Читать книгу Горбачев и Ельцин как лидеры - Джордж Бреслауэр - Страница 13

Политическому взлету Горбачева, вероятно, поспособствовало сочетание в нем явной политической надежности с личным динамизмом, что проявлялось как в «продаже» системы внешней аудитории, так и в экспериментировании с системой с целью заставить ее работать лучше. Действительно, когда он вступил на пост генерального секретаря, эти черты придавали убедительность его заявлениям, что он заставит систему полностью реализовать свой потенциал. Но во что он верил? И почему стал генсеком-реформатором!

В научной литературе существуют значительные разногласия по поводу идеологических убеждений Горбачева. Однако большая часть споров касается того, насколько сильно изменились его взгляды и мироощущение за годы его пребывания на посту Генерального секретаря ЦК КПСС. Одна точка зрения состоит в том, что благодаря сочетанию внутренних и внешних обстоятельств он к 1989–1990 годам превратился в социал-демократа и антиленинца, приблизившись в этом отношении ко взглядам руководства Социалистической партии Испании [Brown 1996; English 2000]. Сторонники противоположной точки зрения полагают, что он эволюционировал в «социалистического демократа» наподобие меньшевиков 1917 года, но не социалистов бернштейновского типа или социал-демократов [Jowitt 1992, ch. 6; Hanson 1997, ch. 6; D’Agostino 1998]. Другие же считают Горбачева запутавшимся, некомпетентным или последовательно деспотичным человеком[21].

Гораздо меньше разногласий возникает по поводу политических и идеологических убеждений Горбачева до его прихода к власти в 1985 году. Горбачев разделял патриотический пыл, который многие представители его поколения испытывали после Второй мировой войны и периода послевоенного восстановления. Позже, по мере построения им карьеры, на его политические взгляды сильно повлияла кампания Хрущева по десталинизации, а также повсеместная коррупция и социально-экономическая стагнация эпохи позднего Брежнева[22]. Кроме того, в поездках в Восточную и Западную Европу в конце 1960-х годов он увидел относительное богатство Запада, особенно по сравнению с жизнью Ставрополья [Mikheyev 1992: 32; Brown 1996: 41–43], тогда как во время вторжения в Чехословакию он не составил однозначного мнения о том, было ли решение о подавлении Пражской весны мудрым и справедливым [Brown 1996:41; English 2000:181–182]. Эти привлекающие и отталкивающие моменты сделали его восприимчивым к новым идеям о том, как реформировать систему – или как помочь ей реализовать свой потенциал, – едва в конце 1970-х годов у него появилась возможность что-то изменить[23].

По словам соратников и помощников, к началу 1980-х годов Горбачев уже был антисталинистом и коммунистом-реформатором, убежденным, что советская система нуждается в изменениях («так жить дальше нельзя»[24]), но представлявшим себе куда более скромные изменения, чем те преобразования, которые он в конечном итоге возглавил в конце 1980-х [Brown 1996, ch. 3; Smith 1990: 68–72]. В соответствии со своим воспитанием в партийном аппарате, Горбачев, придя к власти, полагал, что корень большинства проблем лежит в коррумпированных кадрах и что необходимым (хотя и недостаточным) условием для их решения является подбор неподкупных кадров. Он думал, что реформы увенчаются успехом и система сможет реализовать свой потенциал только в том случае, если на ключевые посты в партийном аппарате будут набраны правильные кадры [Черняев 1993: 123; Горбачев 1995:286–292 (глава «Кадры решают все»); Болдин 1995: 45–47]. По словам его ближайшего помощника, первоначальной целью Горбачева была замена кадров, а затем построение «деловых, товарищеских и честных» отношений внутри коммунистической партии [Черняев 1993: 23]. Это видение заставило его пойти на чистку коррупционеров и мобилизацию неподкупных кадров, убеждая их присоединиться к нему в построении реформированного ленинского политического строя. Это подразумевало реструктуризацию властных отношений, хотя и не предполагало таких масштабов реструктуризации, которые потребовались бы для восстановления легитимности и эффективности политического строя.

Что касается международных отношений, Горбачев также отказался от некоторых фундаментальных убеждений и предубеждений брежневской эпохи. Еще до прихода к власти он был убежден, что прекращение холодной войны является необходимым условием для восстановления жизнеспособности Советского Союза внутри страны и его престижа за рубежом, что советская внешняя политика нуждается в демилитаризации (включая уход из Афганистана), что господству Советского Союза в Восточной Европе с помощью военной силы следует положить конец и что Советский Союз должен установить более тесные связи с западноевропейскими государствами [English 2000: 183–184, 194, 199–200]. Более того, он заявлял о своей приверженности ненасилию как о принципе политического порядка («не стрелять») [Грачев 1994:113], что в итоге будет иметь серьезные последствия для его контроля над процессами изменений в Восточной Европе и Советском Союзе. Сомнительно, чтобы он был убежденным пацифистом, но он явно предпочел бы, чтобы обновление социализма основывалось на убеждении, а не на насилии. Таким образом, вместо того чтобы рассматривать Горбачева как «беспристрастного мыслителя» [Stein 1994:155–183], более целесообразно полагать, что он начинал свою карьеру генсека в качестве антисталиниста, «коммуниста-реформатора» и антимилитариста, уже приверженного созданию менее милитаризованного международного порядка и реформированного социалистического политического строя внутри страны. В остальном же многое свидетельствует о том, что Горбачев активно искал и нащупывал свой путь и действительно был очень «мотивированным учеником» [Stein 1994].

Такие убеждения не мешали ему быть человеком системы и находиться в хороших отношениях с начальством. Многие журналисты, ученые и официальные лица были тогда «внутрисистемными» диссидентами, пришедшими к тому мнению, что брежневизм стал помехой, и искавшими ему реформистскую альтернативу. Хрущевская десталинизация стала для них, как и для Горбачева, определяющим опытом. Более того, марксистско-ленинская традиция придерживалась идеи однопартийной социалистической демократии, и это позволило им рационалистически утверждать, что а) альтернатива сталинизму – не капитализм, а реформа ленинизма и б) социализм вполне возможно сделать совместимым с процедурной демократией[25].

Горбачев считал, что достижение этой цели требует не только организационных мер. Оно требовало также кропотливого доктринального обоснования. Горбачев придавал большое значение силе идей, как устных, так и письменных, как средства вооружения сторонников и разоружения потенциальных противников. Это было результатом его воспитания в вере в марксизм-ленинизм, его юридического образования и уверенности в себе как в полемисте. Еще будучи региональным партийным функционером, он придавал большое значение логической аргументации как средству оправдания политических решений. Коллеги по Ставрополью вспоминают о том, что он хорошо знал историю партии, труды Ленина и основоположников марксизма-ленинизма [Brown 1996: 31–32]. В первые годы перестройки Горбачев вновь погрузился в произведения Ленина, перечитывая их; у него в кабинете находился полный комплект собрания сочинений Ленина, и он часто читал вслух отрывки начальнику своего штаба В. И. Болдину. По словам Болдина, Горбачев считал, что публикации делают возможным распространение информации, имеющей решающее значение для прогресса: «…он считал свои слова главным, одним из важнейших методов работы» [Болдин 1995: 12][26]. Для Горбачева это было больше, чем просто оправдание политических решений; его внимание к «слову» также было частью активного интеллектуального поиска в последних работах Ленина актуальных истин о том, как реформировать советский социализм.

Как генеральный секретарь Горбачев с большим энтузиазмом вновь и вновь редактировал тексты своих статей и выступлений. Свой отпуск в августе 1987 года он посвятил завершению работы над книгой «Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира»[27]. Еще в 1988 году в связи со своим желанием реорганизовать аппарат Горбачев читал стенограммы первых партийных съездов после 1917 года [Черняев 1993: 223]. Так он искал политическую риторику, которая предоставила бы убедительные лозунги, развернутое теоретическое обоснование политических перемен и руководство по программному развитию.

В спорах Горбачев избегал спонтанности или импровизации. Он любил обдумывать вопросы, развивал мысли посредством размышлений, обсуждений и записей. Он постоянно искал свидетельства своих успехов или неудач в государственной политике и одновременно – новые теоретические формулировки или обобщения, чтобы согласовать эмпирическую реальность с социалистической теорией. Таким образом, он был созерцателем, который, по ленинским меркам, сохранял непредвзятость и стремился учиться. Он любил долгие прогулки по лесу с женой или коллегами, в ходе которых можно было обсудить проблемы и развить свои идеи[28]. Находясь в 1983 году, во время правления Андропова, в Канаде, Горбачев отказался от официальной программы и часами беседовал с тогдашним послом Яковлевым о будущем России [Грачев 1994:140][29]. И в Ставрополе, и в Москве Горбачев искал общения с информированными, культурными людьми, в том числе с иностранцами, для длительных дискуссий, в ходе которых он вырабатывал свои собственные идеи [Грачев 1994: 177–178; English 2000: 180–186]. Во время долгой прогулки с Шеварднадзе в 1984 году они сошлись на том, что «все прогнило» [Brown 1996: 81; Ekedahl, Goodman 1997: 30].

Учитывая его сочетание идеализма, оптимизма, энергии, интеллекта, продемонстрированной им политической надежности и осторожной манипулятивной политической тактики, Горбачев, возможно, идеально подходил для выполнения поставленной им перед собой задачи: вырвать Советский Союз из брежневских стереотипов дома и за рубежом, прежде чем потенциальные противники смогут мобилизоваться, чтобы помешать ему в этом. Труднее предположить, чтобы со всем этим успешно справился Ельцин, будь генеральным секретарем в 1985–1987 годах он.