Читать книгу Джулиан Ассанж: Неавторизованная автобиография - Джулиан Ассанж - Страница 6

В то время компьютеры продавались «пустыми», на них не устанавливали никакого программного обеспечения. Это одна из тех вещей, которой не понимают дети нового поколения. Когда им покупают их первый компьютер, на нем уже стоит масса всевозможных программ, красивая графика и много чего другого, но в мои годы был лишь один программный слой над железками. Ты мог включить компьютер и начать печатать в этой чудесной пустоте, которая только и ждала, когда ее населят новые разумы. Система была запрограммирована принимать команды – вот и всё, и ты входил в нее словно первооткрыватель, исследующий незнакомую территорию. Как в математике, в компьютерной сфере есть свое пространство и набор вероятностных законов, которые мы познавали постепенно. Все правила, модели действий и побочные эффекты приходилось открывать заново и самостоятельно. Этим мы все и занимались. Трудно было сдержать возбуждение, когда за считаные минуты ты учился делать что-то на компьютере с его неограниченными возможностями. Ты обучал свою машину набирать «Привет!», и она могла делать это до бесконечности – программа без предела. Для юноши обнаружить такую мощь – это как минимум должно увлечь, а как максимум – перевернуть сознание.

Мыслить нужно было очень точно. Компьютер не собирался думать за вас. В этом состояла разница между фразами «Я хочу, чтобы компьютер посчитал» и «Вот так надо считать». Мы, подростки и компьютерщики, занялись формулировкой точных инструкций. В школе нас этому не учили. Наши родители нас этому не учили. Мы открывали это сами, по мере того как познавали компьютерную жизнь. Конечно, среди нас были ребята, которым хотелось просто поиграть, и это нормально. Но некоторые из нас интересовались возможностью проецировать свои мысли в компьютер, чтобы заставить его делать что-то новое. Мы начали писать коды – и взламывать их.

Куда бы мы ни переезжали, я брал с собой компьютерный стол и коробку с дискетами. Это было райское блаженство. Стоило посмотреть на звезды и задуматься о бесконечности, а потом поглядеть на свой компьютер и подумать: в нем ведь тоже живет бесконечность, но только она гораздо ближе. Бо́льшую часть наших первых знаний мы выуживали из компьютерных руководств, а людей, их создававших, мы считали своими проводниками. Самые лучшие руководства добывались с трудом, но мы делились информацией друг с другом; так начали возникать неорганизованные группы ребят, которые получали доступ к определенным знаниям и могли ими обмениваться, – наше подростковое подполье. Вскоре стало ясно, что создаваемая нами субкультура вовсе не одинока, она не была сугубо местной и даже не была сугубо австралийской. На наших глазах появлялась всемирная субкультура людей, которые брали разработанные софтверными компаниями программы, модифицировали их и взламывали защитные коды, чтобы затем программу можно было скопировать и раздать друзьям. В основном делалось это ради любви к искусству: решить сложную задачу. Парни, писавшие коды, и парни, взламывающие эти коды, можно сказать, соревновались друг с другом. Правда, те, кто писал программы, работали в бизнесе, и им было не меньше двадцати лет. Мы же сидели в своих затемненных комнатах и смеялись, глядя на экран.

Парни-программисты считались авторитетами. Мы никогда не встречались с ними. Они могли оставлять в программах скрытые сообщения, спрятанные под несколькими слоями защиты, через которые нам нужно было пробраться; иногда программа была задумана так, что при попытках взломать ее она атаковала компьютер. Взаимоотношение с компьютером становилось важной составляющей быстрого расширения нашего сознания. Мы учились очень многому и очень быстро и знали, что можем обучить компьютер стать еще сложнее на основе наших инструкций. Соревнование между нами и первоначальными производителями программ также ускоряло процесс: может, мы и были врагами, но вместе двигали наше искусство вперед. Полагаю, так происходит в шахматах, если в них играют настоящие мастера.

Я начал писать программы. Потом, когда появился WikiLeaks, некоторые думали, что все дело в политике. Но многое из того, что мы делаем, заложено в логике компьютерного интеллекта и вытекает из неизбежных аспектов взаимодействия с ним. Во многом с тех времен, когда мы сидели за своими первыми компьютерами в своих комнатах, ничего не изменилось. Конечные пределы компьютерной мощи не определяются людьми, которые собирают компоненты на китайских фабриках; возможности компьютера заключены в самой его сути. Одним из первых это заметил Алан Тьюринг[19], сказавший, что любая точная инструкция, которую можно записать на бумаге и дать другому человеку, потенциально может быть исполнена и компьютером. Мы были горячими поборниками его идеи. Какие бы ни возникали по этому поводу эмоции, но именно так и происходит, когда изобретениям дозволяется реализовать их потенциал в компании с живым человеческим воображением. Взламывая коды, мы делали программы лучше, а создавая новые программы, делали коды сложнее для взлома. Возникал своего рода круговой парадокс, весьма радовавший подростковые умы. Каждая ночь становилась новым приключением.

Из-за границы по почте мне стали присылать дискеты. Из Америки, Швеции и Франции, где мои новые друзья взламывали коды и посылали мне всякое-разное, и я в ответ делал то же самое. Вся наша пересылка была бесплатной, так как мы придумали систему повторного использования марок. Здорово жить в момент, когда все в мире меняется, и чувствовать токи прогресса в кончиках пальцев, лежащих на клавиатуре. Мне было шестнадцать, и пришло мое время: я нашел свое призвание, ремесло, близких мне по духу людей, свою страсть – все это я получил разом. Уверен, мы были столь же заносчивы, сколь и непокорны, но молодым людям в таком возрасте нужно чувствовать свою силу, и мы просто летали.

Справедливости ради надо заметить, что в те времена на мою страну смотрели как на провинциальное захолустье. Бесспорно, Австралия страдала от культурного раболепия, несомненного понимания, что она – лишь стоячее болото по сравнению с бурными потоками европейской цивилизации и американского образа жизни. И наше поколение – сначала на ощупь, понемногу, а потом сознательно и мощно – противостояло этому. Я тогда жил с семьей в пригороде Мельбурна, но уже начинал находить свое место в элитарной среде компьютерных хакеров. Нам казалось, что мы – тоже центр меняющегося мира, мы не менее значительны, чем продвинутые компьютерные парни в Берлине или Сан-Франциско. Мельбурн с самого начала выделялся на мировой компьютерной карте, и отчасти это наша заслуга: мы исходили из универсального представления, на что способны информационные технологии, и ни на секунду не считали себя отвергнутыми и провинциальными. Ведь это отлично, когда осознаешь, обитая на самом дне планеты, что можешь повести за собой целый мир. Австралия всегда была лагуной у моря «английскости», нас омывали культурные волны Британии с ее колониальным духом и высокими представлениями о собственных национальных ценностях. Такова была реальность, и поэтому, вступая в бой, мы бились как короли. Да, нас считали зарвавшимися до наглости, но в этом и заключался наш менталитет мельбурнских хакеров. Мы не чувствовали себя оторванными от главных потоков, поскольку сами были этими потоками. Примем во внимание, что новаторские решения часто невозможны без апломба, пусть даже временного или ложного, и мы видели себя на вершине мира. А что касается болот… Между прочим, проблему их осушения в далеком семнадцатом столетии левеллеры сделали фронтом политической борьбы. Современные историки тоже заговорили о «мире, перевернутом вверх дном»; Кристофер Хилл писал о возможности появления «непокорных»[20] – людей, которые, убегая из-под власти феодальных лордов, осмелились переступить через вековые традиции и обречь себя на существование вне закона. Мои бывшие друзья из компьютерного подполья наверняка порадовались бы словам левеллера по имени Уильям Эрбери[21]: «Глупцы – мудрейшие из людей, а безумцы – наитрезвейшие… Если безумие жило бы в сердце каждого человека… то вот вам остров Великого Бедлама… Пойдемте, давайте же будем безумцами вместе».

Сейчас я рассказываю о времени новых идей, общей активности и вовлеченности. До эпохи Интернета с ее идеей народного суверенитета – назревающей свободы, поднимающейся на этой арене, – было еще далеко, и за нее еще предстояло бороться. Я узнал об этом лишь позже, но мы могли обратиться к Мильтону, давшему чуть ли не священное обоснование гражданскому неповиновению и говорившему власти: «Подумайте, к какой нации вы принадлежите и какой нацией вы управляете: нацией не ленивой и тупой, а подвижной, даровитой и обладающей острым умом; изобретательной, тонкой и сильной в рассуждениях, способной подняться до высочайших ступеней человеческих способностей»[22].

Мы были не слишком честолюбивы и не очень талантливы, но мы знали, что стоим перед чем-то неизведанным, доныне миру незнакомым. Мы, дети пригородов, из своих комнаток отправлялись на поиски глобальной компьютерной Сети. «Бурный ветер идет с севера»[23], – писал один из героевлевеллеров. Что же, возможно. Но в современном мире, «перевернутом вверх дном», мы могли назвать север югом и воздать Австралии должное. В любом случае наша энергия соединялась, пусть даже и бессознательно, во множество великих анонимных попыток вырвать свободу из рук невидимой власти. Некоторые из нас, возможно, сильно обманывались, ожидая от будущего благодарности, – но этого не случилось. Таких простаков, ставших жертвами собственных иллюзий, ждали только тюрьмы.

Истинное утро новой жизни принес нам не компьютер, а модем, ставший настоящим откровением. Заполучив его, я понял, что всё – кончилось. Прошлому пришел конец. Старого стиля больше не будет. Уже не существовало Австралии – той, какой она была. Не существовало мира – того, каким он был. Конец. Мне было около шестнадцати, когда снизошло это озарение, заключенное в маленькой коробочке, очень медленно набиравшей номера. До появления Интернета глобальная компьютерная субкультура существовала лишь на электронных досках объявлений. Эти изолированные компьютерные системы устанавливались, допустим, в Германии, и вы могли подключиться к ним, обменяться сообщениями или программами. И все вдруг оказывались соединенными. Конечно, была проблема со стоимостью международных звонков, но некоторые наши друзья научились мастерски манипулировать телефонными линиями. Телефонных взломщиков тогда стали называть фрикерами. Я слышал много чуши о том, как первые компьютерные хакеры обкрадывали банки и многое другое. Большинство моих знакомых хакеров интересовались лишь тем, как заполучить побольше бесплатного телефонного времени. Вот и весь их капитал. Но это действительно богатство – провести ночь, подключившись к заморскому опыту. Чувство новых открытий было просто космическим.

Уже через несколько дней после покупки модема я написал программу, которая указывала ему, как находить другие модемы. Она сканировала главные деловые районы Австралии, а затем и другие части света, пытаясь найти компьютеры с модемами. Я знал, что на конце телефонной линии ждет что-то интересное, и лишь хотел понять, к чему нас могут привести эти номера. То были чисто математические расчеты, игры с числами. На том этапе наши действия не имели ничего подрывного, лишь завораживающий процесс новых контактов, исследование мира и проникновение в самую технологически изощренную часть промышленной цивилизации – ощущение такое, будто ты поймал гигантскую волну и оседлал ее. Звучит несколько выспренно, но и чувства тогда были грандиозными, и я не готов преуменьшать их. Система была изощренной, а мы сами – нет, и многие из нас испытывали примерно то же, что в детстве, когда пытались попасть в заброшенные карьеры, перелезали через заборы и пробирались внутрь старых домов. Мы нуждались в том же притоке адреналина, который ударял в нас тогда. Сама дерзость от проникновения во взрослый мир вызывала очень острые ощущения.

Вот с чего начинается хакерство. Ты хочешь преодолеть препятствие, воздвигнутое, чтобы держать тебя подальше. Большинство преград сооружали по коммерческим мотивам, из-за сохранения денежных потоков; сначала мы считали, что ведем битву умов, и только со временем увидели зловещую природу многих барьеров. Их возводили, чтобы ограничить человеческую свободу и управлять истиной, – подозреваю, это стало еще одной разновидностью извлечения прибыли. Мы начали со взлома коммерческих планов некоторых компаний, и кайф был просто заоблачным. Как в первый раз обыграть взрослого в шахматы. Меня поражают люди, которые не понимают этого удовольствия, ведь оно идет от созидания, глубокого понимания чего-то непознанного и сотворения нового. Хакерство мы воспринимали как творческий прорыв, дерзкое предприятие, способ перебраться через высокие стены, возведенные для защиты власти, и изменить мир. Для людей, работавших на мировые компьютерные системы, удержать других от проникновения в них было вопросом управления в том смысле, в каком Оруэлл понимал государственный контроль; а для нас взяться за эти системы стало естественным следующим шагом в юношеских попытках освоения мира.

Конечно, в тот момент сложность государственных компьютерных систем напрямую зависела от богатства и военной мощи страны. Самой интересной компьютерной сетью для нас была X.25, на основе которой работали засекреченные военные сайты большинства стран. Примерно восемь хакеров в мире раскрыли коды доступа и поделились ими друг с другом. Дух захватывало от понимания, как государства и корпорации вместе работают в этой специфической сети. И наилучшие из мирового хакерского сообщества следили за ними. Мир становился другим, вот-вот должна была пасть Берлинская стена, и моя юность совпала с великими, эпохальными переменами, когда менялась суть той идеологии, которая фигурировала в новостях каждый вечер. Но мы и так уже меняли мир. Когда телевизоры выключались, а родители отправлялись спать, батальоны юных хакеров входили в сети, пытаясь, как мне кажется, преобразовать отношения между человеком и государством, между информацией и управлением. Эта трансформация появлялась как раз вовремя, чтобы помочь разрушителям стен в их борьбе за свержение старого порядка.

У каждого хакера был псевдоним, и я взял себе имя Мендакс, вслед за горациевским splendide mendax – «благородный лжец», или «великолепный обманщик». Мне нравилась идея, что я – парень из Мельбурна, – прячась за фальшивым именем, скрывая свою повседневную жизнь, мог более или менее, но правдиво раскрывать свою индивидуальность. К этому моменту работа с компьютером отнимала бо́льшую часть моего времени. У меня начиналась болезнь хакеров: недосып, бездонное любопытство, целеустремленность и одержимость точностью. Позднее, когда я стал известен, люди часто с удовольствием начинали перечислять мои болезни: мол, и синдром Аспергера у него, и все признаки аутизма налицо. Никому не хочу портить удовольствие, но позвольте мне только заметить: я, как все хакеры, как, собственно, и большинство мужчин, немного аутичен. Но в подростковом, да и в юношеском возрасте я с трудом мог сосредоточиться на чем-либо, только если это «что-то» не воспринималось как крупный прорыв. Домашние задания превращались в борьбу с судьбой, а банальная беседа оборачивалась тяжким трудом. Но, казалось, стоит только нажать на нужную кнопку, и тут же снижался уровень местного шума, куда-то исчезала местная погода, а я оставался на международной частоте. Мы видели, как перед нами встают тысячи задач, и были одержимы освоением первых сетей, этого Интернета до эпохи Всемирной сети. Была американская система Arpanet, к которой австралийцы сперва могли подключаться, лишь если они работали или учились в университете. Вот как мы проникли в эту систему. Конечно, это была зависимость – возможность проецировать свой разум в мир, где каждый шаг совершался без разрешения. Сперва нужно было взломать университетскую компьютерную систему, затем осторожно вылезти из нее. А оказавшись внутри, можно было взломать компьютерную сеть где угодно в мире; я в то время зачастую проделывал это с компьютерами штаб-квартиры 8й армии ВВС США в Пентагоне. Мы ныряли в компьютерную систему, перехватывали управление, проецировали свое сознание куда угодно из своей неубранной спальни – во все помещения и все коридоры, и за это время мы учились понимать пентагоновскую систему лучше, чем люди из Вашингтона. Как будто мы телепортировались внутрь Пентагона, гуляли там и брали власть, как в фильме, где вы гавкающим голосом отдаете команды массовке, непринужденно сидящей перед экранами радаров. Обалдеть – вот самое подходящее слово. Но мы быстро отошли от этих фантазий, увидев, что появляется еще один великолепный новый элемент будущего, с которым мы играем. Виртуальная реальность, прежде удел научной фантастики, а теперь часть нашей обычной жизни, для многих из нас родилась на тех магистралях, где мы в одиночку гуляли по ночам.

Это был захват территории. Это был интеллектуальный прорыв. Для него требовалось желание подключаться к мышлению тех людей, которые строили пути. Требовалось понять структуру их мышления и смысл их работы. Весь процесс оказался прекрасной подготовкой для моего будущего взаимодействия с властью: я видел, как она работает и что предпринимает для защиты своих интересов. Странное дело: в такой ситуации ты не чувствуешь, что грабишь кого-то, участвуешь в преступлениях и занимаешься подрывной деятельностью. Скорее, ты бросаешь вызов самому себе. Люди этого не понимают; они думают, что мы все жадно гнались за богатством или, погруженные в свои мрачные фантазии, мечтали о мировом господстве. Нет. Мы пытались понять масштабы и потенциал нашего собственного разума, понять, как функционирует мир, чтобы выполнить свой долг, который, скорее всего, есть у нас всех. Мы просто хотели жить в этом мире полной жизнью и сделать его лучше в пределах возможного.

Внутри системы мы натыкались на своих противников. Это все равно что в темную ночь встретить незнакомцев. Я думаю, тогда в мире всего лишь человек пятьдесят – противники они были или собратья? – принадлежали к элитарной группе компьютерных первопроходцев, работавших на высочайшем уровне. Вполне типичный ночной разговор: австралийский хакер встречается с итальянским хакером внутри компьютерной системы французского ядерного комплекса. В юном возрасте от такого просто сносит крышу. Днем ты ходишь по улице в супермаркет, встречаешь знакомых, просто прохожих, которым кажешься оболтусом-подростком, а ты-то знаешь, что провел эту ночь в глубинах NASA. Ты чувствуешь, что бросаешь вызов генералам, влиятельным лидерам, и со временем некоторые из нас стали чувствовать, будто вступили в контакт с главными политическими силами в наших странах. В этом не было ничего зловещего и криминального, нам все казалось естественным, ведь мы считали себя борцами за свободу личности. В конце концов мы даже не претендовали на какие-то суммы, единственным вознаграждением для нас оставались приобретаемые профессиональные знания. Сеть была в наших руках. Мы смотрели на Пентагон или Citibank и говорили: «Мы взломали их. Мы вошли и поняли их компьютерную систему. Теперь часть ее – наша. Мы вернули ее в общее пользование».

Никто из нас во время наших ночных вылазок никогда не причинял никому вреда, но мы не были такими уж наивными и не думали, будто власть согласится с нашим мнением. Австралийские власти пытались уже в 1988 году организовать несколько показательных процессов, чтобы оправдать принятие нового закона о компьютерных преступлениях, и стало ясно, что нужно вести себя осторожнее. Я обычно прятал свои дискеты в пчелином улье, поскольку был уверен, что ребята из Агентства по расследованиям и уголовному розыску не рискнут соваться туда во время своего разбирательства.

Среди моих друзей были парни, совсем помешанные на хакерстве: Феникс (Phoenix), Тракс (Trax) и Главный Подозреваемый (Prime Suspect). Двое последних вместе со мной участвовали в группе, которую мы назвали «Международные диверсанты» (International Subversives). Мы совершали ночные рейды на сети и канадской телекоммуникационной компании Nortel, и NASA, и Пентагона. Однажды я заполучил пароли доступа в Комиссию по международной связи, позвонив в их отделение в Перте и притворившись коллегой. Во время разговора я проигрывал специально подготовленную аудиозапись с фальшивым офисным шумом: жужжание принтеров, стук по клавиатуре, бормотание голосов. Это создавало нужную атмосферу для моего жульничества. Пароль мне выдали в считаные секунды. Звучит комично, но так оно и было. Когда новый закон вступил в силу, мы уже не чувствовали себя альпинистами-исследователями, забирающимися в заповедные места. Мы стали преступниками, которым грозило десять лет тюрьмы. Некоторые мои друзья уже попались, и я знал, что для меня полицейская облава – лишь вопрос времени.

Так вышло, что их впустил мой одиннадцатилетний брат. По совершенно счастливой случайности меня не было дома. Но в любом случае полиция не имела никаких улик, и их операция выглядела как зондирование почвы. В то время ходило много слухов о хакерах, обокравших Citibank. Полная чушь. Нас беспокоило, где бы украсть электричество для наших компьютеров, а также как бесплатно звонить по телефону и отправлять письма, но деньги – ни за что. Мы совсем не стремились к коммерческой выгоде, наоборот, старались не разрушить ничего на нашем пути. Если мы взламывали систему, то, выходя, восстанавливали ее, лишь оставляя себе запасной вход на будущее.

Телефоны некоторых из нас стали прослушивать круглосуточно. Все это казалось странным и жутким, и жуть эта впиталась в характер некоторых ребят. Честно говоря, некоторые из нас и без того были весьма странными, происходили из неблагополучных семей, где и так уже имели место разного рода пагубные привычки и ложь. Это во многом касалось и меня, хотя я был менее одержим, чем другие. А вот мой друг Тракс, например, всегда был эксцентричным и страдал каким-то тревожным расстройством. Он ненавидел поездки, редко выходил в город и как-то раз сказал, что посещает психиатра. Но я часто сталкивался с тем, что самые интересные люди немного необычны, и Тракс относился к обеим категориям.

Хакерство для нас было способом общения с другими ребятами, которые не чувствовали себя заложниками нормы. Мы хотели найти свой собственный путь и инстинктивно подвергали сомнению действия властей. В моем случае все проще – я появился на свет уже с этим инстинктом. Наше поколение родилось в обществе вседозволенности, но, возможно, именно поэтому мы более критично относились к тому, что означала эта вседозволенность. Мы не увлекались всем этим невнятным лепетом шестидесятых о свободе – не увлекались ею и мои родители, всегда считавшие хиппи ужасающе аполитичными, – и мы не собирались протестовать против злоупотреблений власти, мы хотели ее свергнуть. Если мы и вели подрывную работу, то это была диверсия изнутри. Наш образ мышления был таким же, как у ребят, которые управляли компьютерными системами. Мы знали язык и взламывали их коды. В большей степени вопрос заключался в том, чтобы следовать неизбежному, руководствуясь логикой того, что мы открыли, и вникать в проблему: как это делало общество подотчетным. Примерно к 1988 году, когда отмечалось двухсотлетие Австралии, мы обрели веру в успех дела: появилось огромное количество новых домашних компьютеров, возникла новая динамичность в массовой культуре – и это рождало настроение, объединявшее людей вроде меня, что военно-промышленный комплекс, сбрасывающий на людей бомбы и совершающий колоссальные закупки, должен быть ниспровергнут. Мы быстро повзрослели и были готовы к неприятностям. Агентство уже взяло нас на мушку.

Наверное, среди своих друзей я был самым политизированным парнем. Я был убежден – всегда и до сих пор, – что мощь репрессивных сил во многом объясняется их способностью хранить свою власть в тайне. Вскоре по своему опыту работы внутри разных систем я осознал, что атаковать их стоит именно в этих «секретных зонах». Начало этому положило хакерство. По возникшей истерии вокруг наших развлечений и появлению новых государственных законов стало ясно, что мы задели нечто фундаментальное в механизмах сокрытия тайн. Правительства были напуганы. Выходит, нас они боялись гораздо больше, чем демонстрантов на улицах или строящих баррикады и бросающих коктейли Молотова. Интернет дал нам модель подрывной деятельности, которая позволяла расстраивать планы прогнившей власти исключительно научными методами. Благодаря этому мы могли сказать: «Вы больше не будете управлять нами, вы больше не будете нам навязывать, как следует о вас думать».

В заголовке одной австралийской газеты в 1990 году заявлялось: «Делиться диском столь же опасно, как делиться иглой». Из этого следует, что распространение информации похоже на распространение СПИДа, и мы впоследствии постоянно сталкивались с подобным уровнем критики. Мы были разбойниками вроде Неда Келли[24] и Робина Гуда, даже хуже – мы были монгольской ордой. Но на самом деле мы оставались молодыми людьми, еще не достигшими двадцатилетия, пытающимися понять, почему мир живет именно по таким часам, и спрашивающими, кто же настраивает этот часовой механизм. Мы держали руку на пульсе новой технологии и, когда возникла возможность, захотели воспользоваться своим знанием в борьбе за справедливость и достоинство. Но многие люди этого не хотели, а многие представители власти нас ненавидели. Это важная составляющая истории моей жизни: заприте его, заставьте его молчать.

Лишь сейчас, двадцать лет спустя, я понимаю, сколько нервной энергии я тратил. Я считал, что высокое давление – это обычное дело для молодого человека, ведь с тех пор как мне исполнилось десять, на мою долю не выпадали долгие периоды спокойствия. Сам масштаб наших посягательств внушал мне дрожь. Мы были детьми, не побоявшимися вступить в контакт с силами столь зловещими и столь могущественными, что каждому из нас приходила мысль: на нас не только будут охотиться, на нас поставят клеймо на всю жизнь. Голиафы заполонили наш мир, а мы были уязвимы. Время показало, по крайней мере мой опыт научил меня: могущественные люди, когда их загоняют в угол, становятся очень мстительными и не гнушаются выливать на тебя ушаты помоев. Ты учишься держать позицию, исправлять ошибки, где возможно, не вешать носа и никогда не забывать, что людей, выступавших против великих лжецов, всегда изображали злодеями. В моем случае эти грязные попытки диффамации оказывались чуть ли не комическими, но в юном возрасте, когда человек совсем еще не готов к наручникам, мне было трудно сохранять крепость духа. После обыска в доме моей матери я почувствовал, что темные силы все ближе. Я стер все записи на диске, уничтожил дискеты, сжег распечатки и вместе со своей девушкой сбежал из пригорода в город, где мы нашли какую-то нору в пустом доме. Жизнь в бегах продолжилась уже на другом, более серьезном витке, и, видимо, это никогда не закончится.