Читать книгу До ее встречи со мной - Джулиан Барнс, Julian Barnes - Страница 5

Когда Джек Лаптон открыл дверь, в углу бороды у него тлела сигарета. Он протянул руки, затащил Грэма в прихожую, шмякнул его одной ладонью по плечу, другой по заднице и наконец протолкнул вперед с радостным воплем:

– Грэм, мудило грешное, заходи-заходи!

Грэм невольно улыбнулся. Он подозревал, что Джек – мастер запудривать мозги, и в их общем кругу это постоянно обсуждалось, но при этом он был бескомпромиссно мил, бурно приветлив и так откровенен, что ты немедленно забывал о причине вчерашних насмешек. Его задушевность могла быть притворной, могла быть частью игры, направленной на то, чтобы все его полюбили, но даже если и так – это работало, и так продолжалось без запинок и без смены регистра уже лет пять-шесть, так что в конечном счете необходимость беспокоиться об искренности отпадала.

Трюк с сигаретой возник как шутка – как якобы ключ к характеру. Борода у Джека была достаточно курчавой, чтобы спокойно запарковать в ней «голуазину» где-то в районе подбородка. Если он окучивал девушку на вечеринке, он мог отправиться за выпивкой и освободить руки, приткнув зажженную сигарету в бороду (иногда он закуривал исключительно для того, чтобы проделать этот трюк). По возвращении, окутанный густым облаком плотского дружелюбия, он выбирал один из трех путей, в зависимости от того, как оценивал девушку. Если она казалась интеллектуальной, сообразительной или хотя бы наблюдательной, он просто вытаскивал сигарету из бороды и продолжал курить (что указывало, как он пояснил Грэму, на «некоторую оригинальность»). Если она казалась глуповатой, застенчивой или не поддающейся на его обаяние, он оставлял сигарету на месте в течение одной-двух минут, говорил о какой-нибудь книге – не о своей, – а потом просил сигарету (что доказывало: он «один из тех умных и рассеянных писателей, у которых голова в облаках»). Если он вообще не мог ничего про нее понять, или думал, что она психованная, или сам был слишком пьян, он просто оставлял сигарету на месте, пока она не догорала до бороды, а потом с удивленным видом спрашивал: «Вам не кажется, что запахло паленым?» (это показывало, что он «яркая личность, человек неодомашненный, возможно, со склонностью к саморазрушению, понимаешь, как настоящие художники, но такой интересный»). Третий подход обычно сопровождался какой-нибудь заковыристой выдумкой про детство или родословную. Все это, конечно, таило и свои опасности. Как-то Джек заработал сильный ожог, обхаживая красивую, но неожиданно загадочную девушку. Он не мог себе представить, что она не заметила сигарету, и его изумление росло одновременно с болью; позже он выяснил, что, пока он ходил за напитками, девушка вынула контактные линзы, поскольку дым от его сигареты раздражал ей глаза.

– Кофе? – Джек снова шмякнул Грэма по плечу.

– Давай.

Первый этаж квартиры Джека в Рептон-Гарденс шел прямой анфиладой от прихожей до задней кухни; они сидели в сумеречном среднем отсеке, который Джек использовал в качестве гостиной. В нише стоял его письменный стол с рояльным табуретом перед ним; электрическая пишущая машинка едва угадывалась за грудой содержимого перевернутой мусорной корзины. Джек как-то раз объяснял Грэму свою теорию творческого хаоса. Сам по себе он очень чистоплотный человек, утверждал он, но искусство требует беспорядка. Слова якобы просто отказываются изливаться, если не чувствуют, что вокруг растворена некая сексуальная анархия, на которую их упорядоченная форма может произвести определенное воздействие. Поэтому вокруг валялись обрывки газет, журналов, коричневых конвертов и прошлогодних букмекерских футбольных купонов. «Они должны чувствовать, что есть какой-то смысл рождаться, – объяснял Джек. – Как те племена аборигенов, где женщины рожают на грудах старых газет. Тот же принцип. Возможно, и газеты те же».

Направившись в сторону кухонного отсека, Джек приостановился, перенес центр тяжести на одну ногу и громко пёрнул.

– Дуй, ветер! Дуй, пока не лопнут щеки![12] – пробормотал он почти про себя, но не совсем.

Грэм это уже слышал. Он почти все уже слышал, но его это не раздражало. По мере того как Джек постепенно становился все более известным писателем, а слава порождала долю самолюбования и эксцентричности, он портил воздух все чаще. И это не были смущенные эманации стареющего сфинктера – нет, то были шумные, сосредоточенные газы среднего возраста. Каким-то образом – Грэм даже не понял как – Джек превратил их в милую причуду

И дело было даже не только в том, что эти маленькие эпизоды казались простительными. Иногда Грэм подозревал, что они тщательно спланированы. Однажды Джек позвонил ему и стал уговаривать, чтобы Грэм помог ему выбрать ракетку для сквоша. Грэм отпирался и уверял, что в сквош играл всего три раза в жизни – один раз собственно с Джеком, когда тот загонял его по корту почти до инфаркта, – но Джек отказывался принимать этот отказ от ответственности. Они встретились в спортивном отделе «Селфриджа», и хотя Грэм ясно видел ракетки для сквоша и тенниса с левой стороны, Джек потащил его за собой на прогулку по всему этажу. Но вдруг, ярдов через десять, он остановился в своей типичной предварительной позе, спиной к стеллажу аксессуаров для конного спорта, и произвел ожидаемый звук. Когда они продолжили путь, он меланхолично пробормотал:

– Ветер в гривах.

Спустя пять минут, когда Джек решил, что, пожалуй, уже имеющаяся ракетка его вполне устраивает, Грэм заподозрил, не было ли это именно так изначально и задумано. Может быть, у Джека просто оказалось немного свободного времени и неиспользованная шутка, так что он позвонил Грэму, чтобы тот помог ему избавиться и от того, и от другого.

– Ну что же, мальчик, – сказал Джек с валлийским акцентом, хотя валлийцем не был; он протянул Грэму кружку кофе, сел, отпил из своей кружки, вытащил из бороды сигарету и затянулся. – Сочувствующий писатель с заинтересованным вниманием выслушивает обеспокоенного профессора. Пятнадцать фунтов – нет, лучше гиней – в час; неограниченное количество сеансов. Только выдай что-нибудь, из чего я, со всей своей преображающей мощью, смогу наваять историю минимум на двести фунтов. Шучу. Поехали.

Грэм несколько секунд вертел в руках очки, потом отпил кофе. Поторопился: он почувствовал, что вкусовые рецепторы на кончике языка обожжены. Он обхватил кружку обеими руками и уставился в нее.

– Я не то чтобы прошу какого-то конкретного совета. И не то чтобы мне нужно было второе мнение о том, как мне себя вести. Я просто не нахожу себе места, не могу успокоиться из-за своей реакции на… на то, на что реагирую. Я… как бы сказать… я не знал про это вообще. И я подумал, ну, у Джека же больше опыта в разной фигне, может, и у него такие приступы бывали, или он хотя бы знает кого-нибудь, у кого они бывали.

Грэм взглянул на Джека, но пар из кофейной кружки затуманил ему очки, и он увидел только коричневатое пятно.

– В твоем рассказе, старик, пока что не больше ясности, чем в заднем проходе у пидараса.

– Ага. Прости. Ревность, – внезапно произнес Грэм и затем, пытаясь пояснить, добавил: – Сексуальная ревность.

– Другой, по моему опыту, и не бывает. Хм… Печально, печально, дружочек. Подружка играла с огнем, да? – Джек недоумевал, почему Грэм явился с этим именно к нему. Его интонация стала еще нежнее. – Никогда не скажешь, вот что я тебе доложу. Никогда не скажешь, пока не будет слишком поздно, а там не успеешь оглянуться, как хирург уже обхватил щипцами твою мошонку. – Он замолчал в ожидании реакции Грэма.

– Нет, не в этом дело. Господи, вот это было бы ужасно. Ужасно… Нет, это все как бы… ретроспективное, все оно ретроспективное. Это все про мужиков до меня. До ее встречи со мной.

– А! – Джек подобрался, еще сильнее удивляясь, почему Грэм пришел к нему.

– Я пошел в кино на днях. Дерьмовый фильм. Энн в нем снималась. Там был еще один тип – не скажу кто, – и потом оказалось, что Энн была… спала, спала с ним. Не много, – быстро добавил Грэм – один-два раза. Не то что… ну, понимаешь, встречалась с ним или что.

– Хм…

– Я ходил смотреть этот фильм трижды за неделю. Первый раз я думал, знаешь, интересно посмотреть на его лицо, я первый раз на него особого внимания не обратил. Так что я посмотрел, и лицо мне не очень понравилось, но это же неудивительно, правда? А потом я поймал себя на том, что снова иду туда, еще два раза. И это даже не ближайший кинотеатр, это в Ислингтоне. Я даже перенес занятие, чтобы снова туда попасть.

– И как оно оказалось?

– Ну, первый раз – второй, если считать с нуля, – было, наверное, забавно. Этот… мужик играл какого-то мелкого мафиози, но я знал – Энн мне сказала, – что он из Ист-Энда, так что я слушал внимательно, и он даже акцент не мог удержать больше чем на три слова. Я подумал – почему Энн не могла переспать с актером получше? Я типа посмеялся над ним и подумал, что я, может, и не Казанова, но я уж точно получше историк, чем ты – актер, даже не надейся. Я вспомнил, как Энн говорила, что он в последнее время снимается в рекламе бритв, и подумал – бедняга, может, этот фильм был вершиной его карьеры, может, он весь перекручен от неудач, от зависти, от чувства вины и иногда стоит в очереди за похлебкой и мечтательно вспоминает Энн, думает, что с ней стало; и когда я вышел из кино, я подумал: «Так вот хрен же тебе, сволочь, хрен же тебе…» Во второй раз – в третий – это, пожалуй, загадка. Почему я вернулся? Ну вернулся, и все. Мне казалось… казалось, что надо. Мне казалось, что я близок к разгадке, к разгадке чего-то про себя, вот все, что я могу сказать. Наверное, я был в странном состоянии и не мог понять, почему я вообще пошел в кино – это я тогда перенес занятие, – и на протяжении невероятно тоскливого первого получаса я вообще не знал, что почувствую, но почему-то знал, что как в прошлый раз не будет. Наверное, надо было в тот момент уйти.

– И почему ты не ушел?

– Ну, какое-то детское пуританство, деньги-то заплачены. – (Нет, неверно.) – Было и что-то большее. Я тебе скажу, что́ это, по-моему, было: чувство, что я приближаюсь к чему-то опасному. Ждешь: вот сейчас не будешь знать, чего ждать. Слишком заумно получается?

– Не без этого.

– Но это не заумь, а физическое ощущение. Я дрожал. Я понимал, что мне сейчас откроется великая тайна. Я чувствовал, что столкнусь с чем-то страшным. Я чувствовал себя как ребенок.

Повисла пауза. Грэм отхлебнул свой кофе.

– И чего, было что-то страшное? Трах-тибидох-тах-тах?

– Вроде того. Это трудно объяснить. Я не испугался этого типа. Я испугался из-за него. Я был очень зол, но совершенно абстрактно. Еще меня дико тошнило, но это было что-то отдельное, сверх программы. Я был очень… расстроен, наверное, так можно сказать.

– Похоже на то. А в последний раз?

– То же самое. Те же реакции на тех же местах. Такие же сильные.

– Не выветрилось немного?

– Некоторым образом. Но оно возвращается, стоит мне об этом подумать. – Он остановился. Ему казалось, что теперь он сказал все.

– Ну, раз тебе не нужен мой совет, я тебе его дам. И совет мой таков: кончай ходить в кино. Ты же вроде этого никогда и не любил.

Грэм, кажется, не слушал.

– Понимаешь, я тебе так подробно рассказал про фильм потому, что это был катализатор. От этого все завелось. Ну, в смысле, я, разумеется, знал про некоторых из ее мужиков до меня, кого-то даже видел лично. Не всех, конечно. Но вот только после фильма они мне стали небезразличны. Мне вдруг стало мучительно думать, что Энн с ними спала. Это вдруг оказалось… не знаю… как измена, что ли. Глупо, да?

– Ну… неожиданно. – Джек упорно избегал смотреть на Грэма. «Спятил» – первое, что пришло ему в голову.

– Глупо. Но я стал думать про них всех по-другому. Я стал из-за них волноваться. Ложусь в постель, хочу заснуть, и получается как у Ричарда Третьего перед этой битвой… ну, какая она там.

– Не твоя эпоха?

– Не моя эпоха. И я то хочу выстроить их всех у себя в голове и внимательно посмотреть на каждого, то пугаюсь и не даю себе такой возможности. Есть такие, кого я знаю по имени, но как выглядят – понятия не имею, и я лежу, перебираю лица, составляю фоторобот на каждого.

– Хм. Что еще?

– Ну, я нашел еще пару фильмов, в которых Энн снималась, и пошел их посмотрел.

– Что из этого ты рассказал Энн?

– Не все. Не говорил, что ходил смотреть фильмы по второму разу. Только про то, что мне было не по себе.

– А она что говорит?

– Ну, она говорит, что сочувствует моей ревности, или собственническому инстинкту, или чему там, но совершенно напрасно, она ничего не делала – разумеется, не делала, – и что, может быть, я просто заработался и устал. Но нет.

– А тебе самому не в чем повиниться? Нет ли каких-нибудь мелких грешков, которые ты таким способом переносишь?

– Господи, нет. Если уж я был верен Барбаре пятнадцать или сколько там лет, мне бы и в голову не пришло куда-то рыпаться от Энн сейчас.

– Понятно.

– Ты, кажется, не убежден.

– Нет, понятно. В твоем случае – понятно. – Теперь голос Джека звучал убежденно.

– Так что мне делать?

– Ты вроде не просил совета?

– Ну, в смысле, куда я попал? Тебе что-нибудь из этого знакомо?

– Да не очень. Я плохо разбираюсь в современной ревности. Измены – другое дело, тут я король; моего типа, не твоего; готов дать тебе ценную консультацию, как только она тебе понадобится. Но это вот – все вот это перекапывание прошлого, нет, тут я не специалист. – Джек помолчал. – Конечно, ты можешь попросить Энн, чтобы она врала тебе. Говорила бы, что этого не было, если оно было.

– Нет. Да нет, это невозможно. Я перестал бы ей верить, когда она говорит правду.

– Ну, наверное. – По мнению Джека, он проявлял необычайное терпение. Он почти не говорил о себе уже бог знает сколько времени. – Все это для меня слишком тонкие материи. Вряд ли из этого можно изваять рассказ. – Удивительно, сколько людей, даже приятелей, присасывается к человеку, думая, что, раз он писатель, он наверняка заинтересуется их проблемами.

– То есть ты ничего тут не можешь предложить? – И, сказав, что советы им не нужны, они их тут же требуют.

– Ну, на твоем месте я бы, наверное, пошел и для излечения трахнул какую-нибудь телку.

– Ты серьезно?

– Абсолютно.

– Чем это помогло бы?

– О, уверяю тебя, помогло бы. Исцеляет все. От легкой головной боли до творческого кризиса. Для исцеления конфликтов с женой тоже отлично.

– У нас не бывает конфликтов.

– Совсем? Ну ладно, тебе я готов поверить. Мы со Сью все время ссоримся. И так было всегда – ну, кроме медового месяца, конечно. С другой стороны, в те времена нам не приходилось застилать кровать, мы спорили разве что про то, кто будет сверху.

Очки Грэма отпотели; он видел, что Джек набирает воздуха, чтобы поделиться личным опытом. Надо бы запомнить, что внимание Джека, сколь бы длительным оно ни было, всегда оказывалось условным.

– С Вэлери – ты, кажется, с Вэл не был знаком, да? – я ссорился постоянно. Конечно, это было двадцать лет назад. Но мы ссорились с самого начала. Это не твоя среда, чувак; все такое пролетарское, «Путь наверх» и «Такая вот любовь»[13]. Щупались на автобусных остановках. Пытаешься отстегнуть застежку двумя замерзшими пальцами левой руки, притворяясь, что просто гладишь ее по бедру, одновременно целуя и – и! – просовывая вторую клешню через ее правое плечо, чтобы пощупать сиськи. Какой-то трактат Клаузевица[14], да? Вообще, если вдуматься, примерно так оно и было. Так что сначала мы бурно спорили про то, куда мне можно положить руку, сколько пальцев и все такое. Потом наконец мы высадились в Нормандии, и я решил: ну хорошо, теперь ссоры прекратятся. Но нет – теперь мы спорили из-за того, как часто, и когда и где, и не просроченный ли это товар, Джек, уж пожалуйста, посмотри на срок годности. Можешь себе представить – прямо посреди процесса включать свет, чтобы проверить дату на упаковке? А после высадки в Нормандии, разумеется, мы уперлись в Арденны. Уже когда поженились, конечно. Надо, не надо, почему ты не найдешь себе нормальную работу, смотри, как красиво связано, у Маргарет уже трое. Пять-шесть лет такого мне вполне хватило, можешь мне поверить. Тут-то я и свалил.

– А что случилось с Вэлери?

– Ну, Вэл-то вышла замуж за учителя. Хлюпик такой, довольно милый. Детей любит, что, с моей точки зрения, полезное свойство. Наверняка проверяет срок годности на упаковке каждый раз.

Грэм не знал точно, к чему клонит Джек, но его это вполне устраивало. Об истории клана Лаптонов он раньше ничего не слышал: Джек декларировал необходимость жить только в настоящем, и из этого вытекало стилизованное забвение прошлого. На вопросы о юности он либо отсылал к своим книгам, либо с нуля возводил изощренную фантазию. Разумеется, не было уверенности, что он и сейчас не кроит некий миф под конкретные нужды Грэма. Писатель всегда отличался откровенностью, но никогда не был стопроцентно искренним.

– Я думал, что ссоры остались позади – вместе с Вэл. Когда я встретил Сью, я решил: вот и хорошо. Проблем с высадкой в Нормандии больше не было – ну, собственно, откуда, это было уже двенадцать лет спустя, в Лондоне, и они прокопали этот свой канал через Ла-Манш, да? Сью казалась не такой сварливой, как Вэл, – поначалу. Так что мы женились, а потом, вскоре, представь себе, начали ссориться. Она, например, спрашивала, в чем мое жизненное предназначение, что-нибудь в этом духе. Ну, я отвечал, что мое предназначение – валяться в кровати, и еще булочку с медом дайте, пожалуйста. И тогда мы уже ругались по-крупному, и я отползал подальше и слегка утешался, а потом возвращался домой, и мы уже ссорились из-за этого, так что в конце концов я подумал: может, все дело во мне? Может, со мной нельзя жить? Это тогда мы решили, что будет лучше, если у меня будет квартира в городе, а она останется жить в пригороде. Ну, это ты помнишь, это было всего несколько лет назад.

– Ну и?..

– Ну и – угадай? Мы продолжили ссориться, как раньше. Нет, ну, наверное, поменьше, потому что мы реже видимся. Но я бы сказал, что количество стычек на единицу времени осталось совершенно стабильным. Причем мы достигли больших успехов в оре друг на друга по телефону. Крупные ссоры у нас бывают так же часто, как когда мы жили вместе. И в этих случаях я потом поступаю точно так же. Звоню старой подружке и организую утешительную сессию. Всегда действует. Вот что я точно узнал про то, что мы за неимением лучшего слова называем изменой. Она всегда работает. На твоем месте я бы пошел и нашел себе славную замужнюю женщину.

– Большинство женщин, с которыми я спал, и были замужем, – сказал Грэм. – За мной. – Он был подавлен. Он пришел не для того, чтобы слушать вариацию на тему судьбы Джека, хотя, безусловно, ничего против не имел. И не для того, чтобы узнать, как с подобными проблемами справляется сам Джек. – Ты же не всерьез предлагаешь мне изменить жене?

Джек рассмеялся:

– Еще как! Впрочем, по здравом размышлении, конечно нет. Ты такая бабушка с тяжелым комплексом вины, которой это вряд ли подойдет. Потом ты гарантированно явишься домой к Энн и выплеснешь все у нее на плече, а это уж точно никому из вас не поможет и ничего не решит. Нет, все, что я хочу сказать, – тебе придется мыть этот крест. В каждом браке нужно мыть какой-нибудь крест. У тебя он такой.

Грэм посмотрел на него непонимающим взглядом.

– Мой крест? Слышал такое? Вот и мой его, раз он твой. Понял? Ну, мать твою, Грэм, мы с тобой оба дважды женаты, мы оба практически не затронуты дегенеративными заболеваниями мозга, мы оба думали про всякое каждый раз, прежде чем окунуться в этот омут. Итак, четыре брака говорят нам, что медовый месяц не может продолжаться вечно. И что с этим делать? Ты же не думаешь, что в твоем нынешнем состоянии виновата Энн, правда?

– Разумеется, нет.

– И что ты виноват – тоже не думаешь?