Читать книгу Погода – это мы - Джонатан Сафран Фоер - Страница 5

2 марта 1955 года афроамериканка, севшая в автобус в Монтгомери, штат Алабама, отказалась уступить место белому пассажиру. Эту сцену с чувством разыграет любой американский школьник, который так же умело воссоздаст сцену первого Дня благодарения (с пониманием смысла), станет кидать чайные пакетики с бумажного кораблика (с пониманием смысла) и, водрузив себе на голову бумажный цилиндр, прочитает по памяти Геттисбергскую речь (с пониманием смысла).

Вероятно, вы думаете, что знаете имя той первой женщины, которая отказалась пересесть в конец автобуса, но, скорее всего, вы его не знаете. (Я вот до недавних пор не знал). И это не совпадение и не случайность. В какой-то мере для триумфа движения за гражданские права о Клодетт Колвин нужно было забыть.

* * *

Для большинства людей основная угроза человеческой жизни[26] – штурмующие со всех флангов бедствия в виде все более разрушительных ураганов и повышения уровня океана, все более сильных засух и уменьшения водных ресурсов, набирающих площадь мертвых зон в океане, массивных нашествий насекомых-вредителей и ежедневного исчезновения лесов и животных видов – неудачный материал для обсуждения. Когда мы в принципе обращаем внимание на этот глобальный кризис, он для нас все равно что война где-то за границей. Мы осознаем его опасность для нашего существования[27] и злободневность, но не чувствуем себя в его эпицентре. Эта разница между осознанием и ощущением может стать препятствием к действию даже для здравомыслящих и политически активных людей, которые хотят действовать.

Когда бомбардировщики пролетают над головой, как в Лондоне в военное время, выключение света само собой разумеется. Когда бомбят побережье, это уже не само собой разумеется, даже если опасность как таковая так же велика. А когда бомбы падают где-то за океаном, в сам факт бомбардировки верится с трудом, даже если вы знаете, что она происходит на самом деле. Если мы не начнем действовать, пока не почувствуем кризис, который любопытным образом относим к «окружающей среде», словно разрушение нашей планеты является просто сопутствующим фактором, нам всем придется посвятить себя решению задачи, у которой больше не может быть решения.

Отказ от «заграничного» свойства глобального кризиса недоступен воображению. Осмыслить сложность и масштаб угроз, перед лицом которых мы оказались – дело невероятно изнурительное. Нам известно, что изменение климата имеет некоторое отношение к загрязнению воздуха, некоторое отношение к углекислому газу, температуре океана, тропическим лесам, ледниковым шапкам… но большинство из нас затруднились бы объяснить, каким образом наше личное и коллективное поведение способствует усилению ураганного ветра[28] почти на тридцать миль в час[29] или появлению полярного циклона, из-за которого в Чикаго становится холоднее, чем в Антарктиде. Еще мы с трудом припоминаем[30], насколько мир уже изменился: мы не особенно возражаем против предложений вроде строительства десятимильной дамбы вокруг Манхэттена, мы миримся с повышением страховых взносов и погодными катаклизмами – вторгающиеся в мегаполисы лесные пожары, ежегодные «самые высокие наводнения за тысячу лет», небывалое количество смертей от небывало аномальной жары стали для нас просто погодой.

Мало того, что из глобального кризиса не получается темы, на которую говорить просто, из него не получается темы, говорить на которую выгодно. Она не способна ни убедить нас, ни даже заинтересовать. Главные основополагающие цели гражданской активности и искусства – захватывать и преобразовывать, вот почему изменение климата в качестве тематики показывает такие низкие результаты в обеих сферах. Показательно, что судьба нашей планеты занимает в литературе даже меньшее место, чем в общем культурном дискурсе, несмотря на то что большинство писателей считают себя особенно чувствительными к мирским истинам, не снискавшим широкого распространения. Возможно, причина кроется в том, что писатели также особенно чувствительны к выбору «цепляющего» материала. Повествования, извека существовавшие в нашей культуре – народные сказания, религиозная литература, мифы, определенные исторические события, – отличаются сюжетным единообразием, описывают захватывающую борьбу между злодеями и героями и завершаются моралью. Поэтому инстинкт диктует нам представлять изменение климата – если представлять вообще – в качестве захватывающего, апокалиптического события в будущем (а не разнообразного по проявлениям, постепенного процесса, растянутого во времени), а промышленность по добыче природного топлива – в качестве деструктивного начала (а не одной из нескольких сил, требующих нашего внимания). Описать глобальный кризис – абстрактный и разнородный, медлительный, не имеющий знаковых фигур и вех – одновременно и правдиво, и увлекательно кажется невозможным.

* * *

Клодетт Колвин[31] была первой женщиной, арестованной за отказ пересесть на другое место в автобусе в Монтгомери. До выхода на сцену Розы Паркс, чье имя знакомо большинству из нас, оставалось еще девять месяцев. И когда настал ее черед противостоять автобусной сегрегации, она вовсе не была, как рассказывают, просто усталой швеей, возвращавшейся домой после долгого рабочего дня. Она была активисткой движения за гражданские права (секретарем местного отделения Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения), посещала семинары по социальной справедливости, обедала с влиятельными юристами и участвовала в разработке стратегических планов движения. Розе Паркс было сорок два года, она была замужем и принадлежала к уважаемой семье. Клодетт Колвин было пятнадцать, она была из бедной семьи и беременна от женатого мужчины намного старше себя. Лидеры движения за гражданские права – в том числе и сама Роза Паркс – считали биографию Колвин слишком неподходящей, а ее саму слишком ненадежной для того, чтобы стать героиней крепнущего движения. Из нее не получалось удачного материала.

Что, если бы Иисуса Христа не распяли, а утопили в ванне – распространилось ли бы тогда христианство? Будь Анна Франк мужчиной средних лет, который прятался за посудным шкафом, а не девочкой незабываемой красоты, прятавшейся за книжным, – снискал бы ее дневник такое же читательское признание? До какой степени на ход истории повлияли цилиндр Линкольна, набедренная повязка Ганди, усы Гитлера, ухо Ван Гога, каденции Мартина Лютера Кинга, факт того, что башни-близнецы оказались двумя самыми легко разрушаемыми зданиями на планете?

Случай Розы Паркс одновременно и подлинный исторический эпизод, и небылица, созданная для того, чтобы войти в историю. Как и все канонические фотографии[32] – солдат, поднимающих флаг над Иводзимой, целующейся пары с «Поцелуя у здания муниципалитета» Робера Дуано и лондонского молочника, шагающего по обломкам разрушенных бомбежками зданий, фотография Розы Паркс[33] в автобусе была постановочной. Позади нее сидит сочувствующий ей журналист, а не разъяренный сторонник расовой сегрегации. И, как она сама впоследствии признавала[34], на самом деле все было вовсе не так просто – не так запоминаемо, – как в «уставшей женщине велели пересесть из передней части автобуса в заднюю». Но, понимая важность интерпретации, она сделала достоянием публики самую вдохновляющую версию событий. Паркс проявила мужество, став героиней своего материала, и героизм, став одним из его авторов.

История не только представляет собой удачный материал в ретроспективе, удачный материал сам становится историей. Для судьбы нашей планеты – и судьбы нашего вида по совместительству – это серьезная проблема. Как сказал морской биолог и кинематографист Рэнди Олсон[35]: «Вполне возможно, что климат – это самый скучный предмет из тех, что научный мир когда-либо представлял публике». Большинство попыток интерпретировать кризис либо и правда являются научной фантастикой, либо отвергаются как научно-фантастические. История изменения климата очень редко излагается в форме, пригодной для постановки в детском саду, и практически никогда в форме, способной выжать слезу у родителей. Перетащить катастрофу из-за границы нашего созерцания в дом наших сердец кажется совершенно невозможным. Как писал Амитав Гош в «Великом беспорядке»: «Климатический кризис также является кризисом культуры[36], а следовательно – кризисом воображения». Я бы назвал его кризисом веры.