Читать книгу Одноглазые валеты - Джордж Мартин - Страница 5

У женщины, сидевшей по другую сторону стола, была короткая стрижка. Она носила очки в тонкой оправе. Ей было около сорока. Никакого макияжа, поверх белой футболки – мужская спортивная куртка серого цвета, мешковатые брюки. Лесбиянка – было первое впечатление Вероники, и пока ее мнение ничуть не изменилось.

– На данный момент ситуация слегка вышла из-под контроля, – сказала Вероника. – Я в этом не виновата. Мне нужно немного времени.

Женщину звали Ханна Джорд. Вздохнув, она ответила:

– Мне уже надоело слышать все это дерьмо. – Она положила очки на стол и потерла глаза. – Ты наркоманка, Вероника. Я бы поняла это сразу, даже если бы Ичико мне не сказала. У тебя все симптомы налицо, как в учебнике. – Она снова надела очки. – Я внесу тебя в программу. На метадон. Тебе станет лучше, ты выживешь, но по-прежнему будешь зависимой. Только от метадона, а не от героина.

Вероника сказала:

– Я не могу перестать…

– Прошу, – перебила Ханна. – Не надо этого говорить. Не заставляй меня слушать. Я просто скажу тебе кое-что, и я хочу, чтобы ты об этом подумала. Пока мы можем начать только с этого.

– Хорошо, – ответила Вероника. Она засунула трясущиеся руки под бедра, присев на них.

– Ты наркоманка, потому что не хочешь справляться с тем, что происходит внутри тебя. Ты не просто убиваешь себя, ты уже мертва. – На мгновение ее слова повисли в воздухе, и затем она продолжила: – Кем ты работаешь у Ичико?

– Я… – Она остановилась, прежде чем произнесла слово «гейша», которое использовал Фортунато. – Я проститутка. – Ханна вдруг улыбнулась. Она могла бы выглядеть симпатичной, подумала Вероника, если приложила бы хоть немного усилий. Хорошая одежда, макияж. Парик поверх этой жуткой стрижки. Какая жалость.

– Отлично, – сказала Ханна. – Правдивый ответ, хотя бы в этот раз. Спасибо тебе за это. – Она заполнила что-то в листочке и протянула Веронике. – Начинай принимать метадон, увидимся завтра.

На Седьмой авеню мимо нее проехал грузовичок с динамиками на крыше: передавал сообщение о том, что сегодня День выборов, и она должна воспользоваться своим конституционным правом. Вряд ли эту рекламу оплачивали демократы. После их провала в Атланте теперь все ожидали, что победа достанется Бушу.

Из грузовичка высунулся мужчина и спросил ее:

– Эй, детка, ты сегодня проголосовала?

Она показала ему маникюр на среднем пальце правой руки. Это относилось и к американской политической системе тоже. Что это за свобода, если голосовать можно только за политиков?

Она встала в очередь у медпункта, где выдавали метадон, и поплотнее запахнула пальто. Здесь ей было и холодно, и неловко. Она не знала, что хуже – находиться в окружении стольких наркоманов или же быть принятой за одну из них. В основном в очереди стояли черные женщины и белые парни с длинными засаленными волосами.

По крайней мере, думала Вероника, она все еще на улице. Ичико предоставила ей три варианта на выбор: пройти курс лечения, увидеться с Ханной или найти другую работу.

Подошла ее очередь, и женщина в окошке протянула ей пластиковый стаканчик. Метадон был растворен в сладком апельсиновом напитке. Вероника выпила его и смяла стаканчик. Черная проститутка, стоявшая сразу за ней, пошатываясь подошла к окошку на невероятно высоких каблуках и сказала:

– Боже, дорогуша, дай мне уже эту фигню.

Вероника бросила стаканчик на тротуар и посмотрела на часы. Времени до встречи еще много, можно успеть и в «Бергдорф».

Она должна была догадаться по имени, на которое он забронировал столик: Герман Грегг. Но она поняла, только когда подошла к столику.

– Вот дерьмо, – сказала Вероника. Приглушенного света в ресторане даже ей было достаточно, чтобы узнать это лицо. – Сенатор Хартманн, – произнесла она.

Он нерешительно улыбнулся.

– Уже не сенатор. Теперь я снова простой горожанин. Но можно понять, почему сегодня мне не хочется быть в одиночестве. Ты ведь знаешь, что говорят о политиках и случайных знакомых.

– Нет, – ответила Вероника. – Что о них говорят?

Хартманн пожал плечами и опустил меню.

– Сильно проголодалась?

– Какая разница? Если хочешь сразу подняться наверх, я не против. – Он уже говорил ей, что снял номер в «Хайатт». – Необязательно платить за ужин, будто это настоящее свидание и все такое.

– Да уж, я ожидал чего-то другого. Я так много слышал о Фортунато и его великолепных женщинах.

– Ну да, но Фортунато уехал. Ситуация немного вышла из-под контроля. Если тебя что-то не устраивает, то и не надо.

– Я не жалуюсь. Кажется, ты более человечна, чем я предполагал. Мне это по душе.

Вероника поднялась.

– Пойдем?

В лифте он молчал, не прикасался к ней, ничего такого. Когда они вышли, лишь взял ее за локоть, чтобы подвести к номеру. Зайдя в комнату, он запер дверь и включил телевизор.

– Разве нам это нужно? – спросила Вероника.

– Мне надо знать, – ответил Хартманн. Он снял пиджак и повесил его на стул, разулся, аккуратно поставил обувь. Он ослабил галстук и присел на край кровати; усталость виднелась даже в его позе. – Мне надо знать, насколько все плохо.

Когда Вероника вышла из ванной в одном белье, он по-прежнему сидел, не двигаясь. Буш опережал Дукакиса и Джексона: у него было почти в два раза больше голосов. С минуты на минуту ожидались заявления о признании поражения. Она помогла Хартманну снять остальную одежду и надеть презерватив, а затем залезла вместе с ним под одеяло.

Ему не хотелось ничего особенного, он сразу приступил к делу. Он раскачивался над ней, а из телевизора постоянно неслись новые результаты выборов: «В Техасе Буш набрал пятьдесят семь процентов голосов, и это результат лишь по тридцати семи процентам избирательных округов». Довольно скоро Хартманн содрогнулся в судороге, от которой его глаза наполнились слезами. Вероника погладила его по вспотевшей спине и успокоила. Как раз когда он перекатился на спину, один из журналистов назвал его имя, и Хартманн виновато поднялся.

– Многие из нас сегодня задаются одним и тем же вопросом, – продолжал репортер. – Смог бы Грегг Хартманн победить вице-президента Буша? Всего лишь два с половиной месяца назад Хартманн выбыл из президентской гонки, потеряв самообладание на Национальном съезде демократов в Атланте. Этот съезд запомнят надолго не только как кровопролитный, но и как решающий – в изменении отношения нашего народа к жертвам вируса дикой карты.

Она отнесла использованный презерватив в ванную, завязала его, обмотала туалетной бумагой и выбросила. От запаха спермы ее чуть не стошнило. Она присела на край ванной, умылась, почистила зубы, снова и снова, пытаясь убедить себя, что доза пока не нужна, еще рано.

Хартманн выключил телевизор уже после двух часов. Он сказал ей, что Буш просто смешон. Его кампания против наркотиков была полнейшим лицемерием, учитывая, что его цэрэушники натворили в Центральной Америке. Его министры никогда не достигнут требуемого им уровня этики, а в его «более доброй, более великодушной» Америке никогда не будет места для тузов и джокеров.

Проблема дикой карты не особо волновала Веронику. Фортунато – человек, который привел ее на улицу, – был тузом. Ее мать была одной из гейш Фортунато и хотела, чтобы Вероника поступила в колледж и сделала хорошую карьеру. Но у Вероники все вышло по-другому. Это был легкий заработок, да и ей проще было считать себя шлюхой. Миранда и Фортунато вместе решили, что если она собирается торговать своим телом, то должна хотя бы делать это правильно. Фортунато привел ее к себе домой и попытался – неуспешно – сделать из нее одну из своих идеальных женщин. Она любила его так, как любят что-то приятное и что-то не совсем от мира сего.

Из-за Фортунато она встречалась и занималась сексом с другими тузами и джокерами. Никто из них тоже не казался ей реальным. Их было не так уж много по сравнению с матерями-одиночками, бездомными и стариками, не настолько, чтобы получать не меньшее внимание. И это не болезнь, которая может передаться другому, как СПИД. От этой мысли у нее по телу пробежала дрожь. Какое-то время дикая карта была заразной, и ее тогдашний парень Кройд Кренсон разносил ее. Находиться рядом с ним было опасно, но, к счастью, с ней ничего не случилось. Она не хотела об этом думать.

Наконец Хартманн заснул, его мягкий живот поднимался в такт приглушенному храпу. Вероника не спала, пересчитывая все те многие вещи, о которых ей не хотелось думать. Она не уснула даже тогда, когда вернулась к Ичико, ближе к рассвету. Теперь она ворочалась из-за того, что ей предстояло увидеться с Ханной: из живота по всему ее телу разливался холод.

Около полудня она проснулась и сделала себе завтрак, который не могла съесть. Ичико проводила ее до такси, сама бы она не дошла. Уже в пути она пыталась попросить водителя остановиться, выпустить ее, но будто потеряла дар речи. Словно опять оказалась в католической школе, и ее посылают к директору, самой старой и самой страшной монашке во всем мире.

Она поднялась по лестнице и вошла в кабинет Ханны. Ног она не чувствовала. Она села посередине широкого серого дивана. Сегодня Ханна была в джинсах, мужской белой рубашке и кардигане, в котором поблескивали золотистые нити. Вероника не могла отвести взгляд от золотых переливов.

– У тебя было время подумать? – спросила ее Ханна.

Вероника пожала плечами.

– Я была занята. Не очень много времени трачу на размышления.

– Ладно, начнем с этого. Расскажи мне, чем ты занимаешься.

Сама того не осознавая, Вероника начала рассказывать про Хартманна. Ханна спрашивала ее о деталях. Как он выглядел без одежды? Каким именно был привкус во рту после этого? Казалось, будто ей просто любопытно. Каково ей было, когда его пенис был внутри ее?

– Не знаю, – ответила Вероника. – Ничего особенного не чувствовала.

– В смысле? Он был внутри тебя, а ты этого не чувствовала? Тебе пришлось спрашивать, вошел ли он уже?

Вероника засмеялась, а потом заплакала. Она не поняла, как это произошло. Будто она – это кто-то другой.

– Я не хотела, чтобы он был там, – сказала она. Кто это говорил? – Я не хотела, чтобы он был во мне. Мне хотелось, чтобы он оставил меня в покое. – Все ее тело трясло от всхлипываний. – Это просто нелепо, – сказала она. – Почему я плачу? Что со мной?

Ханна придвинулась к ней поближе и обняла ее. От нее пахло мылом «Дайал». Вероника зарылась лицом в золотистые нити ее свитера, чувствуя мягкость ее груди. Она дала волю слезам и плакала, пока их уже не осталось, пока не почувствовала себя выжатой губкой.

Стоя в очереди, Вероника нервно притопывала ногой. Один из длинноволосых парней позади нее тихим монотонным голосом напевал песню о стрельбе. «Ты же знаешь, я не смог найти свой наркотик», – пел он, кажется, сам того не осознавая.

Веронике нужен был метадон, очень нужен. «И что они только в него добавляют?» – подумала она и остановилась, прежде чем смех снова перешел в кое-что другое.

Она достала из сумки сложенный листок бумаги, на котором был написан номер Ханны.

Вероника зашла внутрь вместе с порывом холодного воздуха и на мгновение остановилась, растирая руки.

– Тут для тебя цветы, – сказала Мелани. Она следила за телефонами, одновременно поглядывая в учебник русского языка. Мелани была новенькой. Она по-прежнему верила в программу Фортунато, в то, что они не гейши, не проститутки, что мужчинам действительно важно, сколько языков они знают и могут ли обсудить с ними критическую теорию постмодернизма. Когда ее смена на телефоне закончится, она отправится на кулинарные курсы или уроки красноречия. Потом, той же ночью, она раздвинет ноги для мужчины, которому есть дело только до цвета ее волос и размера сисек.

– Опять Джерри? – спросила Вероника. Она бросила пальто на диван и сама на него повалилась.

– Не понимаю, что ты имеешь против него. Он милый.

– Я ничего не имею против. Но и за тоже. Он никто.

– Никто с кучей денег, который считает, что мир вращается вокруг тебя. В общем, я записала тебе его на сегодня, с десяти часов.

– На сегодня? – Казалось, стены вокруг нее сжимаются. У нее перехватило дыхание. – Я не могу.

– У тебя встреча, которую ты не занесла в компьютер? – Ичико приобрела для них «Макинтош», и за лето они все компьютеризировали. Девушки сами следили за обновлением своего расписания, и если одна из них лажала, то доставалось всем.

– Нет, я… я болею.

– Он уже оплатил и все такое.

– Перезвони ему. Сделаешь? Мне надо наверх. – Она поковыляла к своей комнате и, не раздеваясь, залезла в кровать, согнулась пополам, прижав подушку к животу. Из окна ей было видно, как на улицу опускается ночь и мимо проезжают машины с включенными фарами. Лиз, ее пухлая серая кошка, забралась к ней на бок и стала мять лапками одеяло, громко мурча.

– Заткнись, прошу тебя, – сказала Вероника.

Лиз была еще одним напоминанием о Фортунато. Она была ее кошкой, хотя Вероника не особо о ней заботилась. Но у Фортунато и Лиз установилась особая связь. Она ходила за ним по квартире, мяукая, а затем забиралась к нему на колени, как только он садился.

Когда Фортунато уехал в Японию, кошка стала единственным, что у Вероники осталось от него. Наконец Лиз устроилась и начала тихо посапывать. Вероника не могла расслабиться и вскоре вся задрожала. Но это была не та дрожь, которая одолевала ее, когда Веронике требовалась доза. Та часть разума молчала. Это было что-то другое. Она задумалась – вдруг это из-за метадона, какая-нибудь странная аллергия? Чем дольше это продолжалось, тем больше она теряла связь с реальностью. Она не могла унять дрожь. Она что, умирает?

Она сняла трубку и набрала номер Ханны.

– Это Вероника, – сказала она. – Что-то со мной не так.

– Я знаю, – ответила Ханна. – Почему бы тебе не прийти?

– Прийти?

– Ко мне домой.

– Не знаю, смогу ли я. Я так странно себя чувствую.

– Конечно, сможешь. Поднимайся.

Вероника встала. Все было нормально.

– Ты стоишь?

– Да, – сказала Вероника.

– Хорошо. Записывай адрес.

Несколько минут спустя Вероника ехала в такси. Она посмотрела на свои ноги, на свою шерстяную, безнадежно помятую юбку-колокол. Она вытащила зеркальце из сумочки и взглянула на свою размазанную подводку и покрасневшие глаза.

– Я не виновата, – громко сказала она, и от этих слов слезы едва не хлынули новым потоком.

Она понимала, что находится на краю чего-то. У нее не было сил, чтобы сопротивляться, но она ощущала эту пропасть где-то внутри себя.

Ханна жила на третьем этаже дома по Парк-авеню Саус; модернизация явно обошла здание стороной. Лестница стерлась посередине, а площадки ничем не покрыты – только голый бетон. Ханна встретила ее у входа в квартиру.

– У тебя получилось, – сказала она. Казалось, их встреча принесла ей радость и облегчение.

Вероника смогла лишь кивнуть. В квартире было две комнаты и кухня. Почти никакой мебели, только коврики-татами и подушки и дорогая стереосистема с огромными колонками, которые стояли посреди комнаты. На стенах висели японские перьевые рисунки в дешевых рамках. Их восточная скромность напомнила ей о квартире, в которой они жили с Фортунато.

– Садись где хочешь, – сказала Ханна. – Я принесу тебе чай.

Из динамиков слышалась инструментальная музыка, что-то из нью-эйдж[24]. Сейчас на фоне множества барабанов играла странно настроенная акустическая гитара. Как и во всей комнате, как и в самой Ханне, в музыке чувствовалась безмятежность, которой не хватало Веронике. Ханна принесла чай в маленьких, низких чашках без ручки. Чай был зеленым и немного сладким.

Скрестив ноги, Ханна присела на диван рядом с ней.

– У тебя такой вид, будто ты не спала.

– У меня внутри все связалось узлом. Может, из-за метадона.

– Метадон ни при чем. Это из-за чувств, которые три года пытались вырваться наружу.

– Здесь холодно?

Ханна коснулась ее руки. Дрожь стала сильнее.

– Нет, – сказала Ханна. – Это не метадон и не холод. Это просто ты. – Затем она медленно наклонилась к Веронике и поцеловала ее в губы.

Поцелуй был нежным, но не сестринским; теплым, но не требовательным.

Вероника затряслась и обхватила себя руками, чувствуя, будто она пытается выплыть и не утонуть.

– Ты сбиваешь меня с толку…

– Ты уже сбита с толку. Когда ты в последний раз занималась любовью, наслаждаясь этим? Когда ты в последний раз лежала рядом с кем-то, чувствуя себя спокойно? Когда ты в последний раз задумывалась о том, что заслуживаешь счастья? Тебе необязательно отвечать. Я и так уже знаю.

Она встала и взяла Веронику за руку. Вероника пошла за ней – не в спальню, как она думала, а в ванную. Ханна открыла кран и раздела ее, осторожно, не прикасаясь к ней больше, чем следует. Комнату начал окутывать пар.

– Залезай, – сказала Ханна, и Вероника забралась в ванну. Горячая вода обожгла ее, лицо покраснело.

– Твое тело все еще очень красиво, – сказала ей Ханна. – Ты осторожна с иглой. – Вероника кивнула. Горячая вода уняла ее дрожь и помогла успокоиться. Она чувствовала себя одурманенной. Может, что-то было в чае?

Ханна сняла одежду и положила очки на край раковины. В талии она была слегка крупной, и ее живот выдался вперед, когда она сняла джинсы. Вокруг талии и под грудью остались красные полосы от белья. И все же Веронике она показалась красивой: бледные соски, скромный треугольник волос между ног. Вероника неосознанно потянулась вперед, чтобы коснуться тела Ханны, но затем остановилась, устыдившись и смутившись.

Ханна добавила в воду масла. Оно вспенилось и окрасило воздух ярким зеленым запахом полевых цветов. Затем она наклонилась перед ванной и снова поцеловала Веронику. Рот Вероники приоткрылся против ее воли, и она почувствовала привкус мятного чая в дыхании Ханны.

– Что ты со мной делаешь? – прошептала она.

– Соблазняю тебя, – ответила Ханна. – Если тебе что-то не понравится, если мои действия испугают тебя, просто скажи. – Она положила обе руки на щеки Вероники, затем медленно провела ими по ее шее и плечам. Вероника отклонилась назад, закрыла глаза, ее дыхание стало прерывистым. Тонкие нежные руки Ханны скользнули к ее груди.

– О, – вздохнула Вероника. Она таяла. Все ее тело превращалось в жидкость. Она уже не могла понять, где оно заканчивается и где начинается вода. Теперь, когда Ханна поцеловала ее, она наклонилась вперед и обняла ее обеими руками.

Когда Ханна уже помогала ей лечь в постель, вся энергия Вероники была исчерпана. У нее не осталось сил, не осталось разумных мыслей, только ощущения. Ханна была медленна, нежна и храбра. Она знала, куда прикоснуться и с какой силой. Первый оргазм с ней был самым сильным, который Вероника когда-либо ощущала. Она не чувствовала его так давно, что едва распознала. За ним последовали другие. Все они слились в сплошное удовольствие.

А после настал сон.

Ее разбудили солнечные лучи. Она открыла глаза и увидела темно-зеленые простыни. Она вспомнила все остальное и быстро поднялась, прижимая простыню к своему телу. Ханна лежала на боку, наблюдая.

– Что ты со мной сделала? Что было в том чае?

– Ничего, – ответила Ханна. – Если ты хочешь знать, что случилось, то мы занимались любовью.

– Это все слишком непонятно. Мне надо идти. – Она осмотрела комнату в поисках своих вещей, не желая вставать с кровати обнаженной на глазах у Ханны.

– Подожди, – сказала Ханна. В ней было какое-то спокойствие, которое Веронике показалось неизбежным. – Я знаю, что с тобой не так. Я – алкоголик. Я пила десять лет, а сейчас воздерживаюсь уже шесть. Я была замужем за человеком, которого ненавидела, а ненавидела его просто потому, что не хотела заниматься с ним сексом. Это не его вина, просто такова моя сущность. Никто не мог объяснить мне, в чем причина.

– Как это связано со мной? Хочешь сказать, я другой ориентации? – На полу рядом с ней лежало полотенце. Она обмоталась им и глянула в сторону ванной. Ее вещи были аккуратно сложены на полу.

– Может, и нет. – Ханна повысила голос достаточно, чтобы Вероника ее услышала. – Хотя мне кажется, что да. Но это неважно. Ты ненавидишь себя за то, что делаешь со своим телом. Это делает тебя беззащитной. А беззащитность – это сама суть любой зависимости.

Вероника застегнула свою помятую шелковую блузку и разгладила складки на юбке.

– Мне пора идти.

– Я оставила для тебя время на три часа. Если захочешь еще поговорить.

– Просто поговорить? Или ты трахаешься со всеми своими пациентами?

Последовало короткое обиженное молчание.

– Ты первая. Видимо, я должна думать, что пренебрегла врачебной этикой, но я так не считаю.

Вероника открыла дверь.

– Я подумаю об этом, – сказала она. Затем она застегнула пояс на пальто и побежала вниз по лестнице.

Когда она вернулась, Джерри уже ждал ее.

– Мелани говорит, ты заболела, – сказал он. – Я хотел спросить, не нужно ли тебе чего.

– Нет, Джерри. Это очень мило и все такое, но нет.

– Где ты была? Ходила на другую встречу?

Вероника покачала головой.

– Я была у врача, вот и все.

Джерри осмотрел ее с ног до головы. Вероятно, решил не ругаться с ней. Он присел на диван и взглянул на цветы, которые прислал ей днем раньше, – они по-прежнему стояли на столе у телефона, открытка даже не распечатана.

– Я зря трачу время, так ведь?

– Джерри. Что я должна на это ответить? Тебе не стоило влюбляться в проститутку. Я имею в виду, о чем ты вообще думал? Что я доступна по программе «Сними и выкупи»? – Она присела рядом с ним, коснулась его лица. – Ты милый парень, Джерри. Женщины, наверное, с ума по тебе сходят. Настоящие женщины. Вот чего ты заслуживаешь. А не какую-то пуэрториканку, которая наполовину наркоманка и наполовину шлюха. – Шлюха, подумала она. Она действительно это сказала.

– Мне нужна именно ты, – сказал Джерри, потупив взгляд.

– Ты даже меня не знаешь. Ты не представляешь. Пытаешься пойти напрямик и понять двадцать лет моей жизни за одну ночь. Но ничто не происходит так быстро. Дай себе немного времени.

– Мы можем сегодня увидеться?

– Нет. Не сегодня. – Она замолчала, собираясь с мыслями. – Никогда. Больше никогда.

– Почему? Я люблю тебя.

– Ты даже не знаешь, что такое любовь. Ты не знаешь, о чем говоришь. Вся эта романтика из фильмов, которые ты смотришь, не имеет ничего общего с реальной жизнью. Я не могу терпеть это. Я не хочу быть единственным, на чем держится этот твой выдуманный мир. Я не настолько сильна.

Она встала.

– Вероника, прошу тебя!

Она не могла смотреть на него. Его лицо искривилось, будто он старался не заплакать.

– Мне жаль, Джерри, – сказала она. – Ты найдешь кого-нибудь. Вот увидишь. – Она побежала наверх.

Полдень еще даже не настал, но она уже проснулась, голова была ясной. Ее обеспокоило то, что она чувствует себя настолько хорошо. Она приняла душ, надела джинсы и свитер и отправилась в центр за метадоном. «Хорошо, – думала она, стоя в очереди, пока ноябрьское солнце согревало ее волосы. – Ты можешь признать, что ты наркоманка. Ты можешь признать, что устала от обмана. И что тебе тогда остается?»

У всех девушек были сберегательные счета на имя Ичико. Половина их заработка каждый месяц откладывалась в фонд, что обязательно заносилось в новый компьютер. Если Вероника бросит эту жизнь, то сможет забрать деньги. Ей хватит хотя бы на пару лет. А что потом? Найти какого-нибудь болвана вроде Джерри, завести семью и детей?

Подошла ее очередь. За окном стоял парень в белом халате, он взглянул на ее рецепт и выдал дозу. Она выпила и выбросила стаканчик в переполненное мусорное ведро. Этого не хватало. Не хватало отсутствия боли, отсутствия нужды. Героин был чем-то большим, не просто окончанием боли. Он был броском, радостью, прохладным огнем, проходящим сквозь ее тело, как божья любовь.

Из сумочки она достала потрепанный листок с номерами телефонов и стала набирать. Дважды она попала на автоответчик, но на третий раз ей повезло.

– Кройд? – спросила она.

– Он самый. Где ты, дорогая? – Его слова обрывались приглушенными щелчками. Она не видела его уже три месяца. Он, скорее всего, спал и проснулся в искаженном теле. Ничего страшного. Она умела видеть суть за оберткой.

– В Челси, – ответила она. – Хочешь оттянуться?

Он был рядом с Ист-Ривер, в квартире на набережной, где два года назад она впервые провела с ним ночь. Это был тот День Дикой Карты, когда Астроном убил Кэролайн, а Фортунато уехал в Японию.

Под кайфом эти воспоминания никогда не беспокоили ее.

Кройд открыл дверь, а Вероника замерла и долго смотрела на него.

– Я бы поцеловал тебя, – сказал Кройд, – но боюсь навредить.

– Ничего страшного, я пас. – Щелканье, которое она услышала по телефону – это был его клюв, закрывающийся в конце каждого слова. Он был выше двух метров и весь покрыт перьями. Его руки присоединялись к телу тонкими перепонками.

– Ты можешь летать?

Он покачал головой.

– Я слишком тяжелый. Жалко, правда? Я могу немного планировать, например, с высоты второго этажа. Так что это не совсем напрасно.

Его черные глаза мерцали, а складки перьев над ними придавали его разумному взгляду живость.

– Может, я зря трачу время, – сказала она.

Его клюв слегка раскрылся в улыбке.

– Пусть крылья и не работают, но все остальное у меня в порядке.

Вероника покачала головой.

– У меня проблемы, Кройд. У тебя есть кокс?

На кухне они сели за стол – деревянную стойку с прожженными следами от сигарет и отслаивающимся лаком. Вероника втянула две дорожки, затем передала трубочку Кройду. Он вдохнул свою часть маленькими черными отверстиями у основания клюва. Вероника стерла остатки пальцем с поверхности стола и втерла их себе в десны.

– Лучше, – сказала она.

– Уверена, что не хочешь завершить эту беседу в постели?

Она покачала головой.

– Сейчас мне нужен друг. Со мной творится какая-то странная хрень. Я не пойму, в чем дело. – Она рассказала ему о Ханне, о том, как ее чуть не вырвало после недавнего «свидания».

Кройд внимательно слушал. По крайней мере, так ей казалось. Когда она закончила, он сказал:

– Может, я скажу глупость. Дело ведь касается не меня. Но нельзя идти наперекор своим чувствам. Тебе надо снова увидеться с этой женщиной при свете дня и принять решение. Может, ты другой ориентации. И что? Тебя правда волнует, что парочка полных придурков подумает о твоей сексуальной жизни?

– Такое чувство, будто мне четырнадцать лет, – сказала Вероника. – Все эти эмоциональные перепады. Я так не могу.

– Хочешь моего совета – даже не пробуй. Пусть все случится само. И если будут проблемы, можешь позвонить мне. – Его слова звучали так, будто его речь окончена, но Кройд колебался, словно должен был сказать ей что-то еще. – Ведь с тобой больше ничего не случилось? В смысле, никаких… никаких симптомов?

Он имел в виду свой бизнес «Тифозный Кройд». Она покачала головой.

– Нет. Никаких внезапных проявлений силы туза, никаких ласт вместо ног. Не думаю, что на меня это вообще как-то повлияло.

– Просто… я чувствую ответственность за это, вот и все.

– Не волнуйся об этом.

Он проводил ее до двери, а она крепко его обняла, несмотря на отчетливый едкий запах его перьев. Он положил руки ей на спину.

– Мне надо быть осторожным, – сказал он. – Если я слишком сильно согну пальцы, то появятся вот эти когти. – Он показал ей. Когда он смотрел на них, в его глазах светилось чувство удовлетворения.

– Пока, Кройд, – сказала она. – Спасибо за все.

Она пришла в офис Ханны незадолго до четырех.

– Я опоздала, – сказала она.

Ханна придержала дверь, когда Вероника входила.

– Ничего страшного. На сегодняшний вечер никто больше не записан. – Потом она продолжила: – Я рада, что ты пришла.

У Вероники кружилась голова от кокаина и всех ее переживаний, и она не могла сесть. Ханна заняла свое обычное место на стуле напротив дивана и столика, стоявшего перед ним.

– Как успехи с метадоном? – спросила Ханна.

– Хорошо, – ответила Вероника. – Все отлично. – Она прошла позади дивана, повернулась, оперлась на его спинку. – Нет, ничего не хорошо. Этого недостаточно. Я по-прежнему хочу быть под кайфом. Мне нужно это.

– Зачем?

– Зачем? Что за дебильный вопрос? Потому что мне нравится хорошо себя чувствовать. Потому что, когда ты под кайфом, тебя не волнует, как справиться со всем этим вселенским дерьмом…

– Каким дерьмом? – спросила Ханна. – В какое дерьмо, с которым тебе приходится справляться, ты влипла не по своей воле? У тебя все идет задом наперед. Ты думаешь, что можешь контролировать свою наркотическую зависимость, но не можешь контролировать свою жизнь. Все как раз наоборот, просто ты этого не знаешь. У тебя нет контроля над героином. Он владеет тобой. Его называют «жеребцом»[25], но это он ездит на тебе. Это первый этап программы, которая называется «Двенадцать шагов». Ты должна признать, что не можешь контролировать свою зависимость. И затем, позже, ты сможешь научиться быть ответственной за всю свою остальную жизнь. Это «способность к ответу». Не вина, не контроль, а ответственность. То, с чем ты должна примириться.

Вероника покачала головой.

– Тебе легко все это говорить. Но у меня нет никакой жизни. Моя мать – конченая шлюха, которая теперь сама подыскивает мне мужиков. Я не знаю, кто мой отец, и не думаю, что это известно моей матери. У меня нет братьев или сестер, к которым я могла бы обратиться. Я многое узнала из всего этого дерьма, которому нас учил Фортунато, но это ведь не диплом колледжа. Это не поможет мне найти какую-нибудь хорошую работу. Подумай, каковы мои шансы. Я закончу, как и ребята, с которыми ходила в школу. Стану старой и толстой, разведенной или замужем за человеком, который избивает меня каждые выходные. – Трудно было в это поверить, но своим монологом она действительно вывела себя из героинового кайфа.

– Так чего же ты хочешь?

– Сбежать. Хочу, чтобы за мной приехал красивый мужчина на быстрой машине и с кучей денег и забрал бы меня отсюда.

– И что потом?

– Потом мы будем жить долго и счастливо.

– Это чушь, Вероника. Ты не настолько глупа. Если все, что тебе нужно, – это просто какой-то мужчина, то ты могла бы выбрать любого. В чем разница между зависимостью от наркотика и зависимостью от мужчины? Никакой, и ты это знаешь. – Вероника подумала о Джерри, который забрал бы ее, если бы только она ему позволила.

– Почему тебе так важно, что со мной будет?

Ханна подошла к окну и выглянула на улицу.

– Когда ты вошла сюда, я увидела саму себя шесть лет назад. В тебе есть свет. Жар. Сексуальный, эмоциональный, духовный. Его было слишком много, всю твою жизнь. Тебе пришлось обратиться к героину, чтобы жар не поглотил тебя. – Она обернулась и посмотрела Веронике прямо в глаза. – Мне нужен этот свет. Мне нужно все, что есть у тебя. Вдвоем, вместе, мы будем гореть, пока не сожжем друг друга.

У Вероники перехватило дыхание. Она встала, чувствуя, как ткань свитера больно трется о ее набухшие соски. Она подошла к двери и заперла ее. Джинсы сжимали ее между ног, сводя с ума. Она сбросила туфли и стянула свитер через голову.

– Покажи мне, – сказала она.

В пятнадцать она влюбилась в восемнадцатилетнего члена мексиканской банды и трахалась с ним при любой возможности: на заднем сиденье машины, в парке, однажды – на лестнице в своей школе. Секс всегда был быстрым и животным, а после она возвращалась домой в свою пустую комнату. Там, думая о своем мальчике, она могла довести себя пальцами до такого оргазма, которого никогда не испытывала, когда он был внутри ее.

С тех пор она занималась сексом с сотнями мужчин. Никто из них тоже не доводил ее до оргазма, даже Фортунато, а что касается любви, она убедила себя, что и та – мужского рода.

Ханна все это изменила. Они занимались любовью пять или шесть раз в день. Все было равносильно. Для всего, что есть у Ханны, было и что-то у Вероники. После этого они спали в объятиях друг друга. С помощью нежных рук и языка Ханны Вероника обнаружила в себе чувствительность, которая до этого ей даже не представлялась возможной ни с кем другим.

– Женщина не достигает оргазма от того, что в нее входит мужчина, – рассказала ей Ханна. – Я читала, что это заложено в нас, слышала о женщинах, с которыми это случается. Но мне не довелось встречаться ни с одной из них. Каждой женщине, с которой я беседовала, нужно что-то большее.

– Большее, – повторила Вероника. – Мне нужно большее.

Она выходила из квартиры Ханны лишь настолько, чтобы успеть забрать ежедневную дозу метадона. Она носила одежду Ханны, только когда ей вообще хотелось что-либо надевать. Она делала то, что сказал ей Кройд. Она перестала бороться и отдалась ощущениям: запаху, теплу и вкусу тела Ханны, необычной еде и чаю, который ей готовила Ханна, длинным ночам физической и эмоциональной близости, где ничто не было под запретом.

Ну, почти ничто. Вероника стала часами рассказывать о своем детстве, об ужасах католической школы, о запутанном семейном древе из тетушек, дядюшек и кузенов, о лицемерии в разделении полов согласно католическому учению: девочки постоянно делали парням минет, но мысль о потере их священной девственности приводила их в ужас.

Но именно Ханна была более сдержанна. Она говорила о своем детстве, о бывшем муже, о родителях. Она была оригинальной и пылкой любовницей, не боявшейся ничего. Она заставляла Веронику читать о зависимости и феминизме, о марксизме и вегетарианстве, обо всем, что было частью ее жизни. Но она никогда не рассказывала о времени своего перехода, о годах, заполнивших время от ее замужества и пьянства до новой и трезвой работы психологом.

Были некоторые намеки. Раньше она состояла в какой-то группе радикальных феминисток. Она никогда не упоминала название группы.

– Они верили во многие вещи, которые меня не устраивали, – вот и все, что она об этом говорила.

– Какие вещи?

– Вещи, которые могут привлечь того, кто по-прежнему полон гнева и злобы. Вещи, которые нужно перерасти, если хочешь чего-то добиться.

Вероника подумала, что она имеет в виду насилие. Взрывы, или убийство, или что-то еще незаконное. А так как Ханна не хотела об этом говорить, Вероника больше не касалась этой темы.

Вероника первая сказала: «Я люблю тебя».

Это было на рассвете. Они лежали рядом, зажав руки друг у друга между ног, едва касаясь губами. Удовольствие было настолько сильным, что слова вырвались из нее неосознанно. Ханна крепко сжала ее руку и сказала:

– Меня пугают твои слова. Люди говорят «люблю» и используют это слово в качестве оружия. Я не хочу, чтобы с нами случилось то же самое.

– Я все равно тебя люблю. Что бы ты ни сказала. Нравится тебе это или нет.

Ханна отодвинулась от нее достаточно, чтобы взглянуть ей в глаза.

– Я тоже тебя люблю.

– Я хочу слезть с метадона. Хочу бросить наркотики.

– Хорошо.

– Прямо сейчас. Сегодня.

– Тебе будет плохо. Я могу достать лекарства, которые немного помогут, но это жуткое мучение. Ты уверена, что готова к такому?

– Я хочу этого.

– Подожди еще неделю. Нам надо выбраться, вернуть тебя в реальный мир. Если на следующей неделе ты не передумаешь, то мы попробуем.

– Думаю, я согласна, – сказала Вероника. Она слегка промокнула глаза салфеткой. Они обе притворились, что не заметили ее слез. – Что я скажу Ичико?

– Не знаю. А ты как думаешь?

– Ты опять говоришь как психолог. – Ханна пожала плечами. – Наверное, скажу ей, что уезжаю. Что завязываю с этим. Думаю, она и так это уже поняла.

На самом деле так и было.

– Надеюсь, ты будешь очень счастлива, – сказала она. Она обняла Веронику. – Я вижу, что ты уже счастлива. Вот кое-какие деньги, чтобы тебе было проще. – Сумма в чеке была больше, чем Вероника могла ожидать. – Твой трастовый фонд плюс кое-что от меня.

– Я не знаю….

– Возьми их, – сказала Ичико. – Времена меняются. Я уже не так уверена в этом бизнесе, как раньше. Я смотрю вокруг и вижу всю эту ненависть. Они ненавидят джокеров и тузов. Когда я только приехала в эту страну, они ненавидели меня за то, что я японка. Во время тихоокеанских военных действий отцу Фортунато пришлось скрывать нас, чтобы нас не забрали в лагеря. Люди боятся друг друга, причиняют друг другу зло. Мои гейши уже не справляются с этим. Когда мужчина использует женщину, это не делает его лучше. Так же как и использование черных рабов белыми людьми не делает их лучше. В конце концов они лишь начинают ненавидеть друг друга.

– Что ты такое говоришь? Ты собираешься закрыть свой бизнес?

Ичико пожала плечами.

– Я думаю об этом, все чаще и чаще. Все это давление, все эти гангстеры и толстосумы, которые хотят захватить власть в бизнесе. Если я закрою свое дело, они уйдут и оставят меня в покое. Денег у меня достаточно. Да и кого вообще волнуют деньги? – Она снова протянула чек Веронике, и в этот раз она взяла его. – Иди и будь счастлива, находи любовь там, где сможешь.

Вероника поднялась наверх и собрала вещи. В конце концов она поняла, что нельзя больше откладывать, и постучала в дверь комнаты своей матери.

Днем они вместе ходили в кино. Держались за руки, как подростки. Позже, когда они обедали в китайском ресторанчике, Ханна сказала:

– Думаю, тебе надо перевезти кое-какие вещи. Одежду и все такое. Ну ты понимаешь. И твою кошку.

– В смысле, переехать к тебе.

Миранда почти все узнала от Ичико, а о чем не узнала, догадалась сама. Она взяла руки Вероники в свои и долго держала их, не говоря ни слова. Наконец она сказала:

– Знаешь, меня не волнует, что ты полюбила женщину, а не мужчину. Ты знаешь, я рада, что ты бросаешь… эту жизнь. Я никогда не желала для тебя такого. – Она вздохнула. – Просто будь осторожна, милая, прошу тебя. Ты ведь знаешь эту женщину – сколько, меньше двух недель?

Вероника убрала свои руки и встала.

– Мама, ради всего святого…

– Я не собираюсь все тебе портить…

– Нет, собираешься. Именно это ты и пытаешься сделать.

– Я просто хочу сказать, что ты еще плохо ее знаешь. Я хочу, чтобы у тебя все получилось, правда, но может и не выйти, и…

– Хватит, – сказала Вероника. – Я не хочу это слушать. Хоть раз в жизни порадуйся тому, что я счастлива. А если не можешь, тогда закрой свой рот. – Она вышла, хлопнув дверью, и понесла свои вещи к такси, в котором ее ждала Ханна.

По дороге домой Лиз нервно топталась у нее на коленях, а Вероника начала трястись.

– Ты в порядке? – спросила Ханна. – Ты сегодня принимала метадон?

– Принимала, – ответила Вероника. – Дело не в этом. – Хотя симптомы были очень похожи. Она чувствовала себя вялой, а все внутренности будто связало в узел. – Мне страшно, вот и все.

Ханна обняла ее.

– Страшно? Чего ты боишься?

– Передо мной вся моя жизнь. Вот она, ждет меня. Я не знаю, что с ней делать.

– Проживи ее, – сказала Ханна. – Вот и все. По одному дню зараз.

На следующий день они гуляли по Пятой авеню, разглядывая витрины. Вероника остановилась у магазина «Sak’s», в витрине которого увидела блестящее голубое платье без бретелек.

– Боже, – сказала она. – Оно великолепно.

Ханна взяла ее за руку и, смеясь, увела вперед.

– И политически некорректно. Это просто упряжка, которую на нас надевают мужчины. Идем. Давай снимем твои деньги из банка, пока они не превратились в волшебную пыль или еще что.

Они дошли до «Чейз Манхэттен» и зашли внутрь. В банке была одна очередь, обозначенная стойками с красными бархатными лентами, ведущая к принимающим и выдающим наличные кассам. Вероника встала в конец очереди, в которой уже было шесть человек; еще двое стали позади нее.

– Я немного пройдусь, – сказала Ханна. – Ненавижу очереди. У меня от них начинается клаустрофобия.

Во взгляде Ханны появилось беспокойство, которого раньше Вероника никогда не замечала. Она вспомнила, что сказала ее мать, и поняла, как мало на самом деле она знала эту женщину, которую любила.

– Ты что, шутишь?

– Нет, – ответила она, ее улыбка сверкнула, будто мигающая лампочка. – Не шучу. – Она переступила через бархатную ленту и пошла в более просторную часть холла. Вероника не могла не заметить симпатичного паренька-блондина: он стоял в паре метров от нее у стойки и заполнял какой-то бланк. Ханна тоже его заметила и обернулась, чтобы посмотреть еще раз.

Вероника почувствовала укол ревности. Пареньку было около восемнадцати, он был одет в дорогие брюки цвета хаки, кожаные мокасины и свитер с V-образным вырезом, под которым не было рубашки или майки. Длинное черное пальто он перекинул через руку. Его волосы выбивались из-за ушей и падали на плечи, на щеках была легкая щетина. В нем была какая-то естественная сексуальность, которая не ускользнула ни от кого из окружающих.

Ханна улыбнулась и покачала головой. Казалось, будто она улыбается самой себе, а не этому парню. Она пошла в сторону выхода. Мужчина, стоявший позади Вероники, шумно кашлянул. Вероника подняла взгляд, увидела, что очередь двинулась вперед, и подошла поближе. Она обернулась в сторону Ханны как раз вовремя, чтобы увидеть, как она пошатнулась.

– Ханна?.. – позвала ее Вероника.

Ханна удержала равновесие и сделала пару нерешительных шагов. Будто ее каблуки вдруг стали для нее слишком высокими. Но Ханна вообще не носила каблуки. Она повернулась и посмотрела на Веронику.

Ее глаза были другими. В них блестело что-то безумное, как и в ее улыбке. Вероника посмотрела на длинную очередь, собравшуюся за ней. Она не хотела потерять свое место, но если что-то и вправду было не так… Внезапно Ханна сорвалась и побежала.

Она двигалась медленно и неуклюже, но охранника это застало врасплох. Ханна вытащила пистолет из его кобуры и направила ему в голову, прежде чем он успел понять, что происходит.

– Ханна! – закричала Вероника.

Пистолет дернулся в руке Ханны. Выстрел эхом отразился от мраморных стен, и на мгновение настала полная тишина. Охранника отбросило к стене, пуля прошла через щеку и оставила черную дыру в его лице. Падая на пол, он оставил длинный красный след на светлой стене.

Вероника попыталась перепрыгнуть через ограждение, но зацепилась за бархатную ленту. Упав и снова выстрелив, Ханна повернулась в ее сторону, и пуля просвистела над головой Вероники. Тишину разорвали крики и вопли паники. Сработала сигнализация, которую почти полностью заглушал остальной шум. Клиенты, большинство из которых были мужчины в темных костюмах, бросились к выходу. Ханна обернулась в их сторону, на ее лице отвратительная улыбка.

Вероника поднялась и побежала к Ханне. Вооруженные охранники начали стекаться в холл со всех частей здания. Один из них крикнул на Веронику, что-то вроде «Эй, дамочка, не подходите!». Другой охранник выстрелил над головой Ханны, а Ханна выстрелила в него, дважды. К тому времени Вероника была в воздухе.

Она схватила Ханну за талию, и вместе они упали, заскользив по отполированному полу. Пистолет выскочил у нее из руки и откатился в сторону. Страх придал ей сил, и Вероника заломила руки Ханны у нее над головой.

– Это я, твою мать! – вопила Вероника. – Что с тобой такое?

На другом конце холла кто-то свалился на пол.

Это был тот светлый паренек в свитере. Он казался ошеломленным, парализованным, будто с ним случился удар. Его лицо перекосилось от ужаса и чего-то еще, от близости чего-то недоброго. Он начал поднимать руку к лицу, а потом дернулся вперед, как сломанная кукла.

И затем, как только их окружила охрана, Вероника увидела, как в глаза Ханны снова вернулся свет. Ее губы зашевелились, но она не издала ни звука. Две пары рук оттащили Веронику в сторону. Еще двое банковских охранников и один полицейский целились в Ханну, крича ей, чтобы она не двигалась. Спустя пару секунд на нее надели наручники и вывели наружу. Вероника пыталась вырваться, но охранники усилили хватку. Она вытянула шею, чтобы разглядеть в толпе светлого парня. Его там не было.

Ее отвезли в участок на полицейской машине. Сначала они просто хотели услышать от нее рассказ о событиях, снова и снова. Вероника сказала им, что они с Ханной вместе снимали квартиру, рассказала им про героин, про чек, с которым она шла в банк. Когда ее спросили о том, что там произошло, она ответила, что не знает.

– Это была не Ханна, – сказала она.

– У нас есть десяток свидетелей, которые утверждают обратное.

– В смысле, внутри ее тела был кто-то другой. Как будто она была… не знаю. Одержима.

– Одержима? Это дьявол заставил ее сделать?

– Я не знаю.

Она рассказывала все снова и снова, пока слова не потеряли значение.

Затем полицейский, одетый в костюм, вышел на свет и спросил:

– Что ты знаешь о группе, которая называет себя «ЖОЗСР»?

– Никогда о них не слышала. Можно мне воды?

– Через минуточку. Знаешь, что обозначает аббревиатура?

– Я же сказала, я не…

– Женская организация за сексуальное равноправие[26]. Теперь вспомнила?

– Нет, я…

– В прошлом году был бунт возле клиники, где делают аборты. По вине этой «ЖОЗСР» пятеро протестующих и один полицейский попали в больницу.

– Ну и правильно, – сказала Вероника.

– Полицейский скончался. Все еще думаешь, что это забавно? За последний год произошло как минимум семь случаев публичного проявления насилия этими женщинами. Одним из пострадавших был твой бывший работодатель. Фортунато.

– И это как-то связано с Ханной?

– Не очень. Она всего лишь глава группы.

– Что? Это невозможно.

– Ну, ты же все о ней знаешь, так ведь? Как давно ты с ней знакома? Кажется, ты говорила, десять дней?

– Она сказала, что уже не связана с этими людьми.

– Ты только что говорила, что никогда не слышала о «ЖОЗСР»!

– Она не упоминала название. Говорила, что была членом какой-то радикальной организации, но не соглашалась с их методами. Сказала, что это уже давно в прошлом.

Невысокий лысеющий мужчина в очках сказал:

– По ней все чисто, Лу. Она не врет.

Мужчина был тузом низшего уровня, самым слабым из телепатов. Десять или пятнадцать таких полиция наняла в штат, чтобы использовать их в качестве детекторов лжи.

– Тогда к черту это все, – сказал мужчина в костюме. – Мы тебя отпускаем. Но ты не должна отходить от телефона, по которому я смогу с тобой связаться, больше чем на час. Понятно?

– Я хочу ее увидеть, – сказала Вероника.

– Забудь об этом. К ней приехал адвокат. Больше она ничего не получит.

– Кто ее адвокат?

Мужчина в костюме вздохнул.

– Бад?

Один из копов пробежал глазами файл.

– Адвоката зовут Манди. – Он присвистнул. – Из «Леттем, Штраусс». Горячая штучка.

– А теперь убирайся отсюда, – сказал мужчина в костюме. Двое полицейских в форме отвезли ее домой и поднялись с ней в квартиру. У них был ордер с печатью и подписью. Она села на пол и смотрела, как они раздирают комнату на кусочки. Один из них нашел эротические игрушки в тумбочке у кровати. Он показал своему партнеру деревянные вагинальные шарики, затем посмотрел на Веронику.

– Пошел ты, – сказала она, краснея и чуть не плача. – Положи это на место.

Коп пожал плечами и убрал шарики. Наконец они ушли. Вероника внимательно за ними следила. В квартире не нашлось ничего, ни единой улики, которая свидетельствовала бы о связи Ханны с «ЖОЗСР»!

Как только они ушли, она позвонила в «Леттем, Штраусс». Она оставила свой номер на автоответчике. Повесив трубку, она принялась беспокойно кружить по дому, вешая рисунки назад на стены, складывая одежду в ящики, протирая шкафчики. Телефон зазвонил.

– Вероника? Это Диан Манди.

– Слава богу.

– Я как раз собиралась позвонить вам, когда получила ваше сообщение. Ханна просила меня передать, что с ней все в порядке, что ей никто не причинил вреда. – Голос женщины выражал уверенность, контроль, некое искусственное тепло. Вероника представила ее блондинкой с волосами выше плеч, золотыми кольцами и тремя нитками жемчуга на шее. – Сейчас я никак не смогу устроить вам встречу. Она это понимает и шлет вам свою любовь.

Слезы побежали по щекам Вероники.

– Что произошло? Она рассказала, что с ней произошло?

– Она пыталась объяснить, но честно говоря, ее рассказ не совсем логичен. Вероятно, это был некий внетелесный опыт. Она почувствовала шок, дезориентацию и вдруг оказалась где-то далеко. Будто смотрела на себя, стреляющую в охранника, со стороны. Не знаю, что на это скажет суд. Вы не в курсе, приходилось ли ей лечиться от эмоционального расстройства? Или кому-то из ее родственников?

– С Ханной все в порядке, – сказала Вероника. – Кто-то другой был в ее теле, когда она убивала охранника. Это была не Ханна.

– Так она и сказала.

– А что насчет светловолосого парня?

– Какого светловолосого парня?

– Когда Ханной… что-то овладело, или что там это было, я видела светлого паренька. Он просто повалился, как зомби. А потом, когда Ханна вернулась в собственное тело, я нигде не могла его найти.

– Я не понимаю. К чему вы ведете?

– Я не знаю. Но думаю, что этот парень как-то замешан.

Долгая пауза.

– Вероника, я знаю, что вы расстроены. Но вы должны мне довериться. Ханной занимается лучшая юридическая фирма города. Если кто и сможет помочь ей, так это мы.

Она не могла заснуть. Она думала о Ханне, которая находится в сырой и вонючей камере одна, страдает от клаустрофобии, сходит с ума от страха. Вероника ничего не могла сделать, чтобы убедить полицию – или даже адвоката Ханны – в том, что, по ее мнению, на самом деле случилось. На курок нажало нечто, что не было Ханной.