Читать книгу Рай: Потерянный рай. Возвращенный рай - Джон Мильтон - Страница 5

О, для чего теперь не прозвучал

Тот громкий голос предостереженья,

Который был с высот Небес услышан[91]

Тем, кто нам Апокалипсис открыл,

Когда дракон, вторично пораженный,

Пришел во гнев, чтобы отомстить

На человеке за свое крушенье:

«О горе вам, живущим на земле!»

Когда б теперь раздался он, быть может,

Он вовремя еще предостерег бы

Блаженных наших праотцев, что к ним

Теперь подходит близко Враг их тайный,

И от его смертельной западни

Они тогда избавиться могли бы.

Как раз теперь спустился Сатана,

Воспламененный яростью великой,

Чтоб искусить и после обвинить

Род человека и на нем, невинном

И слабом, отомстить за все потери,

Которые понес он в первой битве,

За бегство в Ад позорное свое.

Он быстротой своей все недоволен,

Хоть смело и бесстрашно он свершил

Далекий путь; похвастаться удачей

Пока еще не может он, и вот

К своей попытке страшной приступает,

Которая, готовая родиться

На свет, ему волнует бурно грудь

И, как оружье дьявольское, больно

Ему назад удар свой отдает.

Его терзают ужас и сомненье,

Внутри его бушует бездна Ада:

Он носит Ад в себе и вкруг себя

И, как бы место ни переменял он,

Уйти от Ада может так же мало,

Как убежать от самого себя.

Теперь в нем совесть снова пробуждает

Заснувшее отчаянье; проснулось

Воспоминанье горькое о том,

Чем был он, чем он стал и что в грядущем

Грозит ему: всегда ведь злое дело

К страданью только злейшему ведет.

То он направит на Эдем прекрасный

Печальный взор свой, то опять посмотрит

На Небеса и пламенное солнце;

И, прерывая вздохами слова,

Так начал он, перебирая думы:

«О ты, в венце своей великой славы,

Одно в своих владеньях, как Господь,

На этот мир взирающее новый,

Ты, пред которым все тускнеют звезды

И преклоняют голову свою, –

К тебе взываю, но не зовом друга,

Тебя зову по имени, о Солнце,

Чтоб рассказать, как ненавижу я

Твои лучи, которые мне скорбно

Напоминают, как я страшно пал,

Хоть прежде был твоей славнее сферы!

Ах, гордостью и честолюбьем злым

Я увлечен был на борьбу с великим,

Необоримым Властелином Неба;

И для чего? Ничем не заслужил

Он от меня подобного поступка, –

Он, Кем я сотворен в моем блестящем

Достоинстве, Который никого

Не попрекал своим благодеяньем!

Ему не трудно было и служить:

Какой был меньше труд, чем воздаянье

Хвалы Ему, какая плата меньше,

Чем благодарность должная Творцу?

Но все добро во мне лишь зло рождало

И лишь к коварным мыслям привело.

Быв столь возвышен, мысль о подчиненьи

Стал отвергать я: показалось мне,

Что шаг еще –  и стану я всех выше

И сразу сброшу с плеч огромный долг

Безмерной благодарности –  то бремя,

Которое, сколь ни платил бы я

Свой долг, –  всегда на мне бы тяготело;

Забыл я все, что от Него имел;

Не понял я, что благодарность платит

Сама собой и что сознанье долга

Есть в то же время и платеж за долг;

Какое ж для меня тут было бремя?

О, если б, по Его могучей воле,

Одним из низших Ангелов я был,

Счастливей был бы я и честолюбье

Не знало бы несбыточных надежд!

Но почему же нет? Иная сила,

Великая, как я, тогда могла б

Их возыметь, и был бы я, хоть слабый,

Быть может, ею увлечен. Однако ж

Другие силы, крупные, как я,

Не пали, а спокойно устояли

Внутри себя и вне, вооружись

Противу всяких искушений. Что же?

Владел ли также ты свободной волей

И устоять ты мог ли, как они?

Ты мог! Итак, кого ж ты обвиняешь,

Как не Небес свободную любовь,

Которая равно всех наделила?

Да будет эта проклята любовь!

Мне все равно, любовь то или злоба:

Я ею к вечным мукам приведен!

Нет, будь ты проклят сам: ты, против воли

Его, избрал своею волей то,

О чем теперь жалеешь справедливо!

О я несчастный! Как мне избежать

Бед без конца, отчаянья без меры?

Куда б я ни бежал –  со мною Ад;

Я сам свой Ад, и в глубочайшей бездне

Вновь бездна разверзается на дне,

Грозя пожрать меня. В сравненьи с этим

Тот Ад, где я терплю страданья, –  Небо.

О, уступи ж тогда! Ужель нет места

Раскаянью, ужель пощады нет?

Нет –  если я не покорюсь; а в этом

Мешает гордость мне и страх стыда

Пред низшими, которым обещал я

Не то, увлек иною похвальбой:

Не покориться –  покорить хвалился

Всесильного себе! О горе мне!

Они не знают, как жалею горько

Теперь о той я праздной похвальбе,

Каким внутри страданьем я терзаюсь,

Когда меня на троне Ада чтут!

Со скипетром в руках и в диадеме,

Возвысившись над ними, ниже всех

Я пал, –  всех выше я лишь по несчастью!

Вот честолюбья грустная награда!

Но если бы раскаяться я мог,

И был помилован, и получил бы

Вновь положенье прежнее свое, –

Увы, как скоро сан высокий снова

Меня б увлек к высоким помышленьям!

Как скоро от покорности притворной

Отрекся б я, сказав, что уступил

Насильно лишь, подавленный бедою!

Не может мира истинного быть

Там, где смертельной ненависти раны

В такую проникают глубину.

Да, это только повело б меня

К вторичному и худшему паденью,

И я двойною карой заплатил бы

За облегченье краткое свое.

Кто покарал меня, Тот это знает,

А потому настолько же далек

От мысли пожалеть меня, насколько

От просьб о мире я далек. Итак,

Навек исчезла всякая надежда!

Изгнав нас и отвергнув, вместо нас

Себе Он создал новую утеху –

Людей и ради них весь этот мир.

Прости ж, надежда; больше нет ни страха,

Ни угрызений совести: все благо

Утрачено навеки для меня;

Отныне Зло моим пусть будет благом;

Через него, по крайней мере, власть

Я разделю с Царем великим Неба,

И, может статься, больше половины

Я захвачу; о том узнает вскоре

И человек, и этот новый мир!»

Пока он это говорил, жестоко

Лицо его страстями искажалось:

Покрылся трижды побледневший лик

Отчаяньем, и завистью, и гневом,

И страшно изменилися черты

Его притворной маски. Он бы выдал

Себя чрез это, если б кто-нибудь

Его увидел, ибо Духи Неба

Всегда спокойны и впадать не могут

В такое раздраженье. Скоро он

Заметил это сам и постарался

Смягчить свой вид спокойствием притворным;

Искуснейший из всех лжецов, он первый

Соединил со внешностью святой

Глубокое коварство, злое мщенье;

Но не настолько был искусен он,

Чтоб Уриила обмануть, который

На страже был и проследил за ним,

Как он летел к вершине ассирийской

И как он там свой образ изменил

Несвойственно блаженным Духам, –  видел

Его движенья резкие, заметил,

Как он себя безумно вел, считая,

Что он один, что не следят за ним.

Вот Сатана приблизился к Эдему.

Пред ним вверху стоял прелестный Рай,

Зеленою оградою венчая,

Как изгородью сельскою, вершину

Горы высокой и крутой, чей склон

Щетинистый покрыт был дикой чащей,

Густой и прихотливой, заграждавшей

Пути наверх; над нею возвышались

Громадные роскошные стволы –

Раскидистые пальмы, кедры, ели, –

Богатый лес; и так как ряд над рядом

Бросали тень, пред взором возникал

Роскошный вид лесистого театра.

Но выше всех их возносилась Рая

Зеленая стена; с нее смотрел

Наш общий прародитель на владенья

Соседние свои. За ней ряды

Чудеснейших деревьев возвышались,

Обремененных дивными плодами:

Цветок и плод в одно и то же время,

Они как будто златом и эмалью

Блистали; солнце, кажется, на них

Своих лучей бросало позолоту

Еще охотней, чем на облака

Вечерние иль на дугу из влаги,

Которую нам посылает Бог,

Когда дождями землю напояет.

Прекрасен был ландшафт, а чистый воздух

Врагу навстречу сладостно дышал

Весеннею отрадою и счастьем

И был способен все прогнать печали –

Отчаянья не мог лишь излечить.

А нежные Зефиры, расправляя

Свои крыла душистые, вокруг

Распространяли всюду ароматы,

Шепча, откуда взяли свой бальзам.

Так иногда тем путникам навстречу,

Которые плывут, пройдя мыс Доброй

Надежды, миновав уж Мозамбик, –

Со встречным ветром северо-восточным

Сабейские[92] несутся ароматы

Чудесные от пряных берегов

Аравии счастливой; и, довольны

Задержкою, они свой долгий путь

Охотно замедляют, и, ласкаем

Тем запахом приятным, много миль

Их Океан улыбкой провожает.

Так сладкий запах нежит и Врага,

Принесшего сюда свою отраву;

Приятней был ему тот аромат,

Чем Асмодею[93] рыбный дым, который

Прогнал его, влюбленного, от ложа

Товитовой невестки, отомстив

Коварному; из Мидии в Египет

Он убежал и там прикован был.

Ко всходу на высокий этот холм

Враг подошел, в раздумьи замедляя

Свой шаг; но дальше не было пути:

Растенья там переплелись так густо,

Что стали как бы цельною стеной,

И поросль и кусты вокруг повсюду

Стеснились так, что через их преграду

Не мог пройти ни человек, ни зверь.

Одна лишь дверь на стороне восточной

Была; ее Архизлодей заметил,

Но пренебрег законным он путем;

Презрительно одним прыжком высоким

Чрез все холма высокого преграды

И через стену перенесся он

И стал в Раю. Так точно волк бродящий,

Когда он ищет, голодом гоним,

Себе иного места для добычи,

Следит, где пастухи свои стада

Сгоняют в огороженное место

К приходу ночи, и одним прыжком

Через плетень спешит туда забраться;

Так точно вор, желая обокрасть

Дом богача, чьи двери толсты, прочны,

Чьи крепкие засовы и замки

Прямого нападенья не боятся,

Ползет к нему в окно иль через крышу.

Так вор великий ныне в первый раз

Проник коварно в Божье стадо; так же

Наемники в Его прокрались Церковь.

Затем взлетел он и на Древе жизни,

Которое средь Рая выше всех

Вершиной возвышалося, уселся,

Принявши образ корморана[94]; жизни

Он истинной чрез то не приобрел,

Но замышлял лишь смерть живущим в мире;

Не думал он о силе животворной

Чудесного растения: он выбрал

Его лишь с целью лучше видеть вдаль;

А между тем, при пользованьи должном,

Залог бессмертья был бы в древе том.

Так и никто на свете, кроме Бога,

Добра не может правильно ценить,

Даруемого Небом: обращают

Нередко люди лучший дар во Зло

Иль применяют к наименьшей пользе.

Дивясь, внизу он видит пред собой,

Как в небольшом пространстве совместилось

Для услажденья человека все,

Что лучшего произвела природа,

И даже больше: Небо на земле!

Блаженный Рай был Божий сад, который

Был насажден с восточной стороны

Эдема; а Эдем распространялся

На запад от Харрана[95] вплоть до башен

Прославленных Селевкии[96] великой –

Созданья древних греческих царей, –

Иль той страны, где много раньше жили

Сыны Эдема в Телассаре. Здесь,

В стране прекрасной этой, Бог устроил

Прекраснейший Свой сад; Он повелел

Произрастать на почве плодоносной

Деревьям благороднейшим, приятным

Для зренья, обоняния и вкуса;

И между ними было Древо жизни

Всех выше; плод его подобен был

Амброзии –  растительное злато;

А рядом с ним росло познанья Древо, –

Смерть наша, –  заплатили мы за знанье

Добра ценой жестокой –  знаньем Зла.

На юге же Эдема протекала

Широкая река –  не вкруг горы,

А прямо шла она сквозь холм высокий:

Когда Бог строил сад Свой, Он поставил

Ту гору над ее потоком быстрым,

А он чрез жилы пористой земли

Пробился, ею впитанный охотно,

И вышел вновь наружу, свежий, чистый,

И многими ручьями оросил

Цветущий сад; потом, соединившись,

По скату вниз спустился он и встретил

Там реку, показавшуюся снова

Из темного подземного прохода;

Река же, разделившись на четыре

Потока главных, дальше потекла

Чрез страны знаменитые и царства,

О коих здесь не будем говорить.

Но надо рассказать, насколько хватит

Искусства, о сапфировых струях,

Катившихся по жемчугам восточным

И золотым пескам, блуждая всюду

В тени дерев, и нектар разнося,

И посещая каждое растенье,

Питая несравненные цветы,

Достойные роскошной сени Рая.

Их не искусство медленной рукой

Узорами по клумбам насадило, –

Сама природа в щедрости своей

Рассыпала по всем холмам и долам,

И там, где солнце утреннее греет

Открытые поля, и там, где в полдень

Под кущами царит густая тень.

Разнообразьем сельского ландшафта

Пленял счастливый этот уголок:

Здесь рощи, чьи душистые деревья

Смолой дышали ароматной, там –

Другие, где висели золотистых

Плодов ряды, пленяя взор и вкус.

И если где, то только здесь был правдой

Миф о садах чудесных Гесперид.

Меж рощами луга или поляны,

Где мягкую траву стада щипали,

Иль пальмами поросшие холмы;

Местами были влажные долины

Усеяны цветами всяких красок

И розами, лишенными шипов.

С другой же стороны там были гроты

Тенистые, прохладные пещеры,

И пышно вился виноград по ним,

Пурпурные развешивая кисти;

С холмов же ниспадали водопады,

В пыль влажную дробясь иль съединяя

Свои потоки в тихие озера,

Которые, как зеркало, в себе

Цветущий берег, миртами поросший,

Спокойно отражали. Хоры птиц

Звучали вкруг, а ветерок весенний

В полях и рощах веял ароматом

И колебал дрожащие листы;

И Грации[97] и Оры[98], предводимы

Великим Паном[99], в хороводе светлом

Кружились в вечном празднике весны.

Не так прекрасно было поле Энны[100],

Где Прозерпина некогда цветы

Сбирала и, сама их всех прекрасней,

Похищена была Плутоном мрачным,

Что причинило множество забот

Церере, по всему искавшей миру

Своей любимой дочери; не так

Была приветна близ Оронта[101] роща

Прекрасной Дафны[102], и не мог красой

С Эдемским Раем спорить вдохновенный

Кастальский ключ[103], ни остров тот Нисейский,

Рекой Тритоном окруженный[104], –  остров,

Где древний Хам, которого зовут

Язычники Аммоном[105], а Ливийцы

Юпитером, укрыл Амальфу[106] с сыном,

Румяным Вакхом[107], от очей опасных

Великой Реи[108], мачехи суровой, –

Ни край, где Абиссинские цари

Хранят свое потомство под горою

Амарой, хоть иные полагают,

Что настоящий Рай как раз был там,

В пределах эфиопских, у верховьев

Далеких Нила, под горой блестящей,

До чьей вершины –  целый день пути.

На деле край тот отстоит далёко

От сада ассирийского, где Враг

Безрадостно смотрел вокруг на радость,

На множество живых созданий разных,

Столь новых и столь странных для него.

Меж ними были два –  всех благородней,

Всех выше и стройней; богоподобно

Они держались, выпрямив свой стан,

С достоинством природным; не прикрыты

Ничем, они в нагом своем величьи

Достойными владыками казались

Всего, что окружало их в Раю.

В божественных их взорах отражался

Священный образ славного Творца, –

Премудрость, правда, чистота и святость, –

И строгость в этой святости была,

Хоть вольностью в них детскою смягчалась;

Та строгость служит истинной основой

С тех пор для всякой власти у людей.

Не равными они, однако, оба

Являлись, как не равен был их пол.

Для созерцанья и для силы гордой,

Казалося, он создан был, –  она –

Для нежности и ласки грациозной;

Он сотворен, казалось, был для Бога

Единственно, она –  для Бога в нем;

Его широкий лоб прекрасный, очи,

Глядевшие отважно, говорили

О воле непреклонной, а две темные

Волны кудрей направо и налево

Вниз ниспадали до широких плеч.

У ней до стройных чресл, как покрывало,

Без украшений, пряди золотые,

Распущены, спускались, извиваясь

В колечках прихотливых; виноград

Такими нежно усиками вьется.

Весь вид ее покорность выражал,

Но лишь такую, требовать которой

Власть кроткая лишь может; уступает

Она охотно, он же ту уступку

Встречает лаской; мужу отдается

С застенчивой покорностью она

И скромностью достойною, противясь

Лишь сладкою влюбленною борьбой.

В их наготе ничто не прикрывало

И тех частей таинственных, которых

С тех пор не обнажает человек;

Греховного стыда они не знали –

Стыда, который лишь дела природы

Позорит, честь лишь обесчестить может.

О, как, грехом рожденный, этот стыд

Испортил человечество, заставив

Лишь внешность чтить, за внешней чистотою

Гоняясь лишь! Из жизни человека

Он жизни счастье лучшее изгнал –

Всю простоту и чистую невинность!

Они ходили в наготе, ни Бога,

Ни Ангелов Его не избегая,

Затем, что в мыслях не имели Зла.

Рука с рукою шли они, четою,

Прекраснейшей из всех, кого с тех пор

Когда-либо любовь соединяла, –

Адам, всех лучший из сынов Господних,

С тех пор рожденных на Земле, и Ева,

Из дочерей прекраснейшая всех.

В тени, при нежном шелесте деревьев,

На берегу хрустального ручья

Они присели, труд окончив легкий

В саду –  тот труд, который только мог

Им усладить прохладное дыханье

Зефира, облегченье облегчить

И утоленье голода и жажды

Еще приятней сделать. Принялись

Они за ужин из плодов сладчайших,

Которые соседние кусты

Им доставляли ласково, склоняясь

Над мягкою скамьей из муравы,

Богато разукрашенной цветами.

Они вкушали сладостную мякоть,

А скорлупою черпали в ручье

Питье, с отрадой жажду утоляя.

И ласковый меж них шел разговор,

И нежными улыбками менялись

Они, и юных шалостей игра

Была меж ними, как прилично паре

Супружеской в уединенье сладком.

Резвясь, вкруг них играли звери все.

Которые позднее стали дики

И поселились в чащах и пещерах,

Охотясь за добычею своей;

Играя, крался лев, когтистой лапой

Козленка нянча; тигры, леопарды,

Медведи, барсы прыгали пред ними;

Слон неуклюжий, чтоб потешить их,

Все силы прилагал, крутя свой хобот;

Змея искусно ползала, виясь,

И в гордиев завязывала узел

Свой длинный хвост, коварства своего

Открыто всем показывая пробы;

Другие звери на траве лежали,

Глазея, или, пастбищем насытясь,

Дремали, жвачку медленно жуя.

Уже, склоняясь, солнце торопилось

Вниз, к океанским островам, и звезды,

Поры вечерней вестники, вдали

Уж восходить по своду неба стали, –

А Сатана недвижно все сидел,

И, наконец невольное молчанье

Свое прервав, печально молвил он:

«О Ад! Что вижу с горестью великой!

В блаженное жилище вместо нас

Вознесены здесь существа иные,

Иного склада, может быть землею

Рожденные, не Духи, хоть они

Немногим ниже нас, небесных Духов.

За ними с удивленьем я слежу

И даже мог бы их любить –  так живо

В них отразилось сходство с Божеством,

Такою их красою наделила

Создавшая их щедрая рука.

О милая чета! Не знаешь ты,

Как близко подошла уж перемена,

Которая все радости твои

Разрушит и предаст тебя несчастью

Тем более тяжелому, чем слаще

Теперь блаженство чистое твое!

Да, вы блаженны, но в своем блаженстве

Чрезмерно слабо вы защищены,

Чтоб то блаженство долго сохранилось;

И этот Рай ваш, это ваше Небо

Защищены оградой слишком слабой,

Чтоб уберечь вас от врага такого,

Какой теперь вошел. Однако я

Не враг ваш преднамеренный: я мог бы

Вас, беззащитных, даже пожалеть,

Хоть жалость мне несвойственна. Союза

Ищу я с вами, дружбы крепкой, тесной,

Чтоб жил я там, где вы, иль чтоб со мной

Всегда вы жили; если ж вам жилище

Мое не так придется по душе,

Как этот Рай прекрасный, то должны вы

Его принять покорно, как созданье

Рук вашего Творца: Он дал мне то,

Что я теперь готов вам дать свободно.

Чтоб вас двоих принять, раскроет Ад

Врата свои широко, вам навстречу

Князей своих всех вышлет; там найдется

Довольно места –  более, чем в этих

Пределах тесных, –  для всего потомства,

Которое от вас произойдет;

И если у меня нет места лучше,

То вы должны благодарить Того,

Кем приведен я к этому возмездью,

Которое над вами разразится,

Ничем не оскорбившими меня,

Чтоб отомстить Тому, кем я обижен.

И если б даже и растаял я

Пред вашею невинностью бессильной,

Общественное благо мне велит,

Чтоб, отомстив за честь, я власть расширил

Свою, мир этот новый покорив;

Всем этим побуждаюсь я к свершенью

Того, пред чем иначе, хоть проклятый,

Пожалуй, я остановился б сам».

Так Враг промолвил, на необходимость

Сославшися –  на довод всех тиранов,

Чтоб дьявольский поступок оправдать.

Затем, слетев с высокого сиденья

На дереве, он подошел к стадам

Резвящихся зверей четвероногих

И стал поочередно принимать

Их образы, приспособляясь к цели

К своим поближе жертвам подойти

И что-нибудь узнать о них подробней

Из слов их или действий, оставаясь

Неузнанным; и вот вкруг них он ходит,

Сверкая взором пламенным, как лев;

Затем он образ тигра принимает,

Который видит где-нибудь в лесу

Играющих двух ланей: он ложится,

К земле прижавшись, привстает не раз,

Следя за ними, снова прилегает

И как бы ждет момента, чтоб, на них

Вдруг кинувшись, схватить обоих в лапы.

И вскоре первый из мужей, Адам,

Любовно к Еве, первой из всех женщин,

Речь обратил, и Дьявол, услыхав

Столь нового ему наречья звуки,

Насторожась, весь обратился в слух:

«Единая участница и также

Единая часть радостей моих,

Которая дороже мне всех прочих!

Не правда ли, создавшая нас Сила,

Которая для нас и этот мир

Обширный сотворила, бесконечно

Добра и в вечной доброте своей

Безмерно щедро раздает нам блага!

Она из праха нас произвела

И поселила здесь, в блаженстве этом,

Которого не заслужили мы

Ничем, и ничего не можем сделать,

Что было б нужно ей; Она не просит

От нас иной услуги, кроме той,

Чтоб заповедь одну мы соблюдали,

И легкую: из всех дерев в Раю,

Которые плодов приносят дивных

Так много и столь разных, –  не вкушать

От одного –  от Дерева познанья,

Растущего здесь рядом с древом жизни.

Так близко к жизни наша смерть растет!

Что значит смерть –  не знаю, но, конечно,

В ней что-нибудь есть страшное: ты помнишь,

Как нас с тобой Господь предостерег,

Что, этот плод вкусив, умрем мы смертью.

Он этим возложил на нас один

Знак послушанья, после многих знаков

Могущества и власти, нас поставив

Владыками созданий всех Своих

И на земле, и в воздухе, и в море.

Не будем же мы тягостным считать

Запрет столь легкий –  мы, кому так много

Дано на свете радостей иных

И наслаждений выбор бесконечный!

Восславим лишь Его, превознесем

Его неисчерпаемую благость

И предадимся сладкому труду –

Подрезывать растущие деревья

И за цветами этими ходить;

Пусть это –  труд: с тобой он так приятен!»

И отвечала Ева: «О мой милый,

Ты, для кого и от кого на свет

Явилась я! Плоть от твоей я плоти,

И без тебя мне в жизни цели нет!

Ты –  мой глава и мой руководитель!

Святая правда все, что ты сказал:

Конечно, Богу мы должны вседневно

Хвалу и благодарность возносить,

Особенно же я, которой участь

Еще твоей счастливей: для меня

Ты –  драгоценный друг, который выше

Меня во многом, между тем как ты

Подобного себе не сыщешь друга.

Ах, никогда я не забуду дня,

Когда я в первый раз от сна очнулась

В тени, на ложе из цветов, дивясь,

Кто я и где я, как туда попала,

Откуда, кем туда принесена.

Невдалеке журчал ручей, который

Тек из пещеры и вливался вскоре

В прозрачный пруд, где тихая вода

Была недвижна, светлая, как небо.

Неопытна, к нему я подошла

И прилегла на берегу зеленом,

Чтоб в озеро то светлое взглянуть,

Которое вторым казалось небом.

Я наклонилась –  и под гладью водной

Я увидала вдруг смотревший образ,

Который мне навстречу наклонялся.

Я отшатнулась –  отшатнулся он;

Но он мне полюбился, –  я нагнулась

Опять –  и он приветно вновь нагнулся,

Мне отвечая взорами любви.

Я посейчас бы на него смотрела,

Мечтою бесполезною томясь,

Когда б не прозвучал вдруг некий голос,

Который научил меня, сказав:

“Прекрасное созданье! То, что видишь

Ты там внизу, в воде, есть ты сама;

Та тень с тобой пришла, уйдет с тобою.

Иди за мной: тебя я приведу

Туда, где будешь встречена не тенью

И не ее там будешь обнимать;

Там будет тот, чей истинно ты образ,

И неразрывно будет он твоим;

И, принеся ему созданий много,

Тебе подобных, наречешься ты –

Мать рода человеческого”. Зова

Незримого могла ль я не послушать?

И вскоре я увидела тебя,

Прекрасного, высокого, под кленом.

Но все ж мне показался образ твой

Не столь прекрасным, не настолько милым

Не столь любовно-кротким и приятным,

Как то виденье в зеркале воды.

Я прочь пошла, но ты воскликнул: “Ева

Прекрасная, вернись! Зачем бежишь?

Ты от того бежишь, кто дал начало

Тебе самой: ты плоть, ты кость моя!

Чтоб бытие имела ты, я отдал

Из бока, возле сердца моего,

Моей часть жизни собственной; утехой

Бесценною ты будешь для меня;

В тебе я часть души ищу, ты будешь

Второю половиною моей!”

И с этими словами нежно руку

Ты взял мою, и уступила я,

И с той поры узнала я, о милый,

Сколь мужество и мудрость превосходят

Красу, что в них лишь –  истинно краса!»

Так с ним праматерь наша говорила

И взором целомудренной любви

И преданности нежной на супруга

Смотрела, обхватив одной рукой

Стан праотца людей; нагою грудью,

Вздымавшейся под золотом кудрей,

Она на грудь супруга прилегала;

В восторге он от красоты и нежной

Покорности ее, ей улыбнулся

Блаженней, чем Юпитер улыбался

Юноне, тучки оплодотворяя,

Из коих май цветочный сыплет дождь,

И поцелуй любви чистейшей нежно

Напечатлел на розовых устах.

И с завистью тут Дьявол отвернулся,

Но все ж, ревнуя, искоса смотрел

На них, и так роптал он сам с собою:

«Вид ненавистный, вид, мучений полный!

Они вдвоем, в объятиях друг друга,

Счастливейший в Раю имеют Рай,

Вкушая здесь блаженство во блаженстве;

А я меж тем судьбою брошен в Ад,