Читать книгу Вавилонские книги. Книга 2. Рука Сфинкса - Джосайя Бэнкрофт - Страница 9

Он чувствовал себя марионеткой, запутавшейся в струнах. Было трудно двигаться, не застревая каблуком ботинка или не зацепившись пуговицей. Пряжа одновременно стесняла и совершенно не казалась прочной; он в одинаковой степени боялся как застрять, так и проделать дыру в хрупкой сети. Смотреть вниз было абсурдно. Земля казалась такой же далекой, как луна.

Каждые несколько футов он приостанавливал спуск и приветствовал ткачиху на дне паутины. Но либо ветер поглощал его приветствия, либо она игнорировала их, потому что ответа не было. Поскольку он не знал, в чем дело, оставалось лишь пробираться дальше, скользя и хватаясь за нити, все глубже в многоцветную паутину.

Вскоре он приблизился достаточно, чтобы увидеть, что она поразительная женщина, хотя и не в привычном смысле. Ее черты были красивыми, но резкими, даже мужскими. Она казалась недостаточно взрослой, чтобы быть матерью зрелого сына. Ее лысая голова напоминала идеальный фундук. Она не пыталась скрыть или приукрасить эту особенность. То, что могло оказаться фатальным изъяном для другой женщины, ее только сделало красивее.

Женщина утрамбовала уток костяной колотушкой, поправила поперечную рейку и начала плести следующий цвет, вытаскивая нить из невообразимой путаницы, которая ее окружала. Она никак не продемонстрировала, что заметила появление Сенлина или услышала приветствия, пока он не оказался на дне ее призматической воронки.

– Как тебя зовут? – не отрываясь от работы, спросила она.

Голос был звонким, но безразличным, как у медсестры в оживленной больнице.

Сенлин неуклюже распростерся перед нею, пытаясь произвести хоть мало-мальски достойное впечатление.

– Я капитан Том Мадд.

Лицо ткачихи не дрогнуло, когда она отложила челнок, достала откуда-то из своего одеяния блестящие ножницы и отрезала пучок нитей у своих ног.

Сенлин упал всего лишь на несколько дюймов, прежде чем паутина его снова поймала, но этой доли секунды хватило, чтобы кровь застыла в жилах. Каждая часть его тела дрожала от паники.

– Спокойнее, юноша. Не надо дергаться.

Сенлин хотел сказать, что он не дергается, у него конвульсии, но от ужаса челюсть свело, и он смог только хрюкнуть в ответ.

Женщина посмотрела на него в первый раз и, кажется, убедилась в справедливости изначального впечатления.

– Давай продемонстрирую, как звучит правда. Меня зовут мадам Фулмала Бхата. Слышишь ее? Как она звенит в ушах? Чувствуешь, как ее дрожь переходит через нити в твои пальцы и кости? Ты ощущаешь честность моего пульса. Правда безгрешна, как дитя.

Бусина размером с грецкий орех скользнула вниз по нитям от трубы в потолке. Ткачиха схватила бусину, вскрыла ее, вытащила маленький бумажный свиток и развернула, поддев краешек ногтем большого пальца.

– Ты продал два бочонка хорошего рома Джону Хэмму час назад. Откуда у тебя ром?

– Пиратство, – выдавил Сенлин, наконец-то сумев пошевелить челюстью.

– Вот и честный ответ. – Она сунула записку в свое одеяние и продолжила ткать. – Итак, теперь мы можем поговорить. Как тебя зовут?

– Том Мадд – это имя, под которым я странствовал последние месяцы. Но зовут меня Томас Сенлин.

– А этот Томас Сенлин – он капитан?

– Нет, он был… я был директором и единственным учителем в маленькой деревенской школе.

– Учителем? – Похоже, теперь она нашла его более интересным. Когда две новые бусины появились из трубы в потолке и сползли к гнезду пряжи, она позволила им остаться у ног неоткрытыми. – Чему ты обучал?

Он хотел бы притвориться, что они просто болтают и она вовсе не ведет допрос. Это казалось единственным способом удержать в узде тошнотворный страх. Конечно, трудно говорить непринужденно, когда ты запутался в паутине, словно муха.

– О, ничего особенного – чтение, письмо, математика, естественные науки, история…

– Какая история? – встряла она.

– Какая? Ну, я полагаю, та, что произошла, – ответил он со смешком.

Ее это совсем не позабавило.

– История не имеет ничего общего с тем, что произошло.

– Как вы можете такое говорить? Для меня очевидно, что вы ответственны, по крайней мере частично, за гобелен, который не дает бухте рассыпаться. Раньше я не мог понять, что на нем за узор, но те бусинки, которые скользят к вам, – это подтверждения событий, не так ли? Они сообщают вам, что добавить к записи. Итак, гобелен похож на гроссбух. Он содержит учет…

– …рождений и смертей, потерь и продаж, сезонов и бурь, долгов, клятв, черных меток, браков, приключений, песен, даже шуток. Всего, что для нас важно.

– Невероятно, просто невероятно. И все это вы отображаете в своем плетении?

– Да.

– Теперь понятно, почему гобелен полон символов, маленьких картинок и условных знаков, а не букв и цифр. Это для того, чтобы местные жители смогли прочитать его, так что он для них полезен. Вы их историк.

– Вот уж нет! – она сказала резко и пригрозила ему костяным гребнем. – Я веду записи. Тот, кто ведет записи, просто все запечатлевает. Историк все выдумывает.

Сенлин понял, что спровоцировал ткачиху, но не мог удержаться от спора, хоть и находился полностью в ее власти.

– Ну, это вряд ли справедливо.

– Согласна. Это несправедливо. Историк начинает с конца, а потом придумывает подходящее начало. Сказки сочиняет.

– Это нелепое обвинение. История – это повествование о ходе времени. И как в любом повествовании, в любой истории в нем есть некоторые детали, которые обязательно замалчиваются, некоторые прячутся под зонтиком поучительных отступлений и аналогий. Но небольшие упущения не извращают сути сюжета. Наоборот, проясняют.

– Ну конечно проясняют! Это потому, что из него удаляют все сбивающие с толку, запутанные и противоречащие части. Он понятный, потому что лживый! И вообще, кто эти благочестивые люди, пишущие историю? Кому они служат? У каждого историка, о котором я когда-либо слышала, есть благодетель, или учитель, или долг перед страной. История – это любовное письмо, адресованное тиранам и написанное кровью побежденных, забытых, изгнанных! – Ее прежняя благопристойность полностью исчезла, и Сенлин мельком увидел в ее пылкости сходство со страстностью сына. В ней тоже было немного его мании.

Сенлин в свое время поучаствовал в немалом количестве философских дебатов, но ему ни разу не приходилось делать это в воздухе, чувствуя себя столь же надежно, как с петлей на шее. Разговор казался сюрреалистичным, но вызывал странную ностальгию. Он вдруг понял, что почти наслаждается происходящим.

– Печально, но не ново, что историю пишут победители. Тем не менее я считаю верхом цинизма отказываться от всей науки из-за нескольких ошибок.

– Нет ничего циничного в том, чтобы признать: прошлое превратили в фикцию. Оно сказка, а не факт. Подлинное прошлое стерто. Целые эпохи были добавлены и удалены. Войны возвеличили, а борьбу за правое дело отодвинули на задворки. Злодеев представили героями. Щедрые, подвластные страстям, несовершенные мужчины и женщины лишились недостатков или добродетелей и превратились в идолов – воплощения морали или разврата. Целые общества обрели мотивы, видение и самообладание, коих никогда не существовало. Страдание окрестили «благородной жертвой»! Знаешь, почему история Башни представляет собой такой бардак? Потому что слишком много влиятельных людей сражаются за перо, чтобы написать свою историю на наших трупах. Они знают, что поставлено на карту: бессмертие, суть цивилизации и влияние протяженностью в вечность. Они борются за право морочить головы нашим внукам.

– В этом есть доля истины. – Сенлин нахмурился. – Однажды меня ввели в заблуждение ложные сведения о Башне. Я часто задавался вопросом: почему кто-то написал такую грубую фальшивку?

Она улыбнулась. Выражение ее лица сделалось добрым и грустным.

– Ты пришел, не так ли? Ты оставил свою жизнь, школу, учеников и пришел в Башню. Принес деньги, я полагаю. Возможно, потратил больше, чем мог себе позволить? Ты принес свое небольшое состояние в Башню и возложил на алтарь, как до тебя сделали множество других мужчин и женщин. Неужели ты правда не представляешь, зачем кому-то писать такую привлекательную ложь?

Это было откровение, и, как часто бывает с откровениями, за радостью открытия быстро последовало замешательство. Почему он не пришел к такому выводу раньше? «Популярный путеводитель», который обманул его, окутал лестью и выдал достаточно правды, чтобы казаться убедительным, был не более благородным, чем реклама. Его одурачили – и он пришел в Башню, отказался от тех богатств, которыми владел, и кто-то извлек из этого выгоду.

– Вы правы, мадам Бхата. Я потерял больше, чем мог себе позволить.

– Ах! Вот мы и подошли к этому, – сказала она и, впервые отложив работу, обратила на него все свое внимание. – Расскажи мне, что случилось.

Сенлин рассказал ткачихе свою историю, сделав ее как можно короче, хотя мадам Бхата часто прерывала его вопросами. Он отвечал честно. Он обнажил свои недостатки и преступления, союзы и врагов, надежду отыскать потерянную жену. Он даже поделился подозрением, что Комиссар Купален назначил награду за его голову в связи с кражей произведения искусства, – это признание могло заставить ее проверить его ценность, сдать властям, что она при желании сделала бы без труда.

Но то, что сначала было мучительным, приносило облегчение по мере исповеди. Рассказывая свою историю, Сенлин обнаружил, что выработал определенные представления о собственных мотивах и решениях. Эти идеи, казалось, сформировались в эфире эмоций и сновидений, в смутном тумане, лежащем за пределами прожекторов сознательного ума. Они не были большими откровениями, но походили на маленькие прозрения, которые озаряют человека, когда он наслаждается утренней чашкой чая.

Во-первых, он никогда не понимал, почему взял псевдоним Мадд. «Грязь» была непристойностью, уничижительной характеристикой в Башне. Это была шутка, и поэтому он предположил, что лишь лукавство и самоуничижение подсказали ему такое имя. В конце концов, он выбрал его в мрачную минуту. Но дело было немного в другом. Его ассоциации с грязью, в отличие от принятых в Башне, были положительными: она предвещала весну, обеспечивала цветение жизни. Из нее можно было сделать кирпичи и построить дома, школы и библиотеки. Это была грязь, в которую Мария любила наступать, чтобы подразнить и соблазнить его. Он выбрал такое имя, потому что оно воплощало необоснованное отвращение Башни к низшему миру.

Это и другие маленькие откровения подстегнули его повествование, и когда Сенлин закончил, он почувствовал себя бодрым и одновременно разоблаченным.

– Надеюсь, вы понимаете, почему я был осторожен с моим именем и моей историей. Если обо мне узнают не те люди, могут пострадать моя команда и моя жена. Надеюсь, вы будете осторожны с тем, что я вам рассказал.

– Это часть записи. Я не буду ничего скрывать, Томас Сенлин. Но я могу тебя утешить: люди, которых ты боишься, никогда не снисходят до чтения низменной мудрости народов, на которые смотрят свысока. Я думаю, секреты капитана Мадда в достаточной безопасности, пусть даже и видны всем.

Он понял, что она не предложит лучшего утешения, и поэтому наконец перешел к цели этого отважного, изматывающего визита.

– Теперь, когда вы знаете, кто я, вы знаете и цель моего прихода.

– Ты хочешь разыскать жену в Пелфии.

– Да.

– Ты можешь попасть в Пелфию через кольцевой удел над нею, Шелковый риф.

Сенлин был озадачен и разочарован простым ответом.

– Я читал, что его запечатали после войны между Пелфией и Альгезом. Все лестницы завалили щебнем.

– Что я тебе говорила о вере в эти истории? В них так много дыр! А в твоей книге что-нибудь говорится о тропе ходов? Ничего? Ну конечно ничего! Слушай. В центре Шелковых садов находится Золотой зоопарк. Это реликвия довоенного мира.

– Зоопарк? Есть ли там животные?

– Возможно. Я не уверена. Но там есть человек, который может помочь. Его зовут Люк Марат. Он отвечает за то немногое, за что там можно отвечать. Мне сказали, что он посвятил себя спасению ходов и превратил зоопарк в своего рода миссию. Он очень хорошо знает тропу ходов. Он может показать тебе путь в Пелфию.

– Опасен ли он, этот Марат?

– Он мистик, а они по своей сути миролюбивы. Но он еще и фанатик, а гнев фанатиков скор. Его идеи непопулярны, и многие в Башне хотели бы увидеть его на виселице. Так что для многих он преступник. Естественно, он подозрительно относится к незнакомцам. Я не знаю, что он сделает с тобой. Не все такие дружелюбные, как я.

Сведения звучали правдоподобно: убежище, преступник, не лишенный сострадания и влияния, и вход в Пелфию, который все упускали из вида. Наверное, странствовать через порталы ходов будет непросто, но разве это может оказаться сложнее пиратства?

Открывшаяся перспектива пробудила в душе Сенлина надежду, услышанное от женщины обрело силу священного слова, и в конце концов он преисполнился уверенности в том, что этот мистик, этот Люк Марат, откроет ему путь в Пелфию.

– Он будет ожидать платы?

– Разумно отправиться туда с предложением мира, да. Я так понимаю, его миссия остро нуждается в книгах любого сорта.

Сенлин удивился. Время, проведенное в Новом Вавилоне, продемонстрировало, как редко среди рабочего класса Башни встречаются грамотные. Миссия, которая нуждалась в книгах, могла означать лишь одно: Марат пытался обучать ходов. Это было благородное стремление, и Сенлин спросил себя: не найдет ли он родственную душу в фанатике Марате?

Задумчивость Сенлина прервал звук, который он принял за воронье карканье. Он повернулся и увидел, как мимо обнаженного каркаса бухты камнем падает вопящий человек. Зрелище оказалось недостаточно захватывающим для мадам Бхаты. Ее челнок продолжал бегать туда-сюда, рассекая нити основы, как рыба рассекает камыши.

– У меня есть еще один вопрос, – сказала она рассеянно, обращаясь к еще более рассеянному Сенлину, который таращился в небо. Он пытался убедить себя, что вообразил падающего человека, что это очередная галлюцинация. Только ее вопрос вернул его в настоящее: – Зачем ты принимаешь крошку?

Он почти не колебался; пауза между вопросом и ответом заняла кратчайшую долю секунды.

– Я ее не принимаю.

Это прозвучало возмущенно и убедительно. Но ее не убедило.

– Удивлена, что ты солгал о такой очевидной слабости, рассказав мне так много секретов.

– Мадам, я не собираюсь лгать. Я попадал под ее воздействие дважды против воли, и последний раз был три месяца назад.

– И все-таки ты под кайфом сию минуту. Я поняла это, как только увидела, как ты барахтаешься в моей паутине. О-о, вы, наркоманы, все одинаковы: обманываете себя так хорошо, что думаете, будто обманули всех.

– Жизнью клянусь: я жертва передозировки. Я не принимаю крошку.

Она устремила на него ледяной взгляд. Ножницы появились опять с пугающей небрежностью. Сенлин подумал о шести пустых пальто, которые колыхались на ветру; подумал о шести потерянных душах. Она вырезала их из истории, чтобы бесчестность не испортила ее гобелен.

Ножницы в ее руке раскрылись. Он был бледен настолько, насколько она была безмятежна.

Потом, как ни странно, она остановилась. Мадам Бхата вздохнула:

– Иди. Иди ищи свою жену, Томас Мадд Сенлин. Что толку наказывать человека, который так упорно наказывает себя сам?