Читать книгу Белые горы - Джон Кристофер - Страница 2

Только после того, как на него надели шапку, я понял, что значила для меня дружба с Джеком. Эта дружба отделила меня от других мальчиков примерно моего возраста. Вероятно, это можно было преодолеть – Джо Бейт, сын плотника, например, явно хотел со мной подружиться, – но в этом настроении я предпочитал оставаться один. Я привык ходить в убежище и часами сидеть там, думая обо всем. Однажды пришел Генри и начал насмехаться надо мной, и мы подрались. Мой гнев был так велик, что я решительно побил его, и с тех пор он держался от меня подальше.

Время от времени я встречал Джека, и мы обменивались ничего не значащими словами. Он держался со мной дружески и в то же время отчужденно: намек на прежние отношения сохранился, как будто он перешел на другую сторону оврага, а когда и я перейду туда, все снова будет хорошо. Это меня не утешало: тот Джек, с которым я дружил, ушел навсегда. А как же будет со мной? Эта мысль пугала меня, я старался избавиться от нее, но она постоянно возвращалась.

И вот в сомнениях, страхе и размышлении я обнаружил, что интересуюсь вагрантами… Я вспомнил слова Джека и подумал, на кого он стал бы похож, если бы надевание шапки не удалось. Вероятно, сейчас он бы ушел уже из деревни. Я смотрел на вагрантов, живших в нашей деревне, и думал о том, что когда-то они были счастливы и здоровы и строили планы на будущее. Я единственный сын у отца и должен унаследовать мельницу. Но если надевание шапки не удастся…

У нас тогда было трое вагрантов, двое появились недавно, а третий жил уже несколько недель. Это человек в возрасте моего отца, но борода у него нечесаная, волосы редкие и грязные, и через них просвечивала шапка. Он проводил время, собирая на полях камни и строя из них пирамиду поблизости от дома вагрантов. За день он находил примерно двадцать камней, каждый размером в полкирпича. Невозможно было понять, почему он брал именно этот камень, а не другой, и с какой целью строил свою пирамиду. Он говорил мало и использовал слова, как ребенок.

Остальные двое были намного моложе; одному, вероятно, только год назад надели шапку. Он говорил много и почти связно, но не совсем. Третий, старше его на несколько лет, говорил понятно, но очень редко. Он был погружен в глубокую печаль и по целым дням лежал на дороге возле дома вагрантов, глядя в небо.

Вскоре молодой вагрант ушел, и в тот же день ушел и строитель пирамиды. Третий вагрант остался. Осталась недостроенная и бессмысленная груда камней. Я смотрел на нее в тот вечер и гадал, что буду делать через двадцать пять лет. Молоть зерно на мельнице? Может быть. А может, бродить по стране, живя милостыней и совершая бессмысленные поступки. Почему-то эта перспектива не казалась мне такой уж мрачной. Мне начало казаться, что я понимаю, о чем говорил Джек в то утро в нашем убежище.

Новый вагрант появился на следующий же день. Идя в убежище, я видел, как он приближается по дороге с запада. Я решил, что ему около тридцати лет, это был плотного сложения человек с рыжими волосами и бородой. Он опирался на ясеневую палку, за спиной у него болтался обычный мешок, и он пел что-то. Увидев меня, он перестал петь.

– Мальчик, – сказал он, – как называется это место?

– Вертон, – ответил я.

– Вертон, – повторил он. – Прекраснейшая деревня на равнине. Здесь нет ни боли, ни страдания. Ты меня знаешь, мальчик?

Я покачал головой:

– Нет.

– Я король этой земли. Моя жена была королевой страны дождей, но я оставил ее плакать. Меня зовут Озимандиас. Взгляни на мою мощь и отчаяние.

Он говорил ерунду, но по крайней мере говорил, и слова его можно было понять. Они походили на стихи, и я вспомнил, что в одном стихотворении мне встречалось имя Озимандиас. Оно было в одной из дюжины книг, стоявших у нас дома на полке.

Он двинулся к деревне, а я – за ним. Он сказал, оглянувшись:

– Ты идешь за мной, мальчик? Хочешь стать моим пажом? Увы, увы! У лисы есть нора, у птицы гнездо в листве большого дуба, но сыну человеческому негде преклонить голову. Какие у тебя дела?

– Ничего важного.

– Ничего, конечно, не важно, но как человек может найти ничего? Где искать его? Говорю тебе, если бы я сумел найти ничего, то был бы не королем, а императором. Кто живет в доме в этот день и час?

Я понял, что он говорит о доме вагрантов.

– Только один, – сказал я. – Не знаю его имени.

– Его имя будет Звезда. А твое?

– Уилл Паркер.

– Уилл – хорошее имя. Чем торгует твой отец? Ты слишком хорошо одет, Уилл, чтобы быть сыном простого работника.

– Он держит мельницу.

– И ноша его тяжела: я ни о ком не забочусь, но и обо мне никто не заботится… у тебя много друзей, Уилл?

– Нет, немного.

– Хороший ответ. Тот, кто заявляет, что у него много друзей, говорит, что у него их нет.

Повинуясь внезапному порыву, удивившему меня самого, я сказал:

– В сущности, у меня нет ни одного. Был один, но месяц назад ему надели шапку.

Он остановился, я тоже. Мы находились у окраины деревни, напротив дома вдовы Инголд. Вагрант пристально посмотрел на меня.

– Нет важного дела и нет друга. И разговаривает с вагрантами. Сколько же тебе лет, Уилл?

– Тринадцать.

– Ты мал ростом. Значит, на будущий год тебе наденут шапку?

– Да.

Я видел, что вдова Инголд смотрит на нас из-за занавески. Вагрант бросил взгляд в ее окно и вдруг начал нелепо приплясывать посреди улицы. Хриплым голосом он запел:

И всю остальную часть пути до дома вагрантов он нес чепуху, и я был рад расстаться с ним.

Мой интерес к вагрантам был замечен, и вечером отец отругал меня за это. Иногда он бывал строг, но вообще-то отличался добротой; просто он видел мир только в черном и белом, и ему трудно было проявить терпение, если он считал, что имеет дело с глупостью. Он не видел смысла в том, что мальчишка бродит вокруг дома вагрантов; конечно, о них нужно заботиться, давать им пищу и убежище, но и все. Меня сегодня видели с вновь прибывшим, который кажется еще глупее остальных. Это плохо, и злые языки уже начали работать. Он надеялся, что больше ни о чем подобном не услышит. Я ни под каким предлогом не должен ходить в дом вагрантов. Понятно?

Я сказал, что понял. Я понял также: в этом было нечто большее, чем просто недовольство из-за разговоров. Отец слушал новости о других деревнях и городе, но к сплетням и пересудам относился с презрением.

Я подумал, не скрывается ли за его отношением нечто иное, худшее. У него был старший брат, ставший вагрантом; об этом у нас никогда не говорили, но Джек уже давно рассказал мне. Говорили, что такая слабость передается по наследству, и, может, отец считал мой интерес к вагрантам плохим предзнаменованием перед надеванием шапки в следующем году. Это было нелогично, но ведь человек, нетерпимый к глупости, может иметь свои слабости.

Вспомнив, как странно вел себя новый вагрант в присутствии других, я решил выполнить приказ отца и несколько дней держался в стороне от их дома. Дважды я видел человека, назвавшегося Озимандиасом, он разговаривал сам с собой на улице и кривлялся, и я прятался от него. Но на третий день я пошел в школу. Не задами, вдоль берега реки, а по улице, мимо церкви и мимо дома вагрантов. Там никого не было, но когда в середине дня я возвращался, то увидел идущего навстречу Озимандиаса. Я ускорил шаг, и мы сошлись на перекрестке.

Он сказал:

– Здравствуй, Уилл! Я не видел тебя много дней. Что у вас случилось, мальчик? Чума? Или простуда?

Он заинтересовал, даже зачаровал меня, и я понимал, что пришел сюда не случайно, а в надежде увидеться с ним. Я сознавал это, но в то же время понимал: мне следует держаться от него подальше. Поблизости никого не было, но другие дети, возвращающиеся из школы, могли увидеть нас, да и на другой стороне улицы стояли знавшие меня люди.

– Я был занят эти дни, – сказал я и приготовился уходить.

Он взял меня за руку.

– Что случилось, Уилл? Тот, у кого нет друзей, может ходить куда угодно и уделить несколько минут для разговора.

– Я должен идти, – сказал я. – Меня ждет обед.

Я отвернулся. После недолгой паузы он убрал руку.

– Тогда иди, Уилл. Хоть не одним хлебом жив человек, но хлеб ему тоже нужен.

Тон у него был веселый, но в нем слышалось еще что-то. Разочарование? Я пошел, но, пройдя несколько шагов, оглянулся. Он смотрел мне вслед.

Я сказал, негромко и запинаясь:

– Вы выходите в поля?

– Когда светит солнце.

– Дальше по дороге, где мы впервые встретились, есть старые развалины, справа; там у меня убежище, вдали, около кустов. Вход через обвалившуюся арку. Там увидите красный камень, похожий на стул.

Он мягко сказал:

– Я слышу, Уилл. Ты проводишь там много времени?

– Обычно иду туда после школы.

Он кивнул:

– Так и делай.

Внезапно взгляд его устремился к небу, он поднял руки над головой и закричал:

– И в тот год пришел пророк Джим, а с ним войско ангелов на белых лошадях; они подняли облачную пыль, а искры от их копыт подожгли хлеб в полях и зло в человеческих сердцах. Так говорит Озимандиас… Селах! Селах! Селах!

Показались другие дети. Я оставил его и заторопился домой. Я слышал его крик, пока не миновал церковь.

Я шел мимо школы к убежищу со смешанными чувствами ожидания и тревоги. Отец сказал, что надеется больше не услышать о том, что я общаюсь с вагрантами, и прямо запретил мне ходить в их дом. Я исполнил вторую часть его требований и предпринял меры, чтобы выполнить первую. Но у меня не было сомнений, что мое теперешнее поведение он воспримет как открытое неповиновение. И ради чего? Ради разговора с человеком, чьи слова представляли собой странную смесь смысла и бессмыслицы, причем бессмыслица явно преобладала. Не стоило.

И все же, вспоминая проницательные голубые глаза под спутанной массой рыжих волос, я не мог не почувствовать: за этим скрывается нечто такое, что заставляет меня рисковать. По пути к развалинам я внимательно осматривался и позвал, только когда приблизился к убежищу. Но там никого не было. И еще долго никто не появлялся. Я уже начал думать, что он не придет, мозг его слаб, он не понял мои слова или забыл о них, когда услышал стук посоха. Выглянув, я увидел Озимандиаса. Он был менее чем в десяти ярдах от входа. Он не пел и не говорил, а двигался молча, почти украдкой.

Меня охватил новый страх. Рассказывали, что когда-то давно один вагрант убил детей во множестве деревень, прежде чем его поймали и повесили. Правда ли это? Может, и этот такой же? Я пригласил его, не сказав никому ни слова, а крик о помощи отсюда до деревни не долетит. Я замер у стены убежища, собираясь пробежать мимо него и оказаться в сравнительной безопасности снаружи.

Но первый же взгляд на него успокоил меня. У него было доброе лицо. Безумец или нет, но этому человеку можно было верить. Он сказал:

– Вот я и нашел тебя, Уилл. – Одобрительно осмотрелся. – Хорошее местечко.

– Его устроил мой брат Джек. У него руки лучше моих.

– Тот, кому этим летом надели шапку?

– Да.

– Ты видел это? – Я кивнул. – Как он с тех пор?

– Хорошо, но он стал совсем другим.

– Стал мужчиной.

– Не только.

– Расскажи мне.

Я колебался, но его голос и лицо внушали доверие. Я понял также, что он говорит естественно и разумно, без странных слов и архаических фраз, которые он употреблял раньше. Я начал рассказывать, сначала несвязно, потом все более легко, о том, что говорил Джек, и о моих последующих размышлениях. Он слушал, иногда кивал, но не прерывал.

Когда я кончил, он сказал:

– Скажи мне, Уилл, что ты думаешь о треножниках?

Я задумчиво ответил:

– Не знаю. Я привык к ним… и боюсь, а теперь… У меня много вопросов.

– Ты задавал их старшим?

– Что это дало бы? Никто не говорит о треножниках. Об этом узнаешь еще ребенком.

– Хочешь, я отвечу тебе? Такие, как я, могут ответить.

Я теперь был уверен в одном и выпалил:

– Вы не вагрант.

Он улыбнулся.

– Смотря как ты понимаешь это слово. Как видишь, я хожу с места на место. И веду себя странно.

– Чтобы обмануть людей, а не потому, что вы иначе не можете. Ваш мозг не изменен.

– Да. Так, как мозг вагрантов или же твоего брата Джека.

– Но ведь на вас надели шапку!

Он коснулся металлической сетки в путанице рыжих волос.

– Согласен. Но не треножники. Люди – свободные люди.

Изумленный, я пробормотал:

– Не понимаю…

– Ты и не можешь понимать. Но слушай, и я расскажу тебе. Сначала треножники. Ты знаешь, кто они? – Я покачал головой, и он продолжал: – И мы не знаем точно. Есть две версии. По одной – это машины, сделанные людьми, но восставшие и покорившие людей.

– В старые дни? В дни гигантских кораблей и больших городов?

– Да. Мне трудно поверить в это, потому что я не понимаю, как люди могли дать машине разум. Другая версия – они пришли не из нашего мира, а из другого.

– Другой мир?

Я снова оказался в тупике. Он сказал:

– Вам ничего не говорят в школе о звездах? Вторая версия кажется мне правдоподобнее. Ты не знаешь, что эти звезды в ночи – сотни и тысячи звезд – это солнца, подобные нашему; вокруг многих из них, как и вокруг нашего Солнца, вращаются планеты.

Я был смущен, голова моя закружилась от этой мысли.

– Это правда? – спросил я.

– Правда. И, может быть, треножники пришли с одной из таких планет. Может быть, треножники – это только машины, в которых находятся живые существа. Но мы не видели того, что внутри треножника, и поэтому не знаем.

– А шапки?

– Это средство, при помощи которого держат в послушании людей.

Вначале мысль эта казалась невероятной. Позже казалось невероятным, как я не видел всего этого раньше. Но всю мою жизнь надевание шапок воспринималось как нечто само собой разумеющееся. Все взрослые носили шапки и были удовлетворены этим. Это был признак взрослости, а сама церемония проходила торжественно и связывалась с праздником и пиром. Хотя некоторые испытывали боль и становились вагрантами, но все дети с нетерпением ждали этого дня. Только позже, когда до церемонии оставались лишь месяцы, возникали сомнения; но эти сомнения рассасывались от уверенности взрослых. У Джека тоже были сомнения, но после того как ему надели шапку, они исчезли.

Я сказал:

– Шапки заставляют людей думать так, как нужно треножникам?

– Они контролируют мозг. Но мы не знаем, как и до каких пределов. Ты знаешь, что металл соединяется с телом и его невозможно удалить. Похоже, когда надевают шапку, дают какой-то общий приказ. Позже могут отдаваться особые приказы необходимым людям.

– А как же вагранты?

– И об этом мы можем только догадываться. Может, мозг у некоторых слишком слаб, не выдерживает напряжения. А может, наоборот, – слишком силен и борется против порабощения, пока не выходит из строя.

Я подумал об этом и задрожал. Голос внутри головы, от которого нельзя убежать и от которого не спрячешься. Гнев вспыхнул во мне, не только из-за вагрантов, но и из-за всех остальных – моих родителей и Джека…

– Вы говорили о свободных людях, – сказал я. – Значит, треножники правят не всей Землей?

– Почти всей. Нет земель, где бы их не было, если ты это имеешь в виду. Когда они пришли впервые – или когда они восстали, – происходили ужасные вещи. Города уничтожались, как муравейники, миллионы и миллионы людей были убиты или умерли от голода.

Миллионы… Я пытался представить себе это, но не мог. В нашей деревне, которая считалась немаленькой, было около четырехсот человек. В городе Винчестере и вокруг него жило около тридцати тысяч. Я покачал головой.

Он продолжал:

– Тем, кто остался, треножники надели шапки, и теперь они уже слушали и служили треножникам и помогали убивать или пленять других людей. И в течение одного поколения мир стал таким, как сейчас. Но по крайней мере в одном месте несколько человек спаслись. Далеко на юге, за морем, есть высокие горы, на них круглый год лежит снег. Треножники держатся низин: может быть, там им двигаться легче, а может быть, им не подходит разреженный воздух. А в горах есть места, где свободные люди могут обороняться от людей в шапках, живущих в окружающих долинах. Мы даже отбираем у них пищу.

– «Мы»? Значит, вы пришли оттуда? – Он кивнул. – Но ведь на вас шапка.

– Взята у мертвеца. Я побрил голову, и ее подогнали под форму моего черепа. Когда волосы отросли, ее трудно стало отличить от настоящей. Но она не отдает приказов.

– И вы можете бродить, как вагрант, и никто не подозревает вас. Но зачем? С какой целью?

– Частично, чтобы узнавать новости и рассказывать, что увидел. Но есть более важная вещь. Я пришел за тобой.

– За мной? – удивился я.

– За тобой и такими, как ты. Кто еще без шапки, но уже достаточно вырос, чтобы задавать вопросы и понимать ответы. И совершить длинное, а может, и опасное путешествие.

– На юг?

– На юг. К Белым горам. К трудовой жизни, которая ждет в конце пути. К свободе. Ну?

– Вы возьмете меня туда?

– Нет. Я не готов еще. К тому же это и более опасно. Мальчик, путешествующий в одиночку, – обычный беглец, но если он идет с вагрантом… Тебе придется идти одному. Если ты решишься.

– Море, – сказал я, – как я его пересеку?

Он посмотрел на меня и улыбнулся.

– Это самая легкая часть. И в остальном я тебе помогу. – Он достал что-то из кармана и показал мне. – Ты знаешь, что это?

Я кивнул:

– Видел однажды. Это компас. Стрелка всегда показывает на север.

– А это?

Рубашка у него была порвана. Он сунул руку в дыру, нащупал что-то и достал. Это оказался длинный пергаментный цилиндр. Он развернул его и положил на камень, прижав у него концы, чтобы они не сворачивались. Я увидел рисунок, который не имел для меня смысла.

– Это называется карта, – пояснил он. – И людям в шапке она не нужна, потому ты ее и не видел раньше. Она расскажет тебе, как добраться до Белых гор. Смотри. Вот это означает море. А вот здесь, внизу, горы…

Он все показал мне на карте, объяснил, какие приметы на местности я должен буду найти, показал, как пользоваться компасом. Что касается последней части пути, за большим озером, он дал мне подробные указания, которые я должен был запомнить. Это на случай, если карту обнаружат. Он сказал:

– Но береги ее. Сможешь проделать дыру в подкладке, как у меня?

– Да. Я сохраню ее.

– Значит, остается пересечь море. Пойдешь к этому городу. Рамни. – Он указал на карте. – В гавани стоят рыбачьи лодки. Та, что называется «Орион», принадлежит одному из нас. Высокий человек, очень смуглый, с длинным носом и тонкими губами. Зовут его Куртис, капитан Куртис. Иди к нему. И он переправит тебя через море. Там начнется трудная часть. Там говорят на другом языке. Тебе придется прятаться и не разговаривать. Пищу будешь красть.

– Все это я смогу. А вы говорите на их языке?

– На нем и на других. Потому мне и дали такое поручение. – Он улыбнулся. – Я могу быть сумасшедшим на четырех языках.

Я сказал:

– Я приду к вам.

– Я найду тебя. Но теперь ты можешь мне помочь. Есть ли здесь поблизости такие, с кем можно поговорить?

Я покачал головой:

– Нет. Ни одного.

Он встал, потянулся и потер колено.

– Тогда завтра я ухожу. Уходи не раньше, чем через неделю, чтобы никто не заподозрил связи между нами.

– Прежде чем вы уйдете…

– Да?

– Почему они не уничтожили людей совершенно, а надели им шапки?

Он пожал плечами:

– Мы не умеем читать их мысли. Есть много возможных ответов. Часть пищи, которую вы здесь выращиваете, идет на корм людям, работающим в подземных шахтах. Там добывают металл для треножников. А в некоторых местах существует охота.

– Охота?

– Треножники охотятся на людей, как люди – на лисиц. – Я вздрогнул. – Они забирают мужчин и женщин в свои города, но мы не знаем зачем.

– Значит, у них есть города?

– Не по эту сторону моря. Я сам их не видел. Но знаю тех, кто видел, говорят, металлические башни и шпили за большой кольцевой стеной. Отвратительные, слепящие города.

– Вы знаете, как долго это продолжается?

– Правление треножников? Более ста лет. Но для людей в шапках это все равно что десять тысяч. – Он пожал мне руку. – Желаю удачи, Уилл.

– Спасибо, – сказал я. У него было крепкое рукопожатие.

– Надеюсь, мы снова встретимся в Белых горах.

На следующий день, как и сказал, он ушел. Я начал подготовку. В одной из стен убежища можно было вынуть камень, за ним оставалось свободное место. Только Джек знал о нем, но Джек сюда не придет. Я складывал здесь запасы: еду, смену одежды и пару башмаков. Еды я брал понемногу, выбирая то, что лучше сохраняется: соленое и копченое мясо, сыр и тому подобное. Я думаю, мать замечала исчезновение этого и удивлялась.

Мне было печально от мысли, что придется покинуть ее и отца. Я думал, как они будут несчастны, когда узнают, что я убежал. Шапки не излечивали от людских горестей. Но я не мог оставаться, как не может овца идти к дому мясника, если знает, что ее там ждет. Я знал, что скорее умру, чем позволю надеть на себя шапку.