Читать книгу Путешествия Гулливера - Джонатан Свифт - Страница 5
Путешествие к лилипутам
Глава III
ОглавлениеКороль и двор приходят посмотреть на меня. Я учу лилипутский язык. Лилипуты тщательно изучают содержимое моих карманов
Отдохнув немного, я встал, погулял на свежем воздухе и осмотрелся кругом.
Должен сознаться, что мне редко приходилось любоваться более красивым видом. Вся страна представлялась непрерывным, чудно устроенным цветущим садом. Я видел огороженные, прекрасно обработанные поля, цветы и фруктовые деревья. Поля чередовались с густыми тенистыми лесами. Повсюду извивались прозрачные ручейки, окаймлённые зеленеющими лугами, покрытыми бесчисленным множеством благоухающих цветов.
Налево видна была столица.
Своими крошечными башенками, домиками, улицами она напоминала мне один из тех кукольных городков, какими на моей родине играют дети.
Пока я любовался этим волшебным видом, король спустился с башни, сел на коня и поехал навстречу мне. За свою смелость он едва не поплатился жизнью. Его горячий молодой конь, увидев меня, стал бросаться из стороны в сторону и взвился на дыбы. Король же, как превосходный наездник, твёрдо держался в седле, пока не подскочили его слуги и не схватили под уздцы взбесившееся животное.
Сойдя с лошади, король подошёл ко мне. Зная мою страшную силу, он стал на значительное расстояние, чтобы я не мог причинить ему никакого вреда.
С нескрываемым удивлением его величество осматривал меня со всех сторон. Наконец ему захотелось посмотреть, как я ем, и он отдал соответствующее приказание.
Тотчас из свиты отделилось несколько человек. Они куда-то проворно убежали и скоро вернулись с множеством маленьких тележек, которые поставили на таком расстоянии, что я мог свободно достать их рукой. Тележек было около пятидесяти: в одних были кушанья, в других – напитки. Царские повара, видимо, приложили всё своё старание, приготовили самые вкусные блюда. Я сильно проголодался и с удовольствием принялся за еду. В какие-нибудь пять минут всё жаркое и другие мясные блюда были уничтожены и все напитки выпиты. Я вытаскивал сразу по двадцать и более бутылок и выпивал их залпом.
Король, королева, принцы и принцессы с любопытством смотрели на меня. Я также не упустил удобного случая подробно рассмотреть их, причём король особенно привлекал моё внимание.
Король лилипутов, с наружностью которого я хочу познакомить читателя, был стройный, сильный мужчина и на мой ноготь выше всех окружающих его придворных. Одно это возбуждало в народе чувство удивления и почтительного страха. У него были красивые и мужественные черты лица: большие усы покрывали всю верхнюю губу, светлые глаза метали огненные взгляды, а орлиный нос придавал лицу выражение твёрдой решимости. У него был смугловатый цвет лица, длинные волосы падали на плечи вьющимися локонами. Осанка, походка и манеры его были величественны.
Мне редко приходилось видеть столько грации, сколько проявлялось в каждом его движении. Он был сложён очень пропорционально; нельзя было себе представить ничего красивее и изящнее ножек и ручек этого маленького монарха.
Когда я впервые его увидел, ему только что минуло двадцать девять лет, следовательно, он был в полном расцвете сил. Царствовал он семь лет, окружённый благополучием и военными успехами. Одет король был просто, без пышности и блеска. Покрой его одежды был смешанный, частью европейский, частью азиатский. Вообще у лилипутов в одежде и нравах случайно проявлялись наиболее выдающиеся черты восточной и западной цивилизации. На голове у короля была надета лёгкая каска тонкой работы, украшенная сверкающими бриллиантами и великолепным султаном; на боку висела длинная шпага; за поясом был заткнут кривой кинжал в драгоценной оправе. Шпага короля была около трёх дюймов длины, так что такому маленькому человечку, вероятно, было нелегко ею владеть. Каждый раз, когда король подходил ко мне на близкое расстояние, он обнажал шпагу для своей защиты на случай, если я разорву цепи. Голос у короля был чистый, внятный и такой звучный, что я, стоя во весь рост, ясно различал каждое его слово. Его величество часто обращался ко мне, и я всегда отвечал с величайшим почтением. Впрочем, я думаю, что он меня так же мало понимал, как и я его.
Громадное число придворных, кавалеров и дам увивались вокруг него. Их разукрашенные одежды блестели золотом, дорогими каменьями, жемчугом и стеклярусом. Когда я смотрел сверху на эту пёструю толпу, мне казалось, что я вижу прекрасный ковёр с чудными разноцветными узорами.
Когда король увидел, что не может понять ни одного слова из того, что я ему говорил, он подозвал нескольких учёных мужей из числа присутствующих и приказал им во что бы то ни стало вступить со мной в беседу. Я сам старался облегчить им эту задачу и произносил фразы на всех языках, какие только знал: говорил по-немецки, по-французски, по-английски, по-испански, по-итальянски, на франкском наречии, но всё было напрасно. Наконец, не достигнув результатов, двор удалился.
В это время лилипутские учёные толковали между собой, откуда взялся Квинбус Флестрин (Человек-Гора).
– В наших старых книгах написано, – сказал один учёный, – что тысячу лет тому назад море выбросило к нам на берег страшное чудовище. Я думаю, что и Человек-Гора вынырнул со дна моря.
– Нет, – отвечал другой учёный, – у морского чудовища должны быть жабры и хвост. Человек-Гора свалился с Луны.
Лилипутские мудрецы не знали, что на свете есть другие страны, и думали, что везде живут одни лилипуты.
Несмотря на то что меня охраняли, мне пришлось испытать много неприятностей: маленькие люди, как безумные, лезли вперёд, чтобы рассмотреть меня поближе.
Казалось, они принимали меня за сверхъ естественное чудовище. У некоторых из них хватило дерзости направить в меня целые тучи стрел, которые нанесли мне множество ран. Наконец полковник, возмущённый их наглостью и видя, что слова не помогают, приказал солдатам схватить шестерых главных зачинщиков, связать их и без всякой жалости отдать в мои руки. В ту же минуту приказание было исполнено. Судьба этих человечков, которые меня так мучили, находилась в моих руках: я мог казнить их или помиловать.
Я чуть было не поддался охватившему меня в первую минуту чувству гнева. Мне ничего не стоило раздавить этих нахалов кулаком или разбить их об землю. Но в настоящем моём положении это повлекло бы за собой очень неприятные последствия. Тогда я придумал другой способ, которым и решил их наказать. Я придал своему лицу зверское выражение и, спрятав пятерых злодеев в карман, поднёс шестого ко рту с таким видом, точно собирался проглотить его целиком. Стоявший вокруг народ не сводил с меня глаз и следил за каждым движением. Когда я раскрыл рот, в толпе пронёсся крик ужаса, а бедный человечек, которого я держал в руках, извивался как вьюн, издавая жалобный писк.
Попугав лилипута и тем достаточно наказав его, я осторожно разрезал перочинным ножом верёвки, которыми он был связан, и возвратил ему свободу. От радости он стал прыгать и кружиться, как безумный, а народ пришёл в восторг, кричал и рукоплескал мне. Точно так же я поступил и с остальными пленниками. К величайшему своему удовольствию, я заметил, что мой великодушный поступок произвёл хорошее впечатление на собравшуюся толпу. Впоследствии он оказал мне услугу при дворе короля. На моё счастье, о моём милосердии доложили монарху, очень кстати, в одну из критических минут моей жизни.
Когда наступила ночь, я вполз в храм и улёгся, как мог, на жёстких каменных плитах пола. Целые две недели я должен был спать на голых камнях; немало неудобств пришлось мне испытать на своём жёстком ложе. В конце второй недели мне дали постель, которая была изготовлена и доставлена по особому повелению короля. На постель пошло 600 матрацев туземцев, тем не менее не могу сказать, что она была очень мягкой. Однако в сравнении с моей прежней постелью она всё же казалась мне настоящим пуховиком, и я, несмотря на некоторые неудобства, в первый раз превосходно выспался.
Слух обо мне быстро разнёсся по всей стране. Из всех провинций народ толпами шёл смотреть на меня. Вскоре города и деревни совсем опустели, и король, боясь, что земледелие и промышленность придут в упадок, издал строгий приказ, чтобы никто не смел приближаться к моему жилищу на расстояние пятидесяти шагов без особого на то разрешения статс-секретаря. Это немного удержало наплыв зевак, и меня меньше беспокоили. Легко себе представить, как надоели мне эти маленькие люди, с утра и до глубокой ночи глазевшие на меня, как на чудовище.
Так, без особенных забот, жил я изо дня в день, не подозревая, что своим пребыванием причиняю немало затруднений двору. Мудрый королевский совет никак не мог решить, что делать со мной в дальнейшем.
Как я позже узнал от одного из членов совета, меня даже хотели отправить на тот свет. Все боялись, что я могу разорвать свои цепи и принести стране множество бед. Один член совета предлагал ранить меня отравленными стрелами, другой – уморить голодом, третий хотел меня сжечь, четвёртый – утопить и т. д. Но король не принимал ни одного из этих предложений, главным образом указывая на то, что разложение такого большого трупа может вызвать повальную болезнь в столице и по всей стране. Таким образом, за мою смерть придётся заплатить жизнью половины населения государства.
Но больше всего короля тревожили громадные траты, необходимые для поддержания моего существования.
Во время этих совещаний, когда вопрос шёл о моей жизни и смерти, в залу совета явился офицер и рассказал о моём поступке с шестью туземцами, которые были выданы мне за нанесённые ими обиды. Рассказ о моём великодушии произвёл на всех такое выгодное впечатление, что в совете тотчас же перестали говорить о том, чтобы предать меня смерти. Собрание перешло к обсуждению вопроса о моём продовольствии и об уходе за мной. В результате этого совещания все окрестные деревни, находящиеся на расстоянии тысячи шагов от столицы, обязали доставлять ежедневно по шесть быков, сорок баранов, другую провизию для моего стола, а также необходимое количество вина и хлеба. Расходы на это решено было отнести на собственные средства короля. В качестве прислуги мне было назначено шестьсот человек. Для них по обе стороны храма, в котором я жил, были построены красивые палатки. Там слуги могли спать ночью и отдыхать днём, когда я не нуждался в их помощи. Затем трёмстам лучшим портным было приказано сшить для меня платье по тому образцу, который носили туземцы. Наконец, чтобы мы могли вести беседу, шесть учёных должны были ежедневно заниматься со мной изучением языка.
Кроме того, гвардейской кавалерии было предписано ежедневно производить учение в моём присутствии, чтобы приучить к моему виду лошадей. С этой же целью придворным берейторам было приказано делать проездку верховых и упряжных лошадей придворной конюшни, чтобы приучить их к моей фигуре, и чтобы они не бросались в сторону, когда король вздумает подъехать ко мне верхом или в экипаже.
Все приказания были исполнены в точности. Не прошло и трёх недель, как я сделал заметные успехи в изучении языка. Сам король иногда удостаивал меня своими посещениями, присутствовал на моих уроках и иной раз снисходил до того, что поправлял моё произношение.
Когда я немного научился говорить по-лилипутски, я первым делом стал просить короля оказать мне милость и даровать свободу. Я сопровождал свою просьбу жестами, полными смирения и покорности. Должен признаться, что жить в этой низкой и узкой тюрьме было для меня настоящим мучением.
К великому моему горю, я скоро убедился, что король остаётся глух к моим просьбам. Его величество не давал решительного ответа и ограничивался тем, что-только оставлял надежды на лучшее будущее. Он давал мне понять, что ничего не может решить без согласия министров и совета. Прежде всего он требовал «люмос кельмин пессо десмар лон емпазо», что означало на нашем языке: «чтобы я поклялся сохранить вечный мир с королём и его государством». Сверх того, король советовал терпением и хорошим поведением заслужить уважение народа. «Когда вас полюбит мой добрый народ, – прибавил король, – всё пойдёт хорошо, а пока я беру вас под своё покровительство».
Спустя несколько дней после этого разговора король снова посетил меня в сопровождении двух придворных чиновников. Он просил не обижаться, что чиновники обыщут меня с головы до ног, чтобы отобрать оружие, которое у меня окажется, и тем самым лишить меня возможности причинить какой либо вред его подданным.
Я выразил полную готовность и уже собирался вывернуть свои карманы и отдать королю всё, что там было. Но маленький повелитель не согласился на это и сказал, что по законам страны обыск должен быть сделан особыми чиновниками. Его величество говорил мне, что он полагается на моё благоразумие и не боится доверить мне их жизнь.
Он уверен, что я сделаю всё возможное, чтобы облегчить задачу. Я должен понимать сам, какой страшный вред может причинить его подданным моё оружие, если оно по своей величине соответствует моим необыкновенным размерам.
В заключение король дал мне понять, что все отобранные вещи или будут куплены правительством, или возвращены обратно, когда я получу разрешение покинуть страну.
После этой длинной речи оба чиновника подошли ко мне. Я осторожно взял их в руки и положил сначала в один из карманов моего кафтана, а потом в остальные.
Я скрыл от них только один карман, где были разные мелкие вещицы. Они не имели никакого значения для короля, но были для меня крайне необходимы. Маленькие люди всё перерыли в моих карманах и составили подробную опись того, что нашли.
Потом они попросили спустить их на землю и передали королю составленный документ.
Впоследствии благодаря тому, что у меня во всех канцеляриях были друзья, мне удалось добыть эту опись и перевести её на свой родной язык.
Вот она:
«Сделав подробный обыск, мы, нижеподписавшиеся, нашли в карманах Квинбус Флестрин (Человека-Горы) следующие вещи:
1) В правом кармане кафтана огромный кусок толстой красной материи, которая по своим размерам могла бы служить ковром для самой большой залы дворца его величества. Человек-Гора сказал, что это его носовой платок.
2) В левом кармане кафтана большой серебряный сундук с прочно закрывающейся крышкой того же металла, столь тяжёлой, что мы, несмотря на все наши усилия, не могли её открыть. Мы потребовали, чтобы Человек-Гора сам открыл сундук, и нашли в нём грубо истолчённый коричневый порошок, который распространял очень сильный одуряющий запах. С позволения Человека-Горы мы влезли в сундук и по колено погрузились в пыль, взяли немного этого порошка и приложили его к описи. Мы вынуждены были поскорее уйти из сундука. Случайно порошок попал нам в нос, и мы стали так часто и сильно чихать, что чуть не задохнулись. Человек-Гора объяснил нам, что этот сундук – его табакерка.
3) В левом кармане его жилета находилась большая белая масса, состоящая из однородных пластин, скреплённых в одном месте. Пластины сверху донизу были покрыты странными, в локоть длины, знаками. Как объяснил Человек-Гора, это была его записная книжка.
4) В правом кармане жилета мы нашли странную машину, к внешней стороне которой прикреплено множество длинных и острых зубьев, похожих на палисады наших крепостей. Человек-Гора сказал, что это головной гребень. Мы вполне этому поверили, так как в нашем присутствии он расчёсывал и приглаживал им свои длинные волосы.
5) Мы нашли в двух карманах его брюк два огромных пустых железных столба. Каждый из них был в рост взрослого человека и прикреплялся к большому куску дерева. С одной стороны столба вделаны куски железа весьма странной, причудливой формы. Мы не могли определить назначение этой машины и просили Человека-Гору объяснить нам, что это такое. Он сказал, что это пистолеты, но больше не дал никаких пояснений.
6) В маленьком правом кармане его «панфуто» (брюки) мы нашли несколько круглых пластинок из белого и жёлтого металла. Некоторые из белых пластинок, сделанные как будто из серебра, были так тяжелы и велики, что мы вдвоём не могли поднять даже одну из них. Как сказал Человек-Гора, это были деньги.
7) Далее в одном кармане мы нашли две чёрные колонны странной и неправильной формы. Они были так высоки, что, стоя на дне кармана, мы едва доставали головами их верхушки. Одна колонна, казалось, была сделана из цельного материала. К верхнему концу другой прикреплена круглая белая масса, вдвое больше нашей головы. Внутри каждой колонны находится огромная пластина из стали. Мы приказали Человеку-Горе подробно объяснить нам, что это за предметы, опасаясь, что там спрятаны опасные орудия. Он вынул машины из футляра и сказал, что одной на его родине бреют бороды, а другой режут хлеб, мясо и т. п.
8) Кроме того, мы нашли два маленьких кармана, куда мы не могли войти, потому что они слишком близко прилегали к телу Человека-Горы.
Из одного кармана висела длинная массивная серебряная цепь. Мы вытянули её из кармана с большим трудом и увидели привязанную к ней за кольцо машину, похожую на шар.
Одна его половина была сделана из серебра, а другая – из неизвестного нам прозрачного металла. За прозрачным металлом мы увидели круглую плоскость, на которой были нарисованы странные фигуры. Прикоснуться к этим фигурам нам помешал прозрачный металл, о существовании которого мы догадались только тогда, когда дотронулись до него пальцем.
Человек-Гора прикладывал машину к нашим ушам, и тогда мы слышали шум, похожий на стук водяной мельницы. Раздавалось «Тик-так! Тик-так!», как будто палкой ударяли в железную доску. Человек-Гора назвал эту вещь часами, мы же полагаем, что это или неизвестное нам животное, или божество, которому Человек-Гора поклоняется. Он говорит, что, прежде чем приступить к какому-нибудь делу, он смотрит на свою машину, которая указывает время каждого шага его жизни.
9) Из другого кармана Человек-Гора вынул длинную и широкую сетку вроде той, которую у нас употребляют рыбаки. Она служила ему кошельком для денег и устроена так, что её можно закрывать и открывать. Мы нашли в ней несколько больших кусков медного металла. Если это действительно золото, как уверяет Человек-Гора, то в этих кусках заключается целое богатство.
Продолжая наш обыск, мы открыли ещё, что Человек-Гора носит на теле широкий пояс, сделанный из кожи какого-то огромного неизвестного животного. На левой стороне этого пояса висела сабля, длина которой в пять раз превышает рост обыкновенного человека.
С правой стороны пояса висела сумка с двумя отделениями. В одном из них были шары из незнакомого нам, но очень тяжёлого металла. Каждый из этих шаров был величиной с нашу голову, и надо было иметь большую силу, чтобы поднять его. В другом отделении находилась куча маленьких чёрных зёрен, которые были так малы и легки, что мы могли поднять пятьдесят и более штук.
Этим мы закончили наш подробный обыск и можем засвидетельствовать, что Человек-Гора во время обыска был вежлив, предупредителен и относился с полным уважением к нам, комиссарам его величества, нашего всемилостивейшего монарха. Обыск произведён в четвёртый день восемьдесят девятого месяца славного и благополучного царствования вашего величества. Подписались: Клефрин Фрелок, Марзи Фрелок.
Пока оба чиновника производили обыск в моих карманах, вблизи меня из предосторожности поставили два самых лучших гвардейских полка. Немного подальше находилось ещё несколько полков в боевом порядке.
По окончании обыска опись была представлена королю, который внимательно её прочёл. Прежде всего он велел отдать ему мою саблю, что я исполнил немедленно. Сняв саблю, я положил её к ногам короля. Увидев мою покорность, его величество понял, что я полон самых миролюбивых чувств. Затем король приказал мне вытащить саблю из ножен и показать её. Я немедленно исполнил приказание короля и обнажил саблю. Несмотря на то, что сталь местами заржавела от морской воды, она всё же не потеряла всего блеска. В ту минуту, как я поднял саблю в воздух, все закричали от ужаса. Когда же я стал махать ею из стороны в сторону, клинок сабли, отражая солнечные лучи, заиграл таким ярким светом, что все присутствующие были им ослеплены. И только один король благодаря своей редкой храбрости испугался меньше других. Он тотчас приказал вложить саблю в ножны и отбросить её на шесть футов от себя.
После этого он потребовал, чтобы я показал ему карманный пистолет и выстрелил из него. Я предупреждал короля, что выстрел очень его напугает, но, так как его величество настаивал, я зарядил пистолет холостым зарядом и спустил курок. Когда раздался выстрел, ужасу и удивлению не было границ. Половина войска попадала от страха на землю и потеряла сознание. Сам король сильно испугался и долго не мог прийти в себя. Наконец дрожащим голосом он приказал мне немедленно отбросить подальше это страшное оружие вместе с порохом и пулями и никогда больше не употреблять его. Я тотчас же исполнил волю короля, предупредив, чтобы с порохом обращались как можно осторожнее и держали его подальше от огня. Я сказал, что, если хоть одна искра попадёт в порох, он воспламенится и от дворца и города не останется и следа.
Затем я передал королю мои часы. Они сильно заинтересовали его величество и доставили ему много удовольствия. Он велел поднести их к своему уху, слушал тиканье и с большим любопытством следил за движением минутной стрелки. Она была ему хорошо видна, т. е. глазки этого маленького народа видят гораздо лучше, чем наши.
Удовлетворив своё любопытство, он вызвал учёных и приказал объяснить устройство и назначение этой невиданной машины. Мнения учёных, как это легко можно себе представить, были далеки от истины. Не понимая, в чём дело, они пускались в самые фантастические предположения.
Наконец королю надоели бесконечные догадки придворных философов. Он велел позвать двух гвардейских гренадеров и приказал им отнести часы в свой дворец. Пропустив сквозь кольцо часов большую палку, гвардейцы положили концы палки себе на плечи и, шатаясь под страшной тяжестью, понесли часы во дворец.
В заключение я передал королю всё остальное моё имущество: кошелёк, в котором были золотые и серебряные монеты, бритву, нож, гребень, серебряную табакерку, носовой платок и записную книжку.
Сабля, пистолет, мешок с пулями и часы были отправлены в арсенал на хранение, а остальное мне было тотчас же возвращено.
Ещё я должен сказать, что в секретном кармане, который я не показал чиновникам, находились очки. У меня было слабое зрение, и это вынуждало меня иногда носить их. В том же кармане лежала маленькая подзорная труба. Эти вещи не могли принести королю никакой пользы. Мне же они были необходимы, и потеря их была бы невосполнима. Ведь ни очков, ни подзорной трубы нельзя было достать в этой стране. Этот вынужденный обыск не тревожил моей совести. Я находил себе оправдание в моём безвыходном положении и полагал, что не совершил ничего дурного.