону рассказывает Мэрилин, что все мне рассказал.

– Я должен был сделать это, – твердо сказал он.

После этого я не видел Мэрилин еще месяцев пять или шесть, и в этом не было ничего удивительного. Когда она наконец появилась у нас дома, я отказался вести себя с ней как-то иначе, да и в ее поведении ничего не изменилось. Я по-прежнему называл ее тетушкой Мэрилин, а она никогда не рассказывала мне ничего о прошлом. Это радовало меня, но вскоре меня ждало новое разочарование.

Прошло немного времени, и Джерри снова пришел ко мне с тем же серьезным выражением лица, с которым в прошлый раз усадил меня на кровать и сообщил потрясающие новости. Мне тотчас стало не по себе.

– Сынок, тебе нужно кое-что узнать.

– Что? – нервно спросил я.

Мне хотелось зажать ему рот руками и не дать словам вырваться наружу, но вместо этого я притих, сел и стал слушать, почти ничего не соображая от страха.

– Я хочу рассказать тебе правду, сынок, – начал Джерри. – Не хочу, чтобы ты слушал всякие сплетни.

Проболтался один из соседей, и следующий скелет нашей семьи готов был выпасть из шкафа. Джерри вздохнул, положил руку мне на плечо, прямо как в тот день, когда раскрыл мне прошлый секрет. Моя старшая сестра Джеки тоже была удочеренной. Я ловил каждое его слово. Глаза мои были размером с блюдца, пока он рассказывал историю Джеки. Хоть это жестоко, я почувствовал облегчение, что оказался не единственным.

Как и сказал Джерри, не было никакой разницы, это ничего не меняло. Теперь я знал правду – это просто была очередная семейная история, которую хотелось засунуть подальше на полку и как можно скорее забыть. Для меня Джеки была старшей сестрой – и до сих пор остается ею.

Все вернулось на круги своя – так я твердил себе снова и снова, пока окончательно не поверил в это.