Читать книгу Сильмариллион - Джон Толкин - Страница 16

По прошествии времени неисчислимые толпы стеклись к Кругу Судьбы; и Валар восседали на тронах во мраке, ибо была ночь. Но уже мерцали в вышине звезды Варды, и воздух был чист, ибо ветра Манвэ развеяли смертоносные испарения и прогнали прочь тени моря. Тогда встала Йаванна, и поднялась на Эзеллохар, Зеленый холм, но черным и опустошенным явился он взгляду; и Йаванна возложила руки на Древа, но они были мертвы и темны; и каждая ветвь ломалась под прикосновением и падала, безжизненная, к ее ногам. Тогда раздались стенания и плач многих голосов; и показалось скорбящим, будто до дна испили они чашу горя, уготованную им Мелькором. Но это было не так. И Йаванна обратилась к Валар, говоря: «Свет Дерев сгинул и жив ныне лишь в Сильмарилях Феанора. Воистину снизошел на него дар предвидения! Даже для могущественнейших пред лицом Илуватара есть такое свершение, какое исполнить можно лишь однажды и не иначе. Я дала бытие Свету Дерев, и в пределах Эа не смогу свершить того же снова. Но будь у меня хотя бы малая толика того света, я сумела бы вернуть Деревам жизнь прежде, чем умрут их корни; и тогда исцелены будут наши раны, и злобный замысел Мелькора потерпит крах».

Тогда заговорил Манвэ, и молвил: «Слышишь ли ты слова Йаванны, Феанор, сын Финвэ? Даруешь ли то, о чем хотела бы просить она?»

Наступило долгое молчание, но ни слова не произнес Феанор в ответ. Тогда воскликнул Тулкас: «Говори же, о нолдо, да или нет! Но кто же посмеет отказать Йаванне? И разве свет Сильмарилей изначально взят не от ее творения?»

Но отозвался Аулэ, Созидатель: «Не надо спешить! Мы просим о большем, нежели тебе ведомо. Позволь ему спокойно поразмыслить». Тогда заговорил Феанор, и воскликнул он с горечью: «И для малых, так же, как и для великих, есть такой труд, какой можно исполнить лишь однажды; и в том труде – отрада сердца мастера. Я могу отомкнуть для вас мои самоцветы, но никогда не сотворить мне вновь подобного им; если вынудят меня разбить их – разобьется и мое сердце, и погибну я – первым из эльдар Амана».

«Не первым», – молвил Мандос, но никто не понял слов его. И вновь наступило молчание; Феанор же мрачно размышлял во тьме. Показалось ему, будто враги окружили его тесным кольцом; и вновь вспомнились ему слова Мелькора о том, что Сильмарили не будут в безопасности, пока Валар стремятся завладеть ими. «А разве Мелькор – не Вала, как и все они? – подсказывала ему мысль. – Разве не постиг он их тайные думы? Именно так: вор выдает воров!» И воскликнул вслух Феанор: «Я не сделаю этого по доброй воле, но если принудят меня Валар, вот тогда узнаю я доподлинно, что Мелькор – родня им». И молвил Мандос: «Ты сказал». И встала Ниэнна, и поднялась на Эзеллохар, и откинула свой серый капюшон, и слезами смыла скверну Унголиант; и запела, оплакивая зло мира и Искажение Арды.

А пока скорбела Ниэнна, явились нолдор, посланцы из Форменоса, и принесли новые недобрые вести. Поведали они о том, как непроглядная Тьма надвинулась на север, а в самом сердце ее наступала неведомая сила, которой не было имени; и в ней брала свое начало Тьма. И Мелькор был там; к дому Феанора явился он и сразил Финвэ, короля нолдор, у самых его дверей, и впервые пролил кровь в Благословенном Королевстве; ибо один Финвэ не бежал от ужаса Тьмы. И еще сказали гонцы, что Мелькор ворвался в крепость Форменос и похитил все сокровища нолдор, что хранились там; а вместе с ними исчезли и Сильмарили.

Тогда поднялся Феанор и, воздев руку перед Манвэ, проклял Мелькора и нарек его Моргот, Черный Враг Мира; и лишь под этим именем знали его эльдар впредь. И проклял Феанор также приглашение Манвэ и тот час, когда пришел на Таникветиль; ибо, охваченный яростью и горем, в безумии своем полагал Феанор, что будь он в Форменосе, его сил достало бы на большее, нежели тоже пасть от руки Мелькора, как тот и замышлял. И выбежал Феанор из Круга Судьбы и скрылся в ночи, ибо отца своего любил он больше, нежели свет Валинора или непревзойденные творения своих рук; и кто из сыновей эльфов и смертных более дорожил своим отцом?

Многие сокрушались, сочувствуя горю Феанора; но не один он скорбел о своей утрате: и Йаванна лила слезы у холма, боясь, что Тьма навсегда поглотит последние лучи Света Валинора. Ибо хотя Валар еще не поняли до конца происшедшее, ясно им было, что Мелькор призвал на помощь некую силу извне Арды. Сильмарили сгинули, и, казалось, не имело значения, ответил ли Феанор Йаванне «да» или «нет»; однако скажи он «да» с самого начала, до того, как прибыли вести из Форменоса, – может статься, иными оказались бы последующие его деяния. Но теперь ничто не могло отвратить рок, нависший над народом нолдор.

Тем временем Мелькор, ускользнув от погони Валар, достиг пустынных земель, называемых Араман. Этот край лежал далеко на севере, между горами Пелори и Великим морем, точно так же, как Аватар – на юге; но обширнее были земли Арамана: от морских берегов до самого подножия гор простирались бесплодные равнины; и чем ближе к кромке льда, тем холоднее становился воздух. Эту область стремительно пересекли Моргот и Унголиант, и сквозь густые туманы Ойомурэ вышли к Хелькараксэ, где пролив между Араманом и Средиземьем сковал скрежещущий лед; и Мелькор перебрался через пролив и достиг наконец северного побережья Внешних земель. Не удавалось Морготу избавиться от Унголиант; вместе двинулись они дальше, и облако ее все еще нависало над ним, и все глаза ее устремлены были на него; и вышли они к тем землям, что лежат к северу от залива Дренгист. Оттуда недалеко уже было до развалин Ангбанда, некогда мощной западной цитадели; и Унголиант поняла замысел Моргота, догадавшись, что здесь он попытается бежать от нее; и она преградила ему путь, требуя, чтобы тот выполнил свою клятву.

«Исчадие злобы! – сказала она. – Я исполнила твою волю. Но меня по-прежнему мучит голод».

«Что еще тебе нужно? – отозвался Моргот. – Ты желаешь весь мир упрятать в свое брюхо? Уж его-то я не клялся отдать тебе. Я – Властелин мира».

«Так много мне не надо, – отвечала Унголиант. – Но в твоих руках – сокровища Форменоса; их я получу. О да, ты отдашь мне их обеими руками».

Тогда волей-неволей Моргот уступил ей драгоценные камни, что унес с собою; один за одним, и нехотя; и она пожрала их, и красота их погибла для мира. Унголиант же выросла до еще бо́льших размеров и стала еще чернее, но алчность ее не знала утоления. «Одною рукою даешь ты, – сказала она, – одною лишь левой. Разожми свою правую руку».

А в правой руке Моргот крепко сжимал Сильмарили, и, даже запертые в хрустальном ларце, самоцветы уже жгли его огнем, и стиснул он пальцы, сведенные судорогой боли, но ни за что не желал разжать руку.

«Нет! – воскликнул он. – Ты получила то, что тебе причиталось. Ибо никто иной как я придал тебе сил исполнить задуманное. Но больше ты мне не нужна. Этих камней ты не получишь, и даже не увидишь их. Я навечно объявляю их своими».

Но несказанно возросла к тому времени мощь Унголиант, Моргот же утратил часть своей силы; и она набросилась на Моргота, и облако тьмы сомкнулось вокруг него; и Унголиант опутала врага своего паутиной липких щупалец, пытаясь задушить. Тогда Моргот издал душераздирающий вопль, эхом отозвавшийся в горах. Потому земля эта получила название Ламмот, ибо с тех самых пор жило там эхо его голоса, и любой громкий возглас будил тот отзвук вновь – тогда над пустошью между холмами и морем гремели словно бы голоса, исполненные несказанной муки. Не слышали северные края ничего громче и ужаснее того жуткого вопля: горы содрогнулись, и земля заходила ходуном, и раскололись скалы. В недрах забытых пещер отозвался этот крик. В глубинах под руинами Ангбанда, в подземельях, куда не спускались Валар в ходе стремительного штурма, все еще скрывались балроги, ожидая возвращения своего Владыки; теперь же они сей же миг воспряли и, пронесшись над Хитлумом, подоспели в Ламмот, словно огненный смерч. Своими пылающими бичами они разорвали сети Унголиант, и та дрогнула и обратилась в бегство, изрыгая черные клубы дыма, что укрывали ее от взгляда. Бежав из северных краев, она перебралась в Белерианд и поселилась у подножия Эред Горгорот, в той темной лощине, что позже получила название Нан Дунгортеб, Долина Страшной Смерти, ибо водворился там вместе с нею великий ужас. Много других мерзостных тварей в паучьем обличье таилось там с тех самых пор, как построена была подземная крепость Ангбанд; и Унголиант спаривалась с ними, а затем пожирала их. После же того, как сама Унголиант оставила те места и ушла куда-то в забытые всеми южные края, в лощине гнездились ее отпрыски, и плели там свои гнусные сети. О судьбе самой Унголиант молчат легенды. Однако говорили иные, будто скончалась она давным-давно, когда, терзаемая неутолимым голодом, пожрала наконец саму себя.

Так не сбылись страхи Йаванны, опасавшейся, что Сильмарили будут проглочены чудовищем и обратятся в ничто; однако по-прежнему оставались они во власти Моргота. Он же, обретя свободу, опять собрал вокруг себя всех своих слуг, каких сумел отыскать, и вернулся к развалинам Ангбанда. Там он заново отстроил просторные подземные склепы и темницы; а над вратами воздвиг тройной пик скалы Тангородрим, и над ними всегда курились темные клубы дыма. Там собрались неисчислимые рати его чудовищ и демонов, а в недрах земли плодилось и размножалось гнусное племя орков, выведенное ранее. Темная тень пала на Белерианд, как будет сказано далее; в Ангбанде же Моргот отковал для себя огромную железную корону и провозгласил себя Королем Мира. И в знак того оправил он в корону Сильмарили. Руки его были обожжены дочерна от прикосновения к священным камням; такими остались они навсегда, и вовеки не утихла боль от ожогов и ярость, вызванная болью. Корону эту Моргот никогда не снимал с головы, хотя со временем невыносимой сделалась ее тяжесть. Только раз покинул он втайне на время владения свои на Севере; редко выходил он из глубоких подземелий своей крепости, но направлял воинства с северного своего трона. И лишь единожды, пока стояло его королевство, брался он за оружие.

Ибо теперь еще сильнее, нежели во времена Утумно, до того, как гордыня его потерпела унижение, грызла его ненависть; и он расходовал дух свой, подчиняя себе волю своих слуг и будя в них слепую жажду разрушения. Однако же, долго еще сохранял он величие, присущее ему как одному из Валар, хотя теперь сутью этого величия стал ужас; и пред лицом его все, кроме самых стойких, погружались в темные бездны страха.

Теперь же, когда стало известно, что Моргот бежал из Валинора и погоня ни к чему не привела, долго восседали Валар на тронах в Круге Судьбы, в темноте, а Майар и ваньяр, рыдая, стояли подле; нолдор же почти все вернулись в Тирион и оплакивали прекрасный город свой, погрузившийся во мрак. Сквозь смутно различимое ущелье Калакирья тянулись туманы от сумрачных морей и плащом окутывали дворцы и башни, и тускло светился во мгле маяк Миндона.

Тогда появился в городе Феанор, и призвал всех собраться во дворе короля на вершине холма Туна; однако Феанор по-прежнему числился изгнанником, ибо наказание не было с него снято; потому, явившись в Тирион, он восстал против воли Валар. Великое множество эльфов сошлось вскоре выслушать, что он скажет; холм, лестницы, улицы, сбегающие вниз к основанию холма, озарили сотни огней, ибо каждый сжимал в руке факел. Великим красноречием наделен был Феанор; слова его подчиняли себе сердца, когда хотел он того; а в ту ночь обратился он к нолдор с речами, что запомнили они навсегда. Слова его дышали исступлением и злобой; гнев и гордыня звучали в них, и безумие овладело нолдор, внимавшими тем словам. Ярость и ненависть Феанора обращены были главным образом на Моргота, однако же почти все, что говорил он, следовало из лживых наветов самого Моргота: горе из-за смерти отца и скорбь об утрате Сильмарилей помутили разум Феанора. Теперь он претендовал на королевскую власть над всеми нолдор, ибо Финвэ был мертв, а волю Валар бунтовщик ни во что не ставил.

«Зачем, о народ нолдор, – взывал он, – зачем служить нам и долее завистливым Валар, что не в силах защитить ни нас, ни даже собственное свое королевство от Врага своего? Верно, Моргот теперь им враг, но разве они и он – не одного племени? Месть призывает меня прочь от этих мест, но, будь все иначе, я не остался бы в одной земле с родней убийцы моего отца и похитителя моего сокровища. Но ужели я – единственный, кто наделен отвагой среди этого отважного народа? Разве не лишились вы все своего короля? А чего не лишились вы, прозябающие, словно в темнице, на этом жалком клочке земли между горами и морем?»

«Некогда здесь был свет, который Валар поскупились дать Средиземью; но теперь тьма уравняла все. Станем ли мы горевать здесь в бездействии вечно, – народ теней, призраки туманов, – напрасно орошая слезами неблагодарное море? Или вернемся домой? Отрадные воды озера Куивиэнен плескались под яркими звездами, а вокруг лежали бескрайние земли, назначенные в удел свободному народу. Они все еще ждут нас, покинувших их в безумии своем. Уйдем же! Пусть этот город остается трусам!»

Долго говорил Феанор, убеждая нолдор последовать за ним и собственной доблестью завоевать свободу и обширные королевства восточных земель, пока не поздно; ибо в речах его эхом звучали лживые наветы Мелькора о том, что будто бы Валар обманули эльфов и намерены держать их в плену, чтобы люди стали править в Средиземье. Многие эльдар в первый раз тогда услышали о Пришедших Позже. «Прекрасный итог ждет нас, хотя путь будет долог и труден! – восклицал Феанор. – Распрощайтесь с рабством! Но распрощайтесь также и с покоем! Забудьте о слабых! Забудьте о своих сокровищах! Еще немало всего создадим мы! Отправляйтесь налегке; но возьмите с собою мечи! Ибо мы пойдем дальше, чем Оромэ; явим бо́льшую стойкость, нежели Тулкас; преследуя врага, мы не повернем вспять. За Морготом, на край Земли! Война – удел его, и неутолимая ненависть. Но когда победим мы и вернем Сильмарили, тогда мы, только мы станем безраздельными владыками немеркнущего Света и хозяевами великолепия и красоты Арды. Никакой другой народ не потеснит нас!»

И поклялся Феанор ужасной клятвой. Его семеро сыновей тотчас же встали рядом и вместе повторили те же обеты, и алый, как кровь, отблеск играл на лезвиях их мечей в свете факелов. Они принесли клятву, которую никто не в силах нарушить и никто не вправе давать: клятву именем самого Илуватара; призывая на себя Вечную Тьму, если не сдержат ее; провозглашая свидетелями Манвэ и Варду, и священную гору Таникветиль; и обещая преследовать своей местью и ненавистью до самых пределов Мира любого – будь то Вала, демон, эльф или не родившийся еще смертный; любое существо, великое или малое, доброе или злое, что может появиться со временем вплоть до конца дней; преследовать того, кто хранит Сильмариль или завладеет камнем, или воспрепятствует им вернуть его.

Так поклялись Маэдрос и Маглор, Келегорм, Куруфин и Карантир, Амрод и Амрас, принцы нолдор; и многие дрогнули, услышав ужасные слова. Ибо такую клятву, принесенную во имя добра или зла, нельзя нарушить; она станет преследовать и верного клятве, и изменившего ей до самого конца мира. Потому Финголфин и Тургон, сын его, выступили против Феанора; и разгорелся яростный спор, и снова гнев едва не привел к тому, чтобы в ход пошли мечи. Тогда заговорил Финарфин – мягко, по обыкновению своему, и попытался успокоить нолдор, убеждая их помедлить и задуматься прежде, чем свершится непоправимое; и Ородрет единственным из его сыновей поддержал отца. Финрод примкнул к Тургону, своему другу; но Галадриэль, единственная из женщин нолдор, стоявшая в тот день среди спорящих правителей, высокая и отважная, страстно желала уйти. Она не принесла клятвы; но слова Феанора о Средиземье воспламенили ее сердце, ибо она жаждала увидеть бескрайние, никем не охраняемые земли и безраздельно править там своим королевством. Те же мысли были и у Фингона, сына Финголфина; его тоже вдохновили речи Феанора, хотя к самому Феанору он большой любви не питал; а рядом с Фингоном стояли, как всегда, Ангрод и Аэгнор, сыновья Финарфина. Но они промолчали и не выступили против отцов своих.

Наконец, после долгих споров, Феанор одержал верх, и слова его пробудили в большинстве собравшихся нолдор стремление к новым свершениям и неведомым странам. Потому когда Финарфин снова стал призывать помедлить немного и все обдумать, поднялся дружный крик: «Нет, уйдем же!» И, не медля ни минуты, Феанор и его сыновья принялись готовиться к выступлению.

Многого не дано предусмотреть тем, что отважились избрать путь столь неверный. Однако ж все делалось в немалой спешке, ибо Феанор побуждал нолдор торопиться, опасаясь, что остынут их сердца, и слова его утратят свою силу, и советы других возьмут верх; притом, несмотря на все свои гордые речи, Феанор не забывал о могуществе Валар. Но не было вестей из Валмара, и Манвэ молчал. До поры не желал он запрещать Феанору исполнять задуманное или препятствовать его замыслу, ибо огорчило Валар обвинение в злом умысле противу эльдар и в том, что кого-то насильно удерживают они у себя в качестве пленников. Теперь Валар выжидали и наблюдали за происходящим, ибо им все не верилось, что Феанор долго сможет навязывать свою волю воинству нолдор.

И действительно, как только Феанор начал готовить воинство к выступлению, немедленно возник разлад. Ибо хотя он убедил собравшихся покинуть Валинор, отнюдь не все склонялись к тому, чтобы избрать Феанора королем. Гораздо больше любили Финголфина и его сыновей, и домочадцы его и большинство жителей Тириона отказывались от него отречься, если только Финголфин пойдет с ними. И так наконец нолдор выступили в путь, сулящий им много горестей, двумя раздельными воинствами. Феанор и его сторонники были в авангарде; однако больший отряд шел позади, во главе с Финголфином. Финголфин же отправился в путь вопреки тому, что подсказывало ему мудрое сердце; затем только, что убеждал его сын Фингон, и еще затем, что не желал он бросить свой народ, стремящийся уйти, и оставить его во власти опрометчивых замыслов Феанора. К тому же, Финголфин не забыл своих слов, произнесенных пред троном Манвэ. С Финголфином шел также и Финарфин, движимый теми же доводами; но очень не хотелось ему уходить. Из всех нолдор Валинора (а народ их вырос несказанно) едва ли десятая часть отказалась отправиться в путь: одни – из любви к Валар (особенно же к Аулэ), другие – из любви к Тириону и творениям своих рук; и никто – из страха перед опасностями пути.

Но едва запела труба и Феанор выступил из врат Тириона, явился наконец посланец от Манвэ со словами: «Безрассудству Феанора противопоставлю я лишь совет свой: не уходите! Ибо в недобрый час решились вы на это, и путь ваш ведет к страданиям, каких вы не в состоянии предвидеть. Не будет вам помощи от Валар в вашем начинании, но и препятствовать вам они не станут, ибо вот что следует вам знать: как пришли вы сюда свободно, по своей воле – так свободны вы и уйти. Но тебя, Феанор, сын Финвэ, твоя же клятва изгоняет из Валинора. Горьким будет урок, что научит тебя не верить лживым наветам Мелькора. Он – Вала, говоришь ты. Тогда напрасной была твоя клятва, ибо никого из Валар не под силу тебе одолеть в пределах Эа – сейчас ли, позже ли; даже если бы Эру, кого назвал ты, дал тебе могущество в три раза большее, нежели есть».

Но рассмеялся Феанор, и, не ответив герольду, вновь обратился к нолдор: «Вот как! Так значит, доблестный народ сей отошлет от себя в изгнание наследника короля своего, в сопровождении одних лишь сыновей, и вернется в рабство? Но если найдутся такие, что пойдут со мной, им я скажу: «Страдания предрекают вам? Но мы познали их в Амане. В Амане от блаженства пришли мы к горю. Испробуем же иной путь: через страдания попытаемся обрести радость или по крайней мере свободу».

Затем, обернувшись к герольду, воскликнул Феанор: «Вот что скажи Манвэ Сулимо, Верховному Королю Арды: если Феанор и не сможет одолеть Моргота, по крайней мере не мешкает он с вызовом на бой, а не пребывает в бездействии, горюя понапрасну. Может быть, Эру вложил в меня пламя более неукротимое, нежели ты ведаешь. По меньшей мере такой урон нанесу я Врагу Валар, что даже могучие в Круге Судьбы изумятся, услышав об этом. О да, это им в итоге следовать за мной. Прощай же!»

В тот час голос Феанора зазвучал столь громко и властно, что даже герольд Валар поклонился ему, как если бы получил учтивый ответ, и отбыл; нолдор же исполнились благоговения. И вновь эльфы пустились в путь; и Дом Феанора спешил вперед, опережая прочих, вдоль берегов Элендэ; и никто из них ни разу не обернулся, чтобы взглянуть на Тирион на зеленом холме Туна. Не столь скоро и не столь охотно следовало за ним воинство Финголфина. Из них первым шел Фингон, а замыкали шествие Финарфин и Финрод, и еще многие из благороднейших и мудрейших нолдор; часто оглядывались они назад, на прекрасный свой город, пока свет маяка Миндон Эльдалиэва не затерялся в ночи. Уносили они в сердце больше воспоминаний о блаженстве прежних дней, от которого отказались, нежели прочие Изгнанники; некоторые же взяли с собою многие творения рук своих, созданные в Тирионе: то было утешение, но и лишняя тяжесть в пути.

И вот Феанор повел нолдор на Север, ибо первым намерением его было следовать за Морготом. Более того, холм Туна под сенью скалы Таникветиль располагался близ пояса Арды, и Великое море в том месте разливалось очень широко; но чем дальше к северу, тем у́же становились разделяющие моря, а пустоши Арамана и берега Средиземья сходились все ближе. Но когда поостыло нетерпение Феанора и задумался он, он понял, хотя и слишком поздно, что огромным воинствам никогда не преодолеть столь больших расстояний на пути к северу и не пересечь в итоге моря – без помощи кораблей; однако потребовалось бы много времени и труда, чтобы построить столь большой флот, даже если бы среди нолдор были те, кто владеет этим искусством. Потому решил Феанор склонить телери, давних друзей нолдор, присоединиться к ним; одержим мятежным духом, полагал он, что благодаря тому еще более убудет блаженство Валинора, а мощь его в войне против Моргота умножится. И тогда поспешил Феанор в Алквалондэ, и воззвал к телери, как прежде взывал к народу своему в Тирионе.

Но телери остались равнодушны к его речам. Очень опечалил их уход давних друзей и родни, но они склонны были скорее отговорить нолдор от задуманного, нежели оказать им помощь; и не соглашались они ни предоставить нолдор свои корабли, ни помочь в постройке новых против воли Валар. Для себя же они не желали теперь иного дома, нежели побережье Эльдамара, и иного владыки, кроме Олвэ, правителя Алквалондэ. Олвэ же никогда не склонял слух свой к речам Моргота и не привечал его в своих владениях, и твердо верил, что Улмо и другие великие среди Валар исправят зло, причиненное Морготом, и еще сгинет ночь и вновь наступит рассвет.

Тогда Феанор пришел в ярость, ибо по-прежнему страшился промедления, и в запальчивости сказал он Олвэ: «Отрекаетесь вы от друзей своих в час нужды нашей. Однако же весьма радовались вы нашей помощи, когда пришли наконец к этим берегам – вы, замешкавшиеся малодушно, и притом с пустыми руками. До сих пор ютились бы вы в лачугах на берегу, если бы нолдор не отстроили вам гавань и не возвели ваши стены трудом своим!»

Но отвечал Олвэ: «Мы не отрекаемся от друзей. Но разве не долг дружбы – упрекнуть друга за безрассудство? Когда нолдор приветили нас и оказали помощь, иными были слова ваши: в земле Аман предстояло нам жить вечно, как братьям, чьи дома стоят один подле другого. Но что до наших белых кораблей, не вы нам их дали. Не от нолдор научились мы своему искусству, но от Владык Моря; белоснежные ладьи построили мы своими руками, а белоснежные паруса соткали жены наши и дочери. Потому не отдадим мы кораблей и не продадим во имя союза либо дружбы. Ибо я говорю тебе, Феанор, сын Финвэ: корабли эти для нас что драгоценные камни для нолдор: труд, в коем отрада наших сердец; и подобных им не сотворить нам вновь».

Тогда Феанор ушел от Олвэ, и оставался за стенами Алквалондэ, погруженный в мрачные мысли, пока не подошло его воинство. Когда же решил он, что сил у него достаточно, он вступил в Лебединую Гавань и приказал своим воинам захватывать корабли, стоящие там на якоре, чтобы увести их силой. Но телери дали им отпор, и многих нолдор сбросили в море. Тогда извлечены были из ножен мечи, и завязалась кровавая битва: на кораблях, на озаренных светильниками причалах и пирсах, и даже на гигантской арке врат. Трижды телери оттесняли назад народ Феанора, и много было погибших и с той, и с другой стороны; но на помощь авангарду нолдор подоспел Фингон с передовым отрядом воинства Финголфина: приблизившись к гавани, увидели они, что в разгаре сражение и убивают их родню; и ринулись в бой, не разобравшись до конца, в чем же причина ссоры; воистину, многие решили, что телери по приказу Валар попытались воспрепятствовать походу нолдор.

Так, наконец, телери были побеждены, и великое множество мореходов Алквалондэ пало под безжалостными ударами. Ибо нолдор сделались свирепы и отчаянны, телери же уступали им в силе и в большинстве своем вооружены были лишь хрупкими луками. И нолдор увели их белоснежные корабли, и, как смогли, расставили гребцов, и двинулись на веслах вдоль берега к северу. Олвэ воззвал к Оссэ, но тот не пришел; ибо не дозволили Валар силой препятствовать уходу нолдор. Но Уинен оплакивала мореходов телери, и море поднялось в гневе против убийц, и многие корабли были разбиты в щепы; и те, кто плыл на них, затонули. О Братоубийстве в Алквалондэ много более рассказано в плаче, что зовется «Нолдолантэ», «Падение нолдор», а сложил ту песнь Маглор, прежде, чем сгинул навек.

Однако большинство нолдор спаслось, и, когда шторм утих, эльфы снова двинулись вперед, кто – морем, а кто – сушей; но долог был путь, и чем дальше шли они, тем большие опасности подстерегали их. Великие расстояния преодолели они в беспредельной ночи и вышли наконец к северным пределам Хранимого Королевства, к границам холодных нагорий пустынной земли Араман. Там вдруг явилась их взорам темная фигура на высокой прибрежной скале. Некоторые говорят, что это был не кто иной как сам Мандос: именно его избрал своим глашатаем Манвэ. И услышали нолдор громкий глас, торжественный и повергающий в трепет, что повелел им остановиться и внимать. Тогда все застыли на месте, и из конца в конец воинств нолдор разносился глас тот, изрекающий проклятие и пророчество, что называют Пророчеством Севера и Приговором нолдор. Многое из того, что предсказано было эльфам в туманных речах, нолдор поняли не раньше, чем и вправду обрушились на них неисчислимые беды; но слова проклятия, обращенного к тем, кто не свернет с пути и не останется ждать суда и прощения Валар, слышали все.

«Прольете вы бессчетные слезы, и Валар оградят от вас Валинор и захлопнут перед вами двери, так, что даже эхо стенаний ваших не услышат за горами. Гнев Валар почиет на Доме Феанора от Запада до крайних восточных земель; и на всех, кто последует за Феанором, также падет их гнев. Клятва погонит их вперед, и в итоге обратится против них же, и лишит их тех самых сокровищ, что клялись они добыть. Все, что начали они во имя добра, обратится во зло, и случится это так: брат предаст брата, и страх перед предательством овладеет всеми сердцами. Обездоленными станете вы навсегда».

«Вы пролили кровь безвинных братьев своих и запятнали кровью землю Амана. За кровь заплатите вы кровью, и жить вам суждено за пределами Амана, под сенью Смерти. Ибо хоть Эру и не назначил вам умирать в Эа и никакой недуг не может коснуться вас, однако убить вас можно: оружие, пытки и горе станут убивать вас; и бесприютные ваши души возвратятся тогда в Мандос. Долго томиться вам там, тоскуя по утраченной плоти, и не обрести жалости, пусть даже все убиенные вами станут просить за вас. Те же, что останутся в Средиземье и не вернутся в Мандос, устанут от мира, точно от тяжкого бремени, и угаснут, превратившись в тени скорби пред юной расой, что придет позже. Валар сказали».

Тогда многие дрогнули, но Феанор укрепил дух свой и молвил: «Мы поклялись не в порыве легкомыслия. Клятву свою мы сдержим. Многими бедами угрожают нам, и не меньшее зло среди них – предательство; но одного не сказали нам – что пострадаем мы от трусости; от малодушных или страха перед малодушными. Потому объявляю я, что мы пойдем вперед; и вот что добавлю я к вашему приговору: деяния наши станут воспевать в песнях, пока длятся дни Арды».

Однако в тот час Финарфин отказался продолжать путь и повернул назад, охваченный горем и исполненный горечи против Дома Феанора, ибо Олвэ Алквалондский приходился родней ему; и многие из народа Финарфина ушли вместе с ним. Скорбно побрели они вспять, но вот, наконец далекий луч маяка Миндон на Туне вновь забрезжил для них в ночи; и пришли они наконец в Валинор. Там получили они прощение Валар, и Финарфин поставлен был править нолдор, оставшимися в Благословенном Королевстве. Но не вернулись с ним его сыновья, ибо не пожелали они покинуть сыновей Финголфина, а весь народ Финголфина, невзирая ни на что, шел вперед, побуждаемый голосом крови и волею Феанора и убоявшись суда Валар, ибо на многих лежала вина за Братоубийство в Алквалондэ. Притом же, Фингон и Тургон обладали отважным и пылким нравом, и, раз за что-то взявшись, не бросали начатого, пусть даже и горькие плоды сулило оно. Потому основной отряд продолжал путь; и беды, предреченные Мандосом, не заставили себя ждать.