Читать книгу Секс, любовь и оттенки его тёмного прошлого - Джорджина Калабрианская - Страница 6

POV/РОБЕРТ

В священный день своей помолвки я вел себя абсолютно противоположно, вышагивая по коридору собственного ночного заведения за Руби, молодой женщиной, с аккуратным маленьким телом, созданным для жестоких занятий любовью, которая предпочла размеренной жизни блеклую завесу древнейшей профессии.

Мы оказались в ее комнате и я обвел глазами знакомую обстановку: все те же стены, тот же запах тел, пыльные шторы, не впускающие сентябрьский солнечный свет. По крайней мере, комната была чистой, а ее ребенок казался милой вещицей на фотографиях, которые были повсюду. Мальчик жил у своей бабушки, пока его мать зарабатывала на жизнь, пусть и не самым праведным путем.

– Мне пора бы уже привыкнуть, что теперь ты приходишь только по утрам, – промурчала она с долькой издевки в звонком голосе, потягивая свою сигарету, – Ты не торопился с визитом.

Я изо всех сил сдержал улыбку. Она действительно думала, что я нашел в ней что-то особенное. Мы были знакомы уже более десяти лет и, если учитывать сколько тайн друг о друге мы почти вежливо хранили, то вполне могли бы считаться друзьями, которые периодически встречались в кровати, чтобы заняться тем, от чего обычно категорически отказываются хорошие еврейские жены. В этом-то и было ее основное злоключение.

Я взялся за пиджак, принимаясь его расстегивать. Она ждала меня каждый день, изводя себя до бесконечности, и я это знал: – «Привет, Роб, рада тебя видеть». Разве это не то, что ты должна говорить своему постоянному клиенту? – не сдержался я от сарказма, – Сын засыпает только в половине четвертого, поэтому до обеда у меня есть время на личные дела, – устало заключил я, стягивая плотную ткань костюма, опуская его на спинку стула.

Руби подошла к окну и раздернула шторы, впуская холодный свет, предлагая мне выпивку моего же производства.

– Ром. Будешь?

Я мягко ухмыльнулся, отрицательно качая головой. Не хватало, чтобы я заявился на помолвку вмазанным. Я и без того считался не самым завидным женихом. Адекватные еврейские родители во все века мечтали о набожном и образованном зяте. Хрупкий, слабый, анемичный, сутулый от долгого сидения над книгами юноша был бы идеалом, но только не для моей Голды.

– Нет, я стараюсь не злоупотреблять, дорогуша. Грех и тому подобное.

Она пожала плечами: – Может все-таки плеснуть немного?

– Думаешь, без рома у меня не получится? – приподнял я брови.

Руби была хорошенькой девушкой, воспитанной и с огромной задницей: – Зачем ты пришел? – неожиданно заявила она, пока я распахивал наглаженные манжеты.

– Читать с тобой гребаную Библию, – съязвил я, развешивая рубашку, – Это пока еще мой клуб, а ты – моя постоянная девочка. Почему ты вообще спрашиваешь?

Она поджала губы, опускаясь ко мне на колени и я притянул ее к себе чуть теснее. Руби прижалась ко мне и потерлась о мое плечо, ища ласки, на которую я был не очень способен:

– Когда ты такой нежный, то делаешь меня счастливой. Пожалуй, ты самый очаровательный и самый сексуальный из всех моих постоянных клиентов. Жаль, что я тебе больше не понадоблюсь… – процедила она и, поймав мой вопросительный взгляд, продолжила, – Ты ведь женишься через месяц. Это правда?

– Откуда ты знаешь? – я взялся за края ее платья и потянул вверх.

Руби вымученно засмеялась над моим тоном и сказала с немного огорченной улыбкой: – Знаешь, сколько разговоров ходит по Ист-Энду о твоей слегка смуглой коже и белизне зубов? Многие еврейские девочки и девушки, которые бегают в твою лавку по несколько раз на дню, приходят в восторг от того, когда ты смотришь на них, параллельно катая за щекой мятный леденец с легкой ухмылкой в уголках губ.

Я бесстрастно кивнул, не понимая, к чему ведет этот разговор, приподнимаясь. Эти девицы, они были повсюду, и настолько глупы и наивны, что думали свернуть такую гору, как я. Мечтая, что после двух минут детских гляделок, я брошу все и приду к их отцам, умоляя о помолвке, как некий рыцарь. Эти девушки были как осенние листочки: кажется, ты только что помял их и сжег, как на их месте появляются новые. Они были повсеместно, в каждом клубе и ресторане, которые я посещал.

Дамочки хотели не меня, а то, кем я был, и то, что мог предложить им, исходя из моего статуса. Наслушавшись в своих школах историй о том, как одна из них удачно вышла замуж за зрелого еврея, то они начинали верить, что это и есть истинная любовь. Но ведь никто не знал, что скрывал чей-то «безоблачный» союз. Я бы не советовал им завидовать Дафне или Голде.

– Ты еще не ведаешь, как много евреек мечтает попасть к тебе на чашку чая! Часть из них даже радовалась, что твоя жена умерла, потому что ты, как самый завидный еврейский мужчина, наконец-то стал свободен.

Я справился с ремнем брюк: – Ясно, а теперь почему бы тебе не снять свой комплект и не привстать вон туда? – я указал пальцем на туалетный столик, забитый всем необходимым для ее ремесла.

Она поджала губы: – Разве ты не видишь, что нравишься многим первоклассным леди Лондона?

– По-твоему я не выгляжу так, будто мне насрать? – я подарил ей мрачную улыбку, – К тому же, я недавно понял, что мое сердце занято и в этот раз, кажется, действительно надолго.

– Той школьницей, о которой ты рассказывал?

Я подтолкнул Руби к туалетному столику и вжал в него, сбив при этом половину ее косметики. Ее губы приоткрылись в отражении зеркала, пока я, приподняв ее платье, поглаживал внутреннюю сторону ее бедер.

– И она будет вертеть тобой только потому, что ты чувствуешь перед ней вину из-за смерти ее матери? – вскинула она голову, задав свой вопрос.

Я зарычал ей в губы, просунув руку под ее юбку, и отодвинул белье в сторону, обнаружив, что она мокрая.

– Люди, окружающие меня, делают то, что я им велю, независимо от их статуса, а не наоборот. Так будет и с моей маленькой школьницей. И с тобой, Руби, – добавил я.

Протягивая мне флакончик с прохладным маслом, ее глаза загорелись очарованием и чувством опасности. Смазав их, я принялся сношать ее двумя и тремя пальцами.

– Придуши меня, – прошептала она.

Я сомкнул пальцы свободной руки вокруг ее горла и прижал к туалетному столику, смахивая остатки помад и духов.

Она вздрогнула от удовольствия.

Я почти не давил на хватку. Если бы она знала, что именно таким безумным образом я убил свою жену, и в прошлом, ни одного человека… Если бы она только знала, сколько худших вещей в своей жизни я сделал этими руками, она ни за что бы не попросила меня об этом.

Руби не понимала, что я не играл для нее грязной роли, когда врывался в нее с протяжным скрипом туалетного столика, что это не моя темная сторона, а единственное, чем я владею в совершенстве.

Через полчаса она махала газетой в воздухе, расталкивая густой дым, выплывающий из моего носа, пронзаемый солнечными лучами, уложив голову на мое бедро. Потушив окурок о дно пепельницы, я приподнял брови.

– Газета? Не знал, что ты умеешь читать.

Руби толкнула меня в плечо, пока я отыскивал глазами свою рубашку.

– Я бы и не стала, – ее ответная ухмылка вызвала у меня подозрения, – Я увидела интересную статью в свежем выпуске «Еврейской хроники», когда начала собирать газетой влагу с пола сегодня утром.

Она закинула ноги на подушки и вручила мне свежий лист газеты. Мои брови удивленно приподнялись, когда я увидел заголовок: «Жертвующий огромные суммы в еврейский траст слепых, обеспечивающий беженцев крышей над головой и поддерживающий хедер, но это определенно не основные должностные обязанности вдовца-хасида, Роберта Правера, который женится на девушке из ашкеназской общины», а под ним – снимок Голды.

На секунду я замер, убрав ладонь с груди Руби. Моя будущая невеста была до боли красива. Фотография была официальной, судя по всему, содранная с ее выпускного альбома или со стены почета в пансионе. Выглядя очень скромно в пиджаке и рубашке, она улыбалась мне со снимка.

Я не видел и не слышал ее последние полтора месяца после нашей первой встречи. Для этого не было никаких причин, несмотря на то, что я отчаянно искал их. И сколько бы раз я не приезжал в обиталище Линцов, Голда была скрыта от меня во внутренних комнатах, как и полагалось.

Я отправлял ей подарки на традиционные праздники и даже месячную годовщину нашего знакомства. И лишь один раз я мельком увидел ее на улице из окна ателье, где снимал мерки для свадебного костюма, а Голда в это время стояла на улице со своими кузинами и весело смеялась над какой-то историей. Когда я услышал ее голос и, тем более, смех, то закинув на плечо оставленную мастером метровую ленту, прилип к стеклу. Она не замечала меня из-за бьющих ей в лицо лучей.

Голда посмотрела на стекло и, наспех поправив свои косы, продолжила смеяться. Она до жути беззаботна, вскидывая руки и что-то изображая в своем хлопковом мышином платье в мелкую клетку, пока ее тетя в женском окружении о чем-то договаривалась с мастерицей через стену, отделенную от меня брусом. Вероятно, о пошиве подвенечного платья. Ее длинные светлые волосы спускались по плечам, а заливающееся смехом лицо было красным, но таким очаровательным.

«Моя маленькая девочка… В этом большом и безжалостном мире» – думал я, улыбаясь ее причудливым гримасам и забавным взмахам.

– Подбери слюни, – резко сказала Руби, наклоняясь ко мне, чтобы оторвать меня от снимка, – Смотрю, ты не ожидал, что новости просочатся в прессу?

Я кивнул. Дядя Ицхак не сказал мне, когда именно выйдет объявление. Я просмотрел статью еще раз, чтобы узнать, что они написали обо мне и Голде.

«После смерти жены, вынужденный в одиночку воспитывать годовалого сына, Роберт Правер остановил свой выбор на Голде Линц, девушке из ашкеназской общины, которая является мистеру Праверу племянницей по сестре, как и ожидалось, отдав предпочтение родственному браку».

Я громко фыркнул.

«Слухи о его связях с преступным миром подтвердились еще несколько лет назад, после гибели его старшей сестры от рук противодействующей группировки. То же самое можно сказать и о семействе Линц, что приводит к вопросу о том, как возникла эта связь, нарушающая многовековой уклад еврейской жизни. Невозможно не задаться вопросом и о том, как малолетняя племянница Роберта приняла новость о неравном браке, зная, что ее будущий супруг причастен к смерти ее родителей».

Я с бешенством скомкал лист газеты и, швырнув его в огонь камина, выругался.

– Чтоб меня, лживые ублюдки!

Руби не знала, когда лучшее время, чтобы раскрыть свой рот, подобрав далеко не самое удачное.

– Когда ты собирался мне рассказать? – ее голос был сухим.

– Рассказать? Что именно я должен был тебе рассказать, м?

– Что ты действительно женишься на своей племяннице.

– Это не твое дело, Руби, – отрезал я, хватая брюки.

– О, правда? Думаю, я заслуживаю знать, что…

Я перебил ее: – Мы регулярно трахаемся почти десять лет, но это не значит, что у меня нет других, как и у тебя. Ты видела мою жену, видела меня рядом с ней. Чего ты ожидала?

И тишина. Ее прекрасные зеленые глаза наполнились слезами, но она не потеряла дар речи.

– Я бы согласилась быть твоей постоянной, если бы ты хоть раз попросил меня, – резко заявила она, но заметив мою грозную гримасу, тут же сбавила обороты, – Ты снова придешь сюда после того, как проживешь во втором несчастном браке несколько месяцев, и я соглашусь спать с тобой, как будто ничего не изменилось.

Ее слова звучали как приговор. И я был в этом уверен. У этой женщины не было гордости.

Я улыбнулся ей и поцеловал в лоб: – Ты знаешь, это имеет смысл.

Покачав головой, я забрался в машину, на ходу делая затяжку славной сигаретой. Было несколько причин, по которым мне нужно было это маленькое забвение: недосып, общая усталость, саднящая скорбь от потери младшего сына, тревога за старшего, проблемы с бизнесом, но самым главным в этот миг было то, что мне нужно было срочно освободиться от сдерживаемого желания, которое шевелилось в моем теле с тех пор, как я увидел Голду. До того момента, когда я, наконец, смогу прикоснуться к ней, оставалось ровно четыре недели. Двадцать восемь проклятых дней, отсчитывая от сегодняшнего пира помолвки.

В наших обычаях обручение всегда служило поводом для церемонии не менее пышной, чем свадьба. Старшинами семьи подписывался контракт, так же, как и при заключении брака, который я теперь держал в руках. Если одна из сторон расторгала его, другая сторона имела право на компенсацию. Я и Голда с этого мгновения считались женихом и невестой и брали на себя обязательство хранить верность друг другу. Измена практически приравнивалась к адюльтеру и сурово наказывалась. Хотя обручение и связывало меня с Голдой нерасторжимыми узами, однако, это не давало никакого права на интимную близость.

Пробежавшись глазами, я поднял свой карманный платок, обозначающий окончательность моего решения. Браку быть. Договор оформлен. Традиции соблюдены.

Кто-то постучал. Собравшиеся вокруг меня мужчины: отец, дяди, брат, кузены и племянники, резко подняли головы.

Дверь открылась и вошла Голда, в сопровождении тети и других женщин, и я напрягся. Она держала голову опущенной, глядя в пол, и я видел, как она дрожала от всеобщего дискомфорта. Ее синее, чуть более нарядное, но строгое платье потряхивало вместе с ней. А маленькая бабочка на цветке каштана поблескивала, отражаясь от полуденных лучей солнца в мои глаза, и я слабо улыбнулся.

– Браку быть! Новая семья ждет своего рождения! – громко заверил всех дядя Ицхак.

Услышав это, Голда рискнула поднять голову и встретилась со мной коротким отрешенным взглядом, расценив все, как приговор. Я попытался в этот короткий миг улыбнуться ей. Черт возьми, она выглядела так встревоженно и огорченно одновременно, будто хотела плакать от досады и несправедливости.