Читать книгу Сила мифа - Джозеф Кэмпбелл - Страница 5

МОЙЕРС: Почему именно мифы? Какое нам дело до них? Какое отношение они имеют к моей жизни?

КЭМПБЕЛЛ: Ответ лежит на поверхности: «Давайте, живите своей жизнью, вам хорошо живется, вам не нужна мифология». Я не верю в интерес к какому-либо предмету только потому, что он считается важным. Верю в то, что он, этот предмет, так или иначе захватил вас. Возможно, с самых первых шагов окажется, что мифология «зацепила» вас. Если такое произойдет на самом деле, что это значит для вас?

Одна из наших сегодняшних проблем заключается в том, что мы плохо знакомы с духовной литературой. Нас интересуют новости дня и сиюминутные проблемы. Когда-то университетские кампусы были своего рода абсолютно закрытыми зонами, куда новости дня не проникали и не отвлекали ваше внимание от внутренней жизни и от нашего величайшего наследия: от Платона, Конфуция, Будды, Гёте и других, которые говорили о вечных ценностях, имеющих самое непосредственное отношение к нашей жизни. В более зрелом возрасте, выполнив все свои дневные обязательства, вы обращаетесь к внутренней жизни. Если вы не знаете, как это сделать или что это такое, вы огорчаетесь. Когда-то все получали образование, составной частью которого были греческий и латинский языки и библейская литература. Теперь, когда с этим покончено, утрачена и традиционная информация о западной мифологии. Когда-то эти мифы знали все. Если ты знаешь миф, то видишь его связь с тем, что творится в твоей собственной жизни. Он дает тебе возможность взглянуть на то, что происходит с тобой. Утратив знание мифов, мы лишились чего-то важного, потому что литературы, способной занять их место, нет. Эти частицы информации, дошедшие до нас из глубокой древности и имевшие непосредственное отношение к темам, поддерживавшим жизнь людей, в течение многих веков создавали цивилизации и питали религии, обращаясь к глубоким внутренним проблемам, внутренним тайнам, внутренним «дорожным» знакам, а если таких знаков нет на твоем пути, ты вынужден прокладывать его сам. Но если только все это захватит тебя, то ты испытаешь такой прилив душевных сил, что тебе не хочется расставаться с ним.

МОЙЕРС: Значит, мы рассказываем истории, чтобы примириться с миром, гармонизировать наши жизни с реальностью?

КЭМПБЕЛЛ: Думаю, да. Именно так. Романы – великие романы – могут многому научить. Когда мне было двадцать, тридцать и даже сорок лет, моими учителями были Джеймс Джойс и Томас Манн. Можно сказать, что они оба следовали мифологическим традициям. Возьмите в качестве примера историю Тонио из новеллы Томаса Манна «Тонио Крегер». Отец Тонио был успешным бизнесменом, известным в своем родном городе. Однако у маленького Тонио был артистический темперамент, и он отправился в Мюнхен, где присоединился к группе начинающих литераторов, считавших себя выше тех, кто зарабатывал деньги и содержал семьи.

В результате Тонио оказался между двух полюсов. С одной стороны, его отец, хороший отец, ответственный и все такое, но он никогда в жизни не делал того, чего хотел. И с другой – тот, кто, покинув родной город, начинает критиковать такую жизнь. Однако Тонио обнаруживает, что на самом деле любит жителей своего родного города. Он считает, что превосходит их в интеллектуальном плане, и описывает их весьма нелестно, но тем не менее его сердце принадлежит им. Покинув родной город и приобщившись к богеме, он быстро убедился в надменности этих людей и понял, что с ними он тоже жить не может. Он уехал, а потом написал письмо одному из мюнхенских знакомых: «Я восхищаюсь холодными гордецами, что шествуют по тропе великой, демонической красоты, презирая человека, но не завидую им. Ведь если что и может сделать из литератора поэта, то как раз именно моя бюргерская, обывательская любовь к человечному, живому, обыденному. Все тепло, вся доброта, весь юмор идут от нее, и временами мне кажется, что это и есть та любовь, о которой в Писании сказано, что человек может говорить языком человеческим и ангельским, но без любви голос его все равно останется гудящей медью и кимвалом бряцающим»[2].

Далее он пишет: «Писатель должен быть верен правде».

Но это же убийство. Потому что единственная возможность правдиво описать человека – описать его недостатки. Совершенный человек неинтересен – Будда, покинувший мир. Только несовершенства жизни достойны любви. И когда писатель посылает стрелу – слово правды, – она причиняет боль. Но она несет любовь. Именно это – любовь к тому, что ты убиваешь своим жестоким, аналитическим словом, – Манн называл «эротической иронией».

МОЙЕРС: Я бережно храню образ моего родного города; чувство, которое я испытываю к нему, не зависит от того, как давно я уехал оттуда, и от того, вернусь ли я туда. Ведь именно там вы впервые открыли для себя людей. Но почему вы говорите, что любите людей за их несовершенство?

КЭМПБЕЛЛ: Разве мы любим детей не за то, что они постоянно падают, и у них тела маленькие, а головы слишком большие? Разве Уолт Дисней не знал всего этого, когда рисовал своих гномов? А эти маленькие собачки, которые есть у многих? Их же любят за то, что они так несовершенны.

МОЙЕРС: Совершенство было бы скучным, не так ли?

КЭМПБЕЛЛ: Конечно. И бесчеловечным. Что связывает всех людей? То, что делает вас человеком, а не сверхъестественным и бессмертным существом, именно это и любят. Вот почему некоторым людям очень трудно любить Бога: у Него нет недостатков. Вы можете испытывать священный трепет, но не настоящую любовь. Христа полюбили, когда Его распяли на кресте.

МОЙЕРС: Что вы имеете в виду?

КЭМПБЕЛЛ: Страдание. Страдание – это несовершенство, не так ли?

МОЙЕРС: История человеческих страданий, устремлений, жизни…

КЭМПБЕЛЛ: …и юности, которая познает саму себя, через что ей и нужно пройти.

МОЙЕРС: Прочитав такие ваши книги, как «Тысячеликий герой» или «Маски Бога», я понял, что в мифах отражено то, что присуще всем людям. Мифы – это рассказы о том, что с древнейших времен до наших дней мы ищем истину, цель, смысл жизни. Мы все нуждаемся в том, чтобы рассказывать свои истории и понимать их. Мы все нуждаемся в том, чтобы понимать смерть и примиряться с ней. Чтобы пройти путь от рождения до смерти, мы все нуждаемся в помощи. Нам нужно, чтобы наша жизнь соприкасалась с вечностью, нужно понять таинственное и выяснить, кто мы такие.

КЭМПБЕЛЛ: Говорят, что все люди ищут смысл жизни. Я не думаю, что на самом деле это так. На мой взгляд, мы ищем возможность быть действительно живыми, чтобы наш жизненный опыт на чисто физическом уровне резонировал с нашим внутренним «Я» и реальностью и чтобы мы испытывали восторг от того, что живем на свете. В конечном счете дело именно в этом, и эти ключи помогают нам найти ответы внутри себя.

МОЙЕРС: Мифы – это ключи?

КЭМПБЕЛЛ: Мифы – ключи к духовной потенции человеческой жизни.

МОЙЕРС: К тому, что мы способны познать и прочувствовать внутри?

КЭМПБЕЛЛ: Да.

МОЙЕРС: Вы изменили само определение мифа. Миф – это не поиск смысла, а его прочувствование.

КЭМПБЕЛЛ: Прочувствование жизни. Предоставим сознанию заниматься смыслом. В чем смысл цветка? В дзен-буддизме есть рассказ о проповеди Будды, в которой он всего лишь поднял цветок. Только один человек движением глаз дал Будде понять, что он понял то, что было сказано этим. «Тот, кто ушел туда», – так называл себя сам Будда. Смысла нет. Каков смысл Вселенной? А в чем смысл блохи? Она здесь. И все. И ваш смысл заключается в том, что вы здесь. Мы так поглощены достижением целей, имеющих лишь внешнюю ценность, что забываем о внутренней ценности, о восхищении самим фактом нашей жизни. В этом все дело.

МОЙЕРС: Как вы обрели этот опыт?

КЭМПБЕЛЛ: Читайте мифы. Они учат вас обращать взор внутрь себя, и вы начинаете понимать смысл символов. Читайте мифы не только своего народа, но и других, потому что вы склонны воспринимать свою религию через призму фактов, а читая другие мифы, вы постигаете их смысл. Мифы помогают вам связать ваше сознание с опытом существования. Они говорят вам, что это такое. Например, что такое брак? Миф отвечает на этот вопрос. Брак – это воссоединение разъединенных пар. Изначально ты был один. Теперь вас в мире двое, но брак – это осознание духовной идентичности. Брак и любовная связь – разные вещи. Между ними нет ничего общего. Это еще одна грань опыта. Когда люди женятся, думая, что брак – это продолжительный роман, они очень быстро разводятся, потому что все романы заканчиваются разочарованием. Однако брак – это признание духовной идентичности. Если мы живем полноценной жизнью, если наш ум способен правильно оценить качества человека противоположного пола, то найдем того, кто нужен именно нам, мы найдем свою половинку. Но если нами руководит некий чувственный интерес, мы сделаем неправильный выбор. Вступив в брак с «правильным» человеком, мы воссоздаем образ воплощенного Бога. Вот что такое брак.

МОЙЕРС: «Правильный» человек? Как сделать верный выбор?

КЭМПБЕЛЛ: Сердце подскажет вам. Должно подсказать.

МОЙЕРС: Ваше внутреннее «Я».

КЭМПБЕЛЛ: Это тайна.

МОЙЕРС: Вы узнаете свое второе «Я»?

КЭМПБЕЛЛ: Не знаю. Но иногда происходит какая-то вспышка, и ты понимаешь, что это именно оно, твое второе «Я».

МОЙЕРС: Если брак – воссоединение двух «Я», рассчитанное на долгие годы, почему он столь непрочен в современном обществе?

КЭМПБЕЛЛ: Потому что его не воспринимают как брак. Я сказал бы так: если брак не является вашим главным приоритетом, вы не состоите в браке. Брак означает, что двое становятся единым целым, одной плотью. Если брак длится достаточно долго, а вы постоянно отказываетесь ради него от своих личных прихотей и капризов, то вы приходите к пониманию, что так оно и есть – двое на самом деле стали единым целым.

МОЙЕРС: Не только биологически, но и духовно.

КЭМПБЕЛЛ: Прежде всего духовно. Биологическое есть отвлечение, которое может привести вас к неправильному пониманию брака.

МОЙЕРС: Значит, продолжение рода – не самая важная функция брака.

КЭМПБЕЛЛ: Нет, это всего лишь примитивный аспект брака. Можно говорить о двух его совершенно разных стадиях. На первой стадии бал правит биология, и мы рожаем детей. Но наступает время, когда дети уходят из дома и супруги остаются одни. Я был поражен тем, что некоторые мои сорокалетние или пятидесятилетние друзья развелись. Они прожили весьма достойную жизнь с ребенком, но, кроме ребенка, их ничего не связывало. Между ними не было никаких личных отношений. Брак – это отношения. Когда вы, будучи в браке, приносите жертву, вы приносите ее не супругу, а вашим отношениям. Светлая и темная стороны китайского изображения Дао – это отношения инь и ян, женского и мужского, и брак представляет собой именно это. В браке вы становитесь единым целым. Вы больше не один, отношения – вот ваша идентичность. Брак не простая любовная интрижка, а суровое испытание, и это испытание заключается в том, чтобы пожертвовать своим «Я» ради отношений, в которых двое становятся единым целым.

МОЙЕРС: Значит, брак совершенно несовместим с самой идеей достижения человеком его собственной цели.

КЭМПБЕЛЛ: Видите ли, это не просто ваша личная цель. Да, в известном смысле вы стремитесь к собственной цели, но это не вы как таковой, как одиночка, а вас двое, и вы действуете, как один человек. И это чисто мифологический образ, символизирующий принесение в жертву невидимому добру видимой сущности. Это нечто такое, что прекрасно реализуется на второй стадии брака, которую я называю алхимической стадией, когда двое чувствуют, что они – одно целое. Если бы они продолжали жить так, как жили на первой стадии, то расстались бы после того, как их дети покинули родительский дом. Влюбившись в какую-нибудь сексуальную красотку, папа уйдет к ней, а мама с разбитым сердцем останется одна в пустом доме.

МОЙЕРС: Это происходит потому, что мы не понимаем двух уровней брака?

КЭМПБЕЛЛ: Мы не берем на себя обязательств.

МОЙЕРС: Мы думаем… Мы же клянемся «в горе и в радости…»

КЭМПБЕЛЛ: Это то, что осталось от ритуала.

МОЙЕРС: И ритуал утратил свою силу. Ритуал, который когда-то имел глубокий внутренний смысл, сегодня стал пустой формальностью. Это в равной мере относится и к общественным ритуалам, и к личным религиозным и брачным ритуалам.

КЭМПБЕЛЛ: Многие ли перед вступлением в брак получают духовное наставление о том, что такое супружество? Любой судья поженит вас за десять минут. В Индии брачная церемония продолжается три дня. Так пара «склеивается».

МОЙЕРС: По-вашему, брак – это не только социальное явление, но и духовный опыт.

КЭМПБЕЛЛ: Прежде всего духовный опыт, а общество должно помочь нам реализовать его. Человек не должен служить обществу. Общество должно быть на службе у человека. Если человек служит обществу, вы имеете государство-монстра, и именно это и угрожает сейчас миру.

МОЙЕР: Что происходит, когда общество игнорирует всесильную мифологию?

КЭМПБЕЛЛ: То, что мы имеем сейчас. Если вы хотите узнать, как выглядит общество, лишенное каких бы то ни было ритуалов, читайте New York Times.

МОЙЕРС: И что мы там найдем?

КЭМПБЕЛЛ: Последние известия, включая сообщения об актах вандализма и жесткости, совершенных молодыми людьми, которые не умеют вести себя в цивилизованном обществе.

МОЙЕРС: Общество не познакомило их с ритуалами, благодаря которым они становятся членами племени, общины. Чтобы научиться рационально функционировать в современном обществе и проститься с детством, всем детям нужно родиться дважды. В связи с этим мне вспоминаются слова из Первого послания к Коринфянам: «Когда я был ребенком, я разговаривал, как ребенок, понимал, как ребенок, думал, как ребенок, но, став мужчиной, я простился с этими проявлениями детства».

КЭМПБЕЛЛ: О том и речь. О важности обрядов, которые проводят, когда начинается половое созревание ребенка. В первобытных обществах мальчикам выбивали зубы, наносили на кожу шрамы, делали обрезание и тому подобное. В результате юноша прощался со своим детским телом и становился совершенно другим. В моем детстве мы все носили короткие штанишки. До колен. А потом наступал незабываемый момент, когда ты впервые надевал длинные брюки. У современных мальчиков ничего подобного нет. Даже пятилетние малыши носят длинные брюки. Как же они узнают, что уже выросли, стали мужчинами и должны забыть о своих детских штучках?

МОЙЕРС: Где нынешние дети, растущие в мегаполисе, например на углу Бродвея и Сто двадцать пятой улицы, сегодня могут найти мифы?

КЭМПБЕЛЛ: Они создают их сами. Именно поэтому город заполнен граффити. У этих детей свои собственные банды, свои собственные обряды посвящения и своя собственная мораль. И они делают все, что могут. Но они опасны, потому что их законы отличаются от законов, по которым живет город. Они не прошли инициации, не были введены в общество.

МОЙЕРС: Ролло Мэй считает, что в современном американском обществе потому так много насилия, что больше нет великих мифов, которые помогли бы молодым мужчинам и женщинам установить связь с миром или понять мир, лежащий за пределами видимого.

КЭМПБЕЛЛ: Да, но другая причина высокого уровня насилия заключается в том, что в Америке нет устойчивых, стабильных обычаев.

МОЙЕРС: Поясните.

КЭМПБЕЛЛ: Например, в американском футболе действуют очень сложные и строгие правила. Однако в Англии правила регби не такие строгие. В двадцатых годах, в мою бытность студентом, двое молодых регбистов, составивших великолепную пару подающий-принимающий, отправились учиться в Оксфорд и присоединились к тамошней команде регбистов. Пришел день, когда они смогли продемонстрировать так называемую передачу вперед. Однако игроки-англичане сказали: «В наших правилах этого нет, так что, пожалуйста, больше этого не делайте. Мы так не играем». Короче, в культуре, которая какое-то время была однородной, существует ряд понятных, неписаных правил, и люди живут по ним. У них существуют обычаи, определенный уклад, понимание того, что «мы этого так не делаем».

МОЙЕРС: Мифология.

КЭМПБЕЛЛ: Можно сказать: негласная мифология. То, как мы пользуемся ножом и вилкой, как мы общаемся с людьми и тому подобное. В Америке бок о бок живут люди с разным жизненным опытом, и поэтому в этой стране закон чрезвычайно важен. Юристы и закон – вот что связывает нас вместе. У нас нет устоявшихся обычаев. Вы понимаете, о чем я говорю?

МОЙЕРС: Да. Именно это имел в виду Де Токвиль, когда, впервые приехав сюда 160 лет тому назад, обнаружил «буйство анархии».

КЭМПБЕЛЛ: Сегодня мы живем в демифологизированном мире. В результате студенты, с которыми я общаюсь, очень интересуются мифологией, ибо мифы несут им послания. Я не могу сказать вам, что именно дает нынешним молодым людям изучение мифологии. Я знаю, что оно дало мне. Но что-то оно дает им. В какой бы колледж я ни приезжал с лекцией, везде аудитория была битком набита студентами, пришедшими послушать меня. Обычно мне предоставляют небольшие аудитории, меньше, чем нужно, ибо заранее администрация не знает, сколько человек захочет прийти.

МОЙЕРС: Давайте попробуем сделать предположение. Как, по-вашему, что дает им мифология, те истории, которые вы им рассказываете?

КЭМПБЕЛЛ: Бесспорно, в этих историях заключена мудрость жизни. То, чему учат в наших школах, не имеет никакого отношения к мудрости жизни. Мы изучаем технологии и получаем информацию. Преподаватели демонстрируют поразительное нежелание говорить о жизненных ценностях своих дисциплин. В сегодняшней науке это относится к антропологии, лингвистике, религиоведению и другим наукам, так как существует тенденция к узкой специализации. И можно понять эту тенденцию, если знаешь, сколько должен знать человек, чтобы его можно было назвать компетентным ученым. Например, чтобы изучать буддизм, необходимо владеть не только теми европейскими языками, на которых есть литература о Востоке, и в первую очередь французским, немецким, английским и итальянским, но и санскритом, китайским, японским, тибетским и некоторыми другими. Короче говоря, у него должен быть грандиозный багаж знаний. Такой специалист не может также разбираться в том, чем язык ирокезов отличается от алгонкинского языка. Специализация ограничивает круг проблем, которыми занимается ученый. Если человек не узкий специалист, а такой универсал, как я, он учится чему-то у одного специалиста, чему-то – у другого, но никто из них не задумывается над тем, почему что-то происходит не только в одном месте, но и в другом. Поэтому универсал (кстати, для профессуры это оскорбительное слово) занимается другими проблемами. Можно сказать, что это скорее более «человеческие» проблемы, чем чисто культурные.

МОЙЕРС: Рядом с универсалом стоит журналист, имеющий право разъяснять то, чего он сам не понимает.

КЭМПБЕЛЛ: Это не только право, это его обязанность: он должен публично заниматься самообразованием. Я вспоминаю, как в молодости слушал лекцию Генриха Циммера. Он был первым из известных мне людей, который говорил о мифах так, словно в них содержатся не просто интересные вещи, о которых могут порассуждать ученые, а жизненно важные сообщения. И это лишь укрепило меня в том чувстве, которое возникло у меня в очень раннем возрасте.

МОЙЕРС: Вы помните, когда впервые открыли для себя миф? Когда он впервые ожил для вас?

КЭМПБЕЛЛ: Я вырос в католической семье. Одно из величайших преимуществ католического воспитания заключается в том, что тебя учат воспринимать миф серьезно, учат позволить ему влиять на твою жизнь и жить в согласии с этими мифическими мотивами. Я был воспитан в духе сезонных связей с циклом прихода в мир Христа: его проповедей, смерти, воскрешения и возвращения на небо. Церемонии, проходящие в течение всего года, поддерживают твою связь с основополагающей сущностью всего того, что изменяется во времени. Грех – просто утрата связи с этой гармонией. А потом я влюбился в американских индейцев, потому что в свое время Буффало Билл ежегодно появлялся в Madison Square Garden со своим потрясающим шоу «Дикий Запад». И мне захотелось больше узнать про индейцев. Мои отец и мать были очень щедрыми родителями, и у меня появились все детские книги об индейцах, которые были написаны к тому времени. Начав читать мифы американских индейцев, я очень быстро обнаружил в них те же самые мотивы, что присутствовали в тех мифах, о которых нам рассказывали в школе монахини.

МОЙЕРС: Сотворение мира…

КЭМПБЕЛЛ: …сотворение мира, смерть и воскрешение, восхождение на небо, непорочное зачатие… Я не понимал смысла, но узнавал слова. Одно за другим.

МОЙЕРС: И что же было дальше?

КЭМПБЕЛЛ: Я пришел в дикий восторг. Так возник мой интерес к сравнительной мифологии.

МОЙЕРС: Вы начали с вопроса «Почему в мифе говорится так, когда в Библии написано иначе?»

КЭМПБЕЛЛ: Нет, сравнительным анализом я занялся гораздо позже.

МОЙЕРС: Что привлекло вас в индейских мифах?

КЭМПБЕЛЛ: В те годы еще были живы индейские традиции и обычаи. Индейцы были рядом. Даже сейчас, когда я знаком с мифами разных народов, я считаю мифы и легенды американских индейцев очень богатыми и совершенными. У моих родителей был участок земли в лесу, там, где жили индейцы-делавары, которых потом завоевали ирокезы. На большой отмели мы выкапывали индейские наконечники для стрел и тому подобные вещи. Вокруг меня, в лесу, обитали те же самые животные, о которых я читал в индейских мифах. Полученные впечатления стали прекрасным введением для этого материала.

МОЙЕРС: Индейские мифы вступили в конфликт с вашей католической верой?

КЭМПБЕЛЛ: Нет, никакого конфликта не было. Конфликт с моей верой возник гораздо позже, в связи с научными исследованиями и тому подобными вещами. Потом я заинтересовался индуизмом и нашел у индусов похожие мифы. Моя дипломная работа была посвящена средневековым кельтским легендам, в которых я обнаружил те же самые мотивы. Никто не может сказать мне, что это не одни и те же мифы. Я занимаюсь ими всю свою жизнь.

МОЙЕРС: Они пришли из разных культур, но посвящены вечным темам.

КЭМПБЕЛЛ: Да, темы вечные, но ощущается влияние культуры.

МОЙЕРС: Значит, мифы посвящены вечным темам, но имеют, так сказать, национальный акцент?

КЭМПБЕЛЛ: О, да. Если вы не отслеживаете аналогичные темы, может показаться, что это совершенно разные истории, но на самом деле это не так.

МОЙЕРС: Вы преподавали мифологию в колледже Сары Лоуренс в течение тридцати восьми лет. Как вам удавалось заинтересовать мифами своих студенток – молодых женщин из среднего класса – с разным жизненным опытом, придерживающихся ортодоксальных религиозных взглядов?

КЭМПБЕЛЛ: О, молодые люди схватывают все буквально на лету. Мифология рассказывает вам о том, о чем не рассказывают ни литература, ни искусство. Она рассказывает вам о вашей собственной жизни. Мифология – потрясающий, восхитительный предмет, имеющий самое непосредственное отношение к жизни. Она теснейшим образом связана с разными этапами жизни, с ритуалами инициации, знаменующей переход из детства во взрослую жизнь и с переходом от безбрачия к супружеству. Все это мифологические ритуалы. Они связаны с вашим осознанием новой роли, которую вам предстоит играть, и знаменуют прощание с прежней ролью и вступление в новую жизнь с новой ответственностью. Когда судья входит в помещение и все встают, вы встаете не из уважения к нему, а из уважения к мантии, которую он носит, и к той роли, которую ему предстоит сыграть. Что делает его достойным этой роли? Его безукоризненная репутация как представителя ее принципов, а не собственных предрассудков. А это значит, что вы встаете из уважения к мифологическому персонажу. Сдается мне, что некоторые короли и королевы – самые глупые, вздорные и пошлые люди, каких только можно встретить, интересующиеся исключительно лошадьми и противоположным полом. Но вы реагируете на них не как на личности, а как на их мифологические роли. Становясь судьей или президентом Соединенных Штатов, человек перестает быть самим собой и становится представителем верховной власти: он должен жертвовать личными желаниями, а нередко – и самой жизнью ради той роли, которую он теперь исполняет.

МОЙЕРС: Значит, мифологические ритуалы работают и в нашем обществе. Во-первых, церемония бракосочетания. Во-вторых, инаугурация судьи или президента. Какие еще ритуалы важны сегодня для общества?

КЭМПБЕЛЛ: Например, вступление в армию. В момент, когда вы надеваете форму, вы отказываетесь от личной жизни и принимаете социально детерминированный образ жизни, служа обществу, членом которого являетесь. Именно поэтому я считаю возмутительным, когда за поступки, совершенные во время боевых действий, людей судят по законам мирного времени. Они действовали не как индивиды, а как агенты той силы, которая довлеет над ними. Той силе, которой они себя вверили. И судить их как индивидов абсолютно неправомерно.

МОЙЕРС: Вы знаете, что наша цивилизация несет примитивным обществам. Они трещат по всем швам, разваливаются на части, люди умирают от разных болезней. Разве не то же самое стало происходить с нами, когда начали исчезать наши мифы?

КЭМПБЕЛЛ: Да. Точно то же самое.

МОЙЕРС: Не потому ли консервативные религии сегодня ратуют за возвращение религии прежних времен?

КЭМПБЕЛЛ: Потому, и совершают ужасную ошибку. Они призывают к чему-то рудиментарному, к тому, что не служит жизни.

МОЙЕРС: А разве нам она не служила?

КЭМПБЕЛЛ: Конечно, служила.

МОЙЕРС: Я им сочувствую. В ранней юности я наблюдал за неподвижными звездами. Их постоянство успокаивало меня. В этом была какая-то стабильность. Они говорили мне, что на меня постоянно смотрит и обо мне заботится добрый, любящий Отец, всегда готовый принять меня. По мнению Сола Беллоу, то, что наука сделала с верованиями, можно назвать генеральной уборкой. Но для меня в этих вещах была определенная ценность, и сегодня я такой, какой я есть, благодаря им. Интересно, что стало с детьми, у которых не было ни неподвижных звезд, ни ощущения стабильности – этих мифов?

КЭМПБЕЛЛ: Как я уже говорил, вам остается только читать газеты. Это бардак. Да, мифы предлагают модели жизни. Но модели должны быть приемлемыми для того времени, в котором вы живете, а наше время изменяется с такой скоростью, что то, что было приемлемо 50 лет назад, сегодня неприемлемо. То, что раньше считалось добродетелью, нынче стало пороком. А многое из того, что прежде считалось пороком, сегодня стало потребностью. Нравственный порядок не должен отставать по времени от моральных потребностей жизни здесь и сейчас. Но мы этого не делаем. Старая религия принадлежит другой эпохе, другим людям, другой совокупности человеческих ценностей, другой Вселенной. Возвращаясь назад, вы нарушаете свою гармонию с историей. Наши дети теряют доверие к религии, в которой они воспитывались, и уходят в себя.

МОЙЕРС: Часто – с помощью наркотиков.

КЭМПБЕЛЛ: Да. В результате мы имеем то, что называется механически навязанным мистическим опытом. Я побывал на многих психологических конференциях, посвященных этой проблеме – разнице между мистическим опытом и психологическим разрушением. Разница заключается в том, что тот, кто слетает с катушек, тонет там, где мистик плавает. К этому опыту нужно быть готовым.

МОЙЕРС: Вы говорите, что мескалин[3] появился и стал доминировать в культуре индейцев вследствие утраты ими своей земли и прежнего образа жизни.

КЭМПБЕЛЛ: Да. Ни одна цивилизованная нация не обошлась с аборигенами так, как мы: индейцы не люди. Они даже не учитываются статистикой как американцы, имеющие право голоса. Вскоре после Американской революции[4] наступил период, когда некоторые именитые индейцы приняли участие в деятельности американского правительства и в жизни страны. Джордж Вашингтон считал, что индейцы должны быть включены в нашу культуру, однако вместо этого они были признаны пережитками прошлого. В XIX веке всех индейцев, живших на юго-востоке страны, погрузили в вагоны и с военизированной охраной перевезли на так называемую Индейскую территорию[5], отданную им якобы в вечное пользование. Однако через пару лет они лишились и ее. В последнее время антропологи изучали группу индейцев, живущих на северо-западе Мексики, в нескольких милях от естественных зарослей кактуса пейота. Пейот – если так можно выразиться – их животное, которое они ассоциируют с оленем. Сбор плодов этого кактуса сопровождается особым ритуалом. Этот ритуал – мистическое путешествие, в котором есть все, что характерно для типичного мистического путешествия. Во-первых, полный отказ от мирской жизни. Все участники этой экспедиции должны покаяться в совершенных грехах. А если они этого не сделают, магия не сработает. Потом они отправляются в путь. Они даже разговаривают на особом, негативном, языке. Так, вместо того, чтобы сказать «да», они говорят «нет», вместо того, чтобы сказать «мы идем», они говорят «мы прибываем». Они находятся в другом мире. И вот они уже почти у цели. Есть специальные святилища, олицетворяющие стадии ментальной трансформации, происходящей по дороге. И вот начинается самое важное – сбор плодов кактуса. Кактус убивают так, словно это олень. Они незаметно подкрадываются к нему, пускают в него маленькую стрелу, после чего совершают ритуальный сбор плодов. Вся процедура – точное повторение ощущений, связанных с внутренним путешествием, в котором ты покидаешь внешний мир и попадаешь в царство бесплотных существ. Они идентифицируют каждую маленькую стадию как духовное преображение. Они все время находятся в священном месте.

МОЙЕРС: Почему они превращают это в такой сложный, замысловатый процесс?

КЭМПБЕЛЛ: Это связано с тем, что пейот оказывает не только биологическое, механическое и химическое воздействие, но и вызывает духовную трансформацию. Если с тобой произошла духовная трансформация, а ты не был готов к этому, ты не знаешь, как относиться к тому, что с тобой случилось, и испытываешь ужасные мучения, такие же, как и те, что вызывает ЛСД. Если же ты готов к этому, твое путешествие благополучно завершается.

МОЙЕРС: Значит, это потому называется психологическим кризисом, что ты тонешь там…

КЕМПБЕЛ: …где должен был бы плавать. Но ты не был готов к этому. Такова правда духовной жизни, в любом случае. Трансформация сознания – ужасный опыт.

МОЙЕРС: Вы много говорите о сознании.

КЭМПБЕЛЛ: Да.

МОЙЕРС: Что вы подразумеваете под ним?

КЭМПБЕЛЛ: В картезианской картине мира сознание – это нечто такое, что присуще исключительно голове; голова – это орган, рождающий сознание. Но это неверно. Голова – это орган, направляющий сознание в определенную сторону или на некую совокупность целей. Но в теле тоже есть сознание. Весь живой мир основан на сознании. Я подозреваю, что в известном смысле сознание и энергия – это одно и то же. Там, где есть жизненная энергия, есть и сознание. Безусловно, сознание есть и у растительного мира. Когда живешь в лесу (а я в детстве жил в лесу), можно увидеть, как взаимосвязаны разные виды сознания. Сознание есть и у растения, и у животного. Вы что-то едите, и желчь знает, есть ли в том, что вы едите, то, над чем ей надо поработать. Весь процесс сознательный. Попытки интерпретировать его с механистических позиций не срабатывают.

МОЙЕРС: Как мы трансформируем свое сознание?

КЭМПБЕЛЛ: Это зависит от того, о чем вы склонны думать. Именно для этого и предназначена медитация. Вся жизнь – это медитация, по большей части непреднамеренная. Многие люди проводят бо́льшую часть жизни, размышляя о том, как бы заработать и куда уходят деньги. Если у вас есть семья, вы заботитесь о ней. Это очень важные заботы, но они преимущественно связаны с материальными условиями. Но как передать духовное сознание детям, если у вас самого его нет? Что для этого нужно? На помощь приходят мифы: благодаря им мы обретаем духовное сознание. Приведу пример. С угла Пятьдесят первой улицы и Пятой авеню я вхожу в собор Святого Патрика. За его стенами – оживленный мегаполис, один из самых экономически развитых городов планеты. Я вхожу в собор, и все, что окружает меня, говорит о духовных тайнах. Тайна креста. Что все это значит? Оконные витражи собора создают особую атмосферу. Мое сознание оказалось на совершенно другом уровне, а я – на другой платформе. Когда я выхожу из собора, мое сознание вновь оказывается на «уличном уровне». Могу ли я сохранить хоть часть «соборного сознания»? Определенные молитвы и медитации предназначены для того, чтобы «удержать» ваше сознание на более высоком уровне и не позволить ему опуститься вниз. В конце концов, вы понимаете, что это всего лишь более низкий уровень более высокого сознания. Подобная тайна проявляется и действует и в сфере ваших денег. Деньги – это застывшая энергия. Я думаю, что это и есть ключ к трансформации вашего сознания.