Читать книгу Затерянный остров - Джон Пристли - Страница 4

Глава первая
Дядя Болдуин
4

Оглавление

На этот раз дядя Болдуин, против обыкновения, ничего не приукрасил. Гости и впрямь оказались выдающимися. Когда Уильям вернулся в четверг к обеду после похода по делам, они уже расположились в Айви-Лодже как дома. Таинственный Гарсувин напоминал меланхоличного «белого» клоуна с намеком на принадлежность к беспринципной разорившейся аристократии. Возраста он был среднего, с большими залысинами, от которых его голова казалась непомерно вытянутой, потому что чересчур высокий и узкий лоб стремился куда-то вверх, делая макушку заостренной. Брови практически отсутствовали, темные глаза поблескивали из-под набрякших век. Ноздри выворачивались чуть ли не наизнанку, широкий тонкогубый рот то и дело кривился, чисто выбритое лицо испещряла сетка тонких морщин. Одет Гарсувин был в яркий клетчатый костюм по крикливой иностранной моде, однако на фоне своей спутницы казался серой мышью.

При виде медам у Уильяма захватило дух – в глазах полыхнуло ярко-алым и изумрудным, словно в комнату влетела райская птица. Уильям не сразу разглядел женщину в этом ярком оперении, и даже разглядев, так и не понял, какая она на самом деле. Буйство красок, дешевая, но слепящая глаза бижутерия, густой слой румян, помады, пудры, тяжелая волна духов… Этой экзотической красотке можно было дать как двадцать пять, так и тридцать пять, но главное волшебство таилось в ее сияющих карих глазах. Бьющая через край женственность Уильяма даже напугала: словно знакомый с детства мелодичный напев вдруг заиграли разом десять духовых оркестров. Противопоставить оглушительной женственности медам можно было разве что мужественность целого военного полка или команды линкора.

За стол сели тотчас же после прихода Уильяма и всеобщего знакомства. Медам, которую усадили рядом с хозяином дома, изогнулась и посмотрела на него в упор своими невероятными карими глазами. Уильям мгновенно стушевался.

– О, у него ошень приятное лицо! – заявила медам с мягким акцентом. – Болди! – Она ухватила дядю Болдуина за руку. – У вашего племянника, мистёра Вильяма, ошень, ошень милое лицо.

– Что, милее моего? – полюбопытствовал дядя.

– Намного! – воскликнула она, а потом повернулась к Уильяму и сразила его наповал ослепительной улыбкой. – Гораздо, гораздо милее. Совсем другое.

– Вот так вот, Уильям, – хмыкнул дядя. – Комплимент от медам дорогого стоит. Что скажете, Гарсувин?

– Подтверждаю, – с легким театральным поклоном в сторону Уильяма ответил Гарсувин. У него тоже оказался необычный выговор, свистяще-пришепетывающий и потому, хоть и негромкий, приковывающий внимание собеседника с первых слов. – Мадам – прекрасный физиономист. Так что примите как большой комплимент, мистер Дерсли.

– Спасибо, приму, – ответил Уильям, чувствуя себя чурбаном.

– Вы его смущаете, медам, – сказал дядя Болдуин. – Он ведь, в отличие от меня, скромник и тихоня.

– Это я вижу! – воскликнула медам, кивая, слепя улыбкой, позвякивая, искрясь и источая дурманящие волны парфюма, бьющие прямо в наморщенный нос Уильяма. – Расскажите, – она снова обожгла собеседника взглядом, – где вы побывали?

– Побывал? – Уильям начал выкручиваться. – Ну, я не всегда сидел тут, не настолько все плохо. Я воевал во Франции, потом два-три раза был в Германии – частью по делам…

– По делам? – с холодной вежливостью откликнулся мистер Гарсувин. – Да, у вас ведь здесь предприятие. И какое же? – Он изогнул длинный палец, изображая знак вопроса.

– Солод, – ответил Уильям. – Я солодовщик, так это называется. Продолжаю семейную традицию.

– Солод? – Гарсувин огорченно покачал головой. Нет, он ничего не имел против солода, просто жалел, что из-за его неосведомленности забуксует беседа.

– Это для пива, – пришел на помощь дядя Болдуин. – Солод нужен пивоварам как сырье.

– Да-да-да, – воодушевленно подхватила медам, – англичане и немцы жить не могут без пива.

– Ну конечно же. – Гарсувин почтительно склонил голову. – Солод для пива. Прибыльное дело?

– Жила, просто золотая жила! – вскричала медам.

Уильям покачал головой.

– Теперь уже нет. Особенно для маленькой независимой солодильни вроде нашей. Все большие пивоварни делают солод сами. Но вам это, наверное, не очень интересно?

Медам полюбопытствовала, чем еще занимается Уильям помимо солода.

За него ответил дядя Болдуин, не дав племяннику и рта раскрыть:

– Во-первых, рисует картины, да, Уильям? Смею сказать, очень недурно рисует.

– Художник? – воскликнула медам. – Как Гоген!

Уильям, достаточно знавший о Гогене, чтобы понимать всю нелепость сравнения, только улыбнулся и покачал головой. За этим обедом он только и делал, что качал головой, пытаясь хоть немного оживить свои односложные ответы.

– Да нет, с Гогеном мы и рядом не стояли. Я пишу акварели – там краска и вода, а не масло с краской…

– Очень интересно, – неожиданно сочным баритоном протянул мистер Гарсувин, не кривя, кажется, душой.

– Я пишу просто для удовольствия, – продолжал Уильям. – Иногда что-то шлю на выставки, что-то время от времени продаю. Ничего особенного, окрестные пейзажи.

– Не знал, – с серьезным видом ответил мистер Гарсувин. – Но теперь буду знать.

Уильям посмотрел на него внимательно. Гость сидел сосредоточенный, еще сильнее напоминая французского или итальянского клоуна во время антракта, настраивающегося на следующий номер.

Медам же решительно вознамерилась говорить только об Уильяме.

– Вы слишком… слишком-слишком… – Она пошевелила пальцами в воздухе, будто надеясь вытащить ускользающее слово из ниоткуда, словно фокусник. – Слишком, ну, понимаете…

– Старый, – подсказал дядя Болдуин с надеждой.

– Нет-нет-нет!

– Тогда молодой.

– Нет-нет-нет! – запротестовала медам. В огромных глазах плескалось отчаяние.

– Мистер Дерсли слишком скромен, – подал голос Гарсувин.

– Да! – возликовала медам. – Именно! Слишком, слишком скромен. Нельзя быть скромным – в нашей жизни нельзя. Нужно объездить много мест и везде заявлять: «Смотрите, какая я величина!» Как ваш онкль Болди.

Высказавшись, она залилась смехом, а потом сделала внушительный глоток виски. Виски пили все трое гостей, причем частили непозволительно для обеденного времени. Бутылка рисковала не дожить до конца трапезы.

– Вам непременно необходимо на Южные моря, – вынесла вердикт медам.

– Как-нибудь с радостью побывал бы, – ответил Уильям.

– Как-нибудь!.. Как-нибудь – значит никогда. Нет, нужно сейчас! Берите пример с вашего онкль.

– Не особенно-то его «онкль» на этих морях озолотился, – возразил Болдуин. – Хотя, признаю, скучать не давали – к тому же на добрых тридцать лет сбежал от кошмара, который тут называется погодой. Но, сами знаете, баснословных барышей мне острова не принесли.

– Ах, Болди, как там говорят – цыплят по осени считают?

Медам оглянулась на Гарсувина, и Уильям успел перехватить его ответный взгляд. Очень красноречивый. Тяжелые веки чуть приподнялись над темными глазами, и глаза недвусмысленно и властно сказали: «Хватит. Помолчи».

– Может быть, может быть, – задумчиво протянул дядя Болдуин, принимая свой излюбленный таинственный вид, на который Уильям уже не обращал внимания.

Разговор перекинулся на другие темы: промозглая лондонская сырость, красоты Парижа, французские почтовые пароходы из Марселя; некто Ричардсон, которого они встречали в Лондоне, Сан-Франциско, Сиднее и других местах; еда, напитки, одежда и погода. Приятная, занимательная беседа, но малоинформативная.

Вспоминая этот скромный обед под перестук колес поезда на Лондон, Уильям не мог отделаться от разочарования. Как все многообещающе начиналось… Мистер Гарсувин и его спутница затмили собой самые фантасмагорические рассказы дяди Болдуина. За обыкновенным обеденным столом собралась колоритнейшая компания, будто сошедшая с книжных страниц: дядя Болдуин с одутловатым багровым лицом, внушительным орлиным носом и седым взъерошенным венчиком волос; Гарсувин с вытянутой яйцевидной головой, сеткой морщин и тяжелым взглядом; медам с нарумяненными смуглыми щеками, обилием цвета, блеска, аромата и колдовскими глазами юной девы… Сев с этими людьми за один стол, Уильям словно перенесся в какой-то приключенческий фильм, в котором он был одновременно и персонажем, и зрителем. Однако затем холод Восточной Англии и обыденность Бантингема взяли свое – столовая, дрогнув, вернулась обратно в зимние сумерки Айви-Лоджа, в царство солода, шахмат, акварели и поездов до Ливерпуль-стрит.

Лишь одна деталь заслуживала особого внимания – взгляд, заставивший умолкнуть медам. Во взгляде этом читалось, что всякому разговору свое время, не предполагающее, в данном случае, присутствия Уильяма. Почему-то Уильяму эта избирательность польстила. Глядя в темное окно, он забавы ради мысленно подставлял на место убегающих вдаль кусочков Восточной Англии сердитые глаза Гарсувина под тяжелыми веками. И все же экзотичность сегодняшних гостей казалась ему искусственной, наигранной, как и дядюшкин таинственный вид. Наверное, таковы все путешественники по дальним странам – боятся выйти из образа в старушке Европе. Когда он уезжал, гости о чем-то оживленно беседовали, уже прикончив бутылку виски (тоже часть образа), слегка разгорячившись и расшумевшись, однако скорее всего остаток дня они проболтают о банальностях, позлащенных необычной географической принадлежностью. Наверное, в глазах уроженца другого полушария беседа между обычными жителями Бантингема тоже расцвела бы яркими красками диковинных имен и названий.

Жизнь, решил Уильям, везде примерно одинакова. Он говорил себе это частенько, выработав некую утешительную философию как раз на такой случай. Было время, через год-другой после войны, когда он хотел оставить Бантингем и солодильню, сунуть в карман имеющиеся в наличии пару сотен фунтов и махнуть куда-нибудь на край света. Но сперва занемог постаревший отец, потом мать, и Уильям никуда не поехал. Он не смотрел на Бантингем свысока, ему нравился родной городок, и казалось невозможным пустить корни где-то еще (да и вообще не хотелось пускать корни и остепеняться). И тогда он постепенно привык утешать себя тем, что жизнь повсюду одинакова, и везде, как ее ни разукрашивай, ждет все та же набившая оскомину бантингемская действительность. Дядя со своими двумя визитерами, от которых сперва захватывало дух, а потом тянуло зевать, только подтверждали его теорию. Однако ожидаемой радости это подтверждение не приносило, а рождало лишь досаду. Отчего-то собственная жизнь показалась Уильяму совсем унылой. Тяжело слышать стук захлопывающихся со всех сторон дверей на свободу, однако еще горше обнаружить, что они распахнуты и ведут в никуда. Он безрадостно смотрел на проплывающие за окном эссекские поля. Затем, приняв наконец деловой вид, щелкнул замками на портфеле, вытащил бумаги и освежил в памяти кое-какие цифры, с которыми предстояло ознакомить пивоваров, Пантоксов. Во взгляде сидящей напротив скромной женщины средних лет мелькнуло уважение к высоким финансовым материям. Что ж, решил Уильям, жизнь как жизнь. Нужно довольствоваться тем, что имеешь.

Затерянный остров

Подняться наверх