Читать книгу Звонок мертвецу. Убийство по-джентльменски (сборник) - Джон Ле Карре - Страница 6

Пока они медленно ехали в сторону Лондона, Смайли перестал ощущать рядом присутствие Менделя.

В былые дни само по себе вождение автомобиля служило ему отдыхом, во время долгой поездки в одиночестве его усталый мозг переставал непрерывно работать, а физическое утомление от нескольких часов, проведенных за рулем, позволяло забыть о самых мрачных делах.

Вероятно, следовало считать еще одной приметой приближения преклонного возраста его нынешнюю неспособность отвлечься подобным образом. Теперь он нуждался в более сильных средствах: в последнее время он часто пытался вообразить себе прогулку по одному из европейских городов, вспоминая все магазины и интересные здания, которые должен был бы миновать. В Берне, например, его маршрут пролегал от Мюнстерского собора до университета. Но никакие самые напряженные умственные упражнения не мешали постоянному вторжению призраков дня сегодняшнего, возвращавших от грез к реальности. Это Энн похитила его душевный покой, Энн, с которой только реальность стала важна, а жить следовало здесь и сейчас. С ее уходом образовалась пустота.

Он не мог поверить, что Эльза Феннан убила мужа. Ее инстинкты велели ей защищать, лелеять ценности своей жизни, окружать себя символами нормальности нынешнего существования. В ней отсутствовала агрессия. Не было иных порывов, кроме как хранить и оберегать.

Но кто он такой, чтобы судить об этом? Как там писал Гессе? «Странно бродить в тумане, где каждый сам по себе. Даже дерево не знает другого, что растет рядом с ним. Каждый сам по себе». «Мы же не знаем друг о друге ничего, вообще ничего, – размышлял Смайли. – Как бы ни были мы близки, пребывая в иллюзии, что читаем самые потаенные мысли другого, на самом деле не знаем ничего. Как я могу разобраться в душе Эльзы Феннан? Мне только кажется, будто я понимаю ее страдания и причины ее испуганной лжи, но что мне действительно известно о ней? Ровным счетом ничего».

Мендель ткнул пальцем в дорожный указатель:

– Здесь я теперь живу. В Митчаме. Неплохое местечко, ей-богу! Я уже сыт по горло холостяцкими квартирами. Вот и купил полдома в этих краях. Перед уходом на пенсию.

– На пенсию? А тебе еще далеко до этого?

– Очень далеко. Целых три дня. Потому мне и поручили это задание. Ничего особенного, никаких возможных осложнений. Пусть этим займется старина Мендель, ему в самый раз.

– Вот оно как… Что ж, тогда к понедельнику мы оба останемся без работы.

Он довез Менделя до здания Скотленд-Ярда и отправился на Кембридж-серкус.

Когда Смайли входил внутрь, ему казалось, что здесь уже всем все известно. Он словно улавливал это во взглядах, в чуть изменившемся отношении к нему. Направился он прямиком к кабинету Мастона. Секретарша Советника в приемной быстро вскинула взгляд на Смайли.

– Советник у себя?

– Да. И ждет вас. Он как раз один. Когда я постучу, сразу входите.

Но Мастон открыл дверь сам и уже подзывал его к себе. На нем был черный пиджак и брюки в тонкую полоску. Он явно собирается в кабаре, подумал Смайли.

– Я тщетно пытался связаться с вами. Вам передавали мои сообщения? – спросил Мастон.

– Да, но у меня не было возможности поговорить с вами.

– Не понимаю почему?

– Потому что я не верю, что Феннан покончил с собой. Полагаю, его убили. А это не телефонный разговор, согласитесь.

Мастон снял очки и посмотрел на Смайли с глубочайшим удивлением.

– Убили? С чего вы это взяли?

– Феннан написал прощальное письмо в двадцать два тридцать прошлым вечером, если мы примем на веру время, указанное на листке.

– Ну и что?

– А в девятнадцать пятьдесят пять он позвонил на телефонную станцию и попросил разбудить его в восемь тридцать на следующее утро.

– Откуда, черт побери, вам об этом известно?

– Я как раз был там сегодня утром, когда со станции позвонили. И подошел к телефону, предполагая, что меня вызывают из офиса.

– Но откуда уверенность, что звонок заказал Феннан?

– Я навел справки. Девушка со станции хорошо знала голос Феннана; она не сомневается, что это был он. И позвонил в девятнадцать пятьдесят пять вчера вечером.

– Феннан водил знакомство с этой девицей, так что ли?

– Боже упаси, нет, конечно. Они просто иногда болтали по телефону.

– А с чего вы взяли, что его убили?

– Я задал его жене вопрос об этом звонке…

– И…

– И она мне солгала. Заявила, что заказала звонок сама. Она, дескать, страдает от провалов в памяти и потому иногда просит о напоминаниях телефонисток. Как завязывает узелок на носовом платке, если предстоит важная встреча. И еще одна деталь. Прежде чем застрелиться, он приготовил себе какао. Которое так и не выпил.

Мастон слушал молча. Но под конец улыбнулся и поднялся из кресла.

– Вы, как представляется, не поняли смысл своего поручения, – сказал он. – Я отправил вас выяснить, почему Феннан покончил с собой. А вы возвращаетесь и говорите, что он этого не делал. Не надо выполнять за полицейских их работу, Смайли. Мы с вами не детективы в штатском.

– Нет. И я иногда задумываюсь, кто мы вообще такие.

– Вам удалось выяснить хоть что-то касающееся непосредственно нас? Нечто, что хоть как-то объясняет его мотивы? Факты, подтверждающие содержание его предсмертного письма?

Смайли замялся, прежде чем ответить, хотя заранее знал, что до этого дойдет.

– Да. Насколько я понял со слов миссис Феннан, ее муж был очень расстроен после нашей беседы. – Теперь ему уже ничто не мешало выложить все начистоту. – Он очень нервничал, не мог нормально заснуть. Ей пришлось дать ему снотворное. Ее рассказ о реакции Феннана на беседу полностью совпадает с настроением письма. – Он немного помолчал, глядя перед собой с глуповатым видом и часто моргая. – Но я как раз и пытаюсь объяснить, что не верю ей. Не верю, что Феннан написал то письмо сам, как и в его самоубийство. – Он повернулся к Мастону. – Мы не можем просто отмахнуться от странностей в этом деле. Есть и кое-что другое, – поспешил добавить он, пока его не прервали. – Я еще не отдавал их на экспертизу, но существует определенное сходство между анонимкой и письмом Феннана. Шрифт идентичен. Понимаю, звучит невероятно, но это так. Нам необходимо привлечь к делу полицию и сообщить им все имеющиеся факты.

– Факты? – переспросил Мастон. – А какие факты? Предположим, жена действительно солгала, но, судя по моей информации, она уже старая женщина, иностранка, еврейка. Одному Богу известно, что творится у нее в голове. Мне сказали, что она пострадала во время войны, попала за колючую проволоку и все такое. Она могла видеть в вас очередного врага, своего рода инквизитора. Поняв, что вы за что-то зацепились, она начинает паниковать и выдает вам ложь, какая только приходит ей на ум. Разве это делает из нее убийцу?

– Тогда зачем Феннан сделал тот звонок? Почему приготовил себе напиток, к которому так и не прикоснулся?

– А кто вообще может объяснить что-то подобное? – Голос Мастона с каждой минутой становился раскатистее и увереннее. – Если бы я или вы, Смайли, однажды подошли к той ужасной черте, когда человек хочет добровольно уйти из жизни, кто смог бы предсказать наши поступки и мысли в последние минуты? Что же до Феннана, то здесь все проще. Он видит, что карьере пришел конец, его жизнь лишается смысла. Разве кому-то покажется столь уж невероятным, что в минуту слабости, еще ни на что не решившись окончательно, ему захотелось в последний раз услышать голос другого человека, получить частичку чужого тепла, прежде чем умереть? Согласен, это всего лишь допущение с налетом некоторой сентиментальности, но разве такое развитие событий не было возможным, принимая во внимание, в каком состоянии находился человек, стоявший на грани самоубийства?

Смайли не мог не отдать ему должного. Мастон превосходно играл свою роль, и в этом он никогда не смог бы с ним тягаться. Он вдруг почувствовал, нарастающую волну паники от собственного невыносимого бессилия. Но вместе с этим чувством пришла почти безотчетная злость на позера и лицемерного подхалима, на шлюховатую бабу в мужском обличье с седеющими волосами и такой умной с виду улыбкой. Страх и ярость овладели им одновременно, пронизав тело, стеснив грудь. Лицо покраснело и разгорячилось, он ничего не видел сквозь очки, потому что на глаза навернулись слезы, только усугубляя унижение.

А Мастон продолжал, к счастью, ничего не замечая:

– Вы никогда не убедите меня отправиться с этими так называемыми фактами к министру внутренних дел и заявить ему, что полиция пришла к неверному заключению; вам известно, что наши отношения с полицейскими и без того оставляют желать много лучшего. Конечно, у нас имеются определенные основания для подозрений: если излагать вкратце, то поведение Феннана прошлым вечером не совсем соответствует намерению покончить счеты с жизнью. Его жена, по всей вероятности, вам солгала. Но против нас мнение опытных сыщиков, досконально владеющих своей профессией, которые не обнаружили никаких странностей в обстоятельствах смерти, а миссис Феннан готова официально подтвердить, что собеседование довело ее мужа до полного отчаяния. Простите, Смайли, но здесь даже обсуждать нечего.

Воцарилось молчание. Смайли постепенно приходил в себя, чувствуя подавленность и не желая продолжать бессмысленный спор. Он по-прежнему близоруко смотрел прямо перед собой, его одутловатое морщинистое лицо оставалось багровым, уголки рта безвольно опущены. Мастон ждал возражений, но Смайли смертельно устал и понял, насколько ему все это стало безразлично. Даже не взглянув больше на начальника, он поднялся и вышел.

Добравшись до своего кабинета, он сел за стол и принялся машинально перебирать текущие дела. В лотке с принесенными сегодня входящими бумагами лежало всего два-три служебных циркуляра и личное письмо, адресованное в министерство обороны на имя Дж. Смайли, эсквайра. Почерк на конверте был ему не знаком. Вскрыв его, он прочитал письмо.

Уважаемый мистер Смайли!

Для меня крайне важно встретиться с Вами завтра за обедом в «Комплит энглер» на Марлоу. Пожалуйста, сделайте все возможное, чтобы увидеться там со мной в час дня. Есть нечто, о чем я должен Вам сообщить.

Ваш

Сэмюэл Феннан

Письмо было написано от руки и датировано предыдущим днем, вторником третьего января. Судя по почтовому штемпелю, его отправили в шесть часов вечера из района Уайтхолла.

Смайли разглядывал его несколько минут, крепко зажав в пальцах и склонив голову набок с каменным выражением лица. Затем он отложил письмо, выдвинул ящик стола и достал листок девственно чистой бумаги. На нем он написал краткое прошение об отставке и пришпилил скрепкой приглашение Феннана. Вызвав звонком секретаршу, Смайли положил написанное в лоток «Исходящие» и направился к лифту. Кабина, как это часто происходило, надолго застряла в подвале, доставив туда каталку с чайными принадлежностями для дам из картотеки, и, подождав немного, Смайли стал спускаться по лестнице. На полпути вниз он спохватился, что оставил в кабинете плащ и кое-какие личные мелочи. Ничего, подумал он, пришлют как-нибудь ему на дом.

Он сидел в машине на стоянке, уставив взгляд в покрытое каплями дождя лобовое стекло.

Ему плевать. Да, черт возьми, ему на все наплевать! Не мог он избавиться только от удивления. От нежданного ощущения почти полного контроля над собой. Различного рода беседы и допросы играли в жизни Смайли такую большую роль, что он уже давно привык считать себя надежно защищенным от них: касались ли они вопросов дисциплины, научных тем, медицины или религиозных взглядов. Скрытный от природы, он ненавидел допросы в любой форме, презирал попытки влезть в чужую душу, докопаться до каких-то фактов, которые порой неизбежно всплывали во время таких бесед. Ему вспомнился один особенно веселый и счастливый ужин с Энн в «Куалино» – дорогом ресторане в центре Лондона, за которым он рассказал ей о своей системе «хамелеона-броненосца», помогавшей оставить ни с чем любого инквизитора.

Они ужинали при свечах, белая кожа, жемчуга – они пили бренди – и широко распахнутые влажные глаза Энн, только для него; Смайли, разыгрывавший из себя пылкого любовника и делавший это на удивление хорошо; Энн, еще любившая его и очарованная установившейся между ними гармонией.

– … Сначала я научился быть хамелеоном.

– Неужели ты пугал их отвратительной отрыжкой, мой мерзкий лягушонок?

– Нет, здесь все дело в цвете. Хамелеоны меняют окраску.

– Ах, ну, конечно, меняют окраску. Они садятся на зеленые листочки и становятся зелеными. Ты тоже зеленел, лягушонок?

Кончиками пальцев он прикоснулся к ее руке.

– Помолчи, шалунья, и послушай, как с помощью метода «хамелеона-броненосца», разработанного Смайли, обвести вокруг пальца самого настырного интервьюера.

Ее лицо придвинулось совсем близко, в глазах читалось обожание.

– Система основана на теории, что любой интервьюер никого не любит так, как самого себя, и будет невольно испытывать симпатию, увидев в тебе свое отражение. Твоя задача – окраситься в те же социальные, политические, эмоциональные и интеллектуальные цвета, отличающие человека, который тебя допрашивает.

– Как ты высокопарно выражаешься, мой надутый лягушонок. Тебя извиняет только то, что ты хороший любовник.

– Помолчи. Порой этот метод не срабатывает, когда интервьюер полный идиот или же находится в дурном расположении духа. И тогда ты превращаешься в броненосца.

– То есть надеваешь на себя такие непрошибаемые кольца, да, лягушонок?

– Нет, все гораздо проще. Силой воображения ты ставишь оппонента в такое положение, что начинаешь чувствовать себя существом более высокого порядка. Вот тебе пример. Меня готовил к конфирмации один бывший епископ. А поскольку я оказался единственной его паствой, то и получил испорченную половину каникул, отдуваясь перед ним за целую епархию. Но как-то, глядя на лицо епископа, я вообразил, что оно у меня на глазах покрылось толстым слоем шерсти, и тон нашего собеседования сразу же изменился. Теперь я уже говорил с ним свысока. А потом стал еще изощреннее. Приобрел способность превращать его в обезьяну, заставлял застревать в оконных проемах, мог отправить его нагишом на банкет к масонам, проклясть и заставить пресмыкаться на брюхе…

– Какой же ты жестокий, мой ласковый лягушонок!

Верно, так оно и было. Но вот в последних беседах с Мастоном магия мысленной отстраненности покинула его, он все принимал слишком близко к сердцу. Стоило Мастону завладеть инициативой, как Смайли почувствовал чрезмерную усталость и отвращение, мешавшие бороться с ним. Он предполагал, что Эльза Феннан убила мужа, имея на то веские причины, но только ему это вдруг стало совершенно безразлично, не волновало абсолютно. Проблемы больше не существовало. Его подозрения, его опыт, его безошибочные инстинкты, здравый смысл, наконец, – для Мастона все это не было реальностью и фактами. Фактом был только бумажный рапорт, отчет. Фактами были министры, среди которых министр внутренних дел выделялся как особо тяжелый случай. А потому департамент Мастона совершенно не интересовало мнение даже самого мудрого из его сотрудников, если оно шло вразрез с нужной политической линией.

Совершенно измученный, Смайли неторопливо ехал в сторону дома. Сегодня он устроит себе ужин в ресторане. Причем закажет что-нибудь необычное. Время только приближалось к обеду – до наступления вечера он мог предаться чтению истории путешествия Олеария через бескрайнюю Россию с ганзейской торговой миссией. А потом – ужин в «Куалино» и тост, который он поднимет в одиночестве. Тост за удачливых убийц, то есть за Эльзу, причем с благодарностью: покончив с Сэмюэлом Феннаном, она заодно подвела черту под долгой карьерой Джорджа Смайли.

Не забыв по дороге забрать белье из прачечной, он наконец свернул на Байуотер-стрит, обнаружив свободное место для парковки только в трех домах от своего. Он выбрался из машины, держа под мышкой коричневый пакет, полученный в прачечной, а потом не только запер замок, но и по привычке обошел вокруг автомобиля, подергав все двери. По-прежнему сеял мелкий дождик. Он с раздражением заметил, что кто-то опять занял место для стоянки у тротуара напротив его дома. Слава Богу, миссис Чэпел догадалась закрыть в его спальне окна, иначе дождь мог…

Внезапно он насторожился, заметив легкое движение в гостиной. То ли световой блик, то ли тень, то ли фигура человека, но что-то бросилось ему в глаза, в этом он не сомневался. Впрочем, действительно ли он заметил нечто, или сработал инстинкт, выработанный годами профессиональный навык? Что бы то ни было – предчувствие, чутье или напряженные нервы, которые иногда обретали повышенную восприимчивость, но он получил предупреждение и не мог игнорировать его.

Ни секунды не колеблясь, он снова положил уже приготовленные ключи от дома в карман пальто, взошел по ступенькам и нажал кнопку звонка.

Звук эхом прокатился по дому. Несколько секунд тишины, а потом Смайли явственно услышал, как к входной двери изнутри приближаются шаги, четкие и уверенные. Скрежет цепочки, щелчок засова, и дверь открылась спокойно, без малейшей заминки.

Смайли никогда прежде его не видел. Высокий, светловолосый, привлекательный, лет тридцати пяти. Светло-серый костюм, белая рубашка, серебристый галстук – униформа дипломата. Немец или швед. Левая рука небрежно лежала в кармане пиджака.

Смайли посмотрел на него, словно извиняясь, что потревожил.

– Добрый день. Не подскажете, мистер Смайли дома?

Дверь теперь открылась нараспашку. Лишь мгновенная нерешительность выдала незваного гостя.

– Да. Почему бы вам не войти?

На секунду испытал замешательство и он сам.

– Нет, спасибо. Передайте ему, пожалуйста, вот это.

Он вручил мужчине пакет из прачечной и спустился по ступенькам обратно к своей машине. Он знал, что за ним продолжают наблюдать. Завел двигатель, отъехал от тротуара и свернул на Слоун-сквер, ни разу не бросив взгляда назад. На Слоун-сквер он сразу нашел место, чтобы остановиться, и поспешно записал в своем ежедневнике семь номеров автомобилей. Тех, что были припаркованы вдоль Байуотер-стрит.

Что ему теперь делать? Обратиться к ближайшему патрульному полисмену? Но того, кто вломился к нему в дом, должно быть, уже и след простыл. Впрочем, были у него и другие соображения. Он снова запер машину, перешел улицу к будке телефона-автомата. Позвонил в Скотленд-Ярд и попросил соединить его с инспектором Менделем из особого отдела. Но, как выяснилось, инспектор отчитался перед комиссаром, а потом в предвкушении скорой отставки отправился в Митчам. После продолжительных препирательств Смайли все же дали его адрес. Он снова сел в машину, объехал вокруг площади и свернул в сторону моста Альберта. В новом пабе с видом на реку он съел сандвич, выпил двойную порцию виски и уже через четверть часа пересек мост в направлении Митчама. Дождь все еще поливал неприметную маленькую машину Смайли. Но теперь он был встревожен, встревожен всерьез.