Читать книгу Лимузин - Джон Максвелл - Страница 5

– Вот уже неделю я наблюдаю за ней, Никита Максимович, и, знаете… признаков множественного расстройства личности так и не увидел.

Седоволосый психиатр медленно шагает по коридору, заведя руки за спину. Всего пару лет назад Святослав Борисович был любимым преподавателем Никиты, а сам Никита был, как ни странно, любимым интерном Святослава Борисовича. Любовь была взаимной.

– Не то что бы я Вам не доверяю, Вы не подумайте, – не дает он вставить Никите и слова. – Я верю, что при Вас она могла… измениться. Но подобное ни разу не произошло именно здесь – ни на моих глазах, ни на глазах моих медсестер. Никаких смен личности. Да, налицо признаки обсессивно-компульсивного расстройства, тут Вы правы, несомненно. Но, кроме них… у нее не расстройство личности, молодой человек, а бред воздействия.

– Кандинский-Клерамбо, – говорит Никита, чем вызывает улыбку бывшего преподавателя.

– Да, синдром психического автоматизма, или, как мы любим говорить, синдром Кандинского-Клерамбо.

– То есть у нее не раздвоение, а шизофрения.

– Параноидная форма, – дополнил Святослав Борисович.

– Я же могу… увидеться с ней?

– Вообще-то часы посещения у нас немного позже… но для Вас, молодой человек, я готов сделать исключение.

***

Спустя десять минут он сидит напротив Арины в комнате для свиданий.

– Почти как тюрьма, – говорит она, глядя на поверхность стола. – Даже свидания в установленное время.

– Ты на меня… обижаешься, да?

– Вовсе нет, – говорит она, но Никита понимает, что она лжет.

– Слушай… ты ведь понимаешь… что…

– Что все то, что я тебе рассказывала, неправда?

Никита сглатывает.

– Знаешь… – ее глаза бегают по комнате. Кажется, они уже побывали в каждом из ее уголков, даже его халат она рассмотрела, каждую пуговицу… но ни разу не подняла взгляд к его лицу, – может, у меня и правда не все дома… и я даже знаю, в чем это проявляется… но то, что я говорила тебе – это правда. Святослав Борисович выпишет меня лишь тогда, когда я признаюсь в обратном, но я никогда не признаюсь. И знаешь, почему?

Он молчит.

– Потому что я не стану лгать. А это… заведение, – она пожимает плечами, – оно мне не в тягость. Знаю лишь одно – стоит Давиду Егорьевичу или Олимпиаде Егорьевне захотеть – и я тут же покину это место. И надеюсь… что обойдется без жертв.

– Давид и Олимпиада… – Никита решает доказать (если не бывшему преподавателю, то хотя бы себе), что множественное расстройство личности у нее все же есть, – они иногда берут контроль над твоим телом? Управляют тобой?

– Только Олимпиада Егорьевна, – отвечает Арина. – Давид Егорьевич так не умеет… но он… он умеет много другого… он делает… более жуткие вещи.

– Например?..

Арина начинает чаще дышать.

– Однажды он сорвал с меня одежду. Взмахом руки. А затем… поднял в воздух… даже не касаясь… она знал, что делать со мной то, что он делает со многими другими девушками – нельзя, иначе тогда госпожа потеряет на-до мной контроль, и потому… он не стал… делать то, что хотел… он словно… передумал… но…

Хмурясь, Никита пытается оценить степень ее галлюциноза.

– …но это очень страшно… когда ты не можешь пошевелиться… когда ты висишь в воздухе… полностью обнаженная… а он смотрит… смотрит и… теребит свой…

– Достаточно, – вдруг останавливает ее Никита.

Он сглатывает.

– Часто он… так делал?

– Раз в неделю точно. Бывало реже, бывало чаще. По настроению. Иногда он просто просил раздеваться и танцевать… а иногда заставлял обниматься с Инной…

– А Инна – это кто? – спрашивает Никита.

– Инна – это вторая наша служанка. Ее Давиду Максимовичу тоже трогать нельзя, так как она тоже девственница, – тоже девственница? – но она… она очень красива, даже красивей госпожи. Она… держит ее для себя. По крайней мере, я так понимаю, потому что, когда однажды Давид Егорьевич чуть было ее не… ну, ты понимаешь. Так вот, Олимпиада Егорьевна сказала, что она – Инна – её, и приказала больше не трогать ее совсем. С тех пор Инне стало немного легче… раньше она постоянно боялась, что господин ее когда-нибудь съест…

– Съест? – переспрашивает Никита. – Съест… типа метафора? Съест – в сексуальном смысле?

– Съест, – как-то раздраженно отвечает Арина, – типа загрызет. Насмерть.

– Как… вампир?

– Как… волк.

***

Все входы в городской парк перекрыты. По периметру стоят полицейские машины и люди в формах. «Никого не впускать, никого не выпускать», – таков был приказ начальника полиции. Все ожидают, пока Власов осмотрит место преступления.

– Он же дилетант, – тихо шепчет один сержант другому. – Я о нем слышал. Скачет от одной должности к другой, нигде ему места нет, ничего не нравится. Теперь вот… в следаки подался.

– Криминалистом, я слышал, был он неплохим, – отвечает ему второй. – По крайней мере, результативность стопроцентная.

– Да только его вклада там не было. Слепая удача. Улики как будто из воздуха ему падают.

Сам Власов медленно шел по парку от одного тела к другому.

– Все жертвы – молодые девушки лет восемнадцати-двадцати пяти, – читает рядом идущая с ним девушка со своего айпада. – Все убийства совершены за одну эту ночь примерно в одно и то же время. Всех их…

– Загрызли насмерть, – спокойно говорит Власов, опускаясь на корточки перед одной из полусъеденных девушек.

– Что за животное могло забежать в парк, и начать здесь…

– А кто сказал Вам, Алла Алексеевна, что это животное?

Глаза девушки округлились.

– Да бросьте! Не оборотень же!

Власов, еще молодой мужчина, которому совсем недавно перевалило за тридцать никак не реагирует на ее замечание.

– Парк, – говорит он, – молодые девушки от восемнадцати до двадцати пяти… все хорошенькие, стройные… и соблазнительно одетые.

– Вы по… огрызкам их одежды?..

– Они все на шпильках, многие в юбках, и у всех, – он берет обглоданную руку и поднимает к глазам, – маникюры. А прически… Вы только посмотрите, Алла Алексеевна, на прически. Каждый из осмотренных мною трупов… при жизни так и манил.

Он поднимается. Труп обглодан почти полностью. Не съедено лишь лицо, кисти, стопы и кишечник.

– Что за волк будет охотиться столь выборочно?

– Значит, все-таки оборотень? – издевается Алла Алексеевна. – Так и запишем – всем сотрудникам полиции вооружиться серебряными пулями.

– Вы очень… плоско мыслите, Алла Алексеевна, – Власов идет дальше. Он еще не осмотрел два трупа, но знает, что они мало чем будут отличаться от предыдущих одиннадцати. – Убийца, естественно, человек. Самый настоящий, из плоти и крови… но оружие его – либо огромный пес… либо и правда… волк. Жаль, что Вы не столь умны, как красивы.

– Дрессировщик? – спрашивает она, игнорируя замечание по поводу своей внешности и умственных способностей.

Власов думает, чешет затылок.

– Возможно, Алла Алексеевна… возможно. Или просто маньяк, помешавшийся на выращивании волков.

***

Олимпиада бросает газету в лицо спящему брату.

– Тринадцать трупов, Давид! Тринадцать трупов! В одном парке!

Только что проснувшийся мужчина приподнимает газету и смотрит на заголовок.

– Они ищут дрессировщика волков?

– Или оборотня, – пожимает плечами Олимпиада. – Естественно, это написано в шутку…

– Оборотни, – Давид улыбается. – А ведь и правда… есть некое сходство.

Олимпиада разводит руками.

– Тебе смешно?! Это твой косяк! – кричит она, тыча пальцем в газету.

– Только мой? Да брось! А ты типа не при делах?

Давид все еще улыбается.

– Не бойся, куколка, – Давид садится на кровати, отбрасывая газету в сторону, – ни один здравомыслящий человек не станет искать оборотня. Они и правда начнут обыскивать всякие собачатники, зоопарки…

– Нам начнут задавать вопросы, – Олимпиада отвернулась Давида, скрестив на груди руки. На ней было элегантное зеленое платье, чертовски хорошо подчеркивающее зад, на который именно сейчас и пялится Давид.

– Мы не покидали этот особняк уже полтора века. К нам претензий не будет.

– Она спросит про лимузин.

Давид думает.

– Нужно тащить сюда нашего спятившего братца, – говорит Олимпиада и направляется к выходу. – Зря я тебя послушала.

И теперь, когда двери за сестрой закрываются, Давид мнет газету и тихо рычит.

***

Когда Никита, сидя в автобусе, проезжает мимо перекрытого парка, он даже не замечает полицейские машины, так как занят просмотром новостей на своем мобильнике. Он листает ленту ВКонтакте, читает старые несмешные анекдоты, лайкает фигуристых девчонок и внимательно изучает статьи о дрессировке и кормлении собак. Он подписан на несколько таких групп, и потому подобных новостей бывает много – с того самого времени, как у него появился Макс, его познания в этом деле обросли нехилым объемом информации.

И как раз в тот момент, когда он читает безумно увлекательную статью о ротвейлерах, на верхней части экрана появляется зеленая шапочка с надписью: «Братишкее вызывает».

Никита сглатывает. Он как раз едет сейчас к нему, чтобы узнать почему целую неделю от него ни слуху ни духу. И, только он подносит палец к зеленому кружочку, вызов пропадает.

– Единицы что ли экономишь? – спрашивает Никита и звонит сам.

Несколько гудков – четыре или пять. Никита уже думает, что Олег не ответит, как из динамика раздается до боли знакомое «Даалло?»

– Ну че ты издеваешься?! Сначала маякуешь, а теперь трубку не берешь!

Олег отвечает не сразу.

– Да я тут… просто сначала звонил… а теперь передумал и решил… в туалет сходить.

Никита хмурится.

– Все нормально, Олег?

– В принципе… да.

– Я сейчас в городе. Сюда перевели от нас Арину, ты знал?

– Арину?

– Ту девушку, которую мы… встретили на кладбище. Помнишь?

– А… да.

– Она теперь здесь. Наши спецы решили, что такую серьезную симптоматику должны лечить в столичной клинике…

Олег молчит.

– Олег, – произносит Никита, – я сейчас заеду.

– А… не, Никит, не надо. Я просто… не дома.

– Не дома? А где?

***

– За городом, у одной… подружки, – он лжет, ибо стоит посреди своей однокомнатной квартиры, глядя на свою постель. Его лицо покрывают огроменные капли пота. – Ладно, я пойду, а то и так сортир долго занимаю.

– Ты со мной из сортира разговариваешь что ли? – раздается голос брата. – И стой… у тебя что, появилась девушка?

– Да… но… это несерьезно. Наверное, мы считай что расстались.

– Через… неделю?

– Ага. Ладно, давай, а то мне надо жопу вытереть.

– Ладно, давай тогда… а ты скоро дома будешь? Я могу подождать возле твоего подъезда. Я же, вообще-то, к тебе ехал, хотел поговорить.

– Давай я позвоню тебе позже, и скажу, где мы встретимся, ок?

И Олег сбрасывает вызов.

Его руки, покрытые запекшейся кровью, дрожат.

Он смотрит на окровавленную постель, в которой лежит неизвестная ему красотка. Вот только все, что от нее осталось – это нетронутая голова и почти обглоданный скелет.

Олега тошнит. Его вырвало уже трижды. Один раз прямо в постель, и два раза на пол. Он в панике. Отчасти оттого, что среди его рвотных масс обнаружился непереваренный пирсинг этой девушки, но еще больше, что до сих пор ощущает у себя во рту привкус ее крови.

***

– Пора делать укольчик, – говорит медсестра, подходя к Арине. В одной ее руке шприц с уже набранным препаратом, а в другой – смоченная спиртом ватка.

Медсестра привыкла, что Арина почти сразу же ложится на койку и оголяет ягодицу, но сегодня она продолжает стоять к ней спиной, глядя в окно.

– Арина, у меня мало времени. Давай ложись, – говорит она, и Арина поворачивается. Она смотрит ей прямо в глаза, чего не было еще ни разу. Никакой неуверенности во взгляде, никаких перебирающих движений руками.

– Укольчик? – спрашивает Арина, и медсестра понимает, что что-то не так. Но не успевает среагировать – очень шустро девушка выхватывает у нее шприц и с размаху вводит иглу в пятую точку самой медсестры. – Так получи его сама, жирная сука!

Медсестра держится за зад, разворачивается.

– Ах ты маленькая дрянь! – кричит она и хочет врезать той по лицу, как вдруг ее рука замирает в воздухе и будто немеет. Арина смотрит ей прямо в глаза. Ее брови сведены к переносице, а во взгляде ощущается ярость, смешанная с нескрываемым презрением.

– Надо же, – хотя во взгляде ярость, в голосе проступает интерес, – сорокалетняя целка…

Медсестра раскрывает от изумления рот.

– Неужто за полвека ни один мужик так и не отважился тебя поиметь? – она усмехается. Усмехается над ней! – хотя… может, это и к лучшему – незачем продолжать столь уродливый род. А теперь… открой чертову дверь.

Ноги медсестры повинуются. Она не хочет выполнять приказ, но выполняет. Она медленно идет к выходу и открывает дверь.

– Сейчас ты выведешь меня отсюда, а затем зайдешь в туалет, и там вскроешь себе вены. Ты поняла?

– Да, – произносят губы медсестры, но сама она в панике, ее охватывает ужас. Она хочет закричать, позвать на помощь, но у нее не получается.

– Куда вы? – спрашивает постовая, и она хочет закричать: «Позвони в полицию! Меня загипнотизировали!»

Но вместо этого выдает:

– Борисыч сказал отвести эту дурочку в душ, будто мало ей раза в неделю!

Она даже слышит, как ее губы усмехаются, вот только внутри она готова рыдать. Она пытается молить о пощаде, но лишь молча следует указаниям. Сначала она выводит ее из здания, затем отдает Арине одежду одной из медсестер; ждет, пока та переодевается, садится за руль своего «Гольфа», вывозит Арину с территории, отдает ей ключи, а затем идет назад.

Спросившему о том, где ее машина, охраннику она показывает оттопыренный средний палец и запирается в туалете. Режет свои руки – вдоль, а не поперек; и, пока еще сознание ее не покинуло, пишет своей же кровью на стене: «Я плохо себя вела. Я – сорокалетняя целка».

И затем, с улыбкой на лице, но слезами в душе, ждет, когда сознание ее покинет.