Читать книгу Маленький городок в Германии - Джон Ле Карре - Страница 8

Толпа в вестибюле заметно поредела. Настенные часы над закрытым и опечатанным лифтом показывали тридцать пять минут одиннадцатого. Те, кто не рискнул отправиться в столовую, собрались у главной стойки. Охранник канцелярии заварил утренний чай, и они пили его, негромко разговаривая, когда услышали звук приближавшихся шагов. Каблуки идущего были снабжены металлическими набойками, их стук эхом отдавался от стен, отделанных фальшивым мрамором, как звуки выстрелов с отдаленного стрельбища. Рядовые клерки подобно солдатам при появлении властного командира поставили чашки на стойку и принялись застегивать верхние пуговицы рубашек.

– Кто здесь Макмуллен?

Вошедший стоял на нижней ступени лестницы, одна рука тяжело лежала на перилах, в другой он сжимал вышитую подушечку. По обе стороны от него расходились в противоположные стороны коридоры, прикрытые стальными решетками, установленными на случай чрезвычайных ситуаций, и временно загороженные хромированными стойками. Казалось, они вели из ярко освещенного центра города в какие-то мрачные гетто. Внезапно важнее всего стала тишина – все, что происходило здесь только что, представлялось теперь откровенной глупостью.

– Макмуллен закончил дежурство, сэр. Отправился в НААФИ.

– А вы кто такой?

– Гонт, сэр. Временно замещаю его.

– Моя фамилия Тернер. Я прислан для проверки соблюдения режима безопасности. Мне необходимо осмотреть кабинет номер двадцать один.

Гонт был мелким и низкорослым мужчиной, истинным валлийцем, в чью память навсегда врезались воспоминания о Великой депрессии, унаследованные от отца. Он приехал в Бонн из Кардиффа, где работал в полиции шофером. Связку ключей он держал в правой руке, опущенной вниз, походку выработал неспешную и осторожную, а потому, когда повел Тернера за собой в темный зев одного из боковых коридоров, очень напоминал шахтера, направлявшегося вдоль штольни к ее началу.

– Жуткое дело, что они там устроили, – говорил Гонт не оборачиваясь, но его голос все равно слышался отчетливо. – Взять, к примеру, Питера Олдока. Это мой напарник, понимаете ли. У него брат живет в Ганновере. Обосновался там после оккупации, женился на немке и открыл продуктовую лавку. Так он, знамо дело, перепугался за брата до смерти. Все же знают, что мой Джордж – англичанин. Что теперь с ним станется? Хуже, чем в Конго, честное слово. О, привет вам, падре!

Капеллан сидел за портативной пишущей машинкой в маленькой белой келье напротив телефонного коммутатора под портретом своей жены. Двери он всегда держал открытыми для желающих исповедаться. Грубо сработанное распятие он сунул за веревку, заменявшую ремень.

– И тебя с добрым утром, Джон, – ответил священник сурово, напоминая им обоим о твердокаменной непреклонности валлийского бога.

– Да-да, привет, – повторил Гонт, но даже не замедлил шагов.

Теперь до них отовсюду доносились звуки многоязыкого сообщества. Одинокое и монотонное гудение по-немецки из отдела по работе с прессой, где кто-то вслух переводил газетную статью. Лающий голос клерка из отдела командировок, оравшего на кого-то в телефонную трубку. Издалека слышалось фальшивое насвистывание, причем явно не английское. Зато английский язык раздавался, казалось, везде, словно его надувало сквозняком из смежных коридоров. Тернер уловил аромат салями и другие запахи позднего завтрака. А еще здесь пахло типографской краской и жидкостью для дезинфекции. Он подумал: «Вот ты и за границей, только без обычной для всех пересадки в Цюрихе».

– Здесь работают по большей части вольнонаемные из местных, – пояснил Гонт сквозь шум. – А поскольку они немцы, выше им хода нет.

В его голосе чувствовалась симпатия к иностранцам, хотя и слегка замаскированная, сдержанная в силу его профессиональной принадлежности.

Слева открылась дверь, и на них обрушился поток белого света, выявивший небрежно оштукатуренные стены и потертую доску для объявлений на двух языках. Две девушки, собиравшиеся выйти из секретариата информационной секции, посторонились, чтобы уступить им дорогу. Тернер машинально посмотрел на них, и невольно пришла мысль: «Это твой мир. Человек второго сорта и чужак». Одна несла термос, вторая держала тяжелую стопку папок. У них за спинами через окно, защищенное ставнями для ювелирных магазинов, виднелась автостоянка, откуда тут же донесся рев двигателя мотоцикла, когда курьер стремительно выехал с нее. Гонт нырнул куда-то вправо вдоль еще одного коридора. Потом остановился, и они оказались перед нужной дверью. Пока Гонт подыскивал ключ, Тернер смотрел через его плечо на табличку, прикрепленную по центру: «Хартинг Лео. Разбор жалоб и консульские вопросы». Она выглядела как случайная примета живого человека или же как не менее случайный памятник покойному.

Буквы первых двух слов достигали добрых двух дюймов в высоту. По краям их обвели каймой и заштриховали красным и зеленым карандашами. Хотя слово «консульские» сделали еще крупнее, кайма была жирно выполнена чернилами явно для того, чтобы придать еще больше значительности и без того такому важному понятию. Чуть наклонившись, Тернер слегка прикоснулся к поверхности таблички. Ее изготовили из наклеенной на картон бумаги, и даже при скудном освещении виднелись тонкие карандашные линии, которыми предварительно наметили верхние и нижние края каждого слова. Какой смысл заключался в этом? Четкое определение границ более чем скромного существования? Или же попытка скрыть обман, окружавший эту жизнь? Обман. Кажется, уж теперь-то вывод стал совершенно очевидным.

– Поторопитесь, – велел он.

Гонт отпер замок. Когда Тернер взялся за ручку и толчком открыл дверь, он снова услышал голос ее сестры по телефону и собственный ответ перед тем, как положить трубку: «Только сообщить ей о своем отъезде за границу». Окна оказались закрыты. От линолеума на них дохнуло жаром. Пахло резиной и воском. Одна занавеска была чуть задернута. Гонт потянулся, чтобы отдернуть ее.

– Оставьте! Держитесь в стороне от окон. Стойте при входе. Если кто-нибудь появится, прикажите немедленно уйти.

Тернер бросил вышитую подушечку на стул и огляделся.

У письменного стола были ручки из хромированной стали. И вообще стол выглядел лучше, чем рабочее место Брэдфилда. Настенный календарь одновременно служил рекламой голландской фирмы, занимавшейся снабжением дипломатического корпуса. Несмотря на свои крупные габариты, Тернер двигался очень легко, все изучая, но ни к чему не прикасаясь. На стене висела старая армейская карта, разделенная на первоначальные зоны военной оккупации. Британскую зону обозначили ярко-зеленым цветом – плодородный оазис посреди иноземных пустынь. Ощущение, что находишься в камере тюрьмы усиленного режима, подумал он. Должно быть, из-за решеток на окнах. Из такого места просто отчаянно хочется сбежать. Отсюда рванул бы на свободу любой. Здесь и пахло более чем странно, но он не мог понять, как появилось это сочетание, просто бившее в нос.

– Что ж, я удивлен, – сказал вдруг Гонт. – Очень многого не хватает, как я погляжу.

Тернер даже не взглянул на него.

– Чего, например?

– Сразу в точности и не определишь. Штуковин разных, приспособлений. Это ведь комната мистера Хартинга, – пояснил он, – а мистер Хартинг обожал всякие штучки-дрючки.

– Какого рода штучки?

– Во-первых, у него был аппарат для приготовления чая. Крепкого и бодрящего, чтобы сразу проснуться поутру. Он готовил прекрасный чай, это точно. Право, жаль, что теперь его нет.

– Что еще?

– Электронагреватель исчез. Новейшего типа, с вентилятором и двумя спиралями. Потом, была лампа. Потрясающая японская лампа. Светила во все стороны, как сейчас помню. Повернешь рукоятку, и свет становился приглушенным, мягким таким. Она была очень экономичная – как он мне рассказывал. Но я не мог себе такую позволить, а теперь уж точно не смогу после того, как урезали премиальные. Но он, вероятно, все увез домой, – добавил он утешительным тоном. – Куда еще все могло переместиться, как не к нему домой?

– Да, верно. Скорее всего, так и есть.

На подоконнике стоял транзисторный приемник. Склонившись, чтобы приборная панель оказалась на уровне глаз, Тернер включил его. И сразу раздался исполненный слащавых эмоций голос диктора радиостанции британских вооруженных сил, читавшего комментарий к побоищу в Ганновере и предсказание относительно перспектив для Великобритании в Брюсселе. Тернер стал медленно перемещать указатель вдоль подсвеченной шкалы с обозначением волн, напрягая слух каждый раз, когда ловил такую же трепотню на французском, немецком или голландском языках.

– Я думал, вас интересуют только проблемы обеспечения безопасности. Так вы сказали.

– Да, я действительно так сказал.

– Но вы едва ли вообще обратили внимание на состояние окон или дверного замка.

– Обращу. Непременно обращу. – Он обнаружил передачу на славянском языке и слушал особенно внимательно. – Вы его хорошо знали, не так ли? Частенько заглядывали на чашку чая, надо полагать?

– Да, был грех. Но это зависело от свободного времени больше, чем от чего другого.

Выключив радио, Тернер выпрямился.

– Выйдите из кабинета и подождите, – распорядился он. – А ключ отдайте мне.

– Что же он такого натворил? – спросил Гонт, медля с исполнением приказа. – Отчего все пошло наперекосяк?

– Натворил? Хартинг? Ничего. Он в отпуске по семейным обстоятельствам. Я просто хочу побыть здесь один, вот и все.

– Но, говорят, у него неприятности.

– Кто говорит?

– Все кому не лень.

– Какие неприятности?

– Не знаю. В аварию попал, что ли. Понимаете, он не пришел на репетицию хора. А потом и в церковь.

– Он плохо водит машину?

– Об этом не мне судить.

Отчасти в знак протеста, отчасти из чистого любопытства Гонт продолжал торчать в дверях, наблюдая, как Тернер открыл деревянный платяной шкаф и заглянул туда. Три фена для сушки волос, так и не распакованные, стояли в коробках внизу рядом с парой резиновых галош.

– Вы ведь его близкий друг, верно?

– Не совсем. Мы приятели только в хоре, вот как оно обстоит.

– Ах да. – Теперь Тернер присмотрелся к Гонту внимательнее. – Вы пели под его аккомпанемент. Я и сам когда-то любил хоровое пение.

– Вот это номер! Ну надо же! И где вы пели?

– Дома, в Йоркшире. – Тернер произнес это с исключительным дружелюбием, не сводя глаз с простоватого лица Гонта. – Как мне сказали, он отличный органист.

– Неплохой. Я бы скорее так выразился, – подтвердил Гонт с оговоркой, довольный, что обнаружил общность интересов с гостем.

– А кто был его особенно близким другом? Кто-то другой из хора, верно? Может, даже леди? – Тернер задавал вопросы все еще уважительным, почти почтительным тоном.

– Он ни с кем близко не сходится, наш Лео.

– Тогда для кого он купил вот это?

Фены были различного качества и сложности устройства. Цены на коробках колебались от восьмидесяти до двухсот марок.

– Для кого? – спросил он еще раз.

– Для всех нас. Для дипломатов и простых сотрудников – все равно. Он взял на себя работу, понимаете ли, обеспечивать персонал товарами по каталогам с дипломатической скидкой. Всегда готов помочь. Он такой, наш Лео. И неважно, что ты ему заказываешь: радиоприемники, посудомоечные машины, автомобили, – он все добывает в два счета.

– Стало быть, хорошо знает систему, верно?

– Это точно.

– И немножко зарабатывает сам. Берет небольшой процент, как я подозреваю. За хлопоты, – предположил Тернер без тени осуждения. – Все по справедливости.

– Я за ним этого не замечал.

– А девушки? Он и ими может вас снабжать, ловкий малый?