Читать книгу Дочь времени. Дело о похищении Бетти Кейн (сборник) - Джозефина Тэй - Страница 4

– А кого-нибудь посимпатичнее нельзя было найти? – спросила утром Пигалица, кивая на портрет Ричарда III, который Грант прислонил к стопке книг на тумбочке.

– Вам не нравится его лицо?

– Нравится?! Да оно меня в дрожь вгоняет.

– В учебнике истории сказано, что он был талантливым человеком.

– Синяя Борода тоже был талантливым.

– И кажется, довольно популярным.

– И Синяя Борода тоже.

– А кроме того, он был храбрым воином, – поддел Грант противницу Ричарда. – И жен не убивал.

– Для чего он вам понадобился? Кто это?

– Ричард III.

– А! Вот оно что!

– То есть вы таким его и представляли?

– В точности таким.

– Почему?

– Разве он не убийца?

– Оказывается, вы еще помните кое-что из истории.

– Это все знают. Он убил своих племянников. Бедняжки! Задушил их.

– Задушил? – не без интереса переспросил Грант. – Я не знал.

– Задушил подушками.

В это время она, маленькими сильными ручками взбив подушки, умело подложила их Гранту под голову.

– Почему же задушил, а не, скажем, отравил? – не отставал от нее Грант.

– Понятия не имею. Меня там не было.

– С чего же вы взяли, что он их задушил?

– Прочитала в учебнике истории.

– Правильно. А откуда это появилось в учебнике истории?

– Откуда? Ниоткуда. В учебниках пишут только правду.

– А кто их задушил, там тоже было написано?

– Да, Тиррел. А вы что, не учили историю?

– Кто такой Тиррел?

– Не знаю. Кажется, друг Ричарда.

– А откуда известно, что это сделал именно он?

– Он исповедался.

– Исповедался?

– Естественно. После того, как его признали виновным, и до того, как повесили.

– Значит, Тиррела повесили за убийство принцев?

– Ну да. Можно я уберу эту фотографию и поставлю другую? Ведь мисс Халлард принесла вам другие, куда симпатичнее.

– Зачем мне симпатичные? Мне нужны страшные лица убийц, но убийц талантливых.

– Что ж, на вкус и цвет… – как и ожидалось, произнесла Пигалица. – Слава Богу, мне не обязательно на него глядеть. Но я вам скажу, пока он тут, кости у вас не срастутся.

– Ладно, запишем и их на счет Ричарда III. Чуть меньше злодеяний, чуть больше, какая разница?

Не забыть бы спросить у Марты насчет Тиррела. С образованием у нее, правда, не очень, но она училась в привилегированной школе, может, что и помнит.

Однако первым посетителем в этот день оказался большой, розовый, словно ребенок после мытья, сержант Уильямс, и Грант, тотчас позабыв об истории, обратился к современности. Уильямс с трудом примостился на неудобном стуле, широко расставил ноги, и его светло-голубые глазки засветились на солнце, как у довольной кошки. Грант относился к Уильямсу с симпатией, и ему было приятно поболтать с ним, послушать последние сплетни, узнать новости.

– Начальник передавал привет, – сообщил Уильямс напоследок. – Он сказал, если что нужно, мы сделаем. – Его голубые глаза неотрывно смотрели на фотографию на тумбочке. Он даже голову склонил набок от напряжения. – Кто этот парень?

Грант уже хотел ответить, но вовремя вспомнил, что Уильямс – профессионал, привыкший разбираться в лицах не хуже его самого.

– Портрет неизвестного художника пятнадцатого века. Как он вам?

– В этом я ничего не понимаю.

– Да не о художнике я, о парне.

– Ага. – Уильямс склонился над портретом, нахмурив брови и изображая высшую степень сосредоточенности. – А собственно, что вы имеете в виду?

– Куда бы вы его посадили – на место судьи или подсудимого?

Уильямс некоторое время размышлял, а потом голосом, не допускающим и тени сомнения, произнес:

– Конечно, судьи.

– Да?

– Конечно. А что, вы против?

– Нет. Просто забавно, что вы тоже ошиблись. Он подсудимый.

– Странно, – не поверил Уильямс и вновь впился глазами в фотографию. – Вы знаете, кто это?

– Знаю. Ричард III.

Уильямс свистнул:

– Вот оно что. Принцы в Тауэре и так далее. Злой дядюшка. Конечно, если знать, тогда… А так, нет, никогда не подумаешь. Горбун, значит. Как старый Халсбери, у которого если и был недостаток, так это чрезмерная доброта. Он из кожи вон лез, только бы присудить поменьше.

– Вы помните, как были убиты принцы?

– Я помню только, что мать носила Ричарда два года.

– Да? Откуда вы это взяли?

– Из школьного учебника, наверно.

– Что за школа у вас была такая? Я ничего подобного не читал. Право, не исключено, что Библия и Шекспир не стареют благодаря учителям. Надо же так все переворачивать! Ну, а о человеке по имени Тиррел вы слышали?

– Да. Он служил во флоте и утонул в Египте.

– Да нет. Я об историческом Тирреле.

– Я же вам говорю, что знаю из истории только две даты: 1066[9] год и 1603.

– А что было в 1603 году? – спросил Грант, все еще поглощенный мыслями о Тирреле.

– Мы навечно прицепили к себе Шотландию.

– Что ж, все лучше, чем ждать, когда они вцепятся нам в горло. Говорят, это Тиррел убрал мальчишек.

– Племянников? Зачем ему? Ладно, мне пора. Что-нибудь надо?

– Вы, кажется, собирались на Чаринг-Кросс-роуд?

– Да, в «Феникс».

– Могу я попросить вас об одолжении?

– Каком?

– Зайдите в книжный магазин и купите мне какую-нибудь историю Англии для взрослых. И еще, если удастся, «Жизнь Ричарда III».

– Конечно, о чем речь.

У двери Уильямс столкнулся с Амазонкой и застыл, пораженный зрелищем великанши в сестринской форме. В конце концов, едва слышно пробормотав «здравствуйте», он бросил вопросительный взгляд на Гранта и исчез в коридоре.

Амазонка сообщила, что должна идти к номеру четвертому купать его в ванне, но сначала ей непременно нужно убедиться в том, что он осознал…

– Что осознал?

– Каким благородным был король Ричард Львиное Сердце.

– Я еще не дошел до Ричарда I, но номер четвертый может подождать, пока вы мне расскажете все, что знаете о Ричарде III.

– Ах, бедные овечки! – вздохнула Амазонка, и ее большие коровьи глаза наполнились слезами.

– Кто?

– Прелестные маленькие мальчики. Мне в детстве иногда снилось, будто я сплю, а кто-то входит в комнату и накрывает мне лицо подушкой.

– Их задушили?

– Ну конечно. А вы разве не знали? Сэр Джеймс Тиррел приехал в Лондон, когда весь двор был в Варвике, и приказал Дайтону и Форресту их убить, а потом их закопали под лестницей и положили сверху много камней.

– Но об этом ничего не говорится в книгах, которые вы мне дали.

– Правильно, ведь это школьные учебники. В них никогда нет ничего интересного.

– Тогда позвольте вас спросить: откуда вы взяли милую историю о Тирреле?

– Это правда, – обиделась Амазонка. – Об этом есть у сэра Томаса Мора. А сэр Томас Мор был самым честным человеком во всей истории Англии.

– Согласен. С моей стороны было бы невежливо спорить с сэром Томасом Мором.

– Ну ладно. Об этом рассказывает сэр Томас Мор, а он жил в то время и был знаком со всеми.

– С Дайтоном и Форрестом?

– Ну конечно же, нет. С Ричардом и бедняжкой королевой.

– С королевой? Женой Ричарда?

– Ну да!

– А почему «бедняжкой»?

– Все из-за него. Говорят, он ее отравил, потому что хотел жениться на своей племяннице.

– Зачем?

– Потому что она была настоящей наследницей.

– А, понятно. Он избавился от племянников, а потом хотел жениться на своей племяннице.

– Он же не мог жениться на них.

– Да уж такое, думаю, даже Ричарду III не приходило в голову.

– Вот он и решил жениться на Елизавете, чтобы чувствовать себя безопаснее на троне. Она потом вышла замуж за другого короля. Мне всегда нравилось, что в Елизавете немножко крови Плантагенетов. Я не в восторге от Тюдоров. Мне пора. Еще придет начальница, а номер четвертый не помыт.

– Наступит конец света.

– Нет, мой, – выходя из палаты, ответила Амазонка.

Грант снова взялся за книгу и попытался прояснить для себя события, происходившие во время войны Роз. Бесполезно. Армии слонялись по всей Англии. Йорки и Ланкастеры, как в сумасшедшем калейдоскопе, сменяли друг друга в качестве победителей, и даже делать попытку как-нибудь разобраться в этом было безнадежно.

Грант понял одно: беда заключалась не в самих стычках, а в том, что семена их были посеяны столетием раньше, когда был свергнут с престола Ричард II. Грант еще в юности четыре раза ходил смотреть «Ричарда Бордоского» в Новом театре и все помнил. Три поколения незаконно занявших престол Ланкастеров правили Англией: Генрих, преемник Ричарда, – несчастливо, но довольно благоразумно; шекспировский принц Гарри, мечтая о славе, сражался при Азенкуре. И наконец, его слабоумный сын. Неудивительно, что народ вновь захотел законной власти, наблюдая, как глупцы, посланные Генрихом VI во Францию, проигрывают там сражение за сражением, тогда как сам Генрих лелеет мысль об основании Итона и умоляет придворных дам уменьшить декольте.

Все Ланкастеры оказались фанатиками, что особенно резко бросалось в глаза после довольно либерального правления Ричарда II, защитника идеи: «Живи и давай жить другим». Три правителя сменили друг друга, но все так же горели костры, на которых сжигали еретиков. Что ж тут удивительного, что в народе возникло недовольство?

Оно усилилось с тех пор, как люди увидели герцога Йоркского, талантливого, разумного, терпимого, законного наследника Ричарда II. Может, никому особо и не хотелось, чтобы Йорк сверг простоватого Генриха, но уставшему народу нужно было, чтобы Йорк взял в свои руки правление страной и покончил с неразберихой.

Йорк попытался это сделать и погиб в сражении, а его семья потом много лет провела в изгнании.

Однако когда волнения поутихли, на троне Англии оказался его сын, который сражался вместе с ним, и потекла простая, мирная жизнь под властью молодого, светловолосого, очень красивого и распутного, что не мешало ему быть проницательным, Эдуарда IV.

Вот и все, что Грант узнал о войне Алой и Белой розы.

Оторвавшись от книги, он увидел прямо перед собой старшую сестру.

– Я стучала, – сказала она, – но вы были так поглощены чтением…

Она стояла неподвижно, стройная, отрешенная от всего, что было за пределами больницы, не менее элегантная, чем Марта, но с единственным украшением – серебряным значком медицинской школы, которую она окончила. Грант смотрел на нее и пытался представить, кому еще присуще столь же непоколебимое достоинство и самообладание, которыми отличаются старшие сестры больших больниц.

– Зачитался историей, – заговорил Грант. – Поздновато, конечно.

– Великолепный выбор, – вдруг сказала она. – Помогает установить перспективу. – Грант понял, что портрет ей знаком. – Вы за Йорков или Ланкастеров?

– Вы знаете, кто это?

– О да. Когда я была еще стажером, часто заходила в Национальную галерею. Денег получала мало, ноги болели ужасно, а там было тепло, спокойно и много скамеек. – Она грустно улыбнулась своим воспоминаниям. – Я любила там бывать, потому что портреты давали мне такое же ощущение перспективы, как хорошие исторические книги. Знаменитости. Они всю жизнь к чему-то стремились, а теперь от них остались лишь имена. Холст и краски. Насмотрелась я тогда на портреты. – Она взглянула на фотографию. – Несчастный человек, – неожиданно сказала она.

– Хирург считает, что в детстве он болел полиомиелитом.

– Полиомиелитом? – Она задумалась. – Может быть. Не знаю. Он мне всегда казался ужасно несчастным. У него самое грустное лицо изо всех, какие я когда-либо видела.

– Как вы думаете, художник рисовал его уже после убийства?

– Конечно. Он не принадлежит к тому типу людей, которым хоть что-то дается легко. Он не такой. Наверное, он знал, как… омерзительно его преступление.

– По-вашему, он был не в ладу со своей совестью?

– Это вы хорошо сказали. Да. Он из тех людей, которые сначала чего-то очень хотят, а потом обнаруживают, что заплатили слишком дорого.

– Вы не считаете его законченным негодяем?

– Нет. Нет. Негодяи не мучаются, а он…

Несколько минут они молчали и смотрели на портрет.

– Знаете, наверно, это было похоже на возмездие. Смерть сына, потом жены. Он остался совсем один. Словно Бог его покарал.

– Он тосковал по жене?

– Они были родственниками и дружили с детства. Не знаю, любил он ее или нет, но они были друзьями. Редкая удача, особенно для сильных мира сего. Однако мне пора. Я хотела вас спросить, как вы себя чувствуете, но сейчас мой вопрос уже не имеет смысла. Не отвечайте. Очень хорошо, что вас занимает человек, которого уже четыреста лет нет на свете.

Вроде бы она только что стояла здесь, едва заметно улыбаясь, как бы даже сама себе, – и вот она уже возле двери. Эта женщина владела даром успокаивать душу. Как монахиня. Или королева.