Читать книгу Нежная война - Джулия Берри, Джули Берри - Страница 27

В ту ночь между Хейзел и Джеймсом возникла невидимая связь. Может, она не заметна в масштабе земного шара, но, соединяя влюбленные сердца, она может пересечь даже Атлантический океан.

Хейзел ходила по своей комнате из стороны в сторону, сжав фланелевую сорочку на груди. Она никак не могла согреться. С континента, из самой Франции, дул ледяной ветер. Он был достаточно холодным, чтобы девушка дрожала от холода в своей спальне, что уж говорить про солдата на корабле или в палатке.

Она видела фотографии и даже фильмы, где английские солдаты маршировали, строй за строем. Впечатляющее зрелище, прекрасный образчик дисциплины и единообразия. Хейзел дрожала от осознания, что теперь одно из этих неподвижных лиц принадлежит ее Джеймсу. Его живой ум и горячее сердце теперь заперты в этой клетке цвета хаки. Его теплое тело, высокое и изящное, стало мишенью для немецких пуль.

Она почувствовала бы хоть какое-то облегчение, если бы смогла разрыдаться. Выплакать все слезы и наконец заснуть. Это было лучше кома, застрявшего в горле, и свинцовой тяжести в желудке.

Хейзел ходила по комнате из стороны в сторону.

Пятница, суббота, воскресенье. Одни выходные. Только и всего. Целая жизнь, пролетевшая за три дня.

Понедельник, вторник, среда, четверг, пятница и субботний поцелуй – все было украдено.

Если их сердца и души так переплелись за эти три дня – что произошло бы за неделю? О чем бы они успели поговорить? Какие общие воспоминания смогли бы создать? Что бы они смогли друг другу пообещать?

Неужели все, что произошло, было сном, который забывается наутро?

Хейзел упала на кровать.

«Прекрати это, – сказала она самой себе. – Ты так с ума сойдешь».

Девушка закрыла глаза и обхватила себя руками. Она мысленно перенеслась в Альберт-холл, в поезд, на прогулку, в кафе, на танцы. Лавровишневая вода и шерстяное пальто, гладко выбритые щеки и нежный, но твердый взгляд карих глаз. Темные волосы и ямочки на щеках. Тепло, которое разливалось по ее телу, ударяло в голову и рассыпалось мурашками по спине.

Все это было настоящим, хоть и новым для Хейзел.

Теперь это была ее война. Не только внешняя, но и внутренняя. Не просто сплетни заголовков в газетах.

– Боже, сохрани ему жизнь, – прошептала она.

Но помочь ей было не в моих силах.

Бедное дитя.

Джеймс пытался отвлечься от печальных мыслей, но это плохо ему удавалось. Он никак не мог включиться в разговор с другими солдатами. Вокруг него, на поезде и на корабле, молодые мужчины болтали и смеялись так беспечно, словно ехали на каникулы.

Джеймс не думал о том, куда направляется: все его мысли занимал тот факт, что он уезжает все дальше от Хейзел. Он покидал, и покидал, и покидал ее все больше.

Ночью они прибыли в лагерь и выпили теплого мясного бульона, а затем последовали за командиром к своим палаткам. Внутри было немногим теплее, чем снаружи, но брезентовые стены спасали от ветра, а сослуживцы, спящие на соседних койках, согревали воздух своим дыханием.

Джеймс сбросил с плеч свой вещмешок, снял сапоги и забрался под одеяло. Кажется, прошло очень много времени, прежде чем ему стало хоть немного теплее. В любом случае, он не мог заснуть.

«Идиот, – сказал он себе. – Ты должен был поцеловать ее, пока мог».

Вот именно. Но я не из тех, кто с укором восклицает: «Я же говорила!» Как вышло, что эта чудесная девушка, с ее смехом, остроумными замечаниями и очаровательными манерами, выбрала его, Джеймса Олдриджа? Почему она решила, что именно он должен держать ее за руки и смотреть, как ее длинные ресницы трепещут каждый раз, когда она открывает и закрывает глаза?

Война стала причиной, по которой они встретились. А теперь она же их и разлучила.

«Война дает, и Война забирает. Да будет благословенна Война».

Их викарий точно не оценил бы такое богохульство. Джеймс все еще помнил похороны своего кузена Уилла. Во всех подробностях. Прах к праху, пепел к пеплу. Бог дает, и бог забирает…

– Боже, позволь мне вернуться к ней, – прошептал он. – Пожалуйста.

Вы можете спросить меня, как и многие до вас: почему ты позволила им встретиться прямо перед тем, как он отправился на фронт? Было ли это добротой или жестокостью? Разве боль потери не затмевает блаженство любви? Особенно в разгар войны, когда Смерть без устали размахивает своей окровавленной косой. Вы скажете, что с моей стороны было жестоко позволить Джеймсу узнать Хейзел, когда в их распоряжении оставалось всего три дня.

Я не считаю это жестокостью.

И не собираюсь извиняться.