Читать книгу Когда ты исчез - Джон Маррс - Страница 5

САЙМОН

Лондон, двадцать пять лет назад

6 июня, 5:20

Дворники собирали с лондонских тротуаров жестяные банки от газировки и картонные коробки из-под еды и складывали их в черные полиэтиленовые мешки для мусора. Вчерашний ливень смыл затхлую духоту и принес в город утреннюю прохладу. Я натянул на озябшие ладони рукава рубашки и облокотился на перила возле Британской библиотеки, надеясь, что внутри, когда она откроется, будет теплее.

Ночь я провел в приюте для бездомных и проснулся чуть свет. Теперь слонялся по городу, вглядываясь в пустые лица спешащих на заводы работяг. Любой из них, кто постарше, мог оказаться Кеннетом Джаггером.

Первое, что я помнил о чудовище, живущем с моей матерью, – это его тяжелые шаги, под которыми тряслись ступени. Спустившись по лестнице, Кеннет окинул меня взглядом с головы до ног и, не сказав ни слова, свернул в гостиную.

Я с удивлением посмотрел на мать. Та вымученно улыбнулась.

Кеннета я невзлюбил с первого взгляда – и, совершенно очевидно, взаимно. На вид он был довольно жутким, таких людей я прежде не встречал. Он носил густые черные усы и прикрывал залысину обвислой прядью. По широким плечам кустились волосы, паучьими лапами торча из дыр на грязной белой майке.

По угловатому лицу можно было прочитать всю его биографию. На предплечьях и тыльной стороне ладоней змеились татуировки с ножами и пистолетами – видимо, Джаггер любил запугивать людей. На левом бицепсе, немного сбоку, красовалось алое сердце с черным кинжалом, пронзающим имя «Дорин». Судя по тому, как выцвели краски, Кеннет знал мою мать гораздо дольше меня.

Дорин поволокла Кеннета в крошечный дворик, залитый бетоном. Я заметил на столе альбом для вырезок. Кеннет, перехватив мой взгляд, кивнул по дороге: мол, «открывай», не разрешая даже, а приказывая.

В альбоме оказалась его биография, запечатленная в газетных вырезках.

Кеннет Джаггер, или «Джаггер-кинжал[4]», как его окрестила пресса, был кем-то вроде гангстера, то есть преступником достаточно известным, чтобы удостоиться упоминания в новостях всякий раз, когда попадался полиции. Из оружия он предпочитал ножи. Жизнь тратил впустую, изредка отправляясь в места не столь отдаленные по воле Ее Величества, но наказание ни разу не заставило его усомниться в верности избранного пути.

В середине шестидесятых он был мелкой сошкой. Считался профессиональным преступником, нигде не работал, за душой имел кое-какое награбленное добро и Дорин. Судя по заметке, в которой рассказывалось о том, как его посадили за грабеж и избиение почтальона, Кеннет вышел на свободу как раз перед очередным побегом матери. Видимо, из-за него мои родители и ссорились за закрытыми дверями.

Вернувшись, Кеннет и Дорин застали меня за изучением его криминального досье. Если он думал произвести впечатление, то просчитался.

Дорин заметно насторожилась – почуяла, что пахнет жареным.

– Ну что ж, давайте выпьем чаю? – защебетала она, словно Барбара Виндзор из «Так держать»[5]. Нервно постучала пальцем по нижней губе. – Саймон, ты мне не поможешь?

– Откуда ты с ним знакома? – прошипел я, когда она утащила меня на кухню.

– Мы с Кенни давние приятели, – ответила Дорин, не глядя мне в глаза и делая вид, будто занята чисткой картофеля.

– Но почему он здесь? С нами?

– Саймон, это его дом.

Я уставился на нее, желая услышать подробности, однако объяснений не дождался. В мрачной тишине мы принялись готовить наш первый и единственный совместный обед.

13:50

Я перебрал в библиотеке списки избирателей за последние двадцать лет, пытаясь обнаружить следы Дорин, но ничего не нашел. Судя по ее обиженной гримасе, когда мы с отцом первый раз выгнали ее из дома, она давно смирилась со своей судьбой, и ее путь был неразрывно связан с Кеннетом.

Поэтому я, полагаясь на смутную память, карту лондонских улиц, которую втихаря утащил под рубашкой, и автобусные маршруты, отправился исследовать район Бромли-бай-Боу.

В тот день Дорин тщетно пыталась развеять хмурую тишину между мной и Кеннетом пустой болтовней. Ему нечего было сказать, и он грозно на меня посматривал, взглядом выражая свое презрение. Я же опасался лишний раз глянуть в его сторону. Мы с отцом давали Дорин все, что ей нужно, но она бросила нас ради жалкого существования с этим никчемным типом… Что за бред?

– И надолго он здесь? – буркнул вдруг Кеннет, запихивая в рот очередной сэндвич с картофелем. По подбородку у него потек томатный соус.

– Кеннет, не начинай… – мягко отозвалась Дорин.

При моем отце она была душой компании, а с Кеннетом унижалась и раболепствовала.

Дорин принялась расспрашивать меня про школу, и я рассказал, что намерен поступать в университет на архитектора. Она нежно улыбнулась. Кеннет же громко хохотнул.

– Университет ему подавай! Хрень полнейшая.

– Это почему? – спросил я, впервые осмелившись обратиться к нему напрямую.

– Иди и найди себе нормальную работу. Нечего просиживать задницу и учиться всяким бредням.

– Мне тринадцать; я не могу работать архитектором, пока не получу диплом.

– Парень, послушай, в твоем возрасте я уже выступал на боксерском ринге и торговал на рынке, а не протирал штаны.

– Ну, мой отец живет иначе.

Я уставился на Дорин. Та опустила взгляд.

– Ой, да что этот хлюпик знает о жизни? Кто-то должен сделать тебя мужчиной!

Я понимал, что не стоит дерзить человеку вроде Кеннета, но удержаться не смог.

– Мужчиной наподобие вас?

– Что ты сказал?!

– Ничего.

Я опустил голову к тарелке.

– Думаешь, ты лучше меня, так, что ли? – Кеннет закипал, словно вулкан. – Приперся сюда, гений недоделанный… Тебе никогда не стать лучше меня – понял, ты, сученыш?

Я покосился на Дорин, рассчитывая на ее поддержку, но она молчала. Меня накрыло окончательно.

– То есть мне надо прирезать кого-нибудь и провести остаток дней в тюряге… так, что ли, Кенни?

Он стукнул обоими кулаками по столу.

– Знаешь, что самое главное? Меня уважают. А тебя – нет.

Не успел я осознать, что происходит, как он отшвырнул стул, а меня вздернуло в воздух и прижало к стене ручищей размером с корабельный якорь. На щеках у Кеннета заиграли красные пятна.

– Еще раз посмотришь свысока – и тебе, черт возьми, крышка! – рявкнул он, обдавая меня фонтаном хлебных и картофельных крошек изо рта.

– Кенни, не надо! – наконец отмерла Дорин. Она подбежала и схватила его за руку. Кеннет развернулся и огрел ее тыльной стороной ладони по щеке. Дорин упала, растянувшись на голых досках пола.

– Не трогай ее, ублюдок! – заорал я, но он саданул меня в живот и крепче стиснул лапищу на горле, не давая глотнуть воздуха.

– Хватит, ты его убьешь! – взмолилась Дорин, размазывая струйку крови по белому, как у призрака, лицу.

– Надо же хоть раз преподать ему урок, – рыкнул тот, занося руку, чтобы снова меня ударить.

– Не смей бить родного сына! – закричала мать.

Кеннет замешкался на секунду и разжал пальцы, роняя меня на пол.

– Говорил я тебе, избавься от него!

Он плюнул и выскочил из комнаты. Входная дверь хлопнула. Я с силой втянул в себя воздух. Время словно застыло.

– Почему ты так сказала? – просипел я, ничего не понимая.

– Прости… – захныкала мать.

– Он ведь мне не отец. Мой отец – Артур.

– Он тоже. Я хотела, чтобы вы познакомились.

Дорин принялась что-то объяснять, но я не слушал.

Правда выплыла наружу.

Я больше не мог здесь оставаться. Взял чемодан, еще нераспакованный, и вышел из дома. Дорин побежала вслед за мной, умоляя вернуться и искренне веря, что мы с Кеннетом сумеем преодолеть наши разногласия. Как всегда, она себя обманывала.

Артур сразу понял, что случилась беда, когда я в тот день позвонил из телефонной будки на вокзале Нортхэмптона и попросил меня забрать. Он не спрашивал, что случилось, а я не стал ничего объяснять. Думаю, он все знал – просто втайне радовался, что я вернулся.

Я никому не рассказывал правду о своем происхождении. Запер ее в самом дальнем уголке сознания, вспомнив лишь несколько месяцев спустя, когда накануне моего четырнадцатилетия Дорин объявилась снова. Три одинокие души встретились на нашем пороге, и мы с Артуром поняли, что устали играть в ее игры.

Я убежал к себе в комнату, не желая разговаривать с матерью, и сел на пол, прижавшись спиной к двери. Артур внизу отказывался ее принять. Дорин умоляла, чуть ли не ползала на коленях. Он впервые в жизни не уступил. В конце концов входная дверь хлопнула, и Артур, тихо плача, ушел на кухню.

В тот день, позднее, когда я вышел из дома, Дорин поджидала меня в глубине двора и сунула мне в руки зеленую коробочку.

– Это тебе. Всегда помни, что мамочка тебя любит, какой бы глупой она ни была.

В коробке лежали красивые золотые часы «Ролекс». Когда я поднял голову, Дорин уже уходила. Я не стал ее окликать.

16:40

Я обошел, наверное, каждый мощеный переулок Ист-Энда, пока наконец не наткнулся на то место, где прежде жила моя мать. Оказалось, что с годами площадь сменила не только название, но и облик.

Над ветхими домиками нависла огромная башня из бетона и стекла, отбрасывая мрачную тень на и без того серый пейзаж. Улица обрела более современный вид, однако лучше от этого не стала, практически не изменив своей убогой сути.

Разочарованный, я отправился в кафе, чтобы решить, как быть дальше. Я сделал заказ, и пожилая официантка с черным узлом на затылке и в фартуке, заляпанном супом, принесла мне чаю.

– Простите, вы здесь давно работаете? – спросил я ей вслед.

– Всю жизнь, мальчик мой, – бросила она через плечо.

– Может, вы помните женщину, которая жила в доме на месте, где теперь высотка? Дорин Николсон?

Та остановилась и глянула на меня.

– Хмм… – Она задумалась. – Я знала одну Дорин, только не Николсон. Как она выглядела?

Отец никогда не фотографировал мать – если у него и были какие-то снимки, то на стенах в нашем доме они не висели. Я помнил, как мама пахла, разговаривала, смеялась и пела. Помнил седину в корнях волос, как отвисали мочки ушей под тяжестью золотых серег и как темнела расщелинка между передними зубами, словно у Брижит Бардо. Но за все эти годы, как я ни пытался, мне не удавалось свести эти мелочи воедино, чтобы создать в голове цельный образ.

– Пепельно-русые волосы, рост где-то сто шестьдесят пять, зеленые глаза, довольно громкий смех. Она жила здесь лет двадцать назад.

Официантка отошла к прилавку, где висели фотографии, и сняла рамку со стены.

– Она? – спросила, протянув мне снимок.

Я сразу узнал одну из четырех женщин в униформе, стоявших возле стола.

– Да.

Я через силу сглотнул.

– Да, мальчик мой, я знала старушку Дорин. Когда-то она жила здесь, на площади. И работала со мной… Ох, целая вечность с тех пор прошла. Бедняжка…

По рукам у меня побежали мурашки.

– С ней что-то случилось?

– Да, она умерла, мальчик мой. Лет пятнадцать назад.

– Как это произошло?

– Приятель в который раз избил. И ударил головой о стену. Так нам старина Билли рассказывал. Он, ее приятель, совсем дурной был, вот и отшиб ей все мозги. Дорин какое-то время лежала в больнице, под аппаратами, а потом – все…

Я зажмурился и выдохнул его имя:

– Кеннет?

– Он самый. А вы откуда ее знали?

– Она была моей матерью.

Официантка надела очки, висевшие на шее, и пригляделась. Потом с глухим стоном села напротив.

– Да чтоб меня, ну конечно!.. Ты же Саймон, верно? У тебя ее глаза.

Странно, что она знает о моем существовании, не говоря уже про имя.

– Ох, мальчик мой… Дорин рассказывала, какой ты красивый шельмец.

Официантка хихикнула, и я не сдержал смущенной улыбки.

– Знаешь, она о тебе много говорила. И в медальоне на шее носила твою фотографию. Ну, пока не заложила его в ломбард… Так и не простила себе, что отдала тебя отцу.

На мгновение в груди стало тесно.

– А что с Кеннетом?

– За решетку, само собой, отправился. Он, правда, рассказывал в суде, что это была самооборона, она, мол, сама на него кинулась, но кто ж ему поверит? Говорят, пожизненное дали…

Официантка, назвавшаяся Мейзи, закурила сигарету без фильтра и рассказала кое-какие недостающие детали из жизни моей матери. Она вспомнила, что Дорин и Кеннет начали встречаться еще подростками. Когда она забеременела, и Кеннет, и родители настаивали на аборте. Однако Дорин упрямо отказывалась, и Кеннет принялся колошматить ее в надежде, что природа возьмет свое и у нее случится выкидыш. Но я уже тогда оказался стойким парнем.

Тяга к внезапным побегам проявилась у Дорин, когда та жила у двоюродной сестры в Мидленде. Там она встретила Артура, и тот влюбился в нее по уши. Предложил сыграть свадьбу, даже зная, что она беременна от другого мужчины. Редко кому из незамужних девчонок с чужим ублюдком в животе улыбается такая удача. Дорин искренне любила новоиспеченного мужа, но ветреного сердца ему так и не отдала. После моего рождения она окончательно убедилась, что оседлая семейная жизнь не для нее – ей подавай бурные страсти.

Поэтому она вернулась к Кеннету – разумеется, без меня. Тот продолжил ее избивать, и когда становилось совсем невыносимо, она убегала к нам обратно. Так и металась всю жизнь между двумя семьями.

– Ты уж не вини ее, мальчик мой. Она ничего не могла с собой поделать, – добавила Мейзи. – Славная была девчушка, да жизнь ее испортила. Есть у меня подозрение, что в детстве над ней измывался папаша. Ну, ты понимаешь, о чем я… Поэтому она думала, что не заслуживает любви. Старалась исправиться и перевоспитать Кенни, но тот с рождения был подонком. Натуру не переломить.

– Да, Мейзи, вы правы, – подумал я, поймав свое отражение в окне кафетерия.

Когда мы прогнали Дорин, ей оставалось лишь вернуться в Лондон.

– Она понимала, что Кенни рано или поздно ее убьет, – пояснила Мейзи, – но идти больше было некуда.

Когда случилось неизбежное, ее друзья не знали, как связаться со мной и Артуром. За душой у Дорин не осталось ни пенни, поэтому им пришлось скинуться и оплатить похороны, иначе ее отправили бы в могилу для нищих.

– Я часто вспоминаю твою мамашу, – добавила Мейзи, вытирая глаза. – Жаль, что мы не смогли ей помочь.

– Да, Мейзи. Мне тоже.

19:50

Территория кладбища Боу была поделена на квадратные сегменты, поэтому могилу матери удалось сыскать довольно быстро. Ее имя, даты рождения и смерти, а еще надпись «Упокой, Господь» – вот и все, что было высечено на бетонном надгробии.

– Лэнг, – повторил я вслух.

Я даже не знал ее фамилию.

Я вырвал сорняки и высокую траву, разровнял руками камешки, потом лег на скамью рядом, впитывая царившее вокруг тревожное спокойствие. Я решил в тот вечер составить матери компанию, потому что слишком много времени она провела в одиночестве.

Мои отцы жили в совершенно разных мирах, которые соприкоснулись лишь стараниями матери. Они оба ее любили, любили очень сильно, хотя по-разному воспринимали ее переменчивую натуру.

Дорин и Кеннет… Как ни пытался я стать не таким, как люди, которые меня породили, в итоге стал только хуже.

8 июня, 15:10

– Какого хрена тебе надо? – насмешливо хмыкнул Кеннет.

Я не ответил. Уселся неподвижно, положил ладони на столешницу и взглянул на него без всякого страха.

– Ну? Что, извинений ждешь? Жди, жди, ни хрена не дождешься.

Кеннет Джаггер сидел за металлическим столом в комнате для посетителей тюрьмы Вормвуд-Скрабс, вызывающе скрестив на груди руки. Правда, для гонора у него уже не было причин, потому что с момента нашей последней встречи он изменился до неузнаваемости.

Безжалостный рак изгрыз ему кости и сожрал половину веса. Щеки впали, зубы от химиотерапии раскрошились до коричневых пеньков. Татуировки, некогда гордо темневшие на жилистых руках, теперь размазались и обвисли, потому что мышцы под ними сдулись. Имя Дорин с багряным сердцем затерялось под толстыми рубцами, будто он пытался срезать буквы лезвием. Глаза, которые некогда горели, требуя уважения, теперь потухли, потеряв всякую надежду.

– Не трать попусту мое время, – фыркнул он.

– Да, у тебя его немного осталось, – ответил я.

Кеннет бросил на меня такой взгляд, что в тринадцать лет я умер бы на месте.

– Спрашиваю в последний раз: зачем пришел?

Я пришел, чтобы узнать, как близко мое гнилое яблочко упало к трухлявому пню. Я потратил немало сил, пытаясь разорвать нашу биологическую связь, но в конце концов, как оказалось, ушел от него не очень далеко.

– Ну, и каково это – убить мою мать? – спросил я.

Кеннет ожидал чего угодно – только не такого вопроса. Я должен был спросить: «Почему ты это сделал?» или «Как ты мог?» – но не допытываться, что чувствуешь, когда отнимаешь у человека жизнь.

– Это была самооборона, – ответил он наконец. – Сучка пыталась меня зарезать.

– Я о другом спрашиваю.

Кеннет нахмурился, не понимая, как вести себя с собственной кровью и плотью.

Пришлось повторить:

– Я хочу знать: каково это – убить мою мать?

– Зачем тебе?

– Просто хочу.

Выцветший прищуренный взгляд крепко сцепился с моим.

– Что с тобой случилось? – спросил он в ответ.

– Я тебя больше не боюсь.

– А надо бы…

Я покачал головой.

– Кеннет, посмотри на себя… Кому ты теперь опасен? Твое время прошло. Ты – жалкий умирающий старик, и запомнят тебя как последнюю шваль. А теперь, будь добр, ответь на мой вопрос. Каково это – убить мою мать?

Сперва Кеннет хорохорился и делал вид, будто по-прежнему герой. Однако угрюмой гримасы сдержать не смог. Краем глаза я глядел, как большая стрелка настенных часов дважды обошла циферблат по кругу, – и наконец он заговорил. Вся его бравада рассыпалась. Руки опустились, плечи поникли. Кеннет вдруг устал бороться и понял, что я единственный человек, которому есть до него дело. В определенной степени он был даже рад излить мне душу.

– Это самое мерзкое чувство на свете. А я в своей жизни натворил немало дерьма… – Кеннет откашлялся и поднял голову, перехватывая мой взгляд. – Ее будто убивал кто-то другой, а я стоял и смотрел со стороны, не вмешиваясь. Я ведь любил ее, но не мог удержать рядом. Она опять решила уйти к вам.

– Зачем?

– Жутко жалела, что тебя нет в ее жизни. Я сказал, чтобы она не смела ехать, но разве она меня послушала? Моя Дори никого не слушала… Взяла и начала паковать чемодан. – Глаза у него взмокли. – Я схватил ее за руку, а она вдруг заявила, что «и так потратила на меня слишком много времени». Я ударил ее, потом еще раз – и уже не сумел остановиться. Я не мог отдать ее тебе.

Я сидел молча, переваривая его слова. Злости к Кеннету я не испытывал – потому что и сам слишком много сил потратил на ненависть к женщине, с которой пытался построить свою жизнь и получить взамен хоть что-то. В какой-то степени я его даже понимал.

– Спасибо, – сказал я в итоге. – Я кое-что тебе принес.

Я огляделся: не смотрит ли охрана, закатал рукав рубашки, снял часы, которые когда-то подарила мне Дорин, и положил на стол перед Кеннетом.

Тот прикрыл их рукой.

– Забери.

– Они мне не нужны.

– Она ведь тебе их купила, да?

– Нет, я их сам достал.

Наверное, имелось в виду, украл.

– И она, не спросив тебя, отдала мне?

Кеннет опустил голову и отвернулся. Кажется, я неправильно его понял.

– Ты сам пожелал, чтобы она мне их отдала? – удивился я. – Ты ведь терпеть меня не мог! Хотел, чтобы она от меня избавилась.

– Я не хотел ребенка, чтобы тот не стал таким же, как я. Что я мог предложить сыну? Ты – единственное, что у меня получилось хорошего.

Я помолчал: пусть недолго побудет в мире иллюзий. Потом заговорил снова:

– Кеннет, если б ты только знал, как ошибаешься…

Я перегнулся через стол, чтобы никто не слышал, и прошептал ему на ухо несколько слов. Кеннет хмуро и даже испуганно на меня уставился.

– Теперь ты знаешь, что «единственное в твоей жизни хорошее» – не просто точная копия отца. Твой сын намного хуже.

– Какая же ты тварь!.. – выдавил он.

– Яблочко от яблоньки… Оставь часы себе, пусть положат с тобой в могилу. И чем раньше, чем лучше.

Повернувшись к отцу спиной, я вышел.

КЭТРИН

Нортхэмптон, двадцать пять лет назад

6 июня, 8:45

Я вынула пробку из бутылки вина и плеснула немного в грязную кружку, вытащив ту из горы немытой посуды в раковине. Потом достала из шкафчика пузырек с аспирином и выпила сразу три таблетки – может, хоть так сумею унять головную боль, которая терзает меня вторую бессонную ночь подряд. Судя по тяжести пузырька, он был практически полон, и я невольно задумалась, сколько штук надо проглотить, чтобы больше не мучиться.

Устало оглядела кухню… какой здесь бардак! Впрочем, не только здесь. Бардак царил во всем доме. И в моей жизни последние два дня. Я совсем расклеилась.

На людях я старалась держаться, но, оставшись одна, понемногу сходила с ума. Я никому не рассказывала, как меня тошнит от мыслей, что могло случиться с Саймоном. Как я вздрагиваю всякий раз, когда слышу телефонный звонок или шаги за дверью. Как живу на адреналине с кофеином, а гудящая голова требует хоть на минутку лечь в постель.

В здравом рассудке меня удерживало лишь одно – дети. Они единственные не знали о пропаже Саймона, и я старалась сделать так, чтобы они как можно дольше оставались в неведении. Хотя это было непросто – у их друзей многие родители взяли выходной, чтобы участвовать в поисках. Скоро дети все узнают. И что мне им говорить? По идее, родители должны знать ответ на любой вопрос. Вот только у меня ответов не было.

По словам Роджера, после пропажи особенно важны первые трое суток – именно в этот срок чаще всего удается разыскать человека живым.

Еще чуть-чуть – и надеяться будет не на что.

Поэтому я стискивала кулаки и молилась, чтобы Саймон нашелся. Офицер Уильямс, пряча гадкую улыбку, заявила, что, если до наступления темноты он не объявится, полиция свернет поиски. Господи, сколько еще близких людей мне предстоит потерять, прежде чем небеса надо мной смилуются?

Я вдруг осознала, что до сих пор сжимаю в кулаке пузырек с аспирином, и брезгливо бросила его в ящик, презирая себя за трусливые мысли. Допила остатки вина, положила кружку обратно в раковину и пошла наверх в душ. Там, под теплыми струями, съежилась на полу и принялась рыдать. Я плакала до тех пор, пока вконец не промокла – не только от воды, но и от слез.

15:35

Хотя этого следовало ожидать, мальчики все равно застали меня врасплох.

– Амелия Джонс сказала, что папа пропал! – крикнул Джеймс, выбегая из школы. – Это правда?

Его зеленые глаза горели от страха. Робби тоже выглядел напуганным.

Нельзя им врать, они должны знать правду.

– Сейчас зайдем домой, возьмем рыболовные снасти и пойдем к ручью, – ровным голосом сказала я. – Там и поговорим.

Послеполуденное солнце спряталось за большим облаком в форме дракона. Мы вчетвером, включая Оскара, гуськом пошли к деревянному мосту над водой.

Я нарочно выбрала место, которое у них в сознании прочно ассоциировалось с отцом, чтобы хоть немного смягчить удар. Саймон часто водил детей сюда, притворяясь, будто они ловят рыбу. Мальчики вытаскивали из воды воображаемых пескарей с карасями, бросали в невидимое ведро и приносили домой, а я тоже разыгрывала пантомиму, восторгаясь их богатым уловом.

Мы сели, сделали вид, будто закидываем удочки с сетями, и я осторожно принялась объяснять, что их отца какое-то время не будет дома.

– Куда он делся? – спросил Джеймс, нахмурив брови, точь-в-точь как Саймон, когда чего-то не понимал.

– Я не знаю.

– А когда вернется?

– Не могу сказать, милый мой.

– Почему?

– Потому что не могу. Папа ненадолго уехал, и я не знаю, когда он вернется.

– А почему не знаешь? – не сдавался Джеймс.

– Просто не знаю. Извини. Мы не можем его найти, но я уверена, что он про нас не забыл.

– Ты ругаешь нас, когда мы не говорим, куда уходим, – тихонько начал Робби. Я кивнула. – Значит, папу ты тоже будешь ругать?

– Да, – соврала я.

Хотя ругать я Саймона ни за что не стану. Только обниму крепко-крепко и больше никогда не отпущу.

– Он ушел к Билли? – спросил Робби, и у него затряслись губы.

Я сглотнула комок в горле.

– Нет. Ни в коем случае!

Я не знала, где он. Могла лишь молиться, что не с Билли.

– Откуда тебе знать? – нахмурился Джеймс.

Я смотрела вдаль, туда, где ручей сливается с полями, и молчала. Мальчики рыбачили в полной тишине, забыв про улов и переваривая мои слова в своих маленьких головенках. Никто из нас не хотел представлять себе жизнь без Саймона.

20:10

Я сидела на стуле во внутреннем дворике, закутавшись в темно-синий свитер мужа, и ждала, когда день сольется с сумерками. Радиотелефон, который Пола купила по моей просьбе, лежал на расстоянии вытянутой руки. Молчал, как и весь мир вокруг. Компанию мне составляли только мотыльки, плясавшие возле свечки в марокканском фонарике. Бесцельно и бестолково – совсем как я.

Я старалась подбодрить себя, вспоминая глупости, которые творил Саймон, чтобы вызвать у меня улыбку: он то гавкал по-собачьи, то танцевал со мной на кухне под старые песни, то надевал одно из моих платьев, чтобы повеселить друзей, приглашенных к нам на ужин. Иногда он вел себя до ужаса глупо, и теперь я молилась, чтобы этот глупыш поскорей вернулся домой.

Я перелила последние капли красного вина из бутылки в бокал и стала ждать дальше.

Без разницы, что говорит офицер Уильямс: я слишком хорошо знаю Саймона, чтобы думать, будто он от меня ушел. То, как он поддерживал нас, когда мы переживали самый страшный кошмар в жизни любой семьи, лучше любых слов доказывало, что он прекрасный муж и чудесный отец. Я должна верить, что он жив.

Пятнадцать месяцев назад мы разделили общее горе. Теперь нас настигло новое испытание, и я могла лишь одно – лить слезы по человеку, чья участь была мне неизвестна.

Нортхэмптон, наши дни

8:30

Саймон вцепился в мягкие края фетровой шляпы так крепко, что, казалось, вот-вот ее порвет. Однако сил разжать пальцы не было.

Кэтрин обернулась, закрыла за собой дверь и прошла в середину гостиной, стараясь не встречаться с ним взглядом. С годами она не потеряла прежней грации. Саймон не узнавал гусиные лапки вокруг холодных глаз, а морщины на лбу стали глубже, но это не имело значения. Ее красота, хоть и обрела новые формы, ничуть не потускнела. Седые волосы лежали прядка к прядке, будто мазки на картине маслом, и казались еще живописнее оттого, что не были испорчены красками. Несмотря на возраст, Кэтрин не увядала, и рядом с ней он чувствовал себя потасканным и пыльным.

Что до Кэтрин, ей было что сказать, но она не знала, с чего начать. Поэтому молчала, крепко сжимая пальцы, чтобы он не видел, как они дрожат. Смотреть на Саймона не хотелось, однако удержаться она не могла. Поэтому украдкой скользнула по нему взглядом.

Лицо с годами отекло, щеки обвисли. Талия расплылась, хоть ее удерживал кожаный ремень. Ноги, как ни странно, казались крупнее прежнего.

Взгляд буквально приклеился к нему – словно стоит отвести глаза, и он пропадет. Если Саймону суждено опять исчезнуть, пусть это случится в ее присутствии. Сколько лет прошло с тех пор, как она последний раз видела его на одной из старых фотографий, которые валялись теперь где-то на чердаке? Кэтрин забыла, каким он был красивым. Да и сейчас не утратил мужской привлекательности, как ни хотелось обратного.

Саймон оглядывал гостиную и вспоминал, как здесь было в прежние времена. Планировка выглядела знакомой, хотя обои, ковры и мебель давно сменили. Коттедж казался совсем крохотным по сравнению с виллой, которую он теперь называл своим домом.

– Ты не против, если я сяду? – спросил он.

Кэтрин промолчала, но Саймон все равно сел.

На комоде стояли рамки с фотографиями; без очков он не мог разобрать, кто на них изображен. С памятью было так же – он пытался вспомнить лица детей, однако их размазывало, стирая черты. Ну, кроме Джеймса. Саймон знал, каким стал его старший сын, и уже никогда его не забудет.

Молчание длилось дольше положенного. Как незваный гость, он обязан был заговорить первым.

– Отлично выглядишь.

Кэтрин скорчила презрительную гримасу, но Саймона это не смутило. К такому отношению он был готов.

– Мне нравится, как ты тут все переделала.

И снова в ответ молчание.

Он глянул на каминную решетку и дровяную печь, которую они с великим трудом установили вскоре после переезда.

– О, эта штука еще работает? Помнишь, как мы чуть не спалили весь дом, потому что забыли прочистить дымоход и…

– Хватит, – перебил его резкий голос, мешая предаваться светлым воспоминаниям.

– Извини. После стольких лет…

– Я сказала, хватит. Ты не появлялся в моем доме двадцать пять лет, и не надо делать вид, будто мы давние друзья.

– Извини.

Комнату заполонила тревожная густая тишина.

– Чего тебе надо? – спросила Кэтрин.

– Чего мне надо?

– Именно это я и спрашиваю. Чего тебе от меня надо?

– Мне ничего от тебя не надо, Китти.

Это было правдой лишь отчасти.

– Ты давно не имеешь права так ко мне обращаться.

Саймон кивнул.

– И избавь меня от своих извинений, – продолжила Кэтрин. – Мало того, что они запоздали, так еще и никому не нужны.

Саймон десятки раз прокручивал в голове эту сцену, прежде чем попросил Луку заказать билеты. Что будет при встрече: она упадет в обморок, или даст ему пощечину, или кинется на шею, или закричит, или заплачет, или просто откажется пускать его на порог? Были сотни вариантов – но почему-то такой ледяной враждебности он не предвидел.

И не знал теперь, как реагировать.

– Зачем ты пришел? – спросила Кэтрин. – И где, черт возьми, ты был, пока я искала твой труп?